Мистер Рипли под водой

12

Следующее утро оказалось солнечным и ясным, словно накануне не было дождя. Все казалось словно вымытым, или Тому так хотелось думать, когда он выглянул в окно и посмотрел вниз на узкую улочку. Солнечные блики отражались от окон витрин, и небо сияло прозрачной голубизной.

Эд оставил Тому ключ на кофейном столике и записку, в которой говорилось, чтобы Том чувствовал себя как дома и что он вернется до четырех. Эд накануне показал Тому кухню. Том побрился, позавтракал и заправил постель. Он вышел на улицу в девять тридцать, прошел в сторону Пиккадилли, смакуя уличные сценки, обрывки разговоров, различные акценты, которые он слышал от людей, мимо которых проходил.

Затем прошелся по «Симпсонз»[39], вдыхая цветочные ароматы, которые напомнили ему, что он может купить по случаю, пока в Лондоне, воск с запахом лаванды для мадам Аннет. Том не спеша зашел в отдел мужских халатов и купил один для Эда Банбери, из легкой шерстяной ткани «блэк уотч»[40], и для себя — из ярко-красной шотландки, «ройял стюарт»[41], подумал Том. Эд носит на размер меньше, в этом Том был уверен. Он положил оба халата в большой пластиковый пакет и направился в сторону Олд-Бонд-стрит и Бакмастерской галереи. Часы показывали почти одиннадцать.

Когда Том вошел в галерею, Ник Холл разговаривал с черноволосым человеком. Увидев Тома, он в знак приветствия поклонился.

Том не спеша прошел в соседний зал со спокойными полотнами Коро или под Коро, затем снова вернулся в первый зал, где услышал, как Ник говорил клиенту:

— ...от пятнадцати тысяч, я уверен, сэр. Я могу проверить, если угодно.

— Нет, нет.

— Все цены — на усмотрение хозяев галереи, они могут подняться или опуститься, обычно очень ненамного. — Ник остановился. — Это зависит от рынка.

— Очень хорошо. Тогда уточните для меня, пожалуйста. Я бы купил за тринадцать тысяч. Мне больше нравится вот эта — «Пикник».

— Да, сэр. У меня есть ваш телефон, я постараюсь связаться с вами завтра.

Прекрасно, подумал Том, Ник не говорит: «Я позвоню вам завтра». Сегодня Ник в красивых туфлях, других, не тех, что были на нем вчера.

— Привет, Ник... если я могу вас так называть, — сказал Том, когда они остались одни. — Мы познакомились с вами вчера, если помните.

— О да, конечно, сэр.

— Есть у вас какие-нибудь рисунки Дерватта? Мне бы хотелось на них взглянуть.

— Д-да, сэр. Они в папках в подсобном помещении. Большинство не для продажи. Я думаю, ни одного нет для продажи — официально.

Хорошо, подумал Том. Священные архивы, эскизы к картинам, которые стали классикой или станут таковой.

— Но это возможно?

— Вполне. Конечно, сэр.

Ник бросил взгляд на входную дверь, затем прошел к ней, возможно, чтобы проверить, заперта ли она, или чтобы закрыть ее на задвижку. Он вернулся к Тому, и они, миновав второй зал, прошли в небольшую подсобку с запачканными, когда-то белыми стенами, возле которых стояли прислоненные к ним полотна, рамы и папки, а стол, как и прежде, был чем-то завален. Неужели здесь могли поместиться двадцать журналистов, Леонард, который подносил напитки, пара фотографов и он сам? Да, так и было.

Ник, присев на корточки, разыскал нужную папку.

— Около половины из них — наброски к картинам, — пояснил он, поднимая большую серую папку обеими руками.

Возле двери стоял еще один стол, и Ник, благоговейно положив на него папку, развязал три завязки.

— Большинство папок в тех ящиках, — сказал Ник, кивнув на белый шкаф, стоявший у стены, в котором было по меньшей мере шесть выдвижных ящиков, располагавшихся один над другим. Том раньше этого шкафа здесь не видел.

