Мисс Равенел уходит к северянам

ГЛАВА XXIV Яростный натиск, успешно отбитый

Еще не светало, когда Лили проснулась от всепроникающего, невообразимого, небывалого шума. В тишине жаркой ночи слышались топот и вопли атакующей бригады южан, рев двадцатичетырехфунтовых орудий, дребезжание и визг шрапнели с фортовых бастионов, еще пущий рев стофунтовых орудий, грохот снарядов с боевых кораблей, беспрерывный ружейный огонь, гудение и посвист пуль и покрывающий все и вся демонский вопль южан, словно на приступ пошла сама преисподняя. Я думаю, если собрать всех безумцев земли и всех нечестивцев ада и выпустить их посреди неистовых бурь и извержений вулканов, получилось бы нечто схожее. Неистовый шум продолжал нарастать, как тропический ураган; Лили в жизни не слыхивала ничего столь чудовищного. В испуге она позвала отца, и когда он откликнулся, то удивилась, что он оказался рядом и отвечает ей самым спокойным голосом.

— Что происходит? — спросила она.

— Я думаю, штурм, — ответил ей доктор, второпях не подумав, что лучше об этом молчать. — Пойду погляжу.

— Ни за что! — закричала она, хватая его за руки. — Тебя могут убить.

— Дорогая, не будь ребенком, — ответил ей доктор. — Мой долг — помогать раненым. Я здесь единственный врач. Эти храбрые люди бьются за нас с тобой.

— Обещай, что тебя не ранят.

— Обещаю, голубушка.

— И каждые пять минут возвращайся сюда.

— Конечно. Я буду держать тебя в курсе дела.

Подумав с минуту, она согласилась. Лили тоже хотелось узнать, что происходит, и она решила быть храброй и не мешать отцу. Как только она отпустила его, доктор пробрался в угол и взял винтовку. Уходя, он споткнулся о распростертого Газауэя; майор застонал, и доктор тотчас принес свои извинения. Выйдя на улицу, он услышал команду Колберна: «Ребята, вперед за мной!» Доктор пустился следом, с винтовкой наперевес, словно шел в штыковую атаку, но при этом держа указательный палец на спусковом крючке. Ба-бах! Он нечаянно выстрелил, и пуля пошла гулять на другой берег реки. Бывалый сержант, оказавшийся рядом, осведомился у доктора, уж не спятил ли он.

— Вы знаете, это вышло совсем нечаянно, — ответил смущенный доктор. — Я даже не думал стрелять. Не откажите в любезности, сударь, помогите мне вновь зарядить ружье.

Сержант, не ответив ни слова, умчался. Растерянный доктор схватился за патронташ, стараясь нащупать патрон, но в эту минуту послышался слабый голос:

— Позвольте мне, сэр, зарядить вам винтовку.

— Премного буду обязан, — ответил доктор, — дело все в том, что я не имею военного опыта. Вы очень любезны.

Тогда инвалид (из тех, что прибыли в форт с Газауэем) помог ему вновь зарядить винтовку, попутно поведав доктору, что это за штука такая — поставить курок на боевой взвод.

— Вы отлично мне все объяснили. Весьма вам обязан, — сказал Равенел и поспешил к палисадам, где слышался голос Колберна. Повстречав на валу раненого, он пытался его пристрелить, но, по счастью, затвор не сработал.

— Это — наши, — сказал ему Колберн. — А ну-ка, взведите курок. — И напоследок добавил: — Не трогайте спусковой крючок, пока нет врага.

Тут, громко вскричав: «За мной!», Колберн ринулся вниз к палисадам; за ним побежали два-три десятка бойцов, среди них был и доктор.

