Много на земле дорог

1

За восемнадцать лет лучший учитель — жизнь преподала Вире много поучительных уроков. Но нередко случается так: ни талант педагога, ни заботы родителей и коллектива товарищей до поры до времени не идут человеку впрок, он остается глух и нем ко всем добрым голосам.

Вира знала, что она хороша собой. Часами она крутилась у зеркала, с удовольствием разглядывая свои русалочьи глаза, загадочную усмешку ярко-красного нежного рта, неожиданный горестный взлет коричневых бровей и золотистую россыпь пушистых волос над белым блестящим лбом…

Красота ей казалась самым главным в жизни. В ее понимании это было лучшее оружие, при помощи которого она могла завоевать все, чего бы ни пожелала. Поэтому она удивленно пожимала плечами, когда математик ставил ей двойку. Ведь, стоя у доски и смотря на преподавателя скромным, просящим взглядом, она так изящно склоняла головку, что — Вира была уверена, — окажись тут художник, он несомненно запечатлел бы ее на полотне. Вира не огорчалась двойкой, не плакала, как другие девочки, она лишь мысленно называла учителя «бесчувственной деревяшкой».

Но вообще-то училась Вира неплохо. Науки давались ей легко, без усилий. Так же легко постигала она и музыку, которой с восьми лет обучал ее старый, опытный музыкант. Она училась играть на скрипке — «это оригинальнее, чем на рояле». Она с удовольствием участвовала в школьных концертах, заучивала позы перед зеркалом и, появляясь на сцене, всегда поражала зрителей каким-нибудь новым, неожиданным жестом или движением.

В семье Вершининых Вира была единственным человеком, для которого не существовало твердых правил и обязанностей. Домашняя работница убирала за ней постель, потому что она всегда опаздывала в школу. Стирала, гладила, пришивала воротничок та же работница, иначе Вира ходила бы во всем грязном.

У Виры была своя небольшая компания сверстников. В отсутствие родителей они собирались у нее дома: до исступления плясали рок-н-ролл, разучивали песенки из репертуара зарубежных ночных кабаре.

Классная руководительница, пожилая преподавательница английского языка, не раз приглашала мать Виры в школу. Она указывала Наталье Степановне на упущения в воспитании дочери: девочка является в школу то с маникюром, то с необычной, вызывающей прической, то в капроновых чулках, кокетничает, да и не только с мальчишками-одноклассниками, но даже и с преподавателями.

Иван Сергеевич об этом, разумеется, ничего не знал. Он увлеченно занимался своей работой, полностью доверив воспитание дочери жене. Наталья Степановна воевала с Вирой одна, чаще всего тайно от мужа. Вначале она не хотела отрывать его от серьезных занятий, а потом уж боялась признаться в собственной беспомощности. Так и шли дни за днями, месяц за месяцем.

«Мамочка, что же плохого в том, что я хочу наряжаться? Ты сама говоришь, что я хорошенькая!» — недоумевала Вира, когда мать, вернувшись от классной руководительницы, пробирала дочь.

И Наталье Степановне казалось, что Вира по-своему права и большой беды тут нет, а классная руководительница — «старый синий чулок, смотрит на все через увеличительное стекло».

Но однажды произошел такой случай, который заставил Вершининых по-настоящему встревожиться.

Первого мая, утром, Вира ушла со школой на демонстрацию. Она не вернулась не только к обеду, но не пришла и к ужину. Родители направились в школу. Однако там, кроме сторожа и двух дежурных десятиклассников, никого не оказалось.

Иван Сергеевич и Наталья Степановна вышли из школы и, волнуясь, недоумевая, остановились на широком крыльце, раздумывая, что же предпринять дальше.

Темнело. Невдалеке, за школьной оградой, оживленно разговаривали две девочки лет пятнадцати. Одна была коренастая, беленькая, другая — высокая, черноволосая. Наталья Степановна вдруг уловила фразу: «А Вира Вершинина…» Она поспешно подошла к девочкам:

— Вы только что упоминали Виру Вершинину. Я ее мать. Не знаете ли, где она?

Девочки растерянно переглянулись, отвели глаза в сторону.

«Знают, но не хотят сказать», — обеспокоенно подумала Наталья Степановна.

— Я очень волнуюсь, — снова заговорила она. — Вира ушла утром, и до сих пор ее нет.

— Мы не знаем… — смущенно сказала высокая и худенькая девочка и отвела от Натальи Степановны черные большие глаза.

«Видимо, они действительно ничего не знают», — подумала Наталья Степановна и вернулась к ожидавшему ее мужу.

Вершинины решили пойти домой и еще час подождать. Огорченные, шли они по праздничным улицам, разукрашенным красными флагами, разноцветными сверкающими гирляндами лампочек. Навстречу им из-за угла вывернулась оживленная толпа молодежи. Невысокий паренек в кепи с лихо заломленным козырьком играл на баяне. Сзади него, совсем по-деревенски, в обнимку, шли нарядные девушки и пританцовывали в такт музыке. Кто-то из парней пытался подпевать баянисту звенящим, срывающимся тенорком.

Окна старинного особняка, мимо которого проходили Вершинины, были открыты. На улицу вырывался шум, смех, нестройное пение:

«У всех праздник», — подумала Наталья Степановна, подавляя вздох.

Неожиданно позади Вершининых послышался топот бегущих ног. Их нагоняли школьницы, с которыми несколько минут назад разговаривала Наталья Степановна.

— А мы знаем, где ваша Вира, — тяжело дыша, сказала крепкая, приземистая девочка.

Вершинины остановились.

— Только не пугайтесь. Теперь уже, наверно, все уладилось, — сказала черноглазая девочка.

— Где же она? — сгорая от нетерпения, в один голос спросили отец и мать.

— Она… она… в милиции, — со страхом сказала девочка-толстушка.

У Натальи Степановны подкосились ноги, она прислонилась к дому, из которого доносилась песня о белых цветах рябины. Иван Сергеевич подхватил жену, чувствуя, что кровь у него отхлынула от лица. В эту минуту он был белее стены, но сгущавшийся сумрак скрыл это от посторонних взглядов.

После демонстрации на одной из шумных улиц, пестрой от праздничных украшений и нарядных толп гуляющих, появилось десятка полтора молодых людей. Они держались кучкой и не походили на всех других гуляющих. Девушки были с распущенными волосами, в узких коротких брючках с разрезами по бокам, в декольтированных кофточках, юноши — со взбитыми коками, в ярких рубашках навыпуск, в брюках, похожих на рейтузы, так плотно они обтягивали икры, в остроносых ботинках.

На середине улицы эти молодые люди взялись за руки, стали в круг и, ударяя в ладони, начали выкрикивать какие-то непонятные слова. В кругу, отчаянно кривляясь, красная до безобразия, с прилипшей ко лбу челкой, металась как обезумевшая Вира. Она то взлетала выше головы партнера, то исчезала, пролетая между ног тупого, мордастого парня.

Люди изумленно заглядывали в этот круг.

— Смотри, как он ловко протаскивает ее. Ни разу не зашиб! Фью, Степка, сюда! Циркачи выступают! — кричал какой-то малец, даже и не подозревая, что на свете существует танец-урод, танец дураков, выдуманный каким-то идиотом.

Вдруг поблизости раздался пронзительный свисток милиционера. Круг мгновенно распался, и молодые люди, образовавшие его, растворились в толпе.

Через несколько минут, когда милиционер исчез, круг снова сомкнулся, и Вира опять начала свою пляску. На этот раз милиционер появился вместе с дружинниками. Партнер Виры затеял драку. Пытаясь помочь ему, Вира подставила дружиннику ногу. Тот упал, сильно ударился головой об асфальт, но успел цепко схватить мордастого парня.

В тот же вечер Вершинины взяли Виру из милиции. О происшествии дружинники сообщили в школу. Директор попросил родителей Виры присутствовать на заседании педагогического совета.

Первый раз за восемь лет обучения дочери Иван Сергеевич пришел в школу. Он горько раскаивался в том, что пренебрегал долгом отца, и обещал учителям сделать все, чтобы Вира изменилась.

Под строгим контролем Ивана Сергеевича Вира закончила восьмой класс, а осенью Наталья Степановна, по совету директора школы, увезла ее к своей сестре в Сибирь, в Веселую Горку. Здесь, в сибирском селе, Вира окончила девятый и десятый классы.

Два года жизни в сельской местности она считала ссылкой. Были, конечно, и там свои радости, но они ничего не значили по сравнению с мечтой о шумном, большом городе.

И вот, окончив школу, Вира снова возвратилась в родной дом. Она попыталась поступить в театральный институт, однако на первом же экзамене провалилась. Это не особенно огорчило Виру. Она считала, что для красивой девушки самое главное не учение, не работа, а замужество, удачное, выгодное замужество. Иренсо ей казался подходящей партией. Она представляла, как будут изумляться ее знакомые: «Вира-то Вершинина, подумайте, вышла замуж за угандийского вождя и уехала в Африку!»

2

Однажды Иренсо пришел к Вире, сел в качалку и торжественно сказал ей, что он намерен разговаривать с ней по очень важному вопросу.

Сдерживая дыхание и краснея, Вира подумала: «Сейчас он сделает мне предложение». И стала обдумывать, что она ответит ему.

Она села напротив Иренсо, скромно сложив руки.

Иренсо, был в черном, хорошо проутюженном костюме с разрезами на боках пиджака. Белая рубашка с белой бабочкой вместо галстука еще сильнее оттеняла черноту его кожи.

— Вира, ты очень красивая и хорошая девушка, — волнуясь, заговорил Иренсо, — и я мог бы очень сильно любить тебя. Но я обману тебя, если не скажу правду. Цель моей жизни — служить Уганде. Ради нее я живу здесь. Для нее я есть на земле. Моя жена должна быть черной, как и я. Она должна быть угандийкой. Вот что я был обязан сказать тебе…

Некоторое время Вира молча глядела на него широко открытыми глазами, затем ее брови гневно взметнулись, в глазах зажглись зеленые огни, губы побледнели. Она вскочила, со злостью засмеялась:

— И ты думал, что я пошла бы за тебя замуж? Ха, наивный черный болван! Ты думаешь, я стала бы растить черномазого ребенка? Какая дикость!

Вира бросилась к дверям, широко раскрыла их и, припоминая какую-то сцену из пьесы или кинофильма, театрально подняла голову и, протянув руку, указала на дверь.

— Спасибо, — сказал Иренсо и с достоинством вышел из комнаты своей необыкновенной крадущейся походкой.

Зарыдав, Вира бросилась на диван. Слова Иренсо были равносильны пощечине. Она ненавидела его, и — презирала себя. Она, красавица, не сумела удержать возле себя, поставить на колени какого-то недоучившегося африканца! Какой позор!

Вира успокоилась лишь на другой день.

Разговор с Костей по телефону снова всколыхнул обиду, и она отказалась сообщить ему адрес Иренсо.

А спустя еще несколько дней она окончательно забыла об угандийце.