Каждый рисунок Дерватта был упакован в прозрачный пластиковый конверт. Уголь, карандаш и сангина. Когда Ник перекладывал рисунки, не вынимая их из конвертов, Том понял, что не может отличить Дерватта от Бернарда Тафтса, во всяком случае с полной уверенностью. Наброски к «Красным стульям» (три), да, подлинные, потому что он знал, что они сделаны Дерваттом. Когда же Ник дошел до эскизов к «Человеку на стуле», подделке Бернарда Тафтса, сердце Тома сильно забилось, потому что картина принадлежала ему, он ее любил и хорошо знал, к тому же Бернард Тафтс, преданный своему кумиру, выполнил свои подготовительные наброски с таким же любовным тщанием, как сделал бы Дерватт. И в этих набросках, не предназначенных для чужого глаза, Бернард превзошел самого себя в сходстве с Дерваттом, которое здесь было более очевидным, чем в композиции на холсте.

— Это продается? — спросил Том.

— Нет. Просто... Мистер Банбери и мистер Констант не хотят продавать. Насколько я знаю, мы никогда не выставляли их на продажу. Это не для всеобщего сведения... — Ник замялся. — Видите ли, бумага, на которой рисовал Дерватт, не всегда отличного качества. Желтеет, осыпается по краям.

— Я думаю, рисунки изумительны, — сказал Том. — Нужно тщательно их беречь. Держать подальше от света и всего, что может их повредить.

Ник с готовностью улыбнулся:

— И как можно меньше касаться руками.

Еще там оказался «Спящий кот». Этот рисунок очень понравился Тому, он был нарисован Бернардом Тафтсом (как полагал Том) на большом листе более дешевой бумаги цветными карандашами: черным, коричневым, желтым, красным, даже зеленым.

Это навело Тома на мысль, что Тафтс так слился с Дерваттом, что теперь по этим рисункам невозможно различить, кому они принадлежат. Бернард Тафтс стал Дерваттом, даже больше, чем Дерваттом. Бернард умер в состоянии смятения и стыда из-за того, что он фактически превратился в Дерватта, стал жить его жизнью, позаимствовал его стиль в живописи. В рисунках Бернарда, по крайней мере тех, что имелись в Бакмастерской галерее, не было и следа неуверенности. Похоже, Бернард стал настоящим мастером композиции, пропорций и цвета.

— Вы заинтересовались, мистер Рипли? — спросил Ник, задвигая ящик. — Я могу поговорить с мистером Банбери.

Том улыбнулся.

— Я не уверен. Это очень соблазнительно. И... — Этот вопрос смущал Тома в настоящий момент. — Сколько галерея запросит за какой-нибудь эскиз... к одной из этих картин?

Ник смотрел в пол, размышляя.

— Не могу сказать, сэр. Я действительно не знаю. Не думаю, что смогу где-нибудь здесь выяснить цены на рисунки — если они вообще существуют.

Том сглотнул. Многие, большинство из этих рисунков поступили из маленькой лондонской мастерской Бернарда Тафтса, где он в последние годы своей жизни и работал, и спал. Удивительно, но наброски были лучшей гарантией подлинности полотен Дерватта, подумал Том, потому что наброски не выдавали изменений в цветовой гамме, что так раздражало Мёрчисона.

— Спасибо, Ник. Еще увидимся. — Том направился к двери и попрощался.

Том не спеша прошелся через пассаж Берлингтона, задержался ненадолго, рассматривая в витринах шелковые галстуки, симпатичные шарфы и поясные ремни. Он подумал: а если «выяснится», что большая часть работ Дерватта подделана? Однако это еще под вопросом, поскольку картины кисти Бернарда Тафтса не уступали по качеству оригиналам. Абсолютное сходство стиля и последовательное творческое развитие, прогресс, которого реальный Дерватт мог бы достичь, если бы умер в пятьдесят или в пятьдесят пять, а не в тридцать восемь, или сколько там ему было, когда он покончил с собой. Тафтс, и это можно доказать, усовершенствовал стиль Дерватта по сравнению с его ранними работами. Если шестьдесят процентов (Том подсчитал) работ Дерватта, которые существуют в настоящее время, имели бы подпись «Б. Тафтс», то почему они должны быть менее ценными?

Ответ, конечно, состоит в том, что они сбывались обманным путем, их рыночная стоимость, все время возрастающая, основывалась на ценности имени Дерватта, которая на момент его смерти фактически была ничтожно малой, потому что Дерватт не пользовался широкой известностью при жизни. Но Том в своих рассуждениях уже не раз заходил в этот тупик.

