Миссия"Крест Иоанна Грозного"

ГЛАВА 8.

Волнения в Москве нарастали с каждым днем. Следуя традиции, царь Федор объявил о прощении всех преступников и опальных. Казна раздала огромные суммы, чтобы успокоить народ, но щедрая милостыня не достигла цели. Народ в столице становился все бесчинней и толпами сбегался к дворцу, заявляя, что войско и бояре без сомнения поддались не Самозванцу и чтобы не предать Москву пламени и разорению, нужно прибегнуть к милосердию Дмитрия. Другие требовали призвать в столицу старицу Марфу, в миру Марию Нагую – жену Иоанна Грозного, чтобы каждый мог услышать от нее, жив или нет ее сын. Бояре расставили заставы на всех подступах к Москве и отдали приказ вешать всех гонцов Самозванца, однако лазутчики продолжали проникать в столицу и мутить народ.

В это время, главные советники престола трепетали от ужаса в Кремле. Патриарх Иов молил бояр действовать, а сам, в смятении духа только плакал. В Святительских ризах, с крестом в деснице, он мог бы явиться на лобное место, чтобы успокоить православный люд и клятвою, данной Всевышнему, заставить изменников смериться, но время было упущено. В кромешной тьме братоубийственной смуты, над Россией восходило новое солнце, и имя ему было Дмитрий.

Достигнув Москвы, Илья решил разойтись с немцами, распустил свой отряд на отдых, отдав приказ собраться через два дня в обед на этом же месте, а сам, в обществе Василия, Алексея и Волчонка направился на постоялый двор "У веселого стрельца". Наскоро перекусив и приведя себя в порядок, он с Лехой отправился разыскивать князя Мстиславского. Дома его не нашли, князь не посещал своего подворья уже несколько дней. Оглядев свою истрепанную одежду, друзья все-таки решились, не откладывая отправиться во дворец.

Мещане, люди служивые и торговые, вперемешку с городской чернью стремились к центру Москвы, на площадь Пожар к лобному месту. Сей шумный сонм влекла неопределенность, отчаяние, недоумение и грозная готовность к великим переменам, тайно желаемая в сердцах горожан. С потерей армии исчез оплот страха и стыда для измены, которая бурной рекой катилась в сторону Кремля, неся за собой гибель, царю и народной чести. Царский Терем, построенный в чисто русском стиле, был богато украшен резными белокаменными деталями, изразцами, кованые железные кровли Терема привлекали внимание своей живописностью и красочностью. Дворцовая стража долго не пропускала Илью и Алексея внутрь, но после долгих объяснений со стрелецким сотником они все-таки прошли. Расспросив у стражников как найти Мстиславского, друзья отправились в его кремлевские покои. Главного Думного Боярина они встретили по дороге во Владимирском зале. В окружении сановников князь Мстиславский выглядел величественно, он поприветствовал их, сетуя на то, что его срочно призвала к себе царица, просил их подождать, сославшись на неотложные государственные дела, оставил их одних.

Прогуливаясь по Теремному дворцу, Илья и Алексей любовались красотами средневековой архитектуры. Через Владимирский зал они попали в Золотую Царицыну Палату – дворцовую пристройку XVI века. Палата была размещена на высоком арочном подлете, фасад которой выходил на Соборную площадь. Выполненный под влиянием архитектуры ренессанса, фасад украшали резные белокаменные порталы и наличники окон. Стены палаты были покрыты фрагментами живописи и украшены золотом по фону, отчего она и получила название Золотой. Все комнаты Теремного дворца были почти одинакового размера. В плане они были все квадратные, с низкими сомкнутыми сводами. Все палаты были отделаны со всевозможной для того времени роскошью. В окнах украшенных белокаменными резными наличниками была вставлена цветная слюда. Прогуливаясь по анфиладе комнат и залов, так называемой парадной половины дворца, Илья и Алексей любовались декорировкой, мебелью и богатой дворцовой утварью и не сразу заметили, как вышли на Золотое крыльцо. Белокаменная резная лестница вела в низ, где на площадке у начала лестничного марша, опираясь передними лапами на гербовые щиты, как стражи, сидели два каменных льва. Спустившись в низ, друзья оказались у церкви Благовещения с одной стороны, к которой примыкал житный двор, где хранились запасы хлеба для царского двора, а с южной стороны, в центре кремлевских укреплений, со стороны Москвы-реки, вдоль крепостной стены располагался Тайницкий сад Кремля, названный так в честь одной из башен.

Илья и Алексей незаметно сошли с аллеи на невзрачную тропинку, которая, изгибаясь и петляя, привела их в самую глубь сада.

– Давай где нибудь присядем, а то целый день на ногах, – сказал Алексей.

Илья огляделся, невдалеке чуть правее за деревьями виднелась крыша какого-то строения.

– Смотри Алексей там, по-моему, беседка, пойдем туда.

Беседка была не большой, выполненной из цельных бревен в русском стиле, в форме восьмиугольника. Коническая куполообразная крыша ее была покрыта железом, и все строение в миниатюре напоминало собой старые деревянные башни Кремля. Друзья вошли внутрь и расположились на широкой деревянной лавке, богато украшенной резьбой.

Зря, наверное, мы Илья бежали из-под Кромн в Москву?

А что, лучше было бы там, на месте присягнуть Самозванцу? Ты вспомни Леха рассказ боярина Нагого, он же своего кузена сам лично похоронил.

– Все это так Илья, однако, синхронизатор времени находится у Самозванца, присягнув ему, мы стали бы ближе к "кресту".