3

Как-то вечером Вира, не зная, куда деваться от скуки, сидела возле зеркала. Она придумывала новую прическу. Готовиться к экзаменам не хотелось. Вира была уверена, что все равно не попадет в вуз, она занималась только для успокоения родителей. Включать телевизор Иван Сергеевич не разрешал — он продумывал свой предстоящий доклад.

Теперь были в моде длинные волосы, закрученные на макушке в узел. Вира скрутила свои золотистые волосы, небрежно уложила их шапкой и нашла, что такая прическа ее красит.

Она могла бы просидеть у зеркала весь вечер, но в коридоре настойчиво зазвонил телефон. Загораживая рукой трубку, чтобы не мешать отцу, Вира сказала:

— Хэлло!

— Приемная Министерства высшего образования? — спросил густой, приятный баритон.

— Ничего подобного! — сидя в креслице и помахивая ножкой, кокетливо сказала Вира. — Вы, уважаемый, попали на квартиру.

— Чья же это квартира, гражданочка? — живо осведомился баритон.

— Моя квартира…

— А какой номер? — игриво продолжал баритон.

Вира назвала номер телефона.

— Как же ваше имя, девушка?

— Алла, — не задумываясь, соврала Вира.

И вдруг ее перебил голос телефонистки междугородной станции:

— Это Г 9-14-32? Берегов Федор Павлович? Вас вызывает Ленинград.

Вира повесила трубку и машинально записала на обрывке газеты телефон, имя и отчество.

Вскоре пришла с работы Наталья Степановна. Она поцеловала дочь в открытый лоб и похвалила новую прическу.

— Так скромнее, — сказала она.

«Опять воспитывает», — вздохнула Вира. Ей стало нестерпимо скучно, и она заторопилась на кухню.

Там она уселась на ящик, сложила на коленях руки и стала смотреть, как Тоня готовила заливное. Вире тоже захотелось приготовить такое блюдо.

— Дай, Тоня, я попробую.

Тоня неохотно отдала ей морковь и нож. Вира вырезала несколько звездочек.

— На, Антонина, — зевая, сказала она домашней работнице, возвращая нож.

— Вот так тебя во всем на одну минуту хватает! — с сердцем сказала Тоня.

«Тоже воспитывает!» — подумала Вира и хотела уже покинуть кухню, но Тоню охватил педагогический запал.

— Нет, не уходи. Послушай-ка, что скажу: все-то у тебя готовое — и одевают тебя, и кормят, и нежат. Учись знай, получай специальности. Мне бы такое!..

— Ну, и что бы ты?.. — приподняла брови Вира.

— Я… инженером стала бы, строителем. А ты ничего не хочешь. Слоняешься без дела из угла в угол, и все. Шла бы хоть работать, коли не учишься.

— А я собираюсь учиться. Вот поступлю в вуз.

— Никуда ты не поступишь. Замуж выйдешь, наряжаться будешь. Небо коптить станешь. Даже детей не народишь. Пустоцвет! — Тоня снова презрительно махнула рукой.

— Завидуешь! — вызывающе сказала Вира.

Она, насмешливо прищурившись, оглядела невзрачную фигурку Тони, ее жидкие стриженые волосы, полуприкрытые белым платочком, худенькое, некрасивое лицо. «Не на чем глаза остановить, такое все обыкновенное. Трава, да и все. Осока! Потому и злится», — подумала Вира. Пожимая плечами, напевая и пританцовывая, она вышла из кухни.

Мать сидела за письменным столом, разложив перед собой бумаги и книги.

— Мамочка, мне ску-учно!.. Некуда бедную головушку приклонить, — капризно пожаловалась Вира, заглядывая в дверь.

Не отрывая глаз от книги, Наталья Степановна протянула полную, обнаженную до локтя руку с часами и золотым браслетом, пошевелила пальцами, поманила дочь к себе. Вира вошла в комнату и, словно маленькая, залезла на колени матери, прилегла к ее плечу, бездумно глядя в открытую книгу, которую читала Наталья Степановна.

— Ну ладно, беги, не мешай! — наконец сказала мать. — Займись делом. Что это твой «брюнет» перестал бывать?

Вира соскользнула с колен матери, равнодушно сказала:

— Я его выгнала.

Наталья Степановна отодвинула книгу, усталым движением руки сняла очки.

— Выгнала? За что же? — спросила она.

— Надоел! — зло усмехнулась Вира.

— Ну, а он?

— А он сказал: «Спасибо». — Вира засмеялась.

— Ну и хорошо. А то уж люди говорить стали…

— На людей, мамулечка, мне начихать.

— Как же так — начихать?.. — поучительно начала Наталья Степановна.

Но Вира перебила ее:

— Ой, мамулечка, не воспитывай! Я все знаю, что ты скажешь, но все равно, вот сюда влетит, а отсюда вылетит, — показала она сначала на правое, а потом на левое ухо. — На днях по радио говорили, что воспитывать надо не словом, а примером. А вы меня всё словами начиняете, как кишку фаршем. В Сибирь сослали, «чтобы к скромности приучить, простых людей узнать». Небось сами работать на целину не поехали…

— Какие глупости ты говоришь, Вира! — вскричала Наталья Степановна. — Научные работники в стенах вуза больше пользы принесут, чем на целине. Ты иногда совсем дурочкой становишься!

— Уж какая есть, — вздохнула Вира.

— Ну, беги, беги! Не мешай мне! — примирительно сказала Наталья Степановна.

Вира вышла, прикрыв за собой дверь. Заняться было нечем. Вспомнив разговор по телефону, она села в кресло и набрала номер Берегова. В трубке послышались протяжные гудки, треск, и затем уже знакомый голос сказал:

— У телефона.

— У вас очень красивый голос, Федор Павлович, спойте в трубку, — сказала Вира.

— Кто это говорит? — усмехнулся Берегов.

— Это говорит Алла, та самая, на квартиру которой вы неожиданно позвонили. Мне сегодня очень скучно…

— Скучно? Как это может быть скучно молодой, энергичной, здоровой и, наверное, красивой девушке?

— Мне нечем заняться.

— Вы учитесь или работаете?

— Ни то, ни другое…

— Ну-ну, понимаю. Хотите, я о вас кое-что расскажу? Вы небольшая, очаровательная блондиночка, сероглазая. Вам еще нет двадцати. Окончив школу, вы держали экзамен в театральный институт и провалились. Теперь вы снова готовитесь к экзаменам. А так как родители ваши вполне обеспечены, то вот вам и заняться нечем.

— Откуда вы все это знаете? — с изумлением спросила Вира.

Берегов весело и самодовольно засмеялся, а Вира, подумав: «Тоже сейчас воспитывать начнет», с раздражением повесила трубку.

Она, зевая, прошлась по комнате, снова приоткрыла дверь к матери.

— Ну, что еще? — недовольно спросила Наталья Степановна.

— А ты, мамулечка, работу свою нисколько не любишь. По обязанности работаешь, — лукаво сказала Вира.

— Откуда тебе это известно?

— А вот откуда: люди, любящие свою работу, пенсию считают несчастьем, а ты собираешься уходить на пенсию с радостью. Ведь правда? Ты же сама об этом говорила.

— Не мешай мне, Вира! Закрой дверь, готовься к экзаменам, — строго сказала Наталья Степановна и склонилась над книгой.

— Ухожу, ухожу… Только труд вам в тягость. И тебе и папе.

Вира захлопнула дверь.

На улице стемнело.

В открытую форточку врывался ветер, раздувал тюлевую штору, приносил шум большого города: шуршание бегущих автомобилей, звон трамваев, говор и смех людей, какой-то чуть уловимый стук, скрип, обрывки музыкальных фраз. Тишины не было ни одной минуты.

«А в Веселой Горке бывали минуты полного затишья. Выйдешь в поле в безветренный день, и кажется, что оглохла — такой молчаливый покой стоял вокруг», — подумала Вира и даже вздрогнула.

Она не любила тишину. Шум города был ей ближе деревенского безмолвия, которое всегда казалось ей страшным и зловещим.

К ужину вышел отец, молчаливый и хмурый. Голубая пижама удивительно шла к его статной фигуре, к серым глазам, к румяному лицу.

Наталья Степановна разливала чай из электрического самовара. Полная, с моложавым, свежим лицом, с густыми черными бровями, сросшимися у переносья, с блестящими карими глазами и низким, сильным голосом, она была воплощением здоровья. Ей было за сорок, но черты лица ее сохранили и поныне красоту.

Вдруг в прихожей раздался звонок. Тоня открыла дверь, и в ту же минуту послышался голос Нади Молчановой.

Энергичная, шумная, она сняла в прихожей пальто и берет и, щурясь на яркий свет, вошла в столовую.

Иван Сергеевич и Наталья Степановна встретили ее приветливо. Это была единственная подруга Виры, которая не вызывала у родителей чувства протеста. Наоборот, они всячески стремились сблизить Виру с Надей.

Вира придирчиво осмотрела скромное Надино платье, косыночку на плечах, простые туфли. Русые волосы Нади были заплетены в тугую косу и заколоты на затылке шпильками.

Молодость — могучая сестра красоты. Молодость делала Надю привлекательной живым блеском глаз, волос, зубов, выражением счастья, нетерпеливого, жадного желания жить полной жизнью.

— Какая ты стала интересная! — не удержалась Вира.

Надя не ответила, только румянец на щеках стал ярче.

Наталья Степановна, налив Наде чаю, принялась расспрашивать, как она живет, получает ли письма от родителей, что нового в Веселой Горке.

Надя с увлечением рассказывала о заводе. Работая мастером цеха, она заочно училась в строительном институте.

— Мечтаешь быть инженером? — спросил Иван Сергеевич, ласково поглядывая на девушку.

— Конечно, Иван Сергеевич. И еще мечтаю о комсомольской работе. Очень нужно сейчас это дело. За молодежь нашу по-настоящему надо взяться.

Наталья Степановна выразительно посмотрела на Виру. Та весело фыркнула:

— Ты начинаешь, мамулечка, воспитывать меня даже взглядом!

— А ты, Вира, куда поступать будешь? — приглядываясь к подруге, спросила Надя.

— Подала в медицинский.

— Ну и зря! Надо обязательно в театральный. Способности у тебя есть, и внешность подходящая, — с горячностью сказала Надя.

— Предки уговорили, — с деланным смирением сказала Вира. — Папа уверен, что закулисная жизнь совратит меня с правильного пути.

— Ой, зря, зря! — упрямо повторила Надя.

— Не зря, Надюша, — вмешался в разговор Иван Сергеевич. — Была бы наша дочь такая, как ты, мы бы и возражать не стали. А у Виры в голове ветер… Я думаю, лучше будет так: поступит в вуз, станет принимать участие в самодеятельности. Окажется талант — выйдет на большую сцену.

— А тебе, Вира, медицина нравится?

— Мне? — Вира снова пожала плечами. — Мне все равно. Я бы с удовольствием никуда не поступала. Но уж если так нужно, пожалуйста.

— Ну зачем же «нужно»? — растерянно сказала Надя. — Поступай тогда на работу.