Он был рад прервать свои размышления, оказавшись в «Фортнум и Мейсон»[42]. Там он спросил, где можно найти товары для дома.

— Мелочь — воск для мебели, — пояснил он служащему.

Затем уже у прилавка, открыв жестянку с лавандовым воском и вдохнув его запах, Том прикрыл глаза и представил, что он в Бель-Омбр.

— Я возьму три, — сказал Том продавщице.

Жестянки он опустил в пластиковый пакет, который поместил в большой пакет с халатами.

Как только эта маленькая задача была разрешена, мысли Тома вновь вернулись к Дерватту, Цинтии, Дэвиду Притчарду и насущным проблемам. Почему бы не попытаться встретиться с Цинтией, поговорить с ней лично, а не по телефону? Конечно, будет трудно уговорить ее встретиться, она может повесить трубку, если он ей позвонит, она может отнестись к нему с пренебрежением, если он попробует встретить ее у дома, где она живет. Но что он теряет? Цинтия и в самом деле могла рассказать Притчарду об исчезновении Мёрчисона, как могла обратить его внимание на кое-какие обстоятельства жизни Тома, о которых Притчард, очевидно, читал в газетах. В Лондоне? Том мог бы это выяснить, если Цинтия все еще поддерживает связь с Притчардом по телефону или посредством писем. И он может выяснить ее планы, если она задумала что-нибудь кроме того, чтобы причинить ему мелкие неприятности.

Том пообедал в пабе возле Пиккадилли, затем взял такси до дома Эда Банбери. Он положил большой пластиковый пакет с халатом для Эда на его кровать без всяких церемоний, без открытки. Но фирменный пакет «Симпсонз» выглядит красиво, подумал Том. Он вернулся в библиотеку, которая служила теперь его спальней, повесил свой халат на спинку стула и пошел разыскивать телефонный справочник. Тот оказался на рабочем столе Эда. Том принялся искать фамилию: Граднор, Цинтия Л. — и вскоре нашел.

Он взглянул на свои часы — без четверти два — и начал набирать номер.

После третьего звонка послышался записанный на автоответчик голос Цинтии, и Том взял карандаш. Автоответчик попросил позвонить по такому-то номеру в течение рабочего дня.

Том позвонил по этому номеру. Какой-то женский голос ответил что-то вроде: «Агентство „Вернон Мак-Кален“». Он спросил, нельзя ли ему поговорить с мисс Граднор.

Мисс Граднор взяла трубку.

— Алло?

— Алло, Цинтия. Это Том Рипли, — сказал Том, стараясь, чтобы его голос звучал немного ниже тоном и серьезно. — Я в Лондоне, приехал на пару дней. Надеюсь...

— Зачем вы мне звоните? — спросила она, сразу ощетинившись.

— Затем, что я хотел бы увидеться с вами, — сказал Том спокойно. — У меня возникла мысль, одна идея, которая, я думаю, могла бы быть и вам интересна, и всем нам.

— Всем нам?

— Я думаю, вы знаете... — Том выпрямился. — Я уверен, что вы знаете, о ком речь. Цинтия, я бы хотел встретиться с вами минут на десять. Где угодно — в ресторане, в кафе-кондитерской...

— В кафе-кондитерской! — Ее голос звучал почти визгливо; это означало, что она выходит из себя.

Цинтия никогда не выходила из себя. Том продолжал решительным тоном:

— Да, Цинтия. В любом месте, где вы скажете...

— Что вас побудило обратиться ко мне?

Том улыбнулся:

— Одна мысль, которая может разрешить кое-какие проблемы — не слишком приятные.

— Я не собираюсь встречаться с вами, мистер Рипли. — Она повесила трубку.

Том обдумывал этот отказ несколько секунд, расхаживая по кабинету Эда, затем закурил сигарету.

Он снова набрал номер, и, когда ему ответили, он уточнил название агентства и адрес.

— Ваш офис открыт до которого часа?

— До пяти тридцати.

— Спасибо, — поблагодарил Том.