– Ты видишь Леха, что твориться в Москве, Самозванец занял Тулу и Орел, не сегодня, так завтра его ждут здесь, дни династии Годуновых сочтены, присягнут все, присягнем, и мы и не нужно будет идти наперекор со своей совестью. Пусть все идет своим чередом.

Илья замолчал и прислушался, невдалеке послышались голоса.

– По-моему кто-то идет в нашу сторону, – промолвил он.

Архидиакон Михайло задумался, вопрос юной воспитанницы поставил его в тупик. Остановившись на миг, он поправил висевшую на плече большую холщевую сумку, в которой всегда носил Псалтырь, бумагу, перья и чернило. По субботам он до самой всенощной бывал свободен, поэтому Патриарх Иов благословил его на труд, который заключался в том, чтобы обучать грамоте и наукам царевну Ксению Годунову. В общем, на протяжении шести лет отец Михайло, кропотливо и настойчиво обучал юную царевну буквам, счету, иноземным языкам и различным ученым премудростям. Это был важный старец с большой белой бородой и голосом зычным как военная труба. В молодости архидиакон несколько лет прожил в Константинополе, где набрался различных знаний и изучил несколько языков.

– Вы не ответили на мой вопрос, отец Михайло?

Ксения забежала на пару шагов вперед и остановилась перед монахом, тем самым, загораживая ему дорогу.

– Я спросила вас, почему наш род так все ненавидят? Ведь пока мы были боярами, нас все любили и уважали. Когда папенька стал Государем, все изменилось, ведь батюшка не делал ни чего плохого, правда?

– Правда, дочь моя, твой отец был хорошим царем.

– Батюшка умер, на престол сел мой брат Федор. Он только на три года старше меня и за эти дни своего правления тоже не успел сделать ни чего плохого, однако нас еще больше стали ненавидеть. Бояре бегут от нас, словно мы прокаженные, к этому отлученному от церкви еретику, армия изменила нам, горожане собираются на площадях и тоже замышляют измену, крестьяне в волостях бегут от своих хозяев. Ответь мне, отец Михайло, ведь царь на земле избранник божий?

Последние слова юной чади совсем загнали архидиакона в угол. Немного подумав, он все же ответил:

– Да, дочь моя, так и есть. Скорее всего, это происки Лукавого. Люди грешны и меньше стали думать о вечном, не прислушиваются к голосу разума своего. Антихрист не дремлет, он постоянно искушает людское племя, сея вокруг зло и соблазн, он прислал к нам свое исчадье ада в образе Самозванца, чтобы подстегнуть людские пороки и наказать нас за наши грехи.

– А как же Господь, почему он молчит?

– Христос всемилостив, он обязательно покарает грешников, но это будет там, – монах показал указательным пальцем правой руки наверх, – зло всегда близко, а добро далеко. Посмотри на бояр, все погрязли в смертных грехах, грызутся словно собаки, все выясняют кто главней, знатней, богаче и совсем не радеют за отечество, от того и измена кругом.

Илья при первых звуках шагов и диалога приближающейся пары вышел из беседки и подошел немного поближе, спрятавшись за деревом. Его взору предстала совсем юная девушка пленительной красоты. Он невольно залюбовался незнакомкой и стал свидетелем последних реплик их разговора. Между тем Ксения опять пошла вперед и продолжила диалог.

– Раньше я здесь гуляла с кузиной или братом да со своими девками, Дашкой и Лизкой, чуть дальше по тропинке будет беседка, мы тут кормили белок, а теперь маменька даже гулять не пускает, еле уговорила братца, да вон, приставил охрану.

Она повернулась к церкви Благовещения и указала рукой на дворовых девок и шестерых стрельцов, которые, идя чуть поодаль, мило беседовали, чуть заигрывая с девушками. Лизка, довольная тем, что на нее обращено все внимание служивых, лузгала семечки и громко смеялась. Сосновая шишка под ногой Ильи раскрылась и предательски затрещала, тем самым, выдав его местонахождение. Юная красавица от неожиданности вздрогнула, повернув голову на шум, увидела Илью в потрепанной одежде, испугалась, ойкнула и выронила из рук носовой платок.

Поняв, что его заметили, Илья вышел на тропинку из своего укрытия. Меньше всего он хотел напугать девушку. Илья нагнулся, поднял с земли платок и протянул незнакомке. Та, спрятавшись за спину монаха, испуганно смотрела на него своими лучистыми невинными глазами. Бдительная стража тоже не дремала, оставив дворовых девок одних, стрельцы в мгновение ока покрыли расстояние, разделяющее их и Ксению. Угрожающе направив ратовища бердышей острием топоров в грудь Илье, они встали на защиту, готовые в любой момент напасть на незнакомца, тайком подкравшимся к царевне. Услышав лязг оружия, Алексей, до этого мирно лежавший в гордом одиночестве на лавке в беседке, поспешил на выручку к Илье, на ходу выхватывая из ножен саблю. Илья остался на месте, внешне спокоен, он словно не заметил шести бердышей направленных на него и любовался испуганной красавицей.

– Милая девушка, я ни как не хотел вас напугать. Вы обронили свой платок, возьмите его назад.

С этими словами Илья протянул руку с зажатым в пальцах уголком платка.

– Прочь с дороги злодей, – угрожающим голосом произнес старший из стрельцов.

Алексей поспешил и встал рядом с Ильей с обнаженной саблей. Стрелецкий десятник произнес:

– Ать, – и по команде, служивые сделали шаг вперед.