— Что ты, Наденька, куда же ей без профессии! — запротестовала Наталья Степановна. — Да и грех в наше время неучем оставаться.

— А зачем же насильно? — недоумевала Надя. — Она поработает, столкнется с людьми, с жизнью и поймет, к чему у нее призвание.

Иван Сергеевич заметно помрачнел. Он встал и хотел уйти, но в дверях остановился и раздраженно сказал:

— Вире никто не запрещает пойти учиться туда, куда она желает. Но учиться-то она не хочет!..

Надя опустила глаза. Ей было стыдно за Виру, за отца, который так говорит о своей дочери.

А Вира сидела, чуть улыбаясь, приподняв голову и поглядывая на свое отражение в стекле серванта. Можно было подумать, что речь шла совсем не о ней.

«Зачем он завел этот разговор при посторонних?» — с неудовольствием подумала Наталья Степановна.

4

В один из вечеров Вира снова позвонила Берегову.

— Мне опять скучно, Федор Павлович, — капризным голосом пожаловалась она. — Расскажите что-нибудь интересное.

Берегов рассказал несколько не очень остроумных прибауток, пожурил девушку за безделье, просил позванивать и повесил трубку. Он куда-то торопился.

Разговоры по телефону Виры и Берегова продолжались почти ежедневно на протяжении месяца, и наконец в разгар весны была назначена встреча.

Вира уже знала, что Федор Павлович — профессор археологии, заведующий кафедрой одного из столичных институтов.

В гости к Берегову Вира собиралась с особенной тщательностью. Ей хотелось быть в этот вечер строгой и скромной. Она взбила высокую прическу, надела синий костюм, туфли на шпильках цвета беж, натянула перчатки, взяла сумочку такого же цвета, как и туфли. Прежде чем выйти из квартиры, она остановилась перед зеркалом и еще раз осмотрела себя с ног до головы.

У дверей Берегова Вира задержалась, перевела дыхание — не то от волнения, не то оттого, что быстро поднялась на третий этаж, — и решительно нажала кнопку.

Дверь открыла молодая черноволосая женщина.

— Дома Федор Павлович? — спросила Вира и подумала: «Кто это — домработница или жена?»

— Федор Павлович, к вам! — повысив голос, сказала женщина и, неприязненно взглянув на Виру, скрылась за дверью.

Из другой комнаты вышел улыбающийся Берегов. Он был среднего роста, полноватый, холеный. Лицо его было моложавое, румяное, без морщин, с правильным носом и голубыми ясными глазами. Он был без пиджака, в белой с черными клетками рубашке, заправленной в брюки, и в черном галстуке.

— А, Аллочка! Скучающая девушка! Вот я и не ошибся, такой вас и представлял! — громко заговорил Берегов, благоухая духами и помогая Вире снять пальто. — Ну, проходите, пожалуйста, проходите.

Взглядом тонкого ценителя женской красоты он осмотрел Виру и был удивлен ее безупречной внешностью.

Они вместе вошли в просторный кабинет, немного мрачноватый от темных портьер, закрывающих часть окон. У стен стояли старинные черные кожаные кресла с высокими спинками и диван. На письменном столе по бокам лежали стопки книг, а середину его занимала смятая газета с осколками глиняных горшков. Стены были увешаны фотографиями, изображающими работы на раскопках. На полу, возле дивана, белела шкура северного медведя. С нее, недоверчиво глядя на девушку, поднялся розоватый дог, но сейчас же, успокоившись, растянулся снова.

Берегов усадил Виру в кресло, положил ей на колени коробку шоколада, сказал:

— Ну, теперь, милая девушка, будем знакомиться. — И он стал расспрашивать Виру о ее родителях, школе, друзьях, о всей прошлой жизни.

Вира рассказывала откровенно, ничего не скрывая. Она даже не умолчала о злосчастном случае в день Первого мая, о двухлетней жизни в Сибири и под конец призналась в небольшой хитрости. Она вовсе не Аллочка, а Вира.

Федор Павлович еще не знал, как вести себя с Вирой. Он приготовил для встречи бутылку вина, но ограничился только шоколадом.

Подав пальто Вире, Федор Павлович все же отечески поцеловал ее в лоб, заставил взять коробку с шоколадом домой и проводил до лестницы.

В эту встречу не только он многое узнал о Вире, но и Вира немало интересного узнала о нем. Федор Павлович имеет под Москвой дачу с большим фруктовым садом. Жена его умерла около десяти лет назад. Молодая черноволосая женщина, которая так неприветливо встретила Виру, его сноха. Вместе с ним в квартире живет еще его сын, инженер, и шестилетний внук. Сын его на два года уехал на Север в командировку.

…Наталья Степановна сидела в столовой в качалке под торшером и читала книгу, когда вошла Вира с нарядной коробкой шоколада в руках.

— Мамулечка, — весело сказала Вира, обнимая мать, — я случайно познакомилась с одним профессором, сейчас была у него в гостях и хочу на днях пригласить его к нам.

Наталья Степановна в волнении приподнялась:

— Какой профессор, Вира? Где познакомились?

Вира чистосердечно рассказала все матери.

Наталья Степановна разнервничалась. Войдя в кабинет к мужу, она передала ему весь разговор с дочерью.

— Вира ведет себя последовательно, — сказал Иван Сергеевич, прохаживаясь по кабинету. — Она искала выгодного жениха и напала на него. Чему же ты удивляешься? Профессор. Большая квартира. Дача. В будущем хорошая пенсия. Чего же еще ей нужно? Вот если бы ты сказала мне, что наша дочь увлеклась наукой, или поступила на работу, или даже полюбила студента-голодранца, я бы этому удивился. А это все, к сожалению, логично. Только моего согласия на брак со стариком не будет. И в своем доме я его не приму. Так и скажи ей! — повысил голос Иван Сергеевич.

И действительно, в тот вечер, когда Берегов приехал к Вершининым, Иван Сергеевич ушел из дому.

Федор Павлович вошел в квартиру к Вершининым надушенный, самоуверенный, веселый. Он преподнес Наталье Степановне букет цветов, сказал, что она очень молодо выглядит и ее можно принять за сестру Виры, поцеловал ей руку и сразу же расположил к себе.

Вира была очень хороша в тот вечер в новом платье цвета чайной розы, с живой розой в волосах — за нею Вира все утро носилась по Москве.

За полчаса до прихода Берегова к Вершининым забежала соседка.

— Извините, — оживленно сказала она Вире. — Мне привезли из Франции два флакона духов. Могу один уступить.

Она поднесла к носу пузатый маленький флакон с зеленоватой жидкостью и восторженно подняла глаза к небу:

— Божественно!

Вира приняла флакон из ее рук, понюхала. Запах ее не поразил. Но она тоже подняла глаза к потолку и повторила:

— Божественно…

Наталья Степановна долго принюхивалась к закрытому флакону.

— Ничего особенного. Наши отечественные не хуже! — попыталась возразить она.

— Наши?! Что ты, мама! Не проявляй невежества! — воскликнула Вира. — Нет в мире лучше парижских духов.

И Вира уговорила мать купить флакон духов по баснословной цене.

Вечером Вира сидела за столом рядом с Береговым и благоухала «парижскими» духами. А соседка в эти часы дома готовила очередной флакон «парижских» духов, соединяя «Красную Москву» с «Юбилейными».

За ужином Берегов предупредительно наливал в рюмки вино, любезно подносил закуски.

Весь вечер он с увлечением рассказывал о себе, о музеях, о раскопках на берегах Иртыша.

— А за границей вы бывали, Федор Павлович? — спросила Вира.

— Не бывал, — ответил Берегов. — Я не любитель заграничного туризма. Сейчас многие как с ума посходили. Рвутся за границу, по поводу каждой заграничной тряпки готовы источать восторги.

Наталья Степановна вспомнила покупку «французских» духов и мельком взглянула на Виру.

После ужина Вира включила проигрыватель. Веселые звуки фокстрота заполнили комнату.

— У меня сами ноги ходят! — улыбнулась Вира Берегову. С пластинкой в руках она пританцовывала около проигрывателя.

— Ну что ж, — сказал Федор Павлович, — отдадим дань вашей молодости.

Он встал, подошел к Вире и чуть склонил перед ней свою седую голову, приглашая на танец. Он оказался отличным танцором.

Вечер прошел весело. Прощаясь, Федор Павлович пригласил Виру, Наталью Степановну и Ивана Сергеевича в воскресенье к себе на дачу. Он просил передать привет Ивану Сергеевичу и искреннее сожаление о том, что не познакомился с ним.

В воскресенье, в условленное время, у дома Вершининых остановилась черная «Волга». Увидев ее в окно, Вира заторопила мать.

Они вышли на улицу. Открывая заднюю дверцу «Волги», Вира спросила:

— Машина профессора Берегова?

— Пожалуйте, — ответил пожилой круглолицый шофер в берете, с любопытством посмотрев на девушку.

Машина помчала их сначала по улицам Москвы, потом по шоссе, забитому грузовыми и легковыми автомобилями, и наконец вышла на лесные просторы.

Откинувшись на спинку сиденья, Наталья Степановна поглядывала на лес, обступивший дорогу, на велосипедистов, мчавшихся им навстречу, охваченных азартом соревнования. Она рассуждала сама с собой: «Не остановить ли дочь вовремя, не удержать ли ее от встреч с этим человеком? — И в то же время подумала: — Берегов производит хорошее впечатление. А Вира, видимо, не способна любить, так что старый муж ее тяготить не будет. Нет, не стоит вмешиваться, пусть сама решает свою судьбу».

А Вира в это время тоже думала о Берегове: «Нет, упускать такого жениха нельзя. Старый, обеспеченный муж будет баловать меня, выполнять любые желания. А там видно будет…»

Машина, свернув в тенистую аллею, остановилась у ворот дачи. Шофер выскочил, побежал во двор, открыл ворота, и «Волга» по шуршащей гальке подкатила к крыльцу одноэтажной каменной дачи.

«Чудесно! — обрадованно подумала Вира. — И все это будет моим: и дача и черная «Волга»! Здесь будет собираться веселое, молодое общество. Танцы, игры… можно даже фейерверки…»

Вира представила себя во всем белом, в белых перчатках, за рулем черной «Волги»… «Произведу неотразимое впечатление!»

На крыльце появился Федор Павлович. При ярком солнечном свете в белом костюме он казался старше и полнее, чем в первые встречи. Но аллейки сада, газоны с еще не распустившимися флоксами, георгинами, пионами отвлекли внимание Виры.

В глубине сада стояла беседка. В ней за столом сидела та самая темноволосая женщина, которая так неприветливо встретила Виру в ее первый приход к Берегову. Рядом с ней разбирал засушенные листья шестилетний хорошенький мальчик.

— Это Сашенька, мой внук, — сказал Федор Павлович. — Знакомьтесь. А это Варенька, Варвара Сергеевна, моя сноха.

Варенька привстала, протянула руку Наталье Степановне и сухо кивнула Вире.

