Млечный Путь, 21 век, No 3(44), 2023

Эдвард Митчелл
ПЕЩЕРА СПЛУРГЛОВ

Однажды октябрьским днем, когда я пробирался через лес по дороге к лучшему из ручьев, что изобилуют форелью, в окрестностях Ханаана, штат Вермонт, я чуть не сломал левую ногу, угодив в глубокую яму в земле. Первая мысль была об удочке, к счастью оставшейся целой; вторая - о ноге, к счастью, не получившей серьезных повреждений; и лишь третья - о ловушке, в которую я угодил.

Яма скрывалась под ветвями большого дуба, росшего на склоне холма или уступа из метаморфического известняка. Кусты можжевельника и ежевики почти скрыли отверстие. Отодвинув их, я встал на четвереньки и заглянул в черную дыру - не знаю, с какой целью. Нога меня больше не беспокоила, и я уж точно не интересовался обитателями норы, кем бы они ни были - змеями, сурками или скунсами, причем вероятность была больше в пользу скунсов.

Я не стал лезть внутрь, чтобы исследовать полость, хотя мог бы это сделать, но продолжал путь через пастбище Родни Принса к ручью Родни Принса, и на закате принес домой улов, весивший столько фунтов, что из уважения к чувствам Родни Принса я ничего не скажу об этом.

Гостеприимная Грейнджер накануне вечером заверила меня с дружеской серьезностью, что в этом ручье никогда не водилась форель, что мальчишки давно выловили рыбу, и что, если там и осталось что-то сейчас, то это были жалкие маленькие экземпляры длиной в палец, недостойные внимания горожанина с удочкой за пятнадцать долларов. После ужина я, как обычно, присоединился к небольшому кругу избранных, собиравшихся каждый вечер в задней части бакалейной лавки Дикона Плимптона, чтобы курить трубки и выслушивать пророческую мудрость владельца магазина.

В скромной попытке внести свой вклад в разговор, я небрежно заметил, что угодил в глубокую яму как раз в тот день во время рыбалки. Я был польщен, найдя, что к моему незначительному приключению компания отнеслась с уважением, и даже молчаливый Дикон со своего места на бочке снизошел до внимательного слушания.

- Ха! - сказал он. - У этого плута Родни?

- Да.

- Под красным дубом?

- Да.

- Хм! - проворчал он, выпуская облачко дыма.

- Почему? - спросил я, решив быть не менее лаконичным, чем он. - Скунсы?

- Нет - сплурглы^{8}!

И Эндрю Хинкли, сидевший на бочке самой дорогой муки Дикона, прошептал "Сплурглы". И его брат Джон, сидевший на ящике стирального мыла, повторил загадочное слово. И сквайр Трулль на платформенных весах, и старый Оррисон Рипли на бочке с подслащенными батончиками, которые честный Дикон продавал как сахарную пудру по шиллингу за фунт, торжественно повторили, как припев в песне: "Да, сплурглы!".

Я знал, что задать вопрос - значило бы поставить себя в невыгодное положение, поэтому просто сказал: "Ах, сплурглы", и кивнул, будто поминать сплурглов было для меня обычным делом.

- Повезло, - сказал сквайр Трулл после некоторого молчания, - что они не втянули вас внутрь.

- Нет смысла сомневаться, потому что Фуллер споткнулся, когда был пьян, и его сапог начисто отлетел. Верно, Дикон?

Дикон, к которому обращались с вопросом, спустился с бочки, подошел к другому концу лавки, вернулся с серной спичкой в руке, раскурил трубку и серьезно покачал головой. Из бессвязной беседы, которая продолжалась до девятичасового колокола, когда Дикон спрятал свои именные окорока и закрыл ставни, я собрал следующие факты и утверждения:

В течение многих лет, даже с младенчества досточтимого Оррисона Рипли, жители Ханаана относились к дыре на склоне холма под красным дубом с суеверным трепетом. Мало кто рисковал приближаться к этому месту даже средь бела дня; а уж после наступления темноты популярное мнение о дыре и вовсе казалось вполне обоснованным.

Из дыры часто слышался демонический хохот - неописуемые звуки, гортанные и булькающие. Насколько я мог понять, это обстоятельство было единственным объяснением этимологии названия "сплурглы" (splurgles), которое по традиции и в обиходе применяли к жителям пещеры.