Алексей отступил на пол шага и принял боевую стойку, а Илья остался стоять на месте, лезвия трех бердышей больно уткнулись в тело.

– Леха, вложи саблю в ножны. Успокойтесь служивые, мы ни кому не хотим причинить зла, я просто хочу вернуть платок прекрасной хозяйке.

– Я сказал прочь, – прорычал десятник.

Илья остался невозмутим. Царевна Ксения, выглядывая из-за плеча отца Михайло, с неподдельным интересом удивленно смотрела на Илью.

– Прошу вас оставьте их, они не сделали мне ни чего плохого, я просто испугалась. Пойдемте домой, – молвила она, обращаясь к охране.

Стрельцы чуть ослабили нажим бердышей, и Илья вздохнул полной грудью.

– Красавица, а как же ваш платок, – улыбаясь, произнес Илья.

– Платок оставьте себе в память о нашей встрече.

Ксения, взяв под руку монаха, повернулась спиной и заспешила назад к дворовым девкам. Стрельцы, смекнув, что угроза миновала, поставили ратовища бердышей на землю и готовы были уйти.

– Постой служивый, – обратился Илья к Старшему, – кто эта девушка?

Стрелецкий десятник усмехнулся в кулак, разгладил кистью руки бороду и, окинув взглядом провинциального дворянина в потрепанной одежде, произнес:

– Деревенщина! Эта девушка царевна Ксения, дочь покойного Государя, царство ему небесное и родная сестра нынешнего, да пошлет Господь ему долгих лет.

Перекрестившись, стрелецкий десятник подал команду своим людям и последовал за женщинами и монахом, оставив Илью и Алексея одних.

Илья глядел в след уходящей Ксении. Ее внешность, нежный бархатистый голос, грация глубоко запали ему в душу.

– Эй, да очнись ты, – Алексей потряс товарища за плечо.

Илья стряхнул с себя оцепенение и вернулся в реальный мир.

– Ты что-то сказал?

– Я говорю, что прошло уже часа три, князь Мстиславский, наверное, давно освободился и ждет нас. Хорошо было бы получить обещанное жалование за три месяца, а то даже юные девушки принимают нас за оборванцев.

Илья вздохнул и оглядел себя. Истрепанный кафтан на груди был еще и слегка порезан бердышом.

– Да, ты прав Леха, гардеробчик поистрепался. Завтра же приобретем что-нибудь новенькое, а то стыдно показаться в приличном обществе.

Друзья рассмеялись. За обсуждением по дороге деталей будущего гардероба и размера причитающегося им жалования, они дошли до царского дворца.

На этот раз стража пропустила их беспрепятственно. Охрана была предупреждена.

– К сожалению, князь Мстиславский уехал к Патриарху, но вас ждет Думный дьяк. Я дам вам сопровождающего, он вас проводит, – обратился стрелецкий сотник к Илье.

Путь к Думному дьяку состоял из длинной череды коридоров и лестниц московского Кремля, в конец, запутавшись, словно в лабиринте, минут через двадцать, они достигли искомой цели, и провожатый указал им на заветную дверь. Постучавшись, Илья и Алексей вошли вовнутрь. В мрачной душной комнате со сводчатым потолком за большим столом, сидел хозяин и что-то писал. Внешность этого человека можно было охарактеризовать следующим образом. Судя по лысой макушке головы, которую охватывал чуть ниже торчащих заостренных к верху ушей венец седых редких волос, возраст дьяка определялся далеко за пятьдесят. Бесцветные глаза, лицо, не выражающее ни каких эмоций, главным украшением которого являлся огромный нос, чуть задранный к верху, редкая плешивая клиновидная борода, свойственная в том времени людям, занимающимся интеллектуальным трудом, ни как не гармонировала со всем обликом своего хозяина.

– Присаживайтесь, сказал он, – князь много рассказывал о вас. Рад с вами познакомиться.

Илья невольно улыбнулся, из воспоминаний детства, внешность Думного дьяка больше всего ассоциировалась у него со старым блудливым козлом.

– Давайте ближе к делу, произнес дьяк дребезжавшим голосом, – сколько с вами людей?

– Со мной девяносто шесть человек, но хотелось бы получить причитающееся жалование, а то мы только что прибыли с театра боевых действий и нужно привести в порядок одежду и амуницию, – ответил Илья.

– Всему свое время, – с хитринкой ответил дьяк и шмыгнул носом.

Он достал из кармана белую тряпицу и звучно высморкался в нее несколько раз, после этого продолжил:

– Самозванец подходит к столице. Ратных людей для обороны не хватает, по этому, Государь поручил вам почетную миссию по охране Кремля. А именно, вам надлежит занять большую Арсенальную башню и удерживать ее. Подчиняться непосредственно будете Главному Воеводе, боярину Василию Ивановичу Шуйскому. Лошадей разместите рядом, в Конюшенном приказе Кремля, продовольственное довольствие вам обеспечит боярин Собакин, вот вам грамоты. Дьяк протянул бумаги, заверенные малой царской печатью.

– Да, вот что еще, сколько вы говорили у вас людей?

– Со мной девяносто шесть, повторил Илья.

– Тогда напомните мне, что-то я запамятовал, кажется, вы как воевода получаете от простого ратника в четыре раза больше?

– Да, это так.

– Тогда вот что, голубчик, я тут произвел нехитрый расчет, – дьяк опять хитро улыбнулся и стеснительно спрятал глаза, – я предлагаю вам считать на сто человек, без учета вас, разумеется. Жалование вам должны за три месяца. Государь велел за доблестную и честную воинскую службу выплатить всем вам вдвое больше прежнего. Я тут произвел расчет и все подготовил.

