Млечный Путь, 21 век, No 3(44), 2023

Хелен Лимонова
На службе

Однажды безумный вихрь перемен подхватил заслуженного пенсионера Николая Ивановича Хитрованко и перенес его в крошечную средиземноморскую страну. Жаловаться было некому, времена наступили тяжелые, военные, и в поисках укромного местечка люди эмигрировали кто куда. К счастью для Николая Ивановича, у него обнаружились еврейские корни, так что, едва оказавшись на Земле Обетованной, он немедля этими самыми корневищами туда и вгрызся. Человек он был обстоятельный, устойчивый и конкретный, такие нигде не пропадут.

В скором времени у Хитрованко завелись съемная квартира с видом на море, русскоязычные знакомые и счет в банке, куда ежемесячно поступало неплохое пособие. Конечно, здесь все было устроено по-другому, варварски, но расхлябанность и добродушие коренного населения многое компенсировало. Немного приглядевшись и изучив обстановку, Николай начал налаживать хозяйство. Приходилось бороться с неожиданными трудностями и находить смелые решения.

На следующий же после заселения день в квартире кончился газ. Николай сорок лет проработал инженером-механиком, так что опыта и знаний хватало. Вечером, захватив нужные инструменты, он спустился во двор и под прикрытием темноты аккуратно отсоединил у соседа лишний газовый баллон, рассудив, что новому репатрианту он нужнее, и вообще господь велел делиться. Образовавшееся на разводной трубке отверстие аккуратно заделал припасенной металлической заглушкой. Пока не кончится газ в первом баллоне, сосед не заметит отсутствие второго. Через пару месяцев будет поздно искать вора, да и на безобидного старика никто не подумает.

Картошка весело потрескивала, жарясь на дармовом газе, а Николай изучал электрический счетчик на лестничной площадке. Простейшая конструкция! Магнит не понадобится.

Ближе к полуночи, удостоверившись, что все вокруг спят, он рассверлил прозрачный корпус прибора и вставил через получившуюся дырочку тонкую иглу, которая касалась диска. Вращение замедлилось. Прекрасно. Для правдоподобия не следует полностью останавливать диск. Некоторые глупцы заставляют вращаться счетчик в обратную сторону, переключая контакты, но это бессмысленно - ни в одной стране электрическая компания не станет платить потребителю.

Вечер прошел плодотворно, и Николай, усталый, сытый и довольный, отправился на покой.

Утро же совсем не задалось.

Просыпаться от трезвона и стука очень неприятно. Натянув спортивный костюм, Николай осторожно приоткрыл дверь. Из щели свирепо глянул бородатый посыльный, пробормотал что-то на адском местном наречии и просунул Николаю разграфленный бланк и ручку - подпишись, мол. Делать нечего, Николай расписался и получил пухлый конверт с красной печатью. Посыльного и след простыл, остался только гнилостный запах. Вот чурки, мыться надо почаще!

Вскрыл конверт, оттуда выпало письмо на иврите, внизу - трехзначное число. Чертовщина какая-то! Самому не разобраться, придется идти к тому самому соседу слева, у которого вчера...так, об этом не будем.

К счастью, тот оказался дома. Вышел, придерживая на груди вишневый бархатный халат (капиталист проклятый), изучил содержимое конверта.

- Смотри. Это... ммм... кнас^{1}. Как это по-русски? Наказание? Арба элифим шекель^{2}, вот написано. Надо платить на почте. Или иди в мисрад. Это в ирие^{3}.

- Наказание? За что?! Откуда у меня такие деньги?! - возопил несчастный Хитрованко.

Но сосед уже лениво втягивал вишневое брюхо вовнутрь своей квартиры.

Слово "ирия" Николай знал. То есть надо было идти в мэрию, это недалеко. Ух и скандал он там устроит! Лишь бы кто-нибудь там понимал по-русски.

На всякий случай Николай взял с собой кипу документов: договор на квартиру, удостоверения личности и нового репатрианта, справку о выплате пенсионного пособия и, конечно, окаянное письмо. Отправился в мэрию не без внутренней дрожи, но, зайдя в просторное помещение, успокоился. В приемном зале было полно людей. Русская и украинская речь мешалась с арабским и ивритом. Охранник, верзила в черных очках, всучил ему номерок и указал пальцем на электронное табло. Там высвечивались номера и в какую кабинку идти. У него тринадцатый; хорошо, что Николай не суеверен. Он уселся на свободное место рядом с расплывшейся теткой. Безошибочно признав в нем своего, тетка принялась жаловаться.