— Коллекцию собираешь, Сашенька? — спросила Наталья Степановна.

— Коллекцию, — моментально отозвался Сашенька, радуясь, что на его работу обратили внимание.

— А это от какого же дерева листочек? — показала Наталья Степановна на длинный лист с серебристыми прожилками.

— Хотите, я вам покажу это дерево? — с готовностью сказал Сашенька.

— Покажи, покажи, дружок! — согласилась Наталья Степановна и пошла вслед за Сашенькой.

— Деда, и ты тоже! — с азартом закричал мальчик, увлекая за собой Берегова.

Вира осталась с Варенькой.

— Садитесь. Мне нужно поговорить с вами, — вдруг торопливо сказала Варенька, вытирая бумагой скамейку.

Вира села.

— На Федора Павловича зарится немало девушек, вот таких же, как вы! — сказала Варенька. — И я привыкла, что они то и дело появляются в доме. Но они чем-то не устраивали Федора Павловича и уходили ни с чем. Вы интересная девушка, и он может вас приобрести в жены.

Вира вспыхнула, гордо подняла голову, но промолчала.

— Я учительница, — продолжала Варенька. — Я хорошо знаю ваших сверстников. И вас тоже вижу насквозь. Вот мне и хочется сказать вам: одумайтесь! Не продавайте себя. Не губите свою молодость. Она невозвратна. Радость общения со сверстниками, радость труда и, наконец, радость любви ничем не заменишь. Деньги, квартира, машина, дача — ничто в сравнении с подлинным счастьем. Ему шестьдесят три года. Он дедушка. А вам, наверно, восемнадцать. Что может быть общего между вами?

Вира возмущенно глядела на Вареньку. Ей хотелось как можно больнее обидеть ее.

— Вы боитесь, что Федор Павлович женится и лишит вас всех этих благ? — Она кивнула на сад и на дом. — Вы этого боитесь?

— Нет, девушка, — усмехнулась Варенька, — я деньги и удобную квартиру благами жизни не считаю. Я рабочий человек. У меня есть руки и голова. На чужих хлебах я не привыкла жить… И презираю тех, кто к этому стремится…

Она хотела что-то еще сказать, но на аллейке сада показался Сашенька, а за ним — Берегов и Наталья Степановна.

Берегов попросил Вареньку приготовить чай. Он обращался с ней просто, но уважительно и даже ласково. И в ее обращении с ним Вира тоже не заметила ни холодка, ни недоброжелательности. «Побаивается за себя, за свое место в этом царстве», — подумала Вира про Вареньку.

Варенька накрыла стол на веранде. За чаем Берегов был весел, разговорчив. Наталья Степановна тоже острила и смеялась. Варенька больше молчала или разговаривала с сыном. А расстроенная Вира потихоньку приглядывалась к ней.

Было Вареньке на вид не больше тридцати лет. Гладкие черные волосы, разнятые на прямой ряд и заплетенные в косу, она закалывала на затылке. Черты ее смуглого лица были словно отточенные: небольшой тонкий нос, острый подбородок, маленький, хорошо очерченный рот и такие же черные, как волосы, внимательные глаза.

«В общем, недурна, но какая-то неброская, такими обычно бывают старые девы», — с неприязнью отметила Вира.

— А Вирочке, видимо, не понравился мой сад, — приглядываясь к умолкшей девушке, сказал Берегов.

— Что вы, Федор Павлович! Сад у вас чудесный, — улыбнулась Вира. — И настроение у меня отличное, — добавила она и, желая, чтобы Берегов убедился в этом, предложила: — Выпьем за сад! — Она мельком взглянула на Вареньку и, прищурившись на маленькую хрустальную рюмку с золотистым вином, протянула ее к рюмке Берегова.

Мелодичный звон рассыпался над столом, и все выпили.

— Теперь — за Наталью Степановну! — снова наполнив рюмки вином, сказал Берегов.

Потом Федор Павлович предложил тост за Виру, за ее молодость и красоту. Слова Берегова неожиданно подхватила Варенька. Она поднялась. У Виры зарделись щеки и задрожала рюмка в руке.

— Я хочу добавить несколько слов к тому, что сказал Федор Павлович, — заговорила Варенька. — Я пью за Виру и за всю нашу чудесную молодежь: трудовую, скромную, честную, неподкупную, способную на большие чувства и на большие подвиги.

Она с вызовом посмотрела на Виру и протянула к ней рюмку. Вире пришлось встать и чокнуться с Варенькой. Затем Варенька повернулась к Наталье Степановне:

— И за родителей, самоотверженно воспитавших эти черты в своих детях!

Наталья Степановна взглянула в насмешливые глаза Вареньки, и кровь ударила ей в лицо. Только один Берегов ничего не заметил, ни о чем не догадался.

«Ну подожди же, придет время — отплачу я тебе с лихвой!» — подумала Вира.

Настроение у гостей было вконец испорчено, и вскоре они засобирались домой.

Федор Павлович поехал провожать их. Он вел машину сам, а Вира сидела рядом.

Как только она рассталась с Варенькой, ей стало весело, и она непринужденно разговаривала и даже пела несильным, но довольно приятным голосом. Берегов глядел на свою соседку больше, чем на дорогу.

— Вы на меня не смотрите, Федор Павлович, — сказала ему Вира, — а то машину в кювет свалите…

— Это очень трудно, Вирочка, — тихо, чтобы не слышала Наталья Степановна, ответил Берегов, — трудно не смотреть на вас, когда вы рядом.

Вира торжествовала. Наконец-то Берегов оставил наигранный отцовский покровительственный тон и заговорил искренне!

А настроение Натальи Степановны не улучшилось и в машине. У нее, что называется, кошки скребли на душе. Все как-то получалось не так: Вира настроилась на замужество, Федор Павлович не сегодня-завтра может сделать ей предложение, а Иван Сергеевич и знаться с ним не желает. А тут еще эта Варенька со своим насмешливым взглядом, с бичующими словами о трудовой, способной на большие чувства молодежи…

5

Дальнейшие события развивались, как пишут в приключенческих романах, с головокружительной быстротой.

Через несколько дней после встречи на даче Федор Павлович приехал к Вершининым. Его визит был неожиданным.

Иван Сергеевич сам открыл ему дверь, и в доме начался переполох. Вира, с непричесанными волосами, в халате и домашних туфлях, убежала в ванную. Тоня схватила веник и принялась подметать Вирину комнату. Наталья Степановна бросилась в спальню, чтобы наскоро припудриться, подкрасить губы и причесаться. А Иван Сергеевич прикинулся, что ничего не знал и не слышал о Берегове.

— Чем могу служить?.. Чем могу служить? — с невозмутимым спокойствием повторил он, после того как гость отрекомендовался.

Берегова такой прием не смутил. Он давно уже разгадал позицию отца Виры.

— Разрешите раздеться? — спросил он, расстегивая светло-серое пальто и вешая шляпу.

Иван Сергеевич, обезоруженный таким натиском, поспешно сказал:

— Пожалуйста!

В это время в прихожей появилась Наталья Степановна. Она радушно поздоровалась с Береговым, и все трое прошли в кабинет. Берегов сел на диван, а Вершинины разместились в креслах.

После короткого разговора о погоде, о здоровье, о международных событиях Берегов перешел к основной цели своего посещения.

— Уважаемые Наталья Степановна и Иван Сергеевич! — несколько торжественно начал Федор Павлович. — Я русский человек и уважаю старинные русские обычаи…

Наталья Степановна раскраснелась, а Иван Сергеевич насмешливо взглянул на гостя и отвел глаза.

— Не буду занимать вашего времени различными подходами, — продолжал Федор Павлович. — Скажу кратко: я решил жениться на вашей дочери…

— Вы решили! А она тоже решила? Или, быть может, это неважно? — перебил его Иван Сергеевич.

— Я хочу выслушать сначала слово родителей, а потом пригласить Виру и при вас поговорить с ней.

— Что-то это уж очень не по-современному! — сухо рассмеялся Иван Сергеевич и сразу стал серьезным. — Не напомнит ли такой союз картину «Неравный брак»?

— Что же делать! — с горькой наигранностью воскликнул Берегов. — Хотел бы я скинуть десятка два годков, да невозможно!

— Два мало! Вам, уважаемый, вероятно, за шестьдесят. Вы даже для Натальи Степановны староваты…

Берегов стал багровым. Он резко поднялся, но подавил гнев и спросил:

— Итак, каков же ваш ответ?

— В наше время родители не решают судьбы детей, — тоже поднимаясь, торопливо сказала Наталья Степановна, незаметно толкнув локтем мужа.

— Вира! — повысил голос Иван Сергеевич и тоже встал.

Теперь все трое стояли и напряженно поглядывали на дверь.

Дверь порывисто открылась и, шумя накрахмаленной юбкой, в комнату впорхнула душистая, разнаряженная Вира.

— Здравствуйте, Федор Павлович! Я рада, что вы наконец познакомились с папой. — Она протянула руку гостю и покосилась на отца. — Что это вы все стоите, точно память усопшего чтите?

— Почти так и есть, — с горечью сказал Иван Сергеевич.

— Что за неуместная шутка, Иван? — рассердилась Наталья Степановна.

Но Берегов сделал вид, что ничего не слышал.

— Вот профессор просит твоей руки и сердца. Как ты сама-то думаешь? — В голосе Ивана Сергеевича слышалась издевка.

Вира сделала изумленное лицо и чуть отступила к двери в нерешительности. Берегов почтительно склонился перед ней, с подчеркнутой учтивостью сказал:

— Жду вашего ответа, Вира. Надеюсь, что вы составите мое счастье.

Вира совсем не так представляла этот момент в своей жизни. Присутствие родителей было лишним. Все это казалось каким-то старомодным и немного смешным.

— Я вам отвечу через три дня, — вспыхнув, сказала Вира и, не попрощавшись, выбежала из комнаты.

— Смущена… растеряна… — сказал Берегов.

— Естественное состояние для девушки, — попыталась оправдать дочь Наталья Степановна.

Иван Сергеевич молчал.

6

Вскоре после этого разговора на городской квартире Берегова праздновали свадьбу.

В белом нейлоновом платье, в фате, с белыми цветами на распущенных волосах, Вира походила на прекрасную сказочную фею. От нее невозможно было оторвать глаз. Она сидела за столом рядом с Федором Павловичем. Он смотрел только на Виру, разговаривал только с ней, забывая про гостей. Если к нему обращались с вопросами, он отвечал нехотя, односложно.

Федор Павлович был счастлив, но в то же время мучительное беспокойство не покидало его. Не хуже окружающих он понимал то тревожное, что таила в себе разница в возрасте его и Виры.

Многие из его друзей осуждали его и даже не приняли приглашения на свадьбу. Умом он понимал, что они хотя и жестоки, но правы. Однако перебороть свои чувства к Вире, перешагнуть через них он не мог. С каждым днем он все сильнее и сильнее чувствовал, что живет, дышит, движется ради нее одной. «Ты эгоист», — говорил он сам себе и тут же отвечал: «Но скажи: где, когда любовь не бывает эгоистичной?» И без устали повторял всем известную фразу из «Евгения Онегина»: «Любви все возрасты покорны».