Дьяк заерзал на скамье и протянул Илье бумагу с печатью.

– По этой грамоте вы, голубчик, деньги получите незамедлительно завтра утром. Только забыл вам сказать, завтра я жду вас к обеду, вы уж непосетуйте, занесите мне десять рублей, мертвым душам, видете-ли, деньги не нужны, а нам с вами, живым, очень даже пригодятся, я думаю, вы не останетесь в накладе.

Хитрый дьяк выжидающе уставился на Илью своими бесцветными глазами и еще больше заерзал на скамье. Илья кивнул в знак согласия и, распрощавшись, они с Алексеем вышли за дверь.

Покинув московский Кремль, они направились на постоялый двор. Общий зал "у веселого стрельца" был забит до отказу, оставшиеся верными присяге бежавшие из армии воины стекались из-под Кромн в столицу – к последнему оплоту Годуновых. На площадях, в торговых рядах, харчевнях и питейных домах они рассказывали последние неутешительные новости о передвижениях Самозванца, тем самым, давая москвичам дополнительную пищу для умов и сея панику. Илья пересек зал и поднялся наверх, а Алексей решил навестить хозяйку и заказать ужин. Подходя к двери комнаты, которую они снимали, Илья услышал шум борьбы и истошные крики Волчонка. Распахнув входную дверь, его взору предстала следующая картина. Василий в исподнем белье, держал Волчонка, зажав его между ног, и лупил широким кожаным ремнем с наклепанными на нем серебряными бляшками. Порол он его безжалостно с остервенением, после каждого удара приговаривая:

– Я тебя, сволочь, отучу кусаться и воровать.

Волчонок яростно сопротивлялся, чувствуя, что улизнуть у него не получится, он пытался укусить Василия за босую ногу. Но силы были не равны, и не известно чем бы все это закончилось для Волчонка, если бы не приход Ильи, заметив его, он начал орать еще истошнее. Горница представляла собой жалкое зрелище, все вещи были раскиданы по полу, а оружие свалено в угол в одну кучу.

– Прекратить, – закричал Илья.

От неожиданности, что в горнице есть кто-то кроме них, Василий растерялся, приостановил порку на миг и ослабил хватку. Этого мига было достаточно для Волчонка, чтобы улизнуть. Он на четвереньках быстро уполз к Илье, обхватил его за сапоги и спрятался за его спину, ища у него защиты от разъяренного Василия.

– Что случилось?

– Хозяин, он меня ни за что высек, – Волчонок, всхлипывая, вытер слезы обиды рукавом.

– Василий, я тебя спрашиваю?

– Этот гаденыш у меня пол куной гривны спер, я ее искал, думал что потерял, а он, смотрю медовый пряник, жрет вся рожа в крошках, а мне не говорит где взял. Вот я и решил его выпороть, авось сознается, где пол гривны спрятал.

Чтобы не запутаться в старом денежном исчислении древней Руси, Илье пришлось прибегнуть к знаниям, полученным в академии, куная гривна, денежная единица времен Грозного, до этих пор ходила в обращении. Она была из серебра очень низкой пробы, хотя в обращении принималась как чистый металл.

– Врет он все хозяин. Гуляли мы с ним по городу и забрели в огуречный ряд. Он там стал до баб приставать, – Волчонок показал пальцем на Василия, – он меня прогнал, чтобы не мешал, одна рыженькая все ему глазки строила, а другая у него дурака пол куны и сперла пока он заигрывал.

– А пряник медовый печатный, где взял? – вмешался Василий.

– Пряник этот мне стрелецкая жинка дала за то, что я ей помог товар дотащить и разложить.

– Так мы тебе и поверили, пригрели гаденыша у себя,- пробубнил Василий.

– Все ясно. Ты, Василий, за то, что обидел, не разобравшись Волчонка, дашь ему пол алтына из полученного завтра жалования. И впредь, будь по внимательней с незнакомками, и не глазей по сторонам. Ты, Волчонок, быстро приведи комнаты в порядок, Леха ужин заказал сюда, разговор есть.

Попробовав для начала стерляжьей ухи, плотно отведав тушеного мяса с капустой, закусив все это расстегаями с грибами и запив добрым количеством хмельной браги, друзья приступили к обсуждению планов на завтрашний день.

– Я завтра утром с тобой осмотрю Арсенальную башню, – обратился Илья к Василию. Потом ты пойдешь на Конюшенный двор, а я нанесу визит боярину Собакину, после этого мы с тобой встретимся перед обедом у Казенной избы и получим жалование. Ты Леха, вместе с Волчонком соберешь отряд и приведешь его в Кремль, а сейчас давайте отдыхать, завтра будет трудный день.