- Пятый раз хожу, никакого толка. Они тут все заодно. Не буду платить за моего соседа, говорю. У нас счетчик общий, потому что квартира разделенка. Хозяин поставил нам еще один, чтобы разницу по цифрам определять, но в ирие он не зарегистрирован, говорят, пиратский! Сосед врет, что хашмалем^{4} вообще не пользуется, а с теми цифрами я ничего не понимаю!.. Прошу - сделайте что-нибудь!

- И что вам сказали? - помимо воли заинтересовавшись, спросил Николай.

- Требуют от меня кучу бумаг! Ношу третий месяц! Справку от социальной службы, о несудимости, от психиатра, тлуши^{5} с работы и еще вот распечатку счета в банке. Зачем? Что они вынюхивают, упыри?!

Николай перестал слушать, потому что на табло неожиданно появился его номер. Кабинка номер 666, странно, их тут всего двенадцать. Нельзя было нормально пронумеровать? Ага, вот она, напротив. Встал и неприятным ощущением в коленях направился туда. Тетка прокричала в спину: "Только пришел и вызвали, а я тут два часа сиди!".

Служащая не среагировала, когда он устроился напротив. Она что-то сосредоточенно набирала на компьютере. Странно, что все тут в черных очках. Николай нарочито громко откашлялся, готовя гневную речь и пытаясь подавить все возрастающую робость. Девица продолжала стучать по клавиатуре. Синий маникюр, зеленые пряди волос свисают лохмами, что за мода у этих молодых. Она на мгновение замерла, задумавшись, и принялась яростно грызть ногти на левой руке. Послышался хруст. Взвинченному Николаю почудилось, что девица откусила себе палец - так громко захрустело. Девица сунула левую руку под стол и наконец подняла лицо к Николаю.

- Мисмахим!^{6} - отрывисто произнесла она, голос звучал глухо, как из могилы.

- Вот мне письмо... заплатить... эйн кесеф^{7}, - жалко забормотал Николай. Куда подевалась вся его отвага!

Служащая перешла на русский. С чудовищным акцентом, медленно, как будто ворочая во рту камни, сообщила, что он должен заплатить штраф за порчу имущества и незаконные действия. Иначе на него заведут дело в полиции.

Как они смогли так быстро обнаружить иголку?..

- Но я ничего не делал, а докажите! - с опозданием выкрикнул Николай.

Девица перегнулась через стол, разделявший их, схватила Николая за рубашку, с неженской силой подтащила к себе. Зачем-то обнюхала, расширив ноздри, потом откусила среднюю пуговицу, сморщилась, выплюнула и ослабила хватку. Николай плюхнулся обратно на стул, дрожащей рукой осенил себя крестным знамением. Девица сняла черные очки, воззрилась запавшими глазами на просителя и оскалилась.

Вот что крест животворящий-то делает!..

Николай не помнил, как оказался снаружи здания. Его колотило и трясло.

- Что, брат, испугался наших, а? - добродушно спросил его стоявший рядом мужичок,-на вот, закури. Я тут третий год на уборке, привык уже. Они народ хороший, безобидный, только врать им нельзя, звереют. У них чутье на это исключительное. Чем дольше пролежали, тем сильнее.

- Кто "они"? Где пролежали?

- В земле, где же еще. Что с тобой, мужик?

Уборщик усадил бедолагу на скамейку, принес воды. Глотая из пластикового стаканчика, Николай слушал невероятную историю про то, как продвинутая израильская медицина научилась оживлять трупы. Получаются замечательные, честные и полезные зомби, уверял уборщик. Одного министра оживили, так он своих подельщиков заложил, в тюрьму их посадили за взяточничество, представляешь? В нашу мэрию теперь только таких принимают на работу, им ничего не стоит унюхать воровство и вранье.

- И кормить не нужно, сами червей с грядок копают. Видал, какие у нас тут розы?

Помолчал и добавил:

- Ты к нам Пурим приходи праздновать. Весело будет, не пожалеешь! Они всеми семьями собираются, переодеваются в костюмы, не понять, кто настоящий, кто нет. Танцуют, поют. Угощение будет дармовое для всех жителей района.