В тот же день, примерно в пять минут шестого, Том расположился у входа в агентство «Вернон Мак-Каллен» на Кингс-роуд. В довольно новом сером здании разместились с десяток компаний; список фирм висел на стене перед входом в вестибюль. Том высматривал высокую, худощавую женщину с каштановыми прямыми волосами, не ожидающую, конечно, что он будет ее поджидать. Или все же ожидающую? Том ждал довольно долго. Примерно без двадцати шесть он взглянул на свои наручные часы чуть ли не в пятнадцатый раз, стараясь не выпускать из поля зрения проходящих мимо мужчин и женщин, окидывая быстрым взглядом женские фигуры и внимательно всматриваясь в лица. Некоторые из женщин выглядели усталыми, некоторые смеялись и болтали, словно радуясь, что еще один рабочий день позади.

Том закурил сигарету, первую за время своего дежурства, потому что он не раз замечал — стоит закурить сигарету, как она тут же становится ненужной, например, подходит автобус. Том зашел в вестибюль.

— Цинтия!

Внутри оказалось четыре лифта. Цинтия Граднор только что вышла из того, что был справа Том уронил сигарету, наступил на нее, поднял и бросил в урну с песком.

— Цинтия, — снова позвал Том, как будто не был уверен, что она слышала его в первый раз.

Она приостановилась; ее прямые волосы немного разлетелись в стороны. Губы у нее казались еще тоньше и прямее.

— Я же сказала, что не хочу с вами встречаться, Том. Почему вы мне надоедаете?

— У меня и в мыслях не было вам надоедать. Как раз наоборот. Я займу у вас не больше пяти минут... — Том замялся. — Не могли бы мы где-нибудь посидеть?

Том еще раньше приметил паб поблизости.

— Нет. Нет, спасибо. Что же это такое жизненно важное? — Она бросила на него враждебный взгляд и отвернулась.

— Кое-что о Бернарде. Мне думается... Ну, что это будет для вас интересно.

— Что? — спросила она почти шепотом. — Что о Бернарде? Вы, полагаю, не задумали еще что-нибудь отвратительное?

— Нет, напротив, — сказал Том, покачав головой. Он подумал о Дэвиде Притчарде: что может быть отвратительнее. Для Тома в данный момент — ничего. Он взглянул на черные туфли Цинтии на толстой подошве, на ее черные чулки в итальянском стиле. Шикарно, но мрачновато. — Я думаю о Дэвиде Притчарде, который мог бы нанести вред Бернарду.

— Что вы имеете в виду? Каким образом? — Цинтия остановилась так резко, что на нее налетел шедший за ней прохожий.

Том протянул к ней руку. Цинтия отпрянула от него.

— Отвратительно здесь разговаривать, — сказал Том. — Я имел в виду, что Притчард никому ничего хорошего не принесет: ни вам, ни Бернарду, ни...

— Бернард умер, — сказал Цинтия прежде, чем Том успел произнести «мне». — Хуже уже не будет. — «Благодарю вас», могла бы она добавить.

— Хуже может быть. Я должен вам объяснить, это займет пару минут. Не могли бы мы где-нибудь присесть? Вон там за углом есть паб! — Том старался быть и вежливым, и настойчивым одновременно.

Со вздохом Цинтия согласилась, и они повернули за угол. В небольшом пабе им даже удалось отыскать свободный столик. Тома не заботило, когда подойдет официант, он был уверен, что Цинтию тоже.

— Так что замышляет Притчард? — спросил Том. — Кроме того, что он мошенник, я подозреваю, что он садист по отношению к своей жене.

— По крайней мере, не убийца.

— Да? Я рад это слышать. Вы пишете Дэвиду Притчарду, говорите с ним по телефону?

Цинтия задержала дыхание и моргнула.

— Вы, кажется, что-то сказали о Бернарде.

Цинтия Граднор очень тесно связана с Притчардом, подумал Том, хотя, возможно, она достаточно умна, чтобы ничего не оставлять на бумаге.

— Сказал. Две вещи. Я... Но вначале могу я спросить, почему вы связаны с таким подонком, как Притчард? У него же с головой не в порядке! — Том улыбнулся, обретая уверенность в себе.

Цинтия произнесла медленно:

— Я не собираюсь говорить с вами о Притчарде, с которым я, кстати, не знакома и никогда не встречалась.