Большая Арсенальная башня была самой мощной башней московского Кремля. Она завершала оборонную линию со стороны площади Пожар и контролировала переправу через реку Неглинную. Неподалеку от башни внутри Кремля находилось подворье бояр Собакиных, за что в простонародье эта башня получила название Собакиной. Именно этим боярам вменялось в обязанность обеспечить отряд Ильи всем необходимым. Арсенальная башня была возведена в 1492 году итальянским зодчим Пьетро Антонио Солари. Она отличалась широким круглым основанием и могучими стенами толщиной в четыре метра. В глубоком подвале башни, на случай осады, бил родник – колодец с чистой прозрачной водой, заключенный в сосновый сруб. Из башни шел тайный ход к реке Неглинной. Укрепленная дополнительной стеной, огибающей ее полукругом, на самом верху башня имела восьмигранный шатер кровли, которая заканчивалась ажурным восьмериком и шатриком с флюгером. Башня была многоуровневой, бойницы которой располагались по периметру на каждом этаже. По своему архитектурно-оборонительному замыслу в ее вооружение входили и пушки, но сейчас глазницы бойниц были пусты, как и двор вокруг нее. Массивные ворота, оббитые кованым железом, были закрыты из нутрии. Именно это фортификационное сооружение должно было стать домом на некоторое время для Алексея и Ильи.

– По-моему нас здесь не ждут, – резюмировал Василий.

Илья несколько раз ударил железным кольцом по металлу ворот, ответа не последовало. Подождав минут пять, Василий не выдержал и начал тарабанить изо всех сил. С той стороны послышались медленные шаркающие шаги.

– Давай открывай ворота, – крикнул Илья.

– Кто вы такие?- послышался еле слышный дребезжащий голос.

– Государевы люди с приказом, – грозно ответил Илья уставший ждать.

С той стороны послышался шум отпираемого засова, и ворота чуть-чуть приоткрылись. Взору Ильи и Василия предстал совсем дряхлый старик. Некогда белая до колен льняная рубаха, гармонировала с седой, выгоревшей на солнце бородой до пояса.

– Ты кто, дед? – спросил удивленный Илья.

– Смотритель я, – ответил старик, проницательно глядя на незваных гостей.

– А стража где?

– Там в караулке, – дед махнул в сторону Цитадели.

– Ну, тогда веди нас к ним.

– Сейчас, только ворота закрою.

– Не надо. Здесь, по-моему, брать нечего, кроме тебя да охраны, – смеясь, произнес Василий, довольный своей шуткой.

Пройдя через грязный двор, они оказались в башне. Звук шагов, гулким эхом разносился по мрачному каземату коридора, отражаясь от стен, он уходил ввысь, многократно усиливаясь. В захламленном помещении, за грязным столом, сидели двое стрельцов и резались в карты, да так увлеченно, что не обратили ни какого внимания на вновь прибывших. Перед ними стоял на две трети пустой ведерный жбан с брагой. Пол был обильно усеян осколками глиняной посуды и обглоданными костями.

– Да, хороша охрана. Кто старший, – спросил Илья.

– А ты что за гусь? – отозвался один из стрельцов.

Ответа не последовало, второй игрок поднял на Илью затуманенный пьяный взгляд и усмехнулся, продолжая играть в карты. Илья подошел к ответившему стрельцу вплотную, приподнял его за шиворот и со всей силы ударил его кулаком в морду. Тот отлетел в сторону, ударился головой о стену и затих. Илья взял со стола жбан и вылил остатки содержимого ему в лицо. Его товарищ попытался встать, но Василий, левой рукой за плечо придавил его обратно к скамье, а правой сунул ему в пьяную рожу кулак под нос. Лежащий на полу стражник начал подавать признаки жизни, мотая головой, он пришел в себя.

– Сколько вас здесь и где остальные? – Илья подошел к лежачему стрельцу.

– Шестеро нас, а остальные упились вчера и спят. Ты уж прости нас воевода, не признали с пьяных глаз.

– Буди остальных, я скоро буду, и чтоб к моему приходу здесь все блестело, – Илья носком сапога отшвырнул в дальний угол большой черепок от разбитого глиняного кувшина.

– Пойдем Василий, нам здесь делать нечего.

Миновав двор башни, и выйдя наружу, они сели на коней и разъехались в разные стороны.

Боярин, Николай Вениаминович Собакин, принял Илью ласково, как дорогого гостя. Едва просмотрев грамоту, он увлек Илью в глубину своего терема и усадил за стол. Его род был близок к Годуновым и в это неспокойное время, Николай Вениаминович страсть как боялся народного гнева. Неспроста он обхаживал Илью, говорил лестные речи, в душе он был несказанно рад его приходу.

– Прокормить сто лишних ртов конечно не шутка, встанет в копеечку, но с другой стороны, можно лишиться и всего что имеешь, даже головы, – подумал боярин Собакин, – нельзя жадничать, в случае чего, сотня воинов придет к нему на выручку. Если даст Бог, они спасут его семью и подворье от разорения и гибели.

Николай Вениаминович дорожил своей головой и достоянием, это был крепкий мужчина слегка за пятьдесят, с выделяющимся брюшком, крючковатым носом, синие прожилки на котором наглядно свидетельствовали о стойкой приверженности его хозяина к алкоголю. И действительно, не успели сенные девки накрыть на стол, как боярин Собакин предложил первый тост – за здравие Государя и его матушки. Не успел Илья выпить до дна большую серебряную чарку, как того требовали правила приличия и этикета того времени, как Николай Вениаминович предложил вторую.

– За истинных защитников Отечества, – провозгласил он, выпил и пустился в воспоминания своей былой молодости.

Илья сразу смекнул, что монолог его будет долгим и нудным. Он решил, что пока еще трезв, нужно как-нибудь поскорее распрощаться и постараться не обидеть гостеприимного боярина, однако это ему не удалось. При первой же попытки, на лице Николая Вениаминовича появилась такая скорбь и грусть, что Илья просто не смог обидеть хлебосольного Хозяина и отложил свой уход на чуть позже.