На свадьбе не было Ивана Сергеевича и Вареньки. Виру и Федора Павловича это не беспокоило, но гости отметили их отсутствие.

Налили первые рюмки. Тамада, пожилой худощавый инженер, товарищ Федора Павловича с юности, провозгласил тост за здоровье жениха и невесты, за их счастливую, дружную жизнь.

— Горько! Горько! — закричали гости.

Федор Павлович и Вира встали. Жених нетерпеливо потянулся к невесте, но руки его вдруг скользнули по ее фате, и он со стоном опустился на стул.

Произошло замешательство. Гости повскакали с мест, окружили Берегова. Его подняли, отнесли в спальню, уложили на кровать.

Пока дожидались приезда «скорой помощи», гости притихли, сидели в столовой и разговаривали шепотом.

О причине, вызвавшей приступ сердечной болезни, высказывались самые различные предположения.

— Выпил, наверное, сегодня больше положенного!

— Поволновался…

— Не в свои сани сел…

Сбросив фату и кое-как заколов на затылке волосы, Вира сидела у постели больного в нарядной спальне.

Прибыла «скорая помощь». В комнату уверенно, как в свой дом, вошла седоволосая полная женщина-врач и молоденькая медсестра с аппаратом для снятия электрокардиограммы. Следом за нею появилась испуганная Наталья Степановна.

Врач внимательно выслушала Берегова, задала несколько обычных вопросов. Кивнув в сторону столовой, где она заметила скопление людей, спросила:

— А что у вас происходило здесь?

— Свадьба, — одними губами сказал Берегов.

— Свадьба? — переспросила она. — Сколько же вам лет?

Услышав ответ Берегова, врач вскинула густые брови, молча покачала головой.

А медицинская сестра делала свое дело: она обернула руки и ноги больного эластичной повязкой, присоединила к ним провода аппарата и с невозмутимым лицом принялась нажимать какие-то кнопочки и рычажки. Аппарат гудел, на ленте выписывалась зигзагообразная линия работы сердца.

Тут же просмотрев ленту, врач села за новенький секретер, купленный Федором Павловичем для Виры, и долго писала рецепты. Протянув их Наталье Степановне, она объяснила, как пользоваться лекарствами, потом строго добавила:

— Электрокардиограмма не блестящая. Больному нужен полный покой.

— Может быть, увезти его в больницу? — спросила Вира.

— Ну, это как жена решит. — Врач повернулась в сторону Натальи Степановны, полагая, что именно она и была невестой на этой свадьбе.

Войдя в столовую, врач сказала:

— Придется разойтись, товарищи. Больному не до гостей. Ему нужен абсолютный покой.

7

Все получилось не так, как грезилось Вире в мечтах. Вместо легкой, веселой жизни нужно было ухаживать за больным, совершенно чужим ей пожилым человеком.

Всю ночь Вира пролежала в столовой на диване в слезах, с мокрым полотенцем на голове. Наталья Степановна бегала от дочери к Федору Павловичу, от него опять к дочери и к исходу ночи совсем сбилась с ног.

Утром Вира успокоилась, ненадолго уснула, но сейчас же вскочила и в записной книжке стала искать номер телефона Вареньки.

Незадолго до свадьбы Берегова Варенька с сыном перебралась жить к своей подруге, муж которой тоже находился в командировке. Вира с трудом разыскала нужный номер и попросила Наталью Степановну позвонить. Вира надеялась, что Варенька приедет ухаживать за Береговым. В этом одном она видела сейчас спасение для себя, хотя и боялась Вареньки больше всего на свете.

Наталья Степановна переговорила с Варенькой, и та пообещала сейчас же приехать проведать больного.

— Мама, а что, если увезти Федора Павловича в больницу?

— Дело твое, Вира, — ответила Наталья Степановна. — Я бы Ивана Сергеевича в таком случае в больницу не повезла.

— Но ты… другое дело! — пожала плечами Вира, присаживаясь к столу.

Она сдвинула немытую посуду, прислонила к чашке маленькое круглое зеркало и стала причесываться.

— Почему же я — «другое дело»? — с сердцем спросила мать, опускаясь на стул около Виры. — Я работаю, а ты совершенно свободная. Ты даже в вуз решила не держать экзаменов. Я думаю, что именно ты обязана ухаживать за больным мужем.

— Я терпеть не могу больных, — склоняясь перед зеркалом и укладывая волосы, негромко, чтобы не услышал Федор Павлович, сказала Вира.

— Какая же ты эгоистка! — воскликнула мать. — Ступай немедленно в комнату Федора Павловича, я уезжаю домой.

— Я не пойду к нему! — упрямо сказала Вира, и в глазах ее мелькнули слезы.

Наталья Степановна вышла в прихожую и стала одеваться. Она открыла дверь и столкнулась с Варенькой. Они холодно кивнули друг другу.

Вира обрадованно выбежала навстречу Вареньке, но та, не здороваясь с ней, направилась в комнату больного.

Федор Павлович лежал на широкой деревянной кровати, закрытый голубым атласным одеялом. Обычная свежесть с лица его сошла. Он был бледен, даже желтоват, в глазах стояли усталость и безразличие. Однако увидев Вареньку, он обрадовался, улыбнулся ей, но улыбка получилась какой-то виноватой. Варенька сразу же захлопотала около больного: положила под голову вторую подушку, принесла таз с водой и полотенце, умыла Федора Павловича, накормила его.

Несколько раз Вира пыталась проявить нежность к мужу. Она порывалась подойти к нему, поцеловать в лоб, но он лежал такой старый, чужой, ненужный, что прикоснуться к нему было неприятно. Вира отошла в угол, положила руки на спинку стула и молча стояла до тех пор, пока Варенька не послала ее в аптеку и в магазин.

Когда Вира вернулась с лекарствами и покупками, Варенька позвала ее на кухню, велела сесть и сама села напротив.

— Что же вы думаете делать дальше? — строго спросила она. — Такая, как вы, с больным не справится, даже если нанять медицинскую сестру. Сестру-то накормить надо. И больного тоже. А я работаю. Сумею вырваться на час, вот и вся помощь. А Федор Павлович очень болен, и, для того чтобы его выходить, нужен самоотверженный уход. Вы это понимаете?

Вира уткнулась лицом в ладони и разрыдалась.

— Я не собираюсь вас утешать, — холодно сказала Варенька. — Вы плачете о несбывшихся надеждах, от жалости к себе. А мне вас не жалко. Человек в старости всегда болеет. Это вам прекрасный урок. Давайте поговорим о том, как быть с Федором Павловичем.

Вира перестала плакать, вытерла лицо кружевным платком и, тяжело вздохнув, зажала руки в коленях.

— Федора Павловича нужно немедленно положить в больницу. Он и сам настаивает на этом, — сказала Варенька. — Вы, конечно, согласны?

Вира поспешно кивнула.

Варенька подошла к телефону, с кем-то переговорила, и вечером того же дня Федора Павловича увезли в больницу. Вира и на прощанье к нему не прикоснулась.

Прощаясь с Вирой, Варенька сказала:

— А вы будьте внимательнее к Федору Павловичу. В больнице бывайте ежедневно. Даете мне слово?

— Даю, — сказала Вира и опять чуть не заплакала от обиды и жалости к себе.

— Эх вы, курица беспомощная! — с пренебрежительным сожалением сказала Варенька и махнула рукой.

И вдруг Вире стало жалко отпускать эту деловитую, суровую женщину. Страшно было оставаться без нее.

— Варенька, не уходите! — сказала Вира, умоляюще складывая руки. — Вы жили в этой комнате и живите, как прежде. Я очень хочу, чтобы вы с Сашенькой снова вернулись…

Варенька с удивлением и любопытством посмотрела на Виру, точно заметила в ней что-то новое.

— Нет, мы с вами слишком разные люди. Вместе жить нам трудно. — И ушла.

Вира осталась одна в просторной, красиво обставленной квартире.

Она прошлась по комнатам. Чувство у нее было такое, точно она в первый раз вошла в чей-то холодный и неуютный дом. «Нужно все переделать и переставить, — подумала Вира. — Надо купить другую мебель… распределить по-другому. Непременно сделать себе отдельную комнату в светлых тонах, а все старое продать. Надо сшить себе хорошие туалеты. Для этого потребуются деньги. Ну что ж, Федор Павлович говорил, что, кроме хорошей зарплаты, у него есть деньги в сберегательной кассе». Эти мысли утешили Виру.

Она вошла в кабинет Берегова и долго стояла перед портретом его жены. Со стены на нее глядела некрасивая женщина южного типа, с длинным носом и большими черными глазами. Федор Павлович прожил с ней больше тридцати лет.

«Тридцать лет! Как много! И неужели они не надоели друг другу?» — подумала Вира и открыла сейф, где лежали деньги и документы. Она пересчитала деньги и обрадовалась. Их было немало.

О чем только не передумала Вира в часы одиночества! Только об одном не вспомнила — о здоровье Берегова. Когда на другой день позвонила Варенька и спросила, как чувствует себя Федор Павлович, Вира растерялась, но быстро нашлась.

— Ему много лучше, — сказала она.

На третий день все же пришлось поехать в больницу, надеть плохо проглаженный, пахнущий мылом халат и войти в палату, где лежал Федор Павлович.

Вира со страхом приложилась к небритой щеке Берегова и села около постели на белый табурет.

Федор Павлович лежал на спине, вытянув вдоль тела открытые до локтя волосатые руки.

— Видишь, детка, как все вышло-то… — смущенно, чуть слышно сказал он и поторопился заговорить о другом: — В сейфе лежат деньги. Ты не стесняйся, расходуй сколько надо.

Вира просидела в палате минут десять и решила уходить, оправдываясь тем, что ее присутствие утомляет больного.

К ночи Федору Павловичу стало хуже. А утром Вире позвонил дежурный врач и сообщил, что ночью у Берегова произошел двусторонний инфаркт. Состояние его не просто тяжелое, а очень опасное.

Но больной не умер, как опасались врачи. Он выжил и медленно начал поправляться.

Потянулись долгие, мучительные дни ожидания. Вира навещала Берегова через день. Эту тяжелую обязанность она выполняла утром, чтобы потом на два дня вычеркнуть из памяти неподвижное тело больного, его похудевшее, посеревшее лицо и укоризненный взгляд уставших глаз.

8

Вира вернулась из больницы домой. Не снимая перчаток и шляпки, она прошла в свою комнату и бросила на стол сумку с шелковым белым халатом. Здесь уже стояло трюмо, заполненная разнообразным хрусталем горка, стулья с укороченными ножками. Не хватало дивана. Его она целыми днями искала по магазинам.

Затем она вошла в кухню и сказала Тоне, что нужно приготовить к обеду. Тоня жила у Виры временно. С ней было не так страшно. Да и с хозяйством своим Вира справиться одна не могла.