Эти сверхъестественные существа считались злонамеренными не только из-за особенной резкости их смеха, который слышали многие в разное время за последние полвека, но и на основании показаний нескольких человек, утверждавших, что видели дьявольские головы, торчавшие из дыры, будто демоны поднялись снизу, чтобы подышать свежим воздухом.

Кроме того, была ужасная судьба Джеремайи Стэкпола, безрассудного юноши-атеиста, который двадцать первого октября 1858 года хвастался, что намерен собрать желуди под красным дубом, и чья шляпа была обнаруженная впоследствии рядом с дырой и стала единственный следом, который от него остался.

Был и опыт Джека Фуллера, брата городского клерка. Фуллер, будучи пьяным, забрел на пастбище Родни Принса около четырех лет назад и пришел домой совершенно трезвым и без одного сапога. Он заявил, что, бродя в поисках черники, наткнулся на дыру сплурглов. Его ногу схватили снизу огненные руки - пальцы обожгли ногу сквозь кожу сапога - и только благодаря почти сверхчеловеческому усилию с его стороны он избежал участи быть затянутым в отверстие. К счастью, страдая от мозолей, он носил очень свободные сапоги, и этому обстоятельству он обязан своим избавлением от ужасной хватки сплургла.

Фуллер торжественно подтвердил, что долго после того, как вытащил ногу из сапога и убежал в безопасное место, он чувствовал жгучее напоминание о раскаленных пальцах и большом пальце, обхватившем его пятку.

Лаконичное изложение Диконом различных историй об дыре сплурглов, которыми меня потчевали, было всеобъемлющим и поразительным.

- Это черный ход в ад, - сказал Дикон.

- Фуллер, - обратился я на следующий день к владельцу похищенного демоном сапога, - сколько рома потребуется, чтобы вы набрались храбрости и сегодня днем пошли со мной к дыре сплурглов?

- Около кварты, наверное, - ответил Фуллер после того, как внимательно посмотрел на меня, и мое лицо убедило его, что я не сомневаюсь в его словах. - Лучше перестраховаться и назвать это полной квартой. Я рассчитываю, что должен быть полностью пьян.

- Вы пойдете со мной, - спросил я, - если возьмете кварту рома, а потом и пятидолларовую купюру в придачу?

Фуллер раздумывал, взвешивая риск и прибыль. На его лице можно было увидеть борьбу искушения со страхом. В три часа мистер Фуллер с веревкой, фонарем и совершенно трезвой головой сопровождал меня через пастбище Родни Принса к красному дубу на склоне холма.

Тщательный осмотр ямы убедил меня, что это не нора какого-либо животного, Исследуя отверстие длинной палкой, я обнаружил, что за пределами земляной подкладки стена отверстия состояла из твердой породы. Это был на самом деле туннель - естественный туннель, старый, как холмы Вермонта, а значит, относившийся к нижнему билурийскому периоду.

Обломки и грунт с поверхности, попавшие в устье тоннеля, частично закрывали проход в глубину, который был размером со ствол кротона^{9}. Вал около десяти футов наклонялся вниз под углом шестьдесят или семьдесят градусов. Отсюда направление, насколько я мог определить шестом, было почти горизонтальным и шло прямо к сердцу холма.

Я шагнул вниз и закричал в глубину пещеры. Вернулся спутанный и бессвязный отголосок моего голоса, а затем, когда эхо стихло, я отчетливо услышал низкий, странный смех, умный, но не человеческий, близкий к моему уху и все же из другого и неведомого мира.

Фуллер тоже это слышал. Он побледнел и отбежал на расстояние длины удочки или двух. Я резко его позвал, и он, дрожа, вернулся.

- Смех, который мы слышали, - сказал я, - наполовину является своеобразным эхом дыры, а наполовину - плодом нашего воображения. Я собираюсь залезть внутрь.

По серьезному совету Фуллера я решил забраться в дыру задом наперед, что в случае опасности позволило бы мне быстрее выкарабкаться. Я зажег фонарь, обвязал себя одним концом веревки, а другой конец передал Фуллеру.

- Если я крикну, - сказал я, - тяните изо всех сил, а если будет нужно, дважды обвяжите веревку вокруг дуба.