Тосты сменялись один за другим со стремительной быстротой, менялись и темы разговора и, в конце концов, боярин стал вкрадчиво уговаривать Илью поселиться с десятком самых лучших ратников у него на подворье. Он согласился, да и собственно отказаться у него не было возможности, боярин был само гостеприимство и захмелевший Илья почувствовал себя как дома.

– Ну, мне пора, Николай Вениаминович, служба зовет, – молвил Илья нетрезвым голосом.

Радостное выражение лица боярина сменилось сожалением.

– Может, посидим еще Илюша?

– Не могу, дела, но вечером мы к вам непременно нагрянем.

– По рукам Илья, и давай еще на посошок.

Выпив, Илья засобирался, боярин пошел его проводить.

– Ты не беспокойся Илья, к вечеру дворовые девки принесут твоим людям ужин.

– А вот девок не надо, пусть холопы принесут, а то мои орлы чего доброго перегрызутся из-за девок. Дисциплина, Николай Вениаминович, превыше всего.

– Хорошо, хорошо Илюша, как скажешь, – согласился боярин.

– Тарас, – позвал он холопа, – принеси нам с воеводой стременную.

Тарас бегом побежал в терем и через пару минут миловидная девица в пестром сарафане, вынесла на серебряном подносе две чарки и краюху только что испеченного ржаного хлеба. Илья выпил, отломил от краюхи кусочек, обмакнул в соль и закусил. После этого, обнявшись с боярином, как старые добрые друзья и расцеловавшись по старому русскому обычаю, они расстались. Взгромоздившись на коня, Илья махнул рукой хозяину на прощание, пришпорил гнедого аргамака и стрелой вылетел в распахнутые ворота.

Солнечный майский день подходил к концу. Ветерок от быстрой скачки слегка отрезвил Илью, и он решил придержать коня, направив его к Казенной избе шагом. У казначейства сновал народ, служивые и приказные люди, дворяне и купцы спешили получить причитающееся из царской казны. Не зная чего ожидать в будущем от Самозванца они, пользуясь случаем, стремились получить как можно больше от Годуновых. Илья остановил коня и огляделся.

– Где-то здесь, среди скопища народа должен ждать его Василий, – подумал он.

Илья заметил его недалеко от входа в Казенную избу. Василий о чем-то беседовал с каким-то дьяком. Илья слез с коня, взял его под узду и направился в его сторону.

– О, командир, – заметил Илью Василий.

Он быстро распрощался с дьяком и пошел навстречу.

– Ты чего так долго, Илья? Я уже устал ждать, да и день подходит к концу, Волчонок трижды прибегал, отряд уже в Арсенальной башне, все только тебя ждут.

Подойдя по ближе, по нетвердой походке Ильи, Василий сразу заподозрил не ладное.

– Да ты пьян, командир?

– А что тут такого, чего скалишься, или я что не живой человек? Вам с Лехой можно, а мне нельзя получается?

– Да нет, все нормально Илья, я же не против, отдыхай, тебе тоже полезно расслабиться. Давай привяжу коня рядом с моим и пошли побыстрей за жалованием.

По дороге назад, Илья произвел в уме не хитрый арифметический расчет.

– Прав был Думный дьяк, в накладе я не остаюсь, за вычетом его десятки у меня остается лишних пятьдесят рублей. Сегодня уже поздно, но завтра обязательно нанесу ему и Шуйскому визит, а лишние деньги нужно припрятать на черный день.

В начале третей декады мая, самозванец пошел на Москву. Часть войск он двинул на Орел, а сам с поляками, казаками и изменниками россиянами выступил из Путевиля. На пути его встретили братья Голицыны, Михаил Салтыков, Петр Шереметьев и Петр Басманов. Дмитрий осторожно шел за войсками. Народ и гарнизоны везде встречали его дарами, а крепости и города по пути следования сдавались без боя. Все славили его, как героя. Его имя гремело у всех на устах. Все были в волнении, на улицах и дорогах народ теснился к его коню, чтобы лобызать ноги Самозванца, не было страха, а были лишь радость и ликование. Дмитрий занял Орел, а затем последовал в Тулу, где его с почестями встретил Рязанский архиепископ Игнатий. Родом грек, Игнатий, сначала был архиепископом на острове Крит, но был вынужден турками бежать оттуда. На некоторое время он поселился в Риме, а в 1593 году, Игнатий прибыл в Москву, где прожил несколько лет и в 1603 году получил в управление Рязанскую епархию.

Из Тулы на завоевание Москвы, Дмитрий отрядил Петра Басманова с его ратниками. Верные Годуновым, стрельцы, посланные в Серпухов, не дали Басманову переправиться за Оку. Этот успех правительственных войск был последним и ничего не изменил. К самому концу мая, обойдя Серпухов, к стенам Москвы подошел атаман Карела со своими казаками. В хорошо укрепленную столицу небольшой отряд вступить не мог, но зато его появление крайне возбудила московскую чернь. Дмитрий, чувствуя, что его грамоты не доходят до Москвы, послал двоих своих смелых и расторопных сановников, Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина, велев им ехать в Красное Село, чтобы возмутить местных жителей, а через них и столицу.

Все получилось, как и задумывал Дмитрий. Красносельские купцы и ремесленники, плененные красноречием Гаврилы Пушкина, с ревностью присягнули Самозванцу и первого июня торжественно ввели его гонцов в открытую и безоружную Москву. Красносельцы, славя имя Дмитрия, нашли множество единомышленников в столице, увлекая других за собой силой, а некоторые шли просто из любопытства. Москва забурлила. Толпы людей устремились к лобному месту, на площадь Пожар, где по данному знаку все умолкли, чтобы слушать грамоту Дмитрия к Синклиту, к дворянам, людям приказным, воинским, торговым, средним и черным.

