Много на земле дорог

1

Надя Молчанова одна из всего выпуска строительного техникума получила назначение в Москву, на завод железобетонных конструкций.

Вначале она испугалась. Уехать из Сибири казалось ей изменой родному краю. С каждым годом в Сибирь приезжало все больше новоселов, в их числе много строителей. Народ едет в Сибирь со всей страны, очень часто — из Москвы, а она, наоборот, — в Москву. Даже странно как-то!

Взволнованная и в то же время втайне обрадованная, Надя решила поговорить с директором техникума.

— Вероятно, произошла ошибка, — сказала она. — Кому я нужна в Москве? Как я там буду жить? Да и жалко мне уезжать из Сибири.

Выслушав ее сбивчивую речь, директор возразил.

— Ошибки никакой нет, Молчанова. Вполне возможно, что ты в Москве не очень нужна, но Москва тебе нужна. Ты едешь на завод железобетонных конструкций. Это современнейшее предприятие. Новинка строительной индустрии. Поработаешь года два-три и вернешься в Сибирь. К тому времени и у нас дело шагнет вперед. Вот ты со своим столичным опытом и пригодишься. Смотри только замуж за какого-нибудь бойкого москвича не выскочи. Понятно тебе?

Слова директора были убедительны, и Надя вышла из кабинета, как бы сбросив с себя груз сомнений. А через месяц у нее началась московская жизнь.

Она полюбила Москву быстро и страстно, полюбила за широту размаха, за стремительный ритм жизни. В свободные от работы дни она без устали бродила по Красной площади, спускалась на Москворецкий мост, часами любовалась величественным ансамблем Кремля. Иногда, гуляя по узкой извилистой улице Разина, она подходила к старинному дому боярина, с петухом над крышей, с круглыми колоннами на крыльце, с узенькими продолговатыми окошками светелок, и вспоминала исторические романы, прочитанные ею.

Но особенно поражала ее Москва своими великолепными образцами строительного искусства и техники. Новые улицы и кварталы на Ленинских горах, Лужники, станции метро, похожие на сказочные дворцы, павильоны на Выставке достижений народного хозяйства — все это удивляло ее, восторгало. Все это было сделано строителями, людьми ее профессии, такими же людьми, как и она. Как могуч человек-строитель, как много он может сделать для украшения жизни!

Завод железобетонных конструкций она считала чудом из чудес. Даже проработав на нем целый год, она не переставала удивляться машинам, которые заменили сотни человеческих рук и делали за них самую тяжелую, самую грязную и изнурительную работу.

Когда впервые на мощные грузовики, оборудованные широкими металлическими площадками, погрузили продукцию завода — готовые трехкомнатные квартиры, которые оставалось лишь смонтировать на фундаменте дома, — у Нади навернулись слезы на глаза от гордости за свой завод, за его людей, за их труд.

— Счастливо людям жить в этих квартирах! — крикнул кто-то вдогонку грузовикам, увозившим с завода этот удивительный, никогда ранее не существовавший груз.

Это был памятный день в истории молодого завода. У ворот собрались рабочие и инженеры из всех цехов и смен. Пришли представители райкома, приехал председатель Моссовета.

Было это вскоре же после того, как Надя появилась на заводе. Сколько бы лет ни прожила она на белом свете, никогда не забудутся впечатления этого дня.

Ее назначили мастером цеха полигон. Она знала, что это очень трудный цех. Работа в нем летом и зимой шла под открытым небом, и, в отличие от других цехов завода, здесь в большом ходу был ручной труд. На полигоне скопилось немало людей, не имеющих специальностей, из числа тех «летунов» и «гастролеров», которые кочуют с одной стройки на другую в поискал хорошего заработка и невесть еще каких благ для себя.

Перед выходом на работу Надю вызвал к себе директор завода, седоволосый, высокий, безупречно одетый человек. Вместе с ним в кабинете находился худощавый старик в спецовке, с маленькой лысой головой и плоским морщинистым лицом. Старик-то и был начальником цеха, в котором предстояло работать Наде.

— Ну вот, Савва Капитонович, даем тебе мастера цеха. Сибирячка. Учти — сибиряки народ крепкий, волевой, трудностей не боятся. Правильно я говорю, товарищ Молчанова? — взглянув на Надю, улыбнулся директор.

Надя промолчала. Савва Капитонович посмотрел на нее, как бы оценивая, на что она способна.

— Я, конечно, ничего против товарища не имею, не знаю ее, но народ-то у нас трудный. Молодой девушке с ним не совладать.

— Что же ты, Савва Капитонович, отказываешься от нее? — спросил директор.

— Не то что отказываюсь, — замялся начальник цеха, — а совет даю: направьте товарища на другой участок. Полигон — не женское дело.

— Ну, ты свои старые замашки брось! — резко бросил директор. — Полигон — не женское дело! А ты знаешь, что Молчанова училась отлично и характеристика от комсомола у нее прекрасная?

— Ну, коли так, пусть выходит сегодня же во вторую смену, — уступил старик, почувствовав, что директор в своем решении непоколебим.