— Тоня, ты потом вместе с Димой (она имела в виду шофера) перенеси в кабинет кровать Федора Павловича.

— Это не по-христиански, — насмешливо возразила Тоня.

Вира не ответила, подошла к телефону, набрала номер.

— Сонечка? — спросила она. — Ну как, сегодня можно на примерку? Ой, Сонечка, какой я нейлон достала, закачаешься!.. Не в магазине, конечно… Во сколько?.. Не могу, дорогуша. Я же на курсах учусь… Машину водить… Люблю ли?.. Нет, не люблю. Но что поделаешь — нужно. Женщина за рулем — своего рода экзотика… А вечером я в концерте… Завтра? Тоже не могу — плаваю в бассейне…

Снова зазвонил телефон. Юный поэт молил о свидании.

— Завтра можете встретить меня в Лужниках, около бассейна, и проводить до дому, — благосклонно разрешила Вира.

Вечером с влюбленным в нее молодым композитором она сидела в зале Консерватории на концерте.

Оркестр исполнял концерт Чайковского. Дирижировал знаменитый американский дирижер. Он вдохновенно вздымал длинные руки, движениями пловца разводил их в стороны, внезапно что-то хватал в воздухе и разъяренно кидал в грохочущий оркестр.

Вира вначале с интересом присматривалась к дирижеру, слушала музыку. Потом ей это надоело, она украдкой стала поглядывать на красивый профиль сидящего рядом с ней композитора, потом ее заинтересовало платье соседки, и она решила сшить себе такое же, изменив только рукав и отделку.

Она оживилась, когда дирижер стал приветливо раскланиваться. Зал аплодировал, и девушки побежали к сцене с букетами цветов.

Молодой композитор проводил Виру до дому, в подъезде целовал ее руки, но права зайти в дом не получил…

Как-то в ненастный день, возвращаясь из комиссионного магазина, Вира увидела Надю Молчанову. Надя шла торопливо, энергично помахивая сумочкой. Она не заметила бы элегантно одетую женщину, приоткрывшую дверку автомобиля, если бы та не окликнула ее сама.

— Ты настоящая актриса! Ну что, поступила? Трудные были экзамены? — Надя нетерпеливо расспрашивала Виру.

Вира пригласила подругу сесть в машину. Здесь они могли разговаривать сколько угодно, благо шофер Дима где-то ходил по магазинам.

Вира, как обычно, говорила только о себе, и получалось так, что в вуз она не поступила из-за внезапной болезни мужа.

Надя искренне ей посочувствовала.

— Твой муж много старше тебя? — спросила Надя.

— Ему за шестьдесят…

— За шестьдесят?! — изумилась Надя. — Значит, он совсем-совсем старый… И ты его любишь?

Вире вдруг захотелось открыть душу перед школьной подругой. Ведь она никому еще не рассказывала, как тяжко изображать привязанность и нежность к немощному чужому и старому человеку. Ни перед кем не каялась в том, что обеспеченная жизнь, наряды и вещи для нее дороже всего в жизни. Впервые у нее возникло желание поговорить о себе со всей жестокой правдой, но пришел Дима, уселся на свое место и помешал. Вира предложила Наде погулять по улице. Они шли рядом.

— Ну, ты счастлива или… — спросила Надя и не досказала фразы.

— Счастлива ли? — подхватила Вира. — Ах, Надюша, никогда не думала, что старость может быть такой ужасной!.. Он мне казался таким крепким, сильным, внушительным. И вот…

— Но что все-таки привлекло тебя в нем? Дача, машина, квартира? Ответь мне, как самой себе.

— Нет, Наденька, не только дача и машина. Но и он сам. Он как человек, профессор…

— Ты неисправима, Вира! «Профессор»… А был бы он обыкновенным, рядовым человеком, ты пошла бы за него? Скажи, пошла бы?

Вира в ответ только вздохнула. Ей очень хотелось быть с Надей откровенной, но сознаться в том, на что она уже решилась, у нее не хватило смелости. Жить с этим старым человеком она, конечно, не могла и втайне думала о новом муже.

Вирин протяжный вздох сказал Наде многое.

— Знаешь, Вирка, что я тебе хочу сказать… Хоть обижайся на меня, сердись, — Надя говорила каким-то сдавленным голосом, — но мне тошно с тобой. Вот ты и красивая и нарядная, а у меня такое ощущение, будто я прикоснулась к чему-то скользкому, противному.

— Я ведь считала тебя подругой! — растерянно кинула Вира.

Надя, не оглядываясь, резко махнула рукой, и этот жест был сильнее слов.

Вира постояла, посмотрела вслед подруге и, чувствуя неясную боль, быстро подавила ее в себе и подумала: «Завидует мне, завидует моей красоте и моему положению».

— Поедем в комиссионный на Арбате. Ну их всех к черту! — садясь в автомобиль, с нотками раздражения и отчаяния в голосе сказала Вира шоферу.

— Вероника Ивановна, а в больницу разве мы сегодня не поедем? — спросил шофер.

— В больницу? Ах, верно. Давай заедем в комиссионный, а потом в больницу.

9

— Старайтесь думать только о приятном, — то и дело твердил Федору Павловичу ординатор его палаты, пожилой опытный врач.

Но больного не покидали невеселые думы.

Тяжкая болезнь, казалось, вытравила в нем все чувства, кроме страха за жизнь. Он совсем не стремился сейчас к молодой жене. Напротив, она была для него обузой. Ему хотелось покоя, тишины, внимания. Но он знал, что ничего этого Вира ему не даст. В первые месяцы болезни он ощущал свою вину перед Вирой. Он понимал тогда, что она молода, ей хочется жить полнокровной жизнью. Теперь он ничего понимать не хотел. Он сердито брюзжал, когда она отчитывалась в истраченных деньгах, рассказывала о своих приобретениях.

Однажды Вира приехала в больницу к исходу приемного времени. Сестра с неудовольствием сказала ей:

— Скоро обед, гражданочка. Больше десяти минут я не разрешу вам пробыть у больного. В следующий раз приезжайте раньше.

Вира села у постели Федора Павловича. Больные с соседних коек глядели на нее пристально, недоброжелательно.

— Ну, что нового? — спросил Федор Павлович, отводя глаза в сторону.

— Звонили какие-то товарищи из Министерства высшего образования, справлялись о твоем здоровье.

— Хорошо. Помнят, значит, — удовлетворенно сказал Берегов и стал рассказывать Вире, как с детства мечтал стать археологом, бегал по музеям, увлекался книгами о древности.

Федор Павлович вдруг скосил глаза на Виру и заметил ее скучающий взгляд. Он осекся, замолчал. Но отделаться от нахлынувших воспоминаний не мог. Он закрыл глаза, и прошлое опять захлестнуло его. Жена, сын, личная жизнь… Личная жизнь оставалась всегда на втором плане, но никогда не была второстепенной… Потом жена умерла. Сын женился и, хотя жил с ним под одной крышей, стал от него отдаляться. А потом… Потом стала приближаться старость… И вдруг появилась Вира, принесшая столько искреннего волнения и радости. Можно было подумать, что происходит чудо: невозвратная молодость приходит к нему снова…

— Была Варенька… — тихо сказала Вира, прерывая мысли Федора Павловича, — и, представь себе, она по-прежнему не хочет жить с нами вместе.

«Варенька! — подумал Берегов. — Только ее заботу я и чувствую в эти жуткие дни своей болезни». Ему захотелось впервые ущемить самолюбие Виры своим добрым отношением к снохе.

— Варенька должна возвратиться к нам. И не в проходную комнату, нет! Отдай ей свою, а всякое барахло перетащи в кабинет.

Вира собралась было возразить, но, вспомнив строгий наказ врача, молча опустила голову.

— А насчет денег у меня такие распоряжения, — начал Федор Павлович, но не договорил, сказал о другом: — Слишком ты много тратишь, Вира…

— Но у меня были такие расходы. Мебель пришлось менять, — попыталась оправдаться Вира.

— Половину оставшихся денег положи на сберегательную книжку. Книжка у меня в письменном столе, под серой папкой, — сказал Федор Павлович.

«Ну-ну, посмотрю твою сберкнижку! И как это я не догадалась поднять серую папку?» — подумала Вира и заспешила домой.

Сбережения Берегова интересовали ее сейчас больше всего на свете.

Дома она прежде всего бросилась к письменному столу. Да, сберегательная книжка действительно лежала под серой папкой. Вира поспешно открыла ее на страничке с последней записью. «Ого! Сумма приличная, а ему, старому скряге, все еще мало», — подумала она и положила в книжку половину денег.

На другой день утром она пошла в сберегательную кассу. Впервые в жизни ей пришлось вносить деньги на хранение. Вдобавок деньги чужие, заработанные не ею. Она взяла квадратный листок приходного ордера и стала заполнять его.

В этот момент за стеклянной перегородкой зазвонил телефон. Контролер сберкассы, черноволосая женщина, с горячностью стала кому-то объяснять:

— Но послушайте, у нас нет его доверенности. Как же я могу выдать вклад? Справки тут никакие не помогут. О чем же вы думали раньше? Нужно было открыть свой лицевой счет, иметь свою книжку, и все было бы просто…

Вира прислушалась к объяснениям контролера и вдруг подумала: «Но у меня тоже нет доверенности и, если потребуется, я не смогу получить ни одной копейки».

Она переписала бумажку на свое имя и, подавая ее контролеру, сказала:

— Откройте новый лицевой счет…

Наказ мужа о том, чтобы половину денег внести в сберкассу, был выполнен, но хозяйкой денег оставалась она сама.

10

Посещение родителей Вира не считала приятной обязанностью и старалась делать это как можно реже.

Но родители оставались родителями.

Едва она вошла, как мать бросилась ее целовать. Из кабинета вышел отец и сухо приложился к ее волосам. Отец не умел кривить душой. Он разочаровался в своей дочери и охладел к ней.

— Ну, как здоровье профессора? — осведомился отец. Он всегда называл Берегова так, желая подчеркнуть этим, что брак состоялся только в связи с положением Федора Павловича.

— Лежит, — равнодушно сказала Вира.

— Лежит и будет лежать. Возраст такой. Вон твой дед тоже лежит.

— Ты надолго к нам, Вирочка? Пообедаешь с нами? — как всегда, торопилась сгладить резкость мужа Наталья Степановна.

— Я на минутку, мама…

— Ты спешишь, у тебя есть дела? — насторожился отец.

— Я учусь на курсах шоферов, — с гордостью сказала Вира.

— Это неплохо, — осторожно одобрил Иван Сергеевич.

Вире стало приятно от слов отца.

— Ну, посиди хоть минуточку, — попросила Наталья Степановна.

Она обняла Виру, новела в столовую. Туда же пришел и отец. Все трое сели за стол.

— Если торопишься, обедать не будем, а только поговорим. Хорошо?

— О чем же говорить, мамочка? Опять начнете меня воспитывать?