Пожалуй, хватит с меня халявы, подумал Николай. Лучше займусь своим здоровьем, а то, не ровен час, помру. И тогда не видать мне покоя. Заставят искать иголки в счетчиках и ворованные баллоны. Интересно, память после смерти сохраняется? Похоже, да, вот как у того министра. Только не это! Тогда придется мне искупать свои и чужие грешки. "Боже, не допусти, - взмолился Николай Иванович, - дай умереть навсегда. Обещаю стать честным еще при жизни".

Григорий Неделько
Творческий кризис

Воспользовавшись свободной минуткой, я заскочил проведать старого друга, писателя. В последние дни он куда-то запропастился, на телефонные звонки не отвечал, и я - да и не я один - был серьезно встревожен.

На звонок в дверь никто не отозвался. Волнение усилилось. Я снова нажал на пластиковый кругляшок. По-прежнему никого, и из-за двери - ни звука. Еще немного поупражнялся со звонком; наконец соизволили открыть.

Друг стоял на пороге, взлохмаченный, растрепанный, с красными глазами и вообще в таком виде, будто бы не спал целую вечность, но зато только и делал, что пил.

- Привет, Тоха! - весело поздоровался я.

Тоха болезненно поморщился и выставил вперед ладонь, говоря таким образом, чтобы я помолчал или хотя бы изъяснялся потише.

- Что случилось? - перейдя на шепот, обеспокоенно спросил я.

Тоха молча поманил за собой и медленно, неуверенной, покачивающейся походкой - точь-в-точь лодка на волнах - прошлепал в комнату. Смущенный и заинтригованный, я последовал за ним.

В комнате так воняло перегаром, словно здесь на протяжении двух недель устраивала попойку компания алкоголиков. Я поморщился и постарался дышать через раз. Быстро осмотрелся: кровать не заправлена, кругом разбросана одежда...

Тоха плюхнулся на стул и застонал, будто мученик. Перед мучеником, на небольшом столе, возвышалось странное устройство, которое даже не берусь описывать: многочисленные трубочки и клапаны очень смутили меня, да и по форме агрегат - крайне витиеватый. Однако почему-то устройство показалось мне знакомым. Нет, прежде его не видел, но чудилось, что это некий весьма оригинальный образчик самогонного аппарата.

- Ты тут что, кальвадос варишь? - весело поинтересовался я, вновь забыв о невысказанной просьбе Тохи говорить потише.

Он опять поморщился, но на сей раз удостоил ответом:

- Вроде того.

И пододвинул ко мне свободный стул.

- Присаживайся.

Вконец заинтригованный, я так и сделал. И стал разглядывать чудо-устройство на столе. Придумают же этакую конструкцию!

- Нравится? - мрачно поинтересовался Тоха.

- Ага.

- Ну попробуй.

- Чего попробовать? - не понял я.

Тоха, вернувшись к своему молчаливому образу, отсоединил от устройства какие-то проводки и потянулся с ними ко мне.

Я с подозрением уставился на руку друга.

- Не боись, - прохрипел Тоха, - матрос ребенка не обидит.

Любопытство пересилило сомнения: я позволил приклеить - с помощью неизвестного мне клейкого состава - проводки к запястью. Затем друг выбрал из проводков на моей руке один. Вытянул, проспиртовал из оказавшейся здесь же, на столе, банки с соответствующей жидкостью, выбросил в урну использованный тампон и воткнул проводок острым металлическим кончиком мне в вену.

- Ай! Ты что?!

- Извини, координация слегка нарушена.

- Да что происходит?

- Не дергайся, а то поранишься. Все безопасно, уверяю.

Меня на этот счет терзали сомнения, однако я смолчал.

Тоха снял с устройства нечто наподобие наручника без цепочки и надел мне на запястье - зафиксировал проводки. Потом снова потянулся к непонятному агрегату на столе. Спросил:

- Готов?

- К чему?

Вместо ответа Тоха повернул какой-то регулятор, и...

Эмоции, образы, фантазии... идеи... хлынули в меня неостановимым потоком! Я барахтался в них, словно утопающий, пытался разобраться во всем этом цветастом хаосе и одновременно не терять связь с реальностью. Перед внутренним взором проносились замыслы и сюжеты книг, мелодии, сценарии кинофильмов, рекламные слоганы, новаторские задумки для компьютерных игр, касавшиеся графики, саунда, геймплея... И много чего еще.