— Не бойтесь, Молчанова, — обратился директор к Наде. — Вообразите, что вы учительница и вам надлежит сегодня принять трудновоспитуемый класс. С первых же шагов изучайте людей, будьте вдумчивой и твердой. И знайте: вы не одна. На заводе большой и умный коллектив рабочих и специалистов. В добрых начинаниях вас всегда поддержат.

…Надя шла по заводскому двору с чертежами под мышкой, с небольшим чемоданчиком, в котором лежали спецодежда и бутерброды. Она была очень взволнована и разговором с директором, и недоброжелательным отношением к себе начальника цеха, и, главное, предстоящей встречей с рабочими полигона. Щеки ее пылали, но, как обычно в минуты большого волнения, мысли оставались ясными и вся она была полна нетерпением поскорее взяться за работу. Впервые она осматривала завод не спеша, с обстоятельностью человека, которому предстоит провести здесь годы. Ей нравилось, что большие корпуса завода были окружены деревьями. Как хорошо тут летом! Завод-сад! Она плохо разбиралась в породах здешних деревьев, но ей помогали таблички, висевшие на деревцах. Тут были и яблони, и груши, и сирень, и липа, и дуб. «Как жаль, что нет здесь нашего сибирского багульника!» И она представила себе высокий кустарник, ранней весной покрытый сиреневыми цветами.

С одной стороны к заводу-саду примыкали кварталы новых улиц, а с другой — пустырь, по которому тянулись железнодорожные пути. По этим путям поезда привозили необходимое сырье: гравий, песок, щебень.

Надя обошла весь завод, заглянула в каждый цех. Ее поразили широкие конвейеры, формовочные машины и машины для сварки целых конструкций.

Она с удивлением разглядывала сложные транспортеры, бункеры, бетономешалки. О некоторых машинах она знала из учебников, но попадались и такие агрегаты, которых она не видела даже на картинках.

В каждом цехе рабочие смотрели на Надю с любопытством, некоторые приветливо здоровались, угадывая по каким-то признакам, что она «свой брат» — строитель.

Надя знала уже, что, кроме полигона, почти все рабочие остальных цехов имеют среднее образование и обучаются на заочных факультетах вузов. «Вот какой теперь рабочий класс!» — думала она. Ей и самой хотелось скорее оформить поступление в заочный институт.

А вот и полигон. Надя остановилась, не доходя шагов пятидесяти до места работы. По краям полигона стояли высокие четырехугольные опорные столбы из железобетона, по которым взад-вперед двигался кран. Он грузил на машины подстропильные фермы, ловко подхватывая увесистые бетонные плиты, в боковые петли которых был пропущен крепкий стальной трос.

На всей обширной площадке полигона она заметила только трех рабочих: крановщика и двух молодых пареньков — прицепщиков. «Почему в цехе так мало рабочих?» — подумала Надя и направилась знакомой дорогой в клуб. Здесь, в просторном вестибюле, она села в уголке и развернула чертеж балок. Вечерняя смена полигона будет работать над изготовлением балок, и ей хотелось подготовиться — безошибочно знать чертеж. Время приближалось к пяти. Надя свернула чертеж и с толпой девушек вошла в тесную и темную раздевалку. Вдоль стен здесь тянулись нумерованные кабины.

— Скажите, пожалуйста, какую кабину можно мне занять? — спросила Надя хорошенькую полную девушку, которая торопливо надевала на себя комбинезон.

— А вы новенькая? Где будете работать? — с любопытством спросила девушка.

— Я назначена мастером цеха полигон, — сказала Надя.

Другая девушка, высокая, мускулистая, с васильковыми глазами, посмотрела на нее с сожалением:

— Несчастная! Як же ты туда угодила? Там же тильки парубки, да и те хулиганы!

— Сегодня с получки все пьяные! — добавила стоявшая рядом худенькая девушка со шрамом во всю щеку. Указывая на крайнюю кабину, она сказала: — Вот эта свободная. Занимайте!

Девушки и расстроили и удивили Надю.

«Неужели на красавце заводе творится такое?» — подумала Надя, вспоминая, какую борьбу с этим злом вели на сибирской стройке, где она проходила практику.

— Так надо же, девчата, бороться с пьянством, по-военному брать в штыки, — сказала Надя.

— Брали уж! Да тильки штыкы пообламывались, дюже враг хитрющий, як змий подколодный, — сказала девушка-украинка, а остальные только улыбнулись. И взгляды их словно говорили: «А ты, милая, не храбрись. Не по силам тебе эта ноша!»

В неуютном деревянном домике, где размещалась конторка полигона, никого не было. На запыленном, полуразбитом столе Надя увидела записку:

«Тов. Молчанова! Я уехал по срочным делам. Приступайте к работе без меня. Савва Капитонович».

Надя осмотрела грязную, неуютную конторку, подумала про начальника цеха: «Жизнь доживает, а к чистоте себя не приучил. И как это терпят другие?»

Из соседней комнаты, где собирались рабочие, доносилось шарканье ног, громкий разговор, смех.