Выйдя в полумиле от форта из леса и широко развернувшись, штурмующая бригада южан повела наступление по ровному полю. Артиллерийский огонь не причинял ей больших потерь, но устрашающий визг стофунтовых снарядов заставлял атакующих прижиматься к земле или искать укрытия в разбросанных тут и там мелких строениях. И потому бригада южан пришла к форту не только чуть поредевшей, но, что было хуже, утратив в значительной мере в этом ночном наступлении и боевые порядки, и воинский дух; смешавшись, она растеклась вдоль рва в поисках входа в крепость. Вспышки во тьме говорили, что южане ведут ответный ружейный огонь по защитникам форта, и резкий посвист шрапнели и круглых пуль решался с хриплым жужжанием пули «минье». Время от времени раздавался яростный крик или смертный вопль — значит, пуля нашла свою жертву. Слышалась брань и команда офицеров-южан; они собирали отставших, строили их в штурмовые колонны и гнали на приступ. Смельчаки с ходу прыгали в ров и барахтались там в воде, не в силах взобраться по гладкой кирпичной стенке. Две-три сотни южан столпились поблизости от палисадов, ограждавших форт с севера, со стороны реки; одни залегли в ожидании приступа, другие вели огонь, а третьи, самые дерзкие, пытались тем временем разбить крепостные ворота.

Подбежав к палисаду, доктор просунул свою винтовку в одну из узких бойниц и тут же почувствовал, что кто-то крепко вцепился в нее с другой стороны палисада. «Эй, отпустите ружье!» — закричал он, не помышляя о том, что его просьбу могут и не уважить. «Сам отпусти, сукин сын!» — отвечал неизвестный противник, следуя, видимо, той же сомнительной логике. Негодующий Равенел, потянув ружье на себя, нажал спусковой крючок, грохнул выстрел — и ствол разорвало. Доктор так и не понял, убил он мятежника или только заставил того отпустить винтовку. Теперь он в тревоге ощупывал покореженный ствол, пытался пробить его шомполом, потом, поразмыслив, отбросил винтовку прочь. Озираясь в поисках новой, он приметил солдата с винтовкой, примостившегося в овражке, отлого сбегавшем к реке. Доктор решил, что боец или ранен, или залег в укрытии, спасаясь от пуль.

— Одолжите мне ненадолго ваше ружье, — попросил Равенел солдата. — Тот молчал; он был мертв. По близорукости, да еще без очков и к тому же впервые на поле сражения, доктор понял это не сразу и, лишь наклонившись, увидел, что шерстяная рубаха бойца вся залита кровью. Взяв ружье мертвеца, он снова пошел к палисаду, просунул винтовку в бойницу — в этот раз самый кончик дула — и выстрелил. Полетела щепа, и послышался вопль, породивший в душе доктора разнородные чувства: отчасти он был огорчен, но отчасти доволен. «Это тоже, в конце концов, хирургия», — подумал он про себя и, напрягшись и сосредоточившись, перезарядил винтовку. Вдруг доктора сильно шатнуло, словно кто-то повыше и посильнее его дернул его за плечо. Взявшись рукой за ворот, Равенел убедился, что пуля, уже на излете, пробив доску в палисаде, продырявила ему воротник. Более опасных отметин он в этом ночном бою не получил.

Между тем южанам приходилось все хуже. Разобщенные темнотой и ружейным огнем из крепости, оглушенные нескончаемым свистом и взрывами стофунтовых снарядов, утратив надежду форсировать ров или прорвать палисады, они совсем потеряли начальный порыв, прижались к земле, залегли за прибрежной насыпью, кое-где отступили; в общем, штурм был отбит. Еще полчаса, и мятежники отошли, бросая убитых и раненых; кое-где отдельные снайперы еще продолжали вести огонь из-за надежных укрытий.

— Мы побили, побили их! — закричал во весь голос Колберн. — Да здравствует старое знамя!

Бойцы подхватили радостный крик. Даже раненые и те, позабыв на минуту о ранах, пытались кричать «ура». Тут доктор вспомнил о дочери и пошел рассказать о победе. Она обняла его с радостью, но сразу же стала журить, что он так долго отсутствовал.

— Дорогая, прошло всего пять минут, — сказал ей уверенно доктор. В успешном бою время летит неприметно.

— В самом деле победа? — спросила она.

— Конечно, победа. Они поскакали в лес, как лягушки в болото. Кинулись в разные стороны, точно спешили на ярмарку. Уж не знаю, найдут ли они друг друга в лесу. Решительная победа. Я в жизни не был так счастлив.

— Что с капитаном Колберном? — живо спросила она.