Боковым зрением - а скорее, внутренним, поскольку был слишком поглощен идеями, утоплен в них - я заметил, как Тоха поворачивает регулятор обратно. Поток образов тут же схлынул, канул в небытие, все прекратилось резко, без предупреждения и окончательно.

- Что... Ик! Что это такое? - выдавил я.

В голове мутилось.

- Мое изобретение. - Тоха расплылся в довольной улыбке. - Понравилось?

Я пребывал в растерянности. И еще какое-то чувство, неведомое до сих пор, стучалось в стенки разума, просясь на волю. Наконец чувство победило - выяснилось, что это восхищение.

- А то! Просто чудо! Невероятные ощущения... ик!

Тоха сидел довольный-предовольный.

- Вот и я так думаю, - сказал он; кажется, понемногу пришел в себя настолько, чтобы более или менее связно изъясняться. - Но есть одна проблемка...

- Какая проблемка? Ик! Не понимаю.

- Сейчас поймешь. Наверное...

Недоумевая, я сидел и смотрел на друга. Тоха в ответ смотрел на меня и молчал. Я решил нарушить тягостную тишину и ожидание непонятно чего:

- А что происходило? Ты как будто... накачал меня идеями. Захотелось немедленно бежать и придумывать всякое разное, писать, сочинять, публиковать... Ик!

- Ты абсолютно прав, - подтвердил Тоха.

- Но это же прекрасно! Волшебно! За подобное изобретение...

- Верно, верно, - остановил мои излияния друг. - Но есть проблемка...

- Да что за проблемка, никак не пойму?! Эту штуковину ты сделал?

- Я.

- Но ты же писатель - не ученый!

- На тон потише, пожалуйста. Правильно, не ученый. Да я не то, чтобы делал - просто увидел и воспроизвел.

- Увидел?

- Да.

- Где?

- Во сне.

- Заснул, и тебе привиделось...

- Ну да, вот это самое. Я тогда напился по случаю гонорара: ох, сколько корпел над той книгой!.. Конечно, после возникли проблемы с запчастями для устройства, пришлось прошерстить магазины и радиорынки...

Я сидел, ошарашенный. Оказывается, мой друг - гений!

- И давно ты им, - я кивнул на устройство, - занимался?

- С полгода. С того момента, как начался творческий кризис после выхода книги.

- Но я ничего не знал! Ик!

- Тише, прошу. Потому что я никому не говорил, держал в секрете: а вдруг ничего не получится?

Логично. Я кивнул собственным мыслям.

- И что дальше? - уточнил я. - Я стану гениальным писателем? Ученым? А ты, у тебя уже много идей? Не повторяются ли они у разных людей? Наверное, нет, ведь сознание индивидуально. А как эта штука работает?

- Прошу, притормози с вопросами. Работает эта штука на чистых алкалоидах, извлекаемых из спиртных напитков. Вводишь их в организм напрямую - и вуаля: творческая часть под сильнейшим допингом.

- Но это же немыслимо! И элементарно! Ты уже что-нибудь создал благодаря своей сказочной машине?

- Пока нет, - мрачно ответствовал Тоха.

- Ох! - в порыве восхищения выдохнул я. - Все же захотят пользоваться твоим устройством или иметь у себя такое же! Настанет пора таланта, эпоха гениев! - Я размечтался. - Мы сможем придумать то, что раньше выглядело нереальным, неосуществимым. Аэрокары, полеты к звездам, контакт с Богом, возможность понимать язык животных и растений...

Я замолк на полуслове, потому что Тоха смотрел на меня как-то странно и очень подозрительно.

- Ик! Не понимаю, - сказал я, - отчего ты не радуешься? Все ведь замечательно, лучше и быть не...

И тут оно пришло. Чувство. Иное, не из тех, которые посещали совсем недавно, пока находился в квартире друга. Чувство сдвоенное и колоссальной силы: опустошенность напополам с невероятной тягой. Слабость, которую немедленно следовало побороть. Утолить! Чувство было мне совершенно неподконтрольно...

- Тоха... - проскрежетал я.

- Да? - ничуть не удивляясь моему внезапному оцепенению, произнес друг-гений.

- Дай мне еще... дозу. Ик! Пожалуйста! Сейчас же!..

- И себе, - печально добавил собеседник.

- И себе, - подтвердил я, чувствуя, что теряю контроль и над телом, и над ощущениями - над собой целиком!