Медленно и осторожно я полез вниз, в пещеру сплурглов.

Прежде чем моя голова и плечи покинули дневной свет, я почувствовал, как обе лодыжки схватили снизу мощной хваткой, и понял, что меня тянут с нечеловеческой силой вниз, в недра холма. В отчаянии я крикнул Фуллеру, но мой крик почти потонул в звенящем звуке страшного торжествующего хохота. Я успел увидеть, как мой спутник прыгнул к стволу большого дуба. Он сделал все возможное, чтобы спасти меня, но его нога застряла в кусте можжевельника, и он упал на землю. Веревка выскользнула из его онемевших от страха пальцев. Мои собственные пальцы тщетно цеплялись за рыхлую грязь. Сила, тянувшая меня вниз, была непреодолима. Мои глаза встретились с глазами Фуллера, и его взгляд был полон ужаса.

- Бог вам в помощь! - закричал он, когда вокруг меня сомкнулась тьма.

Меня тянуло вниз с постоянно увеличивавшейся скоростью, я в ужасе потерял всякое представление о движении. Мне казалось, что я - летящий экспресс, несущийся сквозь ночь. Я не знал, да меня и не заботило - куда. Я чувствовал себя легкой лодкой, буксируемой в шипящей кильватерной струе парохода. Рев воды подхватил ритм пения, ощущение, предшествующее обмороку, и сознание покинуло меня.

Первое из моих чувств, которое вернулось после неопределенного промежутка времени, было чувство вкуса. Это был вкус несравненно хорошего коньяка.

- Он оживает. Вам больше не нужно прислушиваться, - сказал голос, резкий, но не недобрый.

Я открыл глаза и огляделся. Я лежал в маленькой комнатке на удобном диване. Со всех сторон тяжелые шторы ограничивали поле зрения. Поразительную особенность этого места трудно описать, поскольку она включала в себя качество, не имевшее точного эквивалента ни в одном из языков, на которых говорят люди. Каждый объект был самосветящимся, излучая свет вместо того, чтобы отражать его. Малиновая драпировка сияла малиновым отблеском и все же была непрозрачна - даже не полупрозрачна. Кушетка, по-видимому, была сделана из меди, и все же медь светилась, будто была источником света.

Высокий человек, который стоял надо мной, глядя мне в лицо дружелюбным и сочувствующим взглядом, был также светящимся. Его черты излучали свет; даже его сапоги, начищенные до блеска, блестели неописуемым сиянием черноты. Я верил, что смог бы читать газету при свете его сапог.

Эффект от этого странного явления был настолько гротескным, что я был достаточно невежлив и громко рассмеялся.

- Простите меня, - сказал я, - но вы так чертовски похожи на китайский фонарик, что я ничего не могу с собой поделать.

- Я не вижу ничего, чтобы возбудить веселье, - серьезно ответил он. - Вы имеете в виду мое сияние?

Его слова привели меня в замешательство. Потом, когда я привык к явлению повсеместно рассеянного света, каждый светящийся цвет стал казался совершенно естественным, и я видел не больше причин для веселья, чем он.

- Друг мой, -- заметил я, чтобы перевести разговор, видя, что он немного задет моим смехом, - бренди, который вы были так любезны дать мне сейчас, восхитителен. Может быть, вы не возражаете сказать мне, где я?

- Уверяю вас, мы принадлежим к числу тех, кто благосклонно относится к вам, несмотря на ваши греховные глупости и слабости. Мы постараемся заставить вас перестать сожалеть о легкомысленном мире, который вы оставили навсегда.

- Вы слишком гостеприимны, - сказал я. - Я вернусь в Ханаан как можно быстрее.

- Вы никогда не вернетесь в Ханаан. Дорога, по которой вы пришли, ведет только в одном направлении.

- И вы собираетесь держать меня здесь, в этой адской пещере?

- Для вашего блага.

- Меня поражает, - возразил я с некоторой горячностью, - что вы слишком заинтересован в моем моральном благополучии.

Должно быть, прошла целая неделя - хотя у меня не было возможности измерить время, ибо мои часы упрямо отказывались идти - моей жизни в заключении внутри светящихся занавесок.