Находясь под куполом Арсенальной башни, Илья наблюдал за происходящим. Площадь Пожар хорошо была видна сверху и лежала, как на ладони. В это время, когда беззаконное вече распоряжалось царством, законная власть ничего не предпринимала. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, людской шум стих, воцарилась тягостная минута молчания, и зычный голос Гаврилы Пушкина начал зачитывать грамоту Самозванца.

– "Вы клялися отцу моему, не изменять его детям и потомству вовеки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас, вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича, – жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостью. Льется русская драгоценная кровь… Но я жалею о том без гнева: невезение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угоду Марии Годуновой и ее сыну? Им не жаль России, они не своим, а чужим владеют, упитали землю русскую кровью и хотят разорения Москве. Бояре, воеводы и люди знаменитые, сколько опал и бесчестия натерпелись вы от Годуновых? А вы, дворяне и дети боярские, чего не перетерпели в тягостных службах и ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать: бояр и мужей всех сановитых честию и новыми отчинами, дворян и людей приказных милостию, купцов и гостей льготою в непрерывное течение дней мирных и тихих. Дерзнете ли быть непреклонными? Но от нашей царской руки не избудете: иду и сяду на престол отца моего; иду с сильным войском своим и литовским, ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнию… Страшитесь гибели, временной и вечной, страшитесь ответа в день суда Божего: смеритесь, и немедленно пришлите Митрополитов, Архиепископов, мужей Думных, Больших Дворян и Дьяков, людей воинских и торговых, бить нам челом, как вашему царю законному." Ни кто не перебивал Гаврилу Пушкина, народ московский слушал с благовением и рассуждал так:

– "Войско и бояре, поддались без сомнения, не ложному Дмитрию. Он приближался к Москве: с кем стоять против его силы? с горсткою ли беглецов Крамских? C нашими ли старцами, женами да младенцами? и за кого? за ненавистных Годуновых, похитителей державной власти? Для их ли спасения предадим Москву пламени и разорению? Но не спасем ни их не себя сопротивлением бесполезным. Следовательно, нечего думать: нужно прибегнуть к милосердию Дмитрия!"

Страсти на площади Пожар накалялись все больше и больше с каждой минутой, не хватало только маленькой искорки, чтобы запылал большой костер народного волнения. Искорка все же нашлась в лице знатнейших бояр: Мстиславского, Василия Шуйского, Бельского и других Думных советников, которые под охраной стрельцов, вышли из Кремля к гражданам, сказали им несколько слов в утешение и хотели схватить Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина, но народ их не выдал, и толпа завопила:

– "Время Годуновых миновало! Мы были с вами во тьме кромешной, но сейчас новое солнце взошло над Россией! Да здравствует царь Дмитрий! Гибель Годунову племени!"

С этими возгласами народные толпы устремились к Кремлю. Думные Бояре, вместе со стражей, через Фроловские ворота, исчезли в его недрах.

Из пяти проездных ворот кремля, которые связывали его с посадом, главными были Фроловские, ныне Спасские. Это были парадные ворота московского Кремля, в старину их называли "святыми", и они были очень почитаемы в народе. В дни больших церковных праздников, через ворота Фроловской стрельницы на площадь Пожар к лобному месту проходило церемониальное шествие высшего духовенства, совершались крестные ходы. Через эти ворота не разрешалось проходить с покрытой головой и проезжать верхом на лошади; даже цари, подъезжая к воротам, спешивались и шли пешком, сняв шапку. Башня и ворота получили свое имя по названию церкви Фрола и Лавра, находящихся на посаде не далеко от стрельницы.

– Слава Богу, что наша башня не проездная, молвил Алексей, находящийся под впечатлением от увиденного зрелища.

Илья наблюдал за происходящим молча, облокотившись о каменную твердыню цитадели, через бойницу, он, не отрываясь, смотрел вниз на площадь Пожар.

– Командир, пушки стрельницы заряжены шрапнелью, один залп из всех орудий еще может остановить толпу. Что будем делать? Что ты молчишь?

Илья оторвал взгляд от происходящего в низу и с укоризной посмотрел на Василия.

– Мы не будем стрелять в толпу. Воевать со своим народом бессмысленно и глупо. У нас приказ охранять башню, а не стрелять по площади. Ни кому не стрелять, всем ждать моего приказа.

Тем временем, мятежники, беспрепятственно прошли через Фроловские ворота и вломились в царский терем. Дерзостной рукой они коснулись того, кому недавно присягали. Стащив юного царя с Престола, не причинив ему вреда, они отвели Федора, его мать и сестру из дворца в Кремлевское собственное подворье Годуновых и приставили к ним стражу. Мария Годунова, слезно молила извергов не о царстве, а только о жизни милого сына, но мольба ее осталась без внимания. Юный царь, его мать и Ксения, сидели под стражей в том доме, откуда властолюбие отца и мужа, извлекло их на театр гибельного величия. Они догадывались о своем жребии. Народ еще уважал в них святость царского сана и может быть, даже жалел, ожидая, что мнимый Дмитрий окажет великодушие и, взяв себе царский венец, оставит жизнь несчастным хоть в уединении какого-нибудь пустынного монастыря, но великодушие ни как не согласовывалось с политикой.