Тоха предельно медленно - по крайней мере, такое создалось впечатление - дотянулся до регулятора и повернул его.

Алкалоиды хлынули в меня. Они - и образы. Взор затуманился густой пеленой проспиртованных мечтаний. Я попросил Тоху не останавливать устройство; он послушался. Да и не до того ему было - сам находился под воздействием фантазийного сверхдопинга, подсоединенный к устройству вторым набором проводов...

...Так мы и оказались здесь, после того как нас зашла проведать общая знакомая, не на шутку взволнованная тем, что не только Тоха, но теперь и я куда-то пропал. Хорошо хоть сюда отвезли, а не в какое-нибудь другое, еще менее приятное место.

Находиться тут мне не нравится, и заняться, плюс ко всему, нечем - только сиди, страдай да думай. Но ничего не попишешь.

Однако скоро должны выпустить. А когда выйду, немедленно засяду за написание шедевров, что привиделись мне под воздействием чистых алкалоидов. Это будет прорыв, бомба! Свершившаяся мечта!..

Одно смущает: по-прежнему немыслимо тянет опробовать Тохино устройство, точнее - использовать, поскольку я его уже опробовал.

Тоха сидит рядом, неподвижно, и, будто мертвый, остановившимся взглядом смотрит в стену. Бедняга! Он просто не знал, как пользоваться собственной гениальной придумкой! Но я-то другой, мне-то известно...

Ох, как голова болит! И все члены. Будто тело - не мое...

Все, решено! Как только выпустят из вытрезвителя, помчусь на всех парах в Тохину квартиру - экспериментировать с устройством и алкалоидами, которые оно вырабатывает. Главное, не загреметь куда-нибудь еще...

Но когда это кого-нибудь останавливало, тем более гения, хоть и немного искусственного? Нет, никогда! Судьба человечества и светлое будущее - превыше всего!..

Сергей Сухоруков
Последний писатель

Последняя песчинка упала на дно часов. На сегодня работа была закончена. Федор Михайлович снял очки, выключил компьютер и, закрыв глаза, погрузился в сладкую дрему.

Федор Михайлович был писателем. Последние два года он сочинял свой главный роман. В нем автор описал практически все: жизнь и смерть, любовь и ненависть, людей и богов. Работал Федор Михайлович по три часа в день. Время ему отмеряли песочные часы. Может, это и было чудачеством, но Федор Михайлович считал, что к его миссии (да-да! именно миссии!) писать для людей книги, песочные часы подходили лучше всего. В самом деле - не на будильнике же отмерять время?

- Ну что, закончил, горемычный? - прервал приятные писательские грезы старушечий голос.

Федор Михайлович открыл глаза и увидел свою домработницу. Имени ее не помнил и потому называл просто - Кузьминичной. Она сидела на диване и терпеливо ждала, когда он завершит работу.

- Закончил, спрашиваю?

- Да! - Писатель живо вскочил со стула. - Сегодня особенно хорошо получилось. - Федор Михайлович зашелестел листками. - Вот послушай, Кузьминична.

Но домработница уже ушла на кухню. И Федор Михайлович читал ей, пока она готовила его любимое блюдо - цыпленка табака.

- Э-э, батенька, - прервала писателя Кузьминична на середине чтения. - Мусор-то опять не выбросил.

Федор Михайлович непонимающе посмотрел на старушку. Зачем ему было выбрасывать мусор? Он же - творец!

Дочитав, писатель с ожиданием одобрения посмотрел на домработницу.

- Ну как?

- Ничего. Только, может, замудренно?

- Да что ты понимаешь! - весь ощетинился Федор Михайлович. - Ты хотя бы слышала о трансцендентности?

- Ничего не слыхала, - согласилась старушка. - Ну, да вам виднее.

- А что, Федор Михайлович, - спросила Кузьминична позже, когда кормила его курицей, - и много писатель-то получает денег?

- Да уж побольше домработницы, - усмехнулся Федор Михайлович.

Через три месяца, когда роман, наконец, был закончен, Кузьминична принесла ему вынутое из почтового ящика приглашение на презентацию очередной книги Нюры Сеткиной. Федор Михайлович поморщился. Эта Нюра Сеткина возникла неизвестно откуда с серией женских романов, уже ставших бестселлерами."Я╛- волчица!", "Я - львица!", "Я - вновь волчица!". Эти книги были лидерами продаж последние полгода. Причем писала их Нюра Сеткина с поразительной быстротой.