— Тогда почему вы знаете его имя? — спросил Том подчеркнуто вежливым тоном.

Снова вздох; она посмотрела на стол, потом за спину Тома. Ее лицо вдруг осунулось и постарело. Сейчас ей около сорока, предположил Том.

— Я не собираюсь отвечать на ваш вопрос, — сказала Цинтия. — Вы можете вернуться к теме нашего разговора? Вы сказали что-то о Бернарде.

— Да. Его работа. Видите ли, я видел Притчарда и его жену, потому что теперь они мои соседи — во Франции. Возможно, вы знаете об этом. Притчард упоминал Мёрчисона — человека, который заподозрил подделки.

— И который таинственно исчез, — сказала Цинтия, теперь слушавшая очень внимательно.

— Да. В Орли.

Она иронично улыбнулась.

— Как только сел в другой самолет? И куда он полетел? Чтобы исчезнуть и никогда больше не дать знать о себе своей жене? — Она остановилась. — Продолжайте, Том. Я знаю, что вы избавились от Мёрчисона. Вы могли привезти в Орли его багаж...

Том оставался спокойным.

— Так спросите мою экономку, которая видела, как мы уезжали из дома в этот день, — она видела Мёрчисона и меня, когда мы собрались ехать в Орли.

Цинтия, возможно, не найдет, что ответить на это, подумал Том.

Он встал.

— Что мне заказать для вас?

— "Дюбонне" с ломтиком лимона, пожалуйста.

Том направился к бару, заказал то, что просила Цинтия, для себя — джин с тоником. Уже через три минуты он расплатился и забрал напитки.

— Вернемся к Орли, — продолжил Том, усевшись на стул. — Я помню, что высадил Мёрчисона на обочине. Я не парковался. Мы не останавливались, чтобы выпить на посошок.

— Я вам не верю.

Но Том верил себе — сейчас, по крайней мере. Он будет верить до тех пор, пока ему не представят какое-нибудь неоспоримое доказательство.

— Откуда вы знаете, какие у него отношения с женой? Откуда я могу это знать?

— Я думаю, миссис Мёрчисон приезжала, чтобы встретиться с вами, — сказала Цинтия приторно-сладким голосом.

— Она приезжала в Вильперс. Мы пили чай у меня в доме.

— И она ничего не говорила о плохих отношениях с мужем?

— Нет, но почему она должна мне говорить об этом? Она приехала встретиться со мной, потому что я оказался последним человеком, которого видели с ее мужем — насколько известно.

— Да, — произнесла чопорно Цинтия, словно у нее имелись неизвестные Тому сведения.

Хорошо, если так, то какие это сведения? Он ждал, но Цинтия не стала продолжать. Том сказал:

— Миссис Мёрчисон, я полагаю, могла бы снова поднять вопрос о подделках. В любое время. Но когда я виделся с ней, она сказала, что не понимает ни причин, побудивших ее мужа считать, что последние работы Дерватта были подделками, ни его теории.

Теперь Цинтия достала пачку сигарет из сумочки и вынула одну осторожно, будто получала их по выдаче.

Том протянул ей зажигалку.

— Вы слышали что-то от миссис Мёрчисон? Из Лонг-Айленда, думаю, она звонила?

— Нет. — Цинтия слегка покачала головой, по-прежнему спокойная и не проявляющая интереса к разговору.

Цинтия не показала виду, что как-то связана с Томом, когда ей позвонили из французской полиции и спросили адрес миссис Мёрчисон. Или Цинтия могла все это хорошо разыграть?

— Я спрашиваю вас об этом, — продолжал Том, — потому что... в том случае, если вы не осознаете... Притчард старается создать неприятности в том, что касается Мёрчисона. Притчард создает неприятности, в особенности для меня. Он совершенно не разбирается в живописи, явно не интересуется искусством — видели бы вы мебель у него в доме и обои на стенах! — Том засмеялся. — Я был там в гостях. Не слишком там дружеская атмосфера.

Цинтия реагировала едва заметной, вежливой улыбкой, как Том и ожидал:

— Почему вас это беспокоит?

Том сохранял на лице любезное выражение.