Тем временем, толпа громила все на своем пути, добравшись до погребов винных, народ перевернул во дворце все верх дном. Около ста человек упились до смерти. Добрались они и до хранилищ казенных, но удержались от грабежа, когда Бельский напомнил им, что все казенное есть достояние нового царя. Обратив свой взор на родственников и приближенных Годунова, толпа кинулась громить их подворья.

– Что это за шум в низу? – спросил Илья.

– Так это боярин Собакин, с семьей и домочадцами просит разрешения укрыться от разъяренной толпы, она вот-вот доберется до его подворья, – ответил один из ратников.

Илья спустился в низ и отдал приказ впустить внутрь башни боярина и его приближенных.

– Не погуби Илюша, не дай разграбить мое подворье. Век не забуду твоей милости. Не идти же мне на старости лет с семьей по миру. Христа ради, спаси от разорения, – умоляюще просил боярин.

Его семья и домочадцы в один голос стонали и причитали, многие пали на колени, умоляя Илью защитить их.

– Не переживай Николай Вениаминович, – молвил Илья, – сейчас поможем. Василий, возьми двадцать ратников и прикрой подворье Собакина, а Леха сверху поддержит огнем пушек.

Василий кивнул головой в знак согласия, и двадцать воинов, вооруженных пищалями вслед за ним, покинули двор башни. Пьяная толпа мародеров уже приближалась к подворью Собакиных, когда отряд под командованием Василия занял оборону. Грохот пушечных выстрелов огласил округу. Василий оглянулся, из трех орудийных бойниц Арсенальной башни шел дымок. Жерла пушек стрельницы хищно смотрели из своих укрытий и были направлены на толпу. Народ остановился в нерешительности. Василий улыбнулся, поправил на себе ремни амуниции, и смело шагнул вперед, на встречу погромщикам.

– Это был холостой залп, – обратился он к толпе мародеров, – пушки Арсенальной башни направлены прямо на вас и заряжены шрапнелью. Если вы сделаете хоть один шаг вперед, оттуда,- он указал рукой на башню, – раздастся пушечный залп и что не сделает шрапнель, то довершат мои люди.

Мародеры, оценивая свои шансы на успех, взглянули сначала на башню, потом на хорошо вооруженный отряд Василия. Решив, что пожива на боярском дворе не стоит их жизней, они дрогнули и толпа, сначала медленно, затем все быстрее попятилась назад в другую сторону от хорошо охраняемого подворья, в надежде чем-нибудь поживиться в другом месте.

На следующий день, Москва дала присягу Дмитрию, и третьего июня, вельможи и другие знатные чиновники, дворяне, горожане выехали из столицы в Тулу с повинной к Самозванцу. Дмитрий был в курсе последних событий, он послал туда дружину во главе с Петром Басмановым, а князей Голицына и Мосальского с тайным наказом, чтобы мерзким злодейством увенчать торжество беззакония. Послы Дмитрия, принятые в Москве как полновластные исполнители его воли, начали свое черное дело с Патриарха. Дмитрий не верил, что Иов возложит царский венец на голову своего беглого диакона, поэтому его послы объявили народу, что раб Годуновых не может оставаться Первосвятителем. Свергнув царя, народ не усомнился свергнуть и своего духовного Пастыря.

В эти последние беззаконные дни, Патриарх Иов занемог. Накануне он почувствовал тяжесть в груди и ломоту в суставах. После вечерней, он тот час слег в постель, поливая пуховики брызгами чиха и соплями, текущими из носа столь обильно, что инок, прислуживающий ему, менял полотенца одно за другим. Патриарх пил отвар из богородицыной травки, взвар меда, потел и кашлял, дивясь про себя, откуда в него, еще не совсем старом теле, отроду редко болевшем, взялась такая бездна скверны, извергающаяся из всех данных Господом отверстий тела. Через открытое окно со двора слышался какой-то шум. Иов приподнялся на постели, глотнул немного целебного отвара и громко высморкался в тряпицу.

– Интересно, что это за звуки, – подумал он.

Тем временем шум все усиливался.

– Иринарх, – позвал он инока.

Ответа не последовало.

– Иринарх, поди сюда, – повторил он.

– Куда же он запропастился, – про себя подумал Патриарх, – чего доброго так можно и Богу душу отдать в одиночестве, не оставив даже своего духовного завещания.

Шум все усиливался, и все ближе подходил к его покоям. Иов, отперевшись одной рукой об ложе, попытался встать с постели.

– Иринарх, что там происходит, – из последних сил произнес он, задыхаясь от кашля.

В эту минуту двери его кельи распахнулись и на пороге показались люди вооруженные копьями и дрекольем. Онемев от страха, растерянный Первосвятитель уставился на них, но через несколько секунд его схватили, стащили с постели, сорвали одежды и поволокли вниз. Иова посадили на телегу и повезли в храм Успения, где в это время шла литургия. Неистовые мятежники, не слушая божественного пения, устремились к алтарю и волокли за собой Патриарха. Тут несчастный Иов выказал и христианское смирение, и твердость духа, которого ему всегда не хватало. Лишенный народного доверия, не имеющий до этого мужества умереть за истину, Иов сам снял с себя панагию, положил ее к образу Владимирской Богоматери и громогласно произнес:

– "Здесь, перед этой иконою, я был удостоен сана Архиерейского и девятнадцать лет хранил целостность веры. Ныне вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси. Матерь Божья! Спаси православие!"

Его одели в черную ризу, таскали и позорили как в храме Господнем, так и на площади и, наконец, натешившись, отправили в заключение в Старицкий монастырь.