— Бесполезны, мать, всякие разговоры! — поднимаясь из-за стола, со вздохом сказал Иван Сергеевич. — Стыдно перед людьми. Ты трутень, Вира, понимаешь ты это или нет?

Вира вскочила, топнула ножкой, но каблучок-шпилька подозрительно треснул, и она, осторожно ступая, порывисто вышла из комнаты.

Некоторое время Иван Сергеевич и Наталья Степановна молчали, каждый по-своему расценивал разлад с дочерью. Иван Сергеевич подошел к окну, взглянул на пустынную улицу и сказал дрогнувшим голосом:

— Остались мы одни, будто и не было у нас дочери.

Наталья Степановна заплакала, пряча лицо в шелковый платок.

11

Вира вышла из раздевалки. Она остановилась у воды, от которой поднимался чуть горьковатый запах хлорки. Стройная, в белом купальном костюме, облегающем крепкие бедра и высокую грудь, Вира стояла и с удовольствием вглядывалась в свое отражение в воде.

Женщины, оказавшиеся здесь, смотрели на нее с нескрываемой завистью.

Она вытянула руки, сложила их, нырнула и появилась почти на середине бассейна.

— Плывите сюда, девушка! — весело, наперебой кричали три молодых человека.

Вира обратила внимание на одного из них, очень смуглого, черноглазого и широкоплечего, но не ответила им и поплыла в другую сторону.

Когда после купания она вышла из бассейна, то на аллейке молодого сада, у зеленеющего газона, увидела тех самых юношей, которые приглашали ее плыть к ним. Тот, которого Вира заметила в бассейне, равнодушно взглянул на нее и отвернулся, но Вире запомнился его взгляд, высокий рост и открытое, мужественное лицо.

Она думала, что молодые люди заговорят с ней, но они лишь проводили ее молчаливыми взглядами.

На следующий день Вира поехала в бассейн с большей охотой.

Она не ошиблась в своих расчетах. Три товарища опять были здесь.

Она намеренно близко подплыла к ним и, раскинув руки, лежа на воде, устремила взгляд в открытое голубое небо.

Мельком она видела, как тот, ради которого все это делалось, повернулся и поплыл от нее.

Но, когда она вышла из бассейна, юноши снова ждали ее на аллейке молодого сада.

— Простите, как вас зовут, девушка? — спросил один из них, в берете, в непомерно узких брюках и коротком пальто.

— Уделите нам минутку внимания! — сказал другой, широколицый, с васильковыми глазами.

Третий промолчал.

Знакомство состоялось. Вира узнала, что все трое были студентами пятого курса Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева.

Тот, на кого она обратила внимание, назвал себя Йожефом, а товарищи звали его просто Ежиком. Он родился в Венгрии, в семье советских дипломатов, и родители назвали его так в честь друга своего, венгерского коммуниста.

Йожеф глядел на Виру равнодушным взглядом. Казалось, ее красота не произвела на него никакого впечатления.

А Вира упорно приглядывалась к нему. Он все больше и больше нравился ей и своим высоким ростом, и широкими плечами, и упрямым, выдающимся вперед раздвоенным подбородком. Ей почему-то становилось немного страшно, когда она смотрела в глаза Йожефа — необыкновенно черные, без блеска, в густых и длинных ресницах.

Теперь Вира встречала Йожефа в бассейне по три раза в неделю. Он был вежлив, приветлив, но равнодушен, и это равнодушие вначале удивляло ее, потом возмущало, а затем стало доставлять просто боль.

Она поняла, что пришел ее черед. Она полюбила. Вся жизнь сосредоточилась на Йожефе. Ей хотелось быть красивой только для него. Она наряжалась и думала, понравится ли ему это платье, эти туфли, эта шляпка. А он, казалось, ничего не замечал.

В те дни, когда они не встречались в бассейне, Вира подъезжала к сельскохозяйственной академии и часами сидела в машине или прогуливалась, не выпуская из виду главный вход в здание.

Однажды она встретила Йожефа. Он торопливо шел с охапкой книг под мышкой и не заметил Виру. Она загородила ему дорогу, и он невольно толкнул ее.

— Извините… Здравствуйте! — сказал он серьезно, без улыбки. — Что это вы Делаете около нашей академии?

— Вас жду, — так же серьезно сказала Вира и вызывающе добавила: — Вот соскучилась и жду…

— Шутите! — улыбнулся Йожеф, внимательно поглядев на Виру. Казалось, только сейчас он заметил и красоту ее и то, что Вира к нему расположена.

— Ежик! Ты что же не подождал меня? — послышался звонкий голос, и около Йожефа остановилась маленькая, изящная девушка, похожая на белочку, с хорошеньким хищным личиком. Она улыбнулась, обнажая мелкие острые зубки.

Вира отступила, с ненавистью взглянув на девушку.

— Я пошутила, Йожеф. Я жду подругу, — сказала Вира, пропуская мимо себя Йожефа и девушку.

Соперниц Вира не боялась. Она была уверена, что ее красота победит.

В следующий день в бассейне Вира встретила товарищей Йожефа, но самого Йожефа не было.

Вира дождалась студентов в садике, на скамейке, и, будто бы между прочим, играя яркой нейлоновой сумочкой с купальным костюмом, спросила:

— А что же нет с вами вашего третьего друга?

— У него кончился абонемент, а покупать новый нет смысла, на носу госэкзамены, — объяснил один из юношей.

Вира тут же пригласила обоих студентов к себе. Они с радостью согласились вечером быть у нее.

Широколицего студента с волнистыми волосами цвета спелой ржи и с васильковыми глазами звали Ваней. В отличие от своего товарища, Влади, Ваня не признавал последней моды. «По последней моде из века в век одеваются легкомысленные люди», — говорил он и носил широкие брюки. Владя, наоборот, яростно придерживался моды. Поэтому его прямые, давно не стриженные волосы небрежно покрывали шею, а брюки обтягивали тонкие, кривые ноги. Маленького роста, с бабочкой на шее, в оранжевом берете, он напоминал карикатуру на стиляг и вызывал улыбку у тех, кто видел его впервые.

Владя и Ваня считали Виру дочерью профессора Берегова. И Вира не разубеждала их. Оба они увлеклись Вирой, и каждый считал, что именно он покорил ее сердце.

Владя умел бойко играть на рояле различные танцы и легкие романсики. У Вани был приятный домашний тенор. Он пел чаще всего арию Вакулы из «Черевичек». Но это была слишком серьезная музыка для Влади, он не мог аккомпанировать товарищу. Поэтому Ваня садился за рояль, пел и брал странные, диссонирующие пению аккорды.

Для того чтобы не вызвать подозрений Тони, Вира приглашала на эти вечера свою новую знакомую — Олесю, продавщицу из комиссионного магазина.

Олеся всегда носила юбку и кофточку. Юбка у нее была настолько узка, что непонятно было, как она переставляет ноги. Кофточка обтягивала ее некрасивые худые плечи и впалую грудь. Олеся носила высокую прическу из взбитых волос. Внутрь прически она закладывала старый чулок, но об этом, разумеется, никто не догадывался. Огромная прическа поразительно не шла к ее затянутой червякообразной маленькой фигурке и худенькому, острому лицу. Но так требовала мода, и Олеся уродовала себя ради нее.

В течение месяца эта компания собиралась у Виры и, наконец, наступил тот долгожданный вечер, когда вместе с товарищами появился Йожеф.

12

— Вира, к тебе! — крикнула из прихожей Тоня.

И Вира со скучающим видом пошла встречать уже порядочно надоевших ей студентов. Она открыла дверь и увидела Йожефа. Вира растерялась от неожиданности и забыла поздороваться с Ваней и Владей.

Вслед за студентами пришла Олеся. Она заметила растерянность Виры и стала приглядываться к ней, удивляясь, куда исчезла ее обычная самоуверенность. Женским чутьем Олеся поняла, в чем тут дело, и следила за Вирой с наслаждением.

Ваня, как обычно, сел за рояль и запел арию Вакулы. Потом его сменил Владя и заиграл какой-то бурный фокстрот.

— Ну, что же вы не танцуете? — оглянулся он на Виру и Олесю.

Вира отрицательно замотала головой.

Потом все сели за стол. Ваня с Владей распечатали две бутылки шампанского.

Вира сидела за столом молча, прислушивалась к пошленьким и неумным остротам Влади, тут же забывая их.

Йожеф по-прежнему не обращал на нее внимания. Говорил он мало, улыбался сдержанно. Его безразличие обижало Виру. Был такой момент, когда слезы выступили у нее из глаз. Она украдкой попыталась смахнуть их, но вдруг поймала удивленный взгляд Йожефа. После ужина он подошел к ней.

— У тебя плохое настроение? Может быть, нам лучше уйти?

— Напротив, настроение отличное! — с вызовом сказала Вира. — Я хочу танцевать! — Она положила руки на плечи Йожефа и так взглянула в его глаза, что он растерялся.

Владя бросился к роялю, Ваня поспешно пригласил Олесю танцевать.

Гости разошлись после одиннадцати. Вира пошла провожать их. Но не прошли и двух кварталов, как стало заметно, что Йожеф и Вира стараются отстать от компании.

Прошло еще несколько минут, и они исчезли из виду. Олеся сказала своим спутникам:

— Теперь они просидят на бульваре до утра.

Йожеф и Вира действительно уселись на скамейке под деревом. Йожеф рассказывал о себе, о своем детстве в подмосковной деревне, где он вырос и на всю жизнь полюбил просторы полей и сельский труд. Именно поэтому он и решил пойти учиться в Тимирязевскую академию.

Вира почти не вникала в смысл его слов. Она прислушивалась к низкому голосу Йожефа, вглядывалась в темноту, в очертания его лица, ловила его взгляд. Ей хотелось придвинуться к нему поближе, положить голову на его плечо и смотреть, смотреть в звездное темное небо. Ей даже показалось в эту темную весеннюю ночь, — что она стала чище, душевно красивее.

А Йожеф с увлечением говорил о том, что скоро он защитит диплом и поедет работать на целину.

— И всю жизнь будешь в деревне?.. И тебе не будет скучно?

— Скучно? Что ты! Я буду работать.

Вира вспомнила Веселую Горку и подумала, что и там с Йожефом ей тоже, пожалуй, не было бы скучно.

— Ну что же все обо мне да обо мне? А какие планы на жизнь у тебя? Я слышал, твой отец тяжело болен и тебе не пришлось в этом году поступить в вуз?

Вира растерялась. Ей не хотелось лгать Йожефу, но сказать правду было страшно. Одно слово «муж» его могло оторвать от нее навсегда, и она решилась на ложь…

Теперь Йожеф приходил к Вире один и засиживался до утра. Тоня стала помехой этим встречам, и Вира отправила ее обратно к родителям, сказав Наталье Степановне, что Федор Павлович велел жить экономно.

— Я хочу танцевать! — Вира положила руки на плечи Йожефа…

Йожеф видел многие недостатки Виры, но он чувствовал ее искреннее отношение к себе и был уверен, что Вира станет другой.