— Невредим. У нас нет потерь. Впрочем, один убит, — сказал Равенел, вспомнив беднягу, у которого взял винтовку.

Лили вздохнула с большим облегчением. Жизнь их доблестного защитника стала для нее драгоценной.

Рассеянный доктор вошел в дом с винтовкой и теперь был охвачен тревогой, как он скроет от Лили, что принял участие в бою. Он держал ружье за спиной, словно шалун-мальчишка, который разбил окно и теперь, когда надо держать ответ, скрывает свою лапту. Но когда он пытался поставить винтовку в угол, то был уличен.

— Как? — воскликнула Лили. — И ты тоже дрался? Милый мой, гадкий папа!

Она обняла его и истерически расхохоталась.

— Так я и знала, что ты там воюешь, — сказала она. — Ведь ты пропадал целый час, а я-то ищу тебя и зову. Постыдился бы, папа!..

— Я и стыжусь, — отвечал Равенел. — Оказался полнейшим профаном. Не сумел зарядить винтовку. Представь, я вогнал пулю не тем концом и не смог ее выгнать потом даже шомполом.

— Поставь же винтовку, папа. Она тебе здесь не нужна. Надо заняться ранеными.

— Как? — вскричал доктор. — Разве есть раненые?

— Конечно. Совсем позабыла сказать. Их всех принесли сюда. Сейчас я открою сундук и вытащу простыни.

Доктор был изумлен. Счастливо выйдя из боя, он решил, что и другим повезло не менее, не считая, конечно, того бедняги в овражке. Но, ставя винтовку к стене, он услышал, как кто-то стонет, и пошел осмотреть несчастного. Приподняв одеяло и чиркнув спичкой, он увидел Газауэя; по лицу майора струился обильный пот от жары и от ужаса.

— Вот это кто! — сказал Равенел с чуть заметным презрением в голосе.

— Боже мой, — промямлил майор, — а я здесь совсем расхворался. Ужасные колики в печени. Помогите мне, доктор.

— Непременно, — ответил доктор, уходя от майора.

«Если бы я не забил этой пулей свою винтовку, — говорил он позднее, — то, конечно, помог бы ему — хирургически».

Вскоре в маленькой комнатке Лили, на залитом кровью полу, лежало шестеро раненых. У доктора не было никаких инструментов, он зондировал раны пальцем и бинтовал их мокрыми тряпками. Дочь помогала ему, бледнея при виде крови, но твердо решившись не поддаваться слабости. Когда Колберн зашел на минуту, Лили кивнула ему с сердечной улыбкой, — он ведь был их отважный защитник.

— Я рад, что вы занялись этим делом, — сказал Колберн доктору. — Будут еще раненые.

— Как! Разве сражение не кончилось? — с удивлением спросил Равенел, перевязывавший солдату раздробленный пален.

— Пока еще нет. Атака отбита, но мы ждем второго приступа. Они пустят в дело резерв. Прошу вас, останьтесь здесь. Позаботьтесь о раненых.

Только он вышел, послышался грохот и рев. Вторая бригада техасцев с воплем пошла на штурм форта, и в ответ загремели орудия с бастионов и кораблей. Тем же путем, что и ранее, но с большим напором волна наступающих ринулась к форту и, обтекая по краю ров, обрушилась на палисады. Колберн и с ним половина защитников форта были уже на посту и, не отвечая на клики врага, отчаянно оборонялись. Внезапно послышалось: «Эй, отходите! Назад! Они обошли палисады».