— Не беспокоит, а досаждает. Он несколько раз сфотографировал мой дом. Вам бы понравилось, если бы какой-то незнакомец фотографировал ваш дом без вашего разрешения? Зачем ему снимки моего дома?

Цинтия промолчала и глотнула «Дюбонне».

— Это вы подстрекаете Притчарда в его игре против меня? — спросил Том.

В этот момент за столом позади Тома раздался взрыв смеха.

Цинтия не дрогнула, как ожидал Том, но провела рукой по волосам, в которых Том сейчас заметил седину. Том попробовал представить ее квартиру — современная, но с домашними вещами ее семьи, возможно, старый книжный шкаф, стеганое одеяло. Одежда у нее добротная и консервативная. Он не отважился бы спросить, счастлива ли она. Висят ли у нее на стенах картины или рисунки Бернарда Тафтса?

Цинтия презрительно усмехнулась и поставила свой стакан.

— Слушайте, Том, неужели вы думаете, я не знаю, что это вы убили Мёрчисона и избавились от него каким-то образом? Что... что Бернард бросился со скалы в Зальцбурге, что это его тело или останки вы представили, как тело Дерватта?

Том хранил молчание, безмолвно встретив ее ярость, по крайней мере в этот момент.

— Бернард умер из-за той отвратительной игры, которую вы затеяли, — продолжала она. — Подделки — это была ваша идея. Вы погубили его жизнь — и почти погубили мою. Но что вам беспокоиться, ведь для вас главное, чтобы продолжали появляться картины, подписанные Дерваттом?

Том закурил сигарету. Какой-то шутник у бара стучал пяткой по латунной перекладине и смеялся.

— Я никогда не заставлял Бернарда писать подделки, — сказал Том тихо, хотя его никто не мог услышать. — Это было бы мне не под силу, никто не смог бы его заставить, вы знаете это. Я почти не знал Бернарда, когда предложил ему этим заняться. Я спросил у Эда и Джеффа, знают ли они кого-нибудь, кто способен это сделать. — Том не был уверен, что так было на самом деле. Может быть, он напрямую обратился к Бернарду, поскольку живопись Бернарда, с которой Том был немного знаком, не слишком сильно отличалась по стилю от живописи Дерватта. Том продолжил: — Бернард был скорее другом Эда и Джеффа.

— Но вы поощряли все это. Вы рукоплескали!

Теперь Том рассердился. Цинтия только частично права. Ее женская логика пугала Тома. Как можно так решать вопрос?

— Бернард мог бросить в любое время, вы знаете, бросить писать подделки. Он любил Дерватта как художника. Вы должны забыть личное во всем этом — между Бернардом и Дерваттом. Я... Я искренне думаю, что Бернард в конце концов порвал бы с нами — даже очень скоро, как только начал писать подделки под Дерватта. — Том добавил убежденно: — Хотел бы я знать, кто сумел бы его остановить. — Уж точно не Цинтия, подумал он, ведь она с самого начала знала о подделках Бернарда, потому что они с Бернардом были очень близки, оба жили в Лондоне и собирались пожениться.

Цинтия промолчала и затянулась сигаретой. На мгновение ее щеки втянулись и запали, словно у мертвеца.

Том посмотрел на свой стакан с джином.

— Я знаю, Цинтия, как вы ко мне относитесь и что вас не интересует, насколько Притчард мне досаждает. Но что, если он заговорит о Бернарде? — Том снова понизил голос. — Вы думаете, это будет удар по мне? Абсурд!

Цинтия наконец взглянула на него.

— Бернард? Нет. Кто будет во всем этом упоминать Бернарда? Кто о нем вспомнит? Знал ли Мёрчисон его имя? Не думаю. И что в том, если даже знал? Мёрчисон мертв. Разве Притчард говорил о Бернарде?

— Мне нет, — сказал Том. Он наблюдал за последней красной каплей, текущей по стенке ее стакана, словно это было напоминанием, что их встреча подходит к концу. — Я закажу еще, если желаете.

— Нет, спасибо.