Идти не хотелось. Однако ничего не поделаешь: Федор Михайлович был не только писателем, но и ответственным лицом в одном из писательских союзов - нужно было идти.

В арт-салоне, где проходила презентация, было многолюдно. Федор Михайлович узнал многих коллег по цеху, но еще больше было журналистов. Был среди гостей и его редактор, которому на днях он отослал рукопись своего романа. На вопросительный взгляд Федора Михайловича редактор ответил:

- Зайдите ко мне завтра утром. А пока идите, познакомьтесь с Нюрой Сеткиной.

Федор Михайлович, протолкнувшись сквозь гостей, подошел к столу с автором.

Там сидела и раздавала автографы Кузьминична!

Она была в черном балахоне с блестками, с полупрозрачной шалью на плечах. Седые волосы были завязаны разноцветными резинками в два хвоста на макушке.

Лишившийся дара речи Федор Михайлович столбом стоял у стола, пока его не оттеснили напиравшие со всех сторон поклонницы Нюры Сеткиной.

После презентации был банкет - роскошный стол в одном из лучших ресторанов столицы.

Федора Михайловича его бывшая домохозяйка посадила рядом с собой, лестно представив гостям как своего учителя в нелегком писательском деле. В самый разгар банкета, подогретый многолетними винами, он не выдержал и наклонившись к Кузьминичне с надрывом в голосе спросил:

- Но как? Но как это возможно?!! Как вы смогли написать книги?!!

- Нейросеть, касатик, - улыбаясь недавно вставленными перламутровыми зубами ответствовала Кузьминична. - Это все она, родимая. Мне внучок мой подсказал и научил с нею работать.

- Ага! Так значит псевдоним Нюра Сеткина...

- Ну да, в честь нейросети, - кивнула Кузьминична. - Тем более и зовут меня - Анна. Эту Нюрку мне тоже внучок посоветовал. И современно, говорит, и это... прикольно.

Отвернувшись от восходящей звезды современной литературы, Федор Михайлович неинтеллигентно выругался и налил себе полный стакан водки.

Назавтра Федора Михайловича ожидал еще один сюрприз. Редактор вдруг отклонил его роман!

Сидя под картиной, нарисованной нейросетью и слушая музыку, ей же написанную, он объяснял писателю причину отказа.

- Как-то все сложно у вас сочинено. Прямо, как у Достоевского. А сегодня достоевские никому не нужны. Их читают единицы. Ваш роман - словно из прошлого. Сейчас так уже не пишут. Вы бы поучились у современных авторов. Ну, хотя бы у Нюры Сеткиной. Кстати, вот - наше последнее издание. - Редактор взял со стола книжицу в розовой обложке и протянул ее писателю. - Почитайте!

Федор Михайлович был настолько потрясен, что взял книгу не возражая. Так, держа ее в руках, он и пошел домой по улицам города. Несколько раз у него возникало желание выбросить книгу в какую-нибудь урну. Но почему-то он этого так и не сделал.

Ночью Федор Михайлович долго не мог заснуть. Уже под утро встал, сел за стол и зажег лампу. Хмуро посмотрел на песочные часы - и бросил их в верхний ящик стола. Затем надел очки и взял с края стола розовую книгу.

"Я - вновь львица!", - прочитал Федор Михайлович на обложке. Писатель вдохнул побольше воздуха, словно перед прыжком в холодную и неприятную воду, и открыл первую страницу книги Нюры Сеткиной.

Олег Лапка, Цви Найсберг
Притча о старом добром вине

В маленькой деревушке вдали от караванных путей жили гончар и винодел.

Гончар лепил из глины амфоры, а винодел возделывал виноградник, и давил босыми ногами вино, как того требовали древние обычаи виноделов. Как-то раз гончар накануне праздника, подарил виноделу две сделанные им амфоры в знак дружбы. Одна из них была красива и изящна, но и другая удалась на славу.

В тот год выдался хороший урожай, и молодое вино было вкусным и веселящим душу и сердце.

Собрался винодел в город, наполнил обе амфоры до краев молодым вином и поехал на своей лошадке на базар, чтобы продать их.

Ведь он делал вино совсем не для того, чтобы хранить его десятки лет, пока оно станет крепче, а его аромат изыскание.

Винодел не умел ни торговать, ни торговаться, поэтому он быстро продал свой товар и вернулся домой.