Все кинулись за укрепления. Палисады пришлось оставить. Но защитники форта, не думая долго, нашли себе новую линию обороны. Став на колени за низеньким земляным валом, солдаты и офицеры открыли частый и меткий ружейный огонь по врагу, едва успевая перезаряжать винтовки. Для сплошной обороны позиции людей не хватало, и там, где противник не перешел еще ров, стрелков отделяли огромные интервалы, как часовых в сторожевом охранении. В эти трагические минуты форт Уинтроп спасло только то, что южане пришли к стенам крепости без штурмовых лестниц. Но вот сорвиголовы, обошедшие вброд палисады, распахнули ворота, и в крепость вкатилась толпа долговязых, костлявых техасцев в коричневатых и грязно-серых мундирах. Их загорелые лица сияли от близкого торжества, а победный вопль был таков, что на мгновение заглушил и ружейный огонь, и стенания раненых. Но наступающих встретил прямо в упор столь губительный встречный залп, что они не смогли перебраться через низенький вал. Передовые свалились у самого вала, остальные откатились назад. К невыгоде для атакующих, внешний склон был изрезан овражками и колдобинами и к тому же густо усеян невысокими, наспех сбитыми хижинами и палатками, служившими жильем для солдат гарнизона. Используя их теперь для укрытия от пуль, техасцы прижались к земле, и их невозможно было поднять для нового приступа. Защитники форта сразу вздохнули свободнее. Укрываясь за валом, они дружно стреляли по каждому, кто поднимался с земли, и ждали с надеждой рассвета и вступления в бой канонерок. Офицеры южан понимали опасность своей позиции и снова и снова пытались ободряющим криком и личным примером поднять людей. Но все было тщетно, наступление выдохлось.

— Не нравится это им, ах, не нравится! — твердил лейтенант-луизианец в большом восторге. — Не так они это задумали.

Перестрелка шла уже более часа, и ряды техасцев редели; одних находила пуля, другим, кто посчастливее, удавалось удрать из ловушки. Когда рассвело, стало видно, что на окровавленном, изрытом пулями склоне лежит сотня трупов и добрых две сотни прижатых к земле солдат. Послышались голоса: «Не стреляйте! Сдаемся!»

Подполковник-южанин крикнул: «Сдаемся!» — и вытащил из кармана белый платок. Потом подошел к валу, перемахнул на ту сторону и в изумлении уставился на жалкую кучку защитников крепости, белых и негров.

— Черта с два я вам сдамся! — сказал он. — А ну, на приступ, ребята!

Но сержант-северянин уложил его выстрелом в грудь, и подполковник свалился за вал. Никто из техасцев не послушал его команды, а те, кто успели подняться, снова легли. Защитники форта возобновили огонь, и южане вновь закричали хором: «Сдаемся!» — и замахали платками и шляпами.

— Что нам делать? — спросил лейтенант-луизианец. — Этих каналий втрое больше, чем нас. Стоит пустить их в форт, и они нас обезоружат.

Колберн поднялся и крикнул:

— Ну, как вы, сдаетесь?

— Сдаемся! Сдаемся! — кричали южане, махая широкополыми шляпами.

— Тогда бросайте оружие в реку.

Один, другой нерешительно выполнили команду; а потом все толпой устремились к берегу; двустволки и кривые охотничьи ножи полетели в желтую воду.

— А теперь сидеть смирно! — скомандовал Колберн.

Они подчинились с великой охотой. Одни понабили трубки и стали курить, другие вытащили из мешков маисовые лепешки, третьи пошли к раненым — уложили их поудобнее и напоили водой. А иные просто залезли в покинутые хибары поспать: ночное сражение вконец всех измучило. Потом, невзирая на стоны раненых, они принялись оживленно болтать о минувшем сражении, о том и о сем. Когда крепостные ворота закрылись, они посмеялись, что заперты, словно цыплята в курятнике.

— Вот это попались, — сказал со смешком один. — Уж извините меня, если что не так говорю. Не приходилось покуда бывать взаперти. Я — дикий сын прерий.

Противник бежал, понеся большие потери. А героические защитники форта, полтораста бойцов, считая тут всех — офицеров, обслугу и негров (которые, кстати сказать, как один, пошли в бой), — убили и ранили вдвое больше врагов и еще захватили в плен добрых две сотни. Разбитый противник укрылся в лесу, не стало заметно и конных дозоров. Всех пленных и раненых погрузили на борт канонерок и отправили с первым же транспортом в тыл. Когда последний техасец покинул территорию крепости, Колберн сказал:

— Долго ли будут эти несчастные проливать свою кровь за порядки, при которых сами они живут сущими дикарями?