Том старался думать, и быстро думать. Жаль, что Цинтия знала — или просто была в этом убеждена, — что имя Бернарда Тафтса никогда не упоминалось в связи с подделками. Том назвал имя Бернарда Мёрчисону (как помнилось Тому), когда старался убедить Мёрчисона прекратить его расследование о подделках. Но, как сказала Цинтия, Мёрчисон мертв, потому что Том убил его через несколько секунд после этого разговора. Том едва ли мог взывать к желанию Цинтии — он допускал, что она имела такое желание, — не пятнать имя Бернарда, если его имя никогда не упоминалось в газетах. И все-таки он сделал попытку:

— Вы, конечно, не хотели бы, чтобы вытащили имя Бернарда — в том случае, если сумасшедший Притчард не уймется и от кого-нибудь его узнает.

— От кого? — спросила Цинтия. — От вас? Вы шутите?

— Нет! — Том понял, что она задала свой вопрос как угрозу. — Нет, — повторил он серьезно. — Фактически, совсем неважно... мне вдруг пришла в голову мысль, что произойдет, если имя Бернарда будет соединено с этой живописью? — Том прикусил нижнюю губу и взглянул на простую стеклянную пепельницу, которая напомнила ему такой же угнетающий разговор с Джанис Притчард в кафе, где пепельница была полна окурков, оставленных сидевшими до них посетителями.

— И что же? — Цинтия поставила на коленях сумочку и выпрямилась, собираясь уходить.

— То, что... Бернард со временем... в течение шести или семи лет? — пока он развивался и совершенствовался... стал Дерваттом.

— Вы мне не говорили об этом раньше? Или Джефф сказал мне то же самое? — На Цинтию это не произвело впечатления.

Том настаивал:

— Важнее вот что — не произойдет ли катастрофа, если обнаружится, что половина или даже больше продукции Дерватта принадлежит Бернарду Тафтсу? Разве его картины хуже? Я не говорю о ценности хороших подделок — в наши дни это не новость, скорее прихоть или даже новая индустрия. Я говорю о Бернарде как художнике, который развился от Дерватта — пошел дальше, я имею в виду.

Цинтия беспокойно пошевелилась, почти приподнялась.

— Вы, кажется, никогда не поймете — вы и Эд с Джеффом, — что Бернард был очень несчастен от того, чем он занимался. Это разлучило нас. Я... — Она покачала головой.

От стола за спиной у Тома снова донесся взрыв смеха. Как ему за полминуты доказать Цинтии, что Бернард не только любил, но и уважал свою работу, даже когда писал подделки? Как убедить Цинтию, что не было ничего позорного в том, что Бернард имитировал стиль Дерватта.

— У каждого художника своя судьба, — сказал Том. — У Бернарда своя. Я сделал все, что от меня зависело... чтобы он остался жив. Он был у меня дома, вы знаете, я разговаривал с ним — перед тем, как он поехал в Зальцбург. Бернард был в замешательстве, считал, что он изменяет Дерватту — каким-то образом. — Том облизнул губы и быстро выпил последний глоток из своего стакана. — Я сказал: «Очень хорошо, Бернард, брось подделки, но встряхнись, преодолей депрессию». Я надеялся, что он снова поговорит с вами, что вы оба снова будете вместе... — Том остановился.

Цинтия смотрела на него, приоткрыв рот.

— Том, вы самый злой человек, какого я когда-либо встречала. Или вы считаете, что это вызывает симпатию? Возможно, считаете.

— Нет. — Том встал, потому что Цинтия поднялась со стула, закидывая ремень сумочки на плечо.

Том следовал за ней, понимая, что она предпочла бы распрощаться с ним как можно скорее. Он знал (по адресу из телефонного справочника), что она может дойти пешком отсюда до своей квартиры, и был уверен, что она не захочет, чтобы он провожал ее до дома Том чувствовал, что она живет одна.

— До свидания, Том. Спасибо за угощение, — сказала Цинтия, когда они вышли.

— Не стоит, — ответил Том.

Он остался один на Кингс-роуд. Том обернулся и снова увидел высокую фигуру Цинтии в бежевом свитере, мелькающую за спинами прохожих. Почему он не задал ей больше вопросов? Что она имела в виду, когда утверждала, что не подстрекала Притчарда? Почему он не спросил ее прямо, есть ли у нее телефон Притчардов? Потому что Цинтия не ответила бы ему, подумал Том. Или Цинтия все-таки встречалась с миссис Мёрчисон?