Через равные промежутки времени мой Светильник из тыквы посещал меня, принося еду, которая сияла, будто фосфоресцировала, но которую, тем не менее, я ел с бесконечным удовольствием, найдя пищу очень хорошей.

Он казался не склонным к разговору, но всегда был добр и вежлив, неизменно здоровался и оставлял меня со спокойной высокомерной улыбкой, ставшей, наконец, в высшей степени раздражающей.

- Послушайте, -- сказал я однажды, окончательно потеряв всякое терпение, - вы очень хорошо знаете, что у меня есть желание задушить вас и вернуться из этого места обратно к дневному свету. Однако я слаб, и вы чрезвычайно обяжете меня, сказав, кто вы, почему всегда так высокомерно улыбаетесь, и что предполагаете делать со мной. Кто вы, черт возьми, вообще?

- Вы всему скоро научитесь, - ответил он с безграничной вежливостью, - ибо мне приказано немедленно провести вас к моему господину.

- Владыка сплурглов?

- Сплурглов, если хотите. Видимо, это имя, данное нам в жалком мире, которого вам посчастливилось избежать. Сопровождайте меня, если хотите, в зал аудиенций милорда.

Повелитель сплурглов был личностью серьезной. Как мой опекун, а также советники и придворные (с одним исключением), которые окружили его в благоустроенной комнате, он был светящимся. Исключение составлял человек, присутствовавший, видимо, по служебной необходимости. Этот не светившийся человек сделал все возможное, чтобы восполнить естественный недостаток, и в этом он достоин был уважения. Он натер лицо, руки и одежду фосфором и светился искусственно, плохо имитируя подлинный принцип освещения мира сплурглов.

Подражание было в его случае самой искренней и очевидной формой лести. Его отношение к сплурглам было в высшей степени подобострастным. Он был у них на побегушках, радовался их одобрительному вниманию и, казалось, наполнялся осознанной важностью всякий раз, когда повелитель этих странных существ соизволял одарить его покровительственным словом или взглядом.

- Червь земли! - сказал главный сплургл. - У вас появилась прекрасная возможность использовать свое новое положение.

- Я склонен, - ответил я, - при первой же возможности вернуться к моей пресмыкающейся жизни.

- Бедный дурак, -- сказал лорд сплурглов без малейших признаков нетерпения.

- Спасибо, - сказал я с ироническим поклоном, - и как мне называть вашу светлость?

- О, я Ариман, - ответил он, - великий Ариман, могущественный дьявол Ариман. Смертные дрожат при мысли обо мне, и мое имя они не смеют произносить. В свое время я правил огромной империей Дэвов и Архидэвов и причинил много вреда Персии и ее окрестностям. Я ужасный злодей, уверяю вас. Я внушаю большой ужас.

- Простите меня, дядя Ариман, - заметил я, - но вы уверены, что так же ужасны, как раньше?

Выражение умерщвленного тщеславия промелькнуло на его лице.

- Возможно, - ответил он, немного поколебавшись, - может быть, я немного отвык. Годы и обстоятельства ограничили мое поле деятельности. Но я все еще очень ужасен. Вельзевул, разве я не очень ужасен?

- Мой лорд Ариман, - раздался за моей спиной знакомый голос, - вы невыразимо ужасны.

Я оглянулся и увидел, что это мнение исходило от моего старого знакомого и хранителя.

- Ты слышишь Вельзевула, - продолжал Ариман. - Он говорит, что я невыразимо ужасен. Ты можешь поверить Вельзевулу, он один из самых правдивых и сознательных дьяволов в нашем сообществе. Он довольно низко оценивает человеческую природу, но в таких вопросах его мнение так же хорошо, как чье-либо. Да, я бесспорно ужасен. Не так ли, Стэкпол?

Парень, которого я раньше принял за смертного, как и я, шагнул вперед из толпы, поднял глаза от земли, пока не встретился взглядом с Ариманом, и тотчас же начал дрожать, будто потерял дар речи от ужаса. Я был уверен в то время, что негодяй просто симулировал. Я даже подумал, что он лукаво подмигнул мне, когда перестал дрожать.

- Видите, - сказал Ариман, гордо повернувшись ко мне, - какой заметный ужас испытывает наш достойный друг Джеремия Стэкпол, хотя он привык ко мне за уже почти двадцать лет.