— Полагаю, что долго, — ответил ему доктор. — Пока нам не удастся просветить их силой оружия. Не забудьте, что все они выросли в атмосфере бахвальства, невежества и предрассудков. И им не понять своих истинных интересов; они темны, как животные. Я знавал, например, собак гораздо разумнее их. Помню, однажды в Теннесси, я как-то заночевал у местного фермера. Было прохладно, и мне захотелось раздуть чуть тлевший огонь. Но не было кочерги. «А, — сказал фермер, — это наш Боз опять утащил кочергу». Он пошел, поискал и принес кочергу. Я спросил, почему его пес забавляется с кочергой. «Да вот, говорит, мой сынишка прижег ему нос кочергой, с того самого раза он как увидит ее, так и прячет. Мы-то знаем куда, под дом, под сухие листья. Право, потеха смотреть, как он подбирается к ней: сперва носом покрутит, остыла ли, а потом враз ухватит и тянет бочком, что тебе твой конокрад. И ведь знает, что будут искать. Вы, наверно, заметили: только молвили вы «кочерга», и Боза как ветром сдуло». Значит, собака запомнила, чем ее обожгли. А эти несчастные дурни так и не могут понять, кто и чем их обжег. Носы в волдырях, а сражаются за рабовладение.

Когда стало ясно, что противник разбит, появился Газауэй. Все еще бормоча о недавних печеночных коликах, он составил торжественный рапорт о блестящей победе и лично его подписал, упустив одну только мелочь — не назвал там имени Колберна. Ночью небо зажглось заревом, полыхали пожары, противник еще не ушел. Негры, вернувшиеся из своих болотных убежищ, рассказали, что видели южных солдат, идущих вверх по реке, к плантации доктора.

— Боюсь, что вам долго теперь не увидеть своей плантации, — сказал Колберн доктору.

— Куда там, — вздохнул Равенел, — со всем этим покончено. Придется нам ехать в город.

— А мне в Порт-Гудзон. Надеюсь, с меня не взыщут, что я не вернулся в госпиталь.

Такова была в общих чертах оборона форта Уинтропа, — безусловно, одна из блестящих страниц этой войны. Те дни миновали, и подобных уже не будет; точнее сказать, никогда не будет — для нас. Сегодня, совсем недавно — двух часов не прошло, как высохли эти чернила, — автор прочитанных вами страниц сидел на краю утеса среди базальтовых скал и озирал открытый на много миль взору огромный цветущий край: богатые поселения, шпили недальнего города, паруса в сияющем море, несущие всем нам довольство и мир. И вдруг он увидел, как над соседним таким же утесом, милях в двух от него, вспыхнуло облачко дыма, и через минуту послышалось тяжкое «бум». Рабочие рвали там камень — строительный материал для фабричных промышленных ульев и для счастливых семейных домов. Но автору этих страниц раздавшийся взрыв напомнил огонь боевой артиллерии, сигнальные выстрелы пушек в начале сражения — могучий будильник, который совсем недавно звучал для него командой: на коня и — в сражение. И тогда он подумал почти что с печалью — так причудлив ум человеческий, — что ему никогда уже не услышать устрашающих звуков боя. Никогда, пусть даже ему суждено дожить до глубокой старости, визг шрапнели, разрывы снарядов и беглый ружейный огонь не станут опять неотъемлемой частью его повседневной жизни. Не услышать ему и неистовый вопль штурмующих батальонов, который будил его кровь сильнее любой боевой трубы; пронзительный крик южан, словно разом и рык и вой стаи диких зверей, устремившихся на добычу, и протяжный клич северян, более человечный, но тоже суровый и яростный. Не увидеть ему кавалерийской атаки сквозь облако пыли и дымных столбов над громыхающими батареями, не услышать ружейного залпа бесстрашно залегшей пехоты. Не услышать стенаний раненых, не услышать победного крика солдат, теснящих врага, отбивших у него знамя. Не услышать и грома салютов великой победы, спасшей нашу страну. Поразмыслив часок не без грусти над всем этим, автор вернулся домой, взял свежий номер газеты, прочитал про муниципальные выборы, потом проглядел объявления о продажных земельных участках и принял решение — сделать после обеда несколько светских визитов, а завтра сходить в церковь.