Торговец высоко оценил как вкус вина, так и работу гончара, и заплатил виноделу две золотые монеты, что очень его обрадовало, поскольку было лучшей наградой за его тяжкий и упорный труд.

Настал праздник, и торговец захотел оставить при себе обе эти исписанные замысловатым узором амфоры, так как они ему очень приглянулись, также, как и вино, что заполняло их.

Жена торговца поставила одну из амфор на стол, и люди не могли оторвать от нее глаз, так она была прекрасна, а вкус вина веселил душу и наполнял их сердца радостью и теплом.

В тот праздничный вечер гости часто вкушали от содержимого амфоры, пока не осушили ее до дна.

Такое вкусное вино им было жалко разбавлять водой, поэтому вторая амфора так и осталась стоять нетронутой во мраке холодного погреба.

Амфора, которая попала на стол торговца, так ему понравилась, что он решил никогда более с ней не расставаться и каждый раз, встречая на базаре винодела, просил наполнить ее перебродившим виноградным соком из его виноградника.

Приходившие к нему домой люди тоже были довольны как красотой амфоры, так и ее бодрящим и сладостным даже несмотря на его терпкость содержимым.

Так прошли многие годы.

Прекрасный кувшин, много путешествовавший вместе со своим хозяином по пыльным дорогам, потускнел и потерял былую красоту, а вторая амфора, так и осталась стоять, всеми позабытая, в сумраке холодного погреба. На ней только краски росписи слегка побледнели.

Тем временем у торговца дела пошли из рук вон плохо, денег едва хватало, чтобы не умереть с голоду.

Взял торговец амфору, которая некогда радовала глаз своим изысканным узором, наполнил ее дешевым и плохим вином, которое он выторговал за гроши у плохого винодела, и пошел на базар, чтобы ее продать.

За очень скромную разницу между той ценой, что он заплатил виноделу, и теми деньгами, что он должен был получить от покупателя этого скверного вина, он рассчитывал прикупить себе что-либо съестного, дабы не помереть с голоду, как околела его старая больная лошадь.

На базаре его встретил разбогатевший винодел - изжалости и по старой мужской дружбе он купил у торговца его жалкий товар и по весьма приличной цене. Содержимое он тут же опорожнил на землю.

А затем как бы невзначай поинтересовался:

- А где же вторая амфора, что я продал тебе вместе с этой? Я хорошо помню этот год, ведь как раз тогда мои дела резко пошли в гору, и именно ты вдохновил меня работать усерднее, высоко оценив мой труд.

И тут торговец вспомнил как давно он не заглядывал в тотпогреб, которым он года три как не пользовался, потому что все, чем он торговал, легко умещалось в бурдюке из волчьей шкуры, который он носил за спиной.

Погреб, когда-то содержавший много товара, ныне был захламленчерепками разбитых амфор, и, кроме них, как думалось торговцу, там более нечего и не было.

Ведь весь свой товар он знал наперечет, а про старый кувшин он за пирами да застольями уже давно и думать забыл.

Пригласил торговец винодела к себе домой и сказал жене, чтобы она во что бы ни стало разыскала старую амфору.

Жена спустилась в погреб и нашла среди черепков и паутины старый кувшин. Открыв амфору, они пригубили уже не молодое, а старое крепкое вино.

Купил винодел эту амфору, заплатив за нее торговцу четыре золотых монеты.

- За что ты дал мне так много денег? - удивился и несказанно обрадовался торговец.

- Во-первых, эта амфора напоминаетмне мою славную молодость, во-вторых, вино в ней старое и крепкое и действительно стоит этих денег, а в-третьих,- за мудрость.

- Но в чем эта мудрость?- вопрошал торговец, уверенный, что это всего лишь сочувствие и милостыня, и уже собиравшийся вернуть одну из монет обратно.

- Мудрость в том, что вино с годами становится крепче и лучше, а износится только внешняя сторона амфоры, что никак не сказывается на ее содержимом.А та амфора, которой ты так часто пользовался, вся поблекла, а ее содержимое опустело, было выпито и растрачено впустую в обыденной суете жизни. Вот и мы рождаемся невинными, полными надежд, в молодости веселим душу, не заботясь о прожитом, а когда сосуд нашей души выпит до дна, надеемся его пополнить хоть каким-то, пусть даже никчемным, содержанием.