Этот смертный был тем самым юношей-атеистом из Ханаана, о загадочном исчезновении которого в 1858 году мне сообщили в бакалее Дикона Плимптона! Впоследствии я узнал, что способ его появления в пещере сплурглов был идентичен моему.

В отличие от меня, он быстро смирился с ситуацией. Общество чертей в недрах земли пришлись ему по вкусу. Гарантия комфортного существования была ему обеспечена, пока он жил, не делая попытки бежать из пещеры, и заслуживал расположение похитителей, заигрывая с их безобидным тщеславием.

- Теперь, смертный, - продолжал Ариман с надменным видом, - ты можешь подумать: странно, почему злые духи, такие могущественные и ужасные, как мы, созерцаем твое никчемное тело полностью развращенной природы, а не стираем с лица земли. По правде говоря, мы находим удобным иметь под рукой одного-двух смертных, чтобы они делали тяжелую работу - помогали в разработке огромных природных ресурсов пещеры. Не то чтобы мы были ленивы, - добавил он, - но в нашем почтенном возрасте мы, может быть, менее активны и энергичны, чем были раньше. Именно по этой причине тебе предоставлена возможность пользоваться замечательными преимуществами постоянного общения с такими великими существами, как мы.

- Дорогой, - продолжал этот внушавший благоговейный трепет демон, обмахивавшийся колючим хвостом, которого я прежде не заметил, - здесь довольно тепло! Молох, убери этого смертного. Я нахожу его очень утомительным.

Признаюсь, я почувствовал легкое беспокойство при упоминании имени, ужасного для ушей каждого человека на протяжении веков.

Было что-то омерзительное в идее быть преданным жестокому и кровожадному Молоху, на чьих красных алтарях были принесены в жертву тысячи человеческих жизней. Однако появление моего нового опекуна обнадеживало.

Молох с дружелюбной улыбкой погладил меня по голове и предложил показать пещеру. Это был толстый демон, добродушный и, по-видимому, ленивый, с гротескным лицом и веселым огоньком в глазах. Молох мне сразу понравился.

- Я скажу тебе кое-что хорошее, - прошептал он мне на ухо. - Какие были самые глупые народы, когда-либо жившие на земле? Ха, ха! Это хороший вопрос, уверяю тебя.

- Сдаюсь, - сказал я.

- Самыми глупыми, - сказал он, начиная трястись, как медуза, от подавленного веселья, - были асс(ass - задница, осел)ирийцы, нине(ninny - дурачок)вийцы и вави(Babble - болтовня)лонцы. Понимаешь?

И Молох забился в конвульсиях веселья. Я от души рассмеялся, и он, казалось, был очень доволен моей оценкой своего юмора.

- Я скажу еще больше, - сказал он конфиденциально, - когда подумаю об ответе. Совсем забыл, как приходит ответ. Что-то про резвого пройдоху и рискованную лягушку - нет, не уверен, что именно так. Но это одна из лучших шуток, какую ты когда-нибудь слышал.

- Эти черти вон там, - сказал Молох, когда мы вышли из зала в поле под нависавшую крышу пещеры, где разные довольно безобидные на вид демоны мотыжили кукурузу, - это асуры и гоблины-преты, и ужасные ракшаши хиндок. Они обычно бродили по земле с кровавыми языками, зубами людоедов и каннибальскими аппетитами. Теперь они строго травоядные черти. О, я говорю тебе, наша раса значительно улучшилась с тех пор, как мы отошли от активной деятельности. Ты мог бы назвать это маршем цивилизации, - добавил он с сильными признаками внутреннего смеха.

Мы наткнулись на гигантского демона, неуверенно сидевшего на камне и сжимавшего в правом кулаке плетеную фляжку.

- Это Тифон, - прошептал Молох, - или Сет древних египтян. Сет дышал дымом и швырял во врагов раскаленные валуны. Однажды он напугал всех богов, если ты помнишь, и выгнал их из страны. Он не причинит тебе вреда, он очень миролюбивый теперь, даже когда бывает обманут. Во фляжке отличный ликер, и ему от этого хуже, как ты, наверно, заметил.

- Сет пришел в упадок, ты видишь, - посмеиваясь, добавил Молох, - сет, сел, напился^{10}.