Любовь не мешала ему работать над дипломом, наоборот, она его торопила и вдохновляла. Он мечтал получить назначение в Сибирь и уехать туда вместе с Вирой.

Однажды вечером они сидели в комнате на диване, не зажигая огня. Окно было открыто, и уличные фонари освещали блестящие спинки дивана и кресел.

— Отец твой, видимо, любит уют, — кивнул головой Йожеф на мебель.

— Возможно! — уклончиво ответила Вира, вспоминая свою беготню по магазинам и Олесю, которая за особую плату «устроила» ей некоторые покупки.

Йожеф взял Виру за руки, привлек к себе и, любуясь ею и осторожно отодвигая со лба ее волосы, сказал:

— Вира, давай поговорим по-настоящему обо всем!

— Давай поговорим! — улыбаясь, сказала Вира, прижимаясь головой к его груди.

Вдруг раздался звонок. Это пришли Варенька с Сашей.

Вира так испугалась, что не успела зажечь света.

Варенька поздоровалась с Йожефом, насмешливо улыбнулась и стала расспрашивать Виру о том, как чувствует себя Федор Павлович. Вира отвечала торопливо и попыталась прекратить этот разговор, но Варенька упорно желала говорить только о Берегове.

Затем Варенька направилась в кабинет взять какую-то книгу Федора Павловича, и Вира пошла за ней.

Сашенька в синей рубашке и в коричневых штанишках на лямочках, с розовыми, как яблоки, щеками, был очень мил. Йожеф с удовольствием начал с ним разговаривать. Он принял Вареньку за старшую сестру Виры и спросил мальчика:

— Ты часто ходишь к тете Вире?

— Нет, не часто. Редко. — Потом плутовато улыбнулся и сказал: — А тетя Вира моя бабушка. — И, помолчав, добавил: — Смешно, правда? Такая молодая — и бабушка.

Видимо, фразу эту он слышал от взрослых.

— Почему же бабушка? — засмеялся Йожеф. — Она сестра твоей мамы, значит, твоя тетя.

— Нет, — покачал головой Сашенька, — она жена моего дедушки. Она бабушка. — И Сашенька весело рассмеялся. — Все смеются, как узнают про это.

Йожеф побледнел. В словах мальчика он почувствовал правду. Вдруг многое непонятное стало ему ясным: он понял и насмешливую улыбку Вареньки, и сердитые взгляды Тони, и все поведение Виры.

Сашенька о чем-то спрашивал Йожефа, но тот уже не слышал его. Он с ужасом думал о Вириной лжи, в нем поднималось чувство возмущения, отчаяния, ненависти к ней.

Он не мог оставаться здесь, видеть ее. Он встал и решительно направился к выходу.

В дверях его остановила Вира.

— Прощайте! — сказал Йожеф. — Прощайте, бабушка Вира… — и захлопнул за собой дверь.

Не понимая, что произошло, Вира стояла не двигаясь и смотрела на дверь. «Неужели Варенька рассказала?» — подумала она, но сейчас же вспомнила, что Варенька ни на минуту не оставалась с Йожефом. В этот момент подбежал Сашенька.

— Бабушка Вира! — с веселым смехом закричал он.

Вира мгновенно поняла, кто виновник ее несчастья. Она резко отстранила мальчика и пошла в комнату.

Варенька все слышала.

— Выдал? — спросила она, останавливаясь возле Виры. — Устами младенца глаголет истина. Так, кажется, говорят.

Вира с ненавистью посмотрела на Вареньку. Она думала увидеть в ее глазах ту же насмешку, с какой она глядела на Йожефа. Но ни зла, ни насмешки в лице Вареньки не было.

13

Снова целыми днями Вира бродила около сельскохозяйственной академии, пытаясь встретить Йожефа.

И она его встретила.

Он хотел пройти мимо, но Вира загородила ему дорогу и, умоляюще соединив на груди руки, сказала:

— Ёжик, сначала выслушай меня, потом осуждай. Ведь если бы я не любила тебя, я бы не стала добиваться этой встречи…

Он не хотел ее слушать, но не слушать не мог. Она взяла его под руку и решительно повела в переулок, где было не так людно.

Долго и молча они шли мимо высокого забора, огораживающего строительную площадку, мимо распахнутых широких ворот. Оттуда доносились шум, скрип, стук.

— Да, профессор Берегов мой муж, — размазывая слезы по лицу пальцами в белых капроновых перчатках, говорила Вира. — Замуж я вышла не по любви…

— Мне совершенно ясно, что при такой разнице лет замуж выходят только по расчету, — жестко ответил Йожеф. — Но мне-то что до этого?

— Йожеф! Все это прошлое, — заговорила Вира. — Теперь я люблю тебя и рву со своим прошлым. Я стала совсем другой. Поверь мне. Ни школа, ни родители не могли перевоспитать меня, любовь переделала… Я совсем, совсем теперь другая… — Вира закрыла лицо руками и горько заплакала.

В воротах стояли девушки в запыленных комбинезонах.

Йожеф пытался загородить плачущую Виру от посторонних взглядов. Он хотел верить ей, в душе его начала просыпаться надежда.

— И ты уйдешь от него сейчас же? — взволнованно спросил Йожеф.

Вире казалось, что иначе не могло быть, и она убежденно ответила:

— Сейчас же, сегодня же уйду к родителям.

Вира возвратилась домой веселая, счастливая. Напевая, она принялась укладывать в чемоданы свои платья. Подумав, она положила на дно чемодана сберегательную книжку. Она не могла взять с собой трельяжи, горки с дорогим фарфором, диваны и ширмы из красного дерева. Ей стало жаль всего этого. Она заплакала.

Продолжая сидеть возле раскрытых чемоданов, она задумалась о своем будущем. Вместо этой роскошной комнаты ее ожидает деревенская изба. Она будет ведром доставать из колодца воду, топить печи и выгребать из них золу… Там, на этой страшной целине, нельзя будет даже надеть модные туфли и нарядное платье. Что же она будет там делать? На что будет тратить свое время? Может быть, пока не уходить из дома Берегова, а уговорить Йожефа остаться в Москве? Он ведь сам говорил, что ему предлагали поступить в аспирантуру.

Настроение Виры сразу же улучшилось. Напевая, она стала вытаскивать из чемоданов платья и убирать их в шкаф…

На другой день Йожеф и Вира встретились в парке. Они сели на скамейку под старой ветвистой липой.

— Почему же ты не ушла из дома Берегова? Почему ты не сдержала своего слова? — с горькой усмешкой спросил Йожеф.

— Меня уговорила Варенька… Федору Павловичу опять плохо, малейшее волнение его может убить, — соврала Вира, глядя правдивыми глазами в лицо Йожефа.

— Но когда-то все равно придется доставить ему это волнение. Я получил, Вира, назначение в Хакасию, в новый целинный совхоз. Нужно выезжать буквально на днях…

— Милый Ёжик! — воскликнула Вира и, пользуясь тем, что вокруг никого не было, порывисто обняла его. — Мы можем жить у моих родителей. Ты поступишь в аспирантуру. Мы останемся в Москве… Все будет так хорошо!

— Тебя пугает целина? — заглядывая Вире в глаза, спросил Йожеф.

— Очень, Ёжик, — призналась Вира. — Я, наверно, не смогу там жить и умру от тоски.

— Даже со мной?

— Даже с тобой. Ёжик, родной, пойми: я не могу без этого шума большого города. Ты же знаешь меня.

— Ты станешь там работать, Вира. Ты неверно представляешь себе целину. Там те же люди, та же жизнь. Будешь работать в клубе, организуешь самодеятельный театр. Разве это не увлекательно?

Предложение Ёжика показалось Вире заманчивым.

Это чувство отразилось на ее лице, и он снова подумал о том, что она станет другой, как только покинет Москву.

Они весь вечер провели в парке — взявшись за руки, бродили по аллеям, катались на «чертовом колесе» и с высоты любовались столицей. Потом подкрепились у киоска бутербродами и горячим кофе из бумажных стаканов.

В этот теплый, ясный вечер им так хорошо было вместе!

Они любили друг друга. Казалось, не было на свете силы, которая могла бы помешать этому чувству. Они решили через три дня уехать в Хакасию. Утром в кассе предварительных заказов Йожеф заказал два билета до неизвестной им, далекой станции Абакан.

Счастливый, с горящими глазами, Йожеф простился с Вирой около дома ее родителей и, не стыдясь, поцеловал ее при народе…

— Дорогие родители! Я уезжаю на целину! — торжественно сказала Вира, входя в комнату и обнимая отца и мать.

Она предполагала, что эти слова произведут эффект, но изумление и растерянность, отразившиеся на лицах Вершининых, превзошли все ожидания. Сообщение дочери было подобно грому среди ясного дня.

Родители не знали, верить этому или не верить. Вире пришлось подробно рассказать про Йожефа, про его назначение в Хакасию, наконец, про их мечту о самодеятельном театре.

Наталья Степановна заплакала. Какова бы ни была дочь, но она была тут, под боком. Жизнь там, в Хакасии, совсем иная, трудная жизнь. И Вира так не подходит к этой жизни…

Ивана Сергеевича эта новость поразила. Хотя он принял ее с недоверием, в сердце его все же шевельнулась надежда, что дочь его не так уж плоха. Может быть, большая любовь выведет ее на верный путь?

Все эти дни Вира находилась в состоянии крайнего нервного напряжения. Она уложила свои бесчисленные наряды в четыре больших чемодана. Но мать уговорила ее оставить самые дорогие туалеты дома.

— Там все это не понадобится, — говорила она.

Оплакивая каждое платье, Вира наполовину уменьшила багаж. Она собиралась к отъезду, скрывая свои приготовления от Федора Павловича, рассчитывая через Вареньку передать ему письмо и ключи от квартиры.

Наступила последняя ночь перед отъездом. Вира не сомкнула глаз. Она металась по квартире: то и дело подходила к окну и глядела на безлюдную улицу. За домами она видела зубчатую стену и горящие рубиновые звезды Кремля.

«Смотри, смотри, больше ты этого не увидишь», — мысленно говорила она себе.

Вот на улице появились дворники в белых передниках. Вот пробежал первый автобус, за ним другой. Улица оживилась, зашумела. Вспомнилась тишина улиц Веселой Горки…

— Снова ссылка, и теперь уже добровольная! — вслух сказала Вира.

Она легла на диван. Глаза ее напряженно скользили по розовым обоям с широкими золотыми полосами, по пестрому ковру на стене, по нарядной хрустальной люстре.

Утром она села за письменный стол и, обливаясь слезами, стала писать письмо.

В столовой ее терпеливо ожидал шофер. Вира встала, перечитала письмо, потом, не садясь, склонилась над столом, добавила:

«Прости. Может быть, я испортила тебе жизнь. Но я не могу быть с тобой. У меня другая дорога».

Вира запечатала письмо, вышла в столовую и, подавая конверт шоферу, сказала:

— Срочно отвезешь в студенческое общежитие. Адрес надписан.

Дима посмотрел на конверт.

— Йожефу? Какое странное имя! — удивился он.