- Ты сумасшедший шутник, Молох, -- сказал я.

- Это всего лишь моя шутка, - ответил он. - Мне нравится хорошая шутка. Иногда шутки поднимают меня к выходу из Ханаана и смешат так, что пугают людей снаружи. Ты замечаешь, какие у меня веселые глаза?

В ходе прогулки с Молохом по сообществу сплурглов я понял, насколько безобидны и даже простодушны сейчас эти древние жупелы. Если они когда-то и были злонамеренными, то отбросили недоброжелательность, когда суеверие их отвергло. Некоторые из них все еще гордились своей былой злобной жестокостью, но тень была до смешного непохожа на оригинал. Молох рассказал мне о былых блестящих jeux d'esprit^{11}, которые, к сожалению, я не могу вспомнить. Один за другим, дьяволы древности, вытесненные из догм и вероучений более новыми и более модными чертями, сошли с лица земли и ушли на пенсию в эту пещеру под корнями трехзубцового холма.

Здесь разыгравшиеся изверги сорока веков постепенно проржавели до того состояния, в котором я их застал, когда меня притащили за пятки в их сообщество.

- Ариман держит голову лучше, чем остальные из нас, - объяснил мой проводник, веселый Молох, - и поэтому командует нами, но в частном порядке, между нами говоря, я не верю, что он более грозный или дьявольский, чем любой человек снаружи.

Я видел Ваала и разговаривал с ним. Он казался немного слабым на голову и работал на кухне, раздавая фосфоресцирующий суп.

- Твой суп сегодня блестит, - заметил я, не зная, что еще сказать.

- Да, светит, светит, -- ответил престарелый черт, пораженный силой моего замечания.

Он остановился, словно не в силах понять необъятность идеи, и приложил руку с ковшом ко лбу, пролив струю супа на одежду.

- Сияет, сияет, - повторил он, не замечая своей оплошности, - и у меня что-то в голове жужжит и жужжит...

Потом он продолжил разливать суп и бормотать:

- Сверкает, сияет, гудит, гудит.

- Некоторые из нас ушли дальше, чем Ваал, - сказал Молох. - Их полно здесь, бедняг, которые сидят и движутся как во сне, и едва понимают достаточно, чтобы есть и пить. Ты должен увидеть Абаддона. Это печальное зрелище. Зашло так далеко, что он не может оценить хорошую головоломку.

После этого я имел честь быть представленным Лилит, владычице Адама, а через него и мать пагубного отродья дьяволов. Это была милая старушка, и, когда я ее увидел, она вязала пару теплых шерстяных носков для Белиала, неуклюжего бездельника-демона. Я видел Асмодея; он читал с явным удовольствием "Письма к молодежи" Тимоти Титкомба. Я встретил Левиафана, Нергала и Бельфегора; они бы испугались и задрожали, если бы я сказал резкое слово. Я разговаривал с Римноном, Дагоном, Кохаем, Бегемотом и Антихристом; они были такими же уравновешенными и респектабельными, как честные граждане, собиравшиеся каждую ночь в бакалее Дикона Плимптона.

После нескольких недель, проведенных у сплурглов, я был несколько огорчен, обнаружив, что их моральные нормы посрамляют обычную практику человечества. Безобидные парни, тщеславные от своей репутации дьявольской злобы. Их личная жизнь была безупречна. Они не лгали и не воровали. Они считали доверие священным. Об их гостеприимстве я добровольно свидетельствую. Единственная форма порока, которую я среди них обнаружил - пьянство, присущее Тифону и еще одному или двум спрулглам.

Тем не менее, хотя я приписываю им достоинства, к сожалению, редкие на земле, откровенность заставляет меня добавить, что сплурглы были довольно утомительными товарищами, и я был рад, когда, узнав у моего хорошего друга Молоха секрет выхода, выбрался из дыры под красным дубом на пастбище Родни Принса.

Черным и мертвым мне казался любой цвет после светящихся оттенков пещеры сплурглов. Контраст, впрочем, был не так велик, как тот, который меня угнетал, когда я снова начал общаться с человечеством. Продажность торговцев, мелкая злоба общества, деградация человечества приняли новый и отталкивающий вид. Я разделял жалость Вельзевула к смертному несовершенству.