Надя развернула чертеж и еще раз принялась его разбирать. Ровно в пять она поднялась из-за стола, поправила платок на голове, одернула стеганку и вошла в соседнюю комнату. Из двадцати рабочих, которые значились по штатному расписанию вечерней смены, к началу работы собралось не более половины. И вели себя они странно — кто сидел на скамейке, кто на полу около полукруглой печки, и все с пьяным азартом о чем-то спорили.

— Здравствуйте, товарищи! Я новый мастер вашего цеха, — смущенно сказала Надя, присматриваясь к рабочим и про себя отмечая, что все они совсем еще молодые.

— Будто бы еще не доросла до мастера-то! — сказал кто-то из сидящих на полу и от удивления приподнялся, чтобы рассмотреть Надю поближе.

— Смотри-ка — девчонка, а туда же — командовать! — послышался пьяный голос.

Надя взглянула на говорившего и поняла, что он не старше ее.

— Меня зовут Надежда Васильевна, — с отчаянной решимостью сказала Надя и, помолчав, добавила: — Это на работе, а после работы — как хотите.

— Ишь ты! — загоготал все тот же молодой парень.

Но его никто не поддержал, и он умолк.

— Пять часов, прошу приступать к работе, — сказала Надя.

Она круто повернулась и пошла на полигон.

За ней, бросая непогашенные папиросы на пол, неохотно двинулись двое парней, потом поднялись и остальные.

Надя остановилась, дождалась смуглого черноволосого парня, шедшего впереди других, и доверчиво, будто знала его много лет, сказала:

— И надо же было так случиться: первый день моей работы — и эта пьянка. Я же многого тут не знаю.

Откровенные слова Нади, видимо, тронули парня.

— Не горюй, мастер! Будет порядок! — воскликнул он и, повернувшись к отставшим, добавил: — Эй вы, работнички! Нельзя ли повеселее!

Когда все подошли к стенду, Надя протянула руку и преградила дорогу пьяному парню.

— Вы пойдете домой. Пьяного допустить на работу не могу. — Она сказала это громко и твердо.

— А ты что же, прогул мне запишешь? Ишь какая начальница!.. — Парень покачнулся и хотел силой убрать Надину руку.

— Работать будут только трезвые! И разговаривать буду только с трезвыми! — Надя так посмотрела на парня, что тот попятился.

Все притихли.

Черноволосый ткнул пьяного в бок и сказал:

— Вертай назад. Все равно не уступит.

Пошатываясь, пьяный поплелся к конторке.

— Я Савве Капитонычу пожалуюсь. Я найду на тебя управу…

— А характер у тебя, девушка, железный, — улыбнулся черноволосый парень.

…Ночью в общежитии, где она тоже была новенькой и никого еще не знала, Надя тихонько поплакала в подушку. Но спала она крепко и проснулась бодрая, энергичная, готовая снова идти на полигон.

Савва Капитонович встретил ее сердито:

— Ты вот что, Милая, рабочей силой не разбрасывайся, иначе мы с тобой не то что план, а половины не выполним. Нечего с рабочим человеком так поступать. Они ведь вчера почти все были выпивши.

— Я не допустила к работе самого пьяного. Пусть знает, что в таком виде в цех являться нельзя.

— Знаешь что, милая, ты в чужой монастырь со своими уставами не суйся! — Савва Капитонович рассердился уже всерьез. — Ты строитель без году неделя, а я еще при царе купцу Второву особняки строил. Строители, они всегда такие!

— Раз так — пойдемте к директору, пусть рассудит.

Директор выслушал их стоя и поддержал Надю.

— Новый мастер верно рассудила: пьяным доверять работу нельзя. Воспитывать рабочих надо, а не заигрывать с ними.

Савва Капитонович пробурчал что-то насчет того, что «вам виднее», но директор его остановил:

— Ты на других, Капитоныч, не кивай. Ты за полигон в ответе. И молодому мастеру помогай — это наша смена. А тебе, Молчанова, такой совет: помогай начальнику цеха. Он человек опытный. Если все дома, которые он построил, собрать в одно место, город будет.

…В этот день Надя вошла в деревянный дом на полигоне увереннее. Дул холодный ветер. Колючий дождь перемежался со снегом.

Все рабочие были уже в сборе. В комнате стоял шум. Табачный дым серой пеленой висел в воздухе. Рабочие с любопытством поглядывали на нового мастера. Некоторые переглядывались и усмехались. Надя поняла, что они припомнили ее вчерашнюю схватку с пьяным парнем. Тот тоже был здесь, но держался скромно и на нее не смотрел.

Надя разделила рабочих на две бригады: одну отправила на балки, другую — на столбы, слесарей послала на краны.

Она подошла к стендам и стала вместе с другими собирать арматуру. Металлическая сетка вначале слушалась плохо, и сосед, широколицый парень с пушистой бородкой и баками, поглядывал на нее с усмешкой.

Вдруг она заметила, что на втором стенде рабочие неправильно положили каркас.

— Подождите, товарищи, нужно переделать! — крикнула она и стала рукавом стеганки вытирать вспотевший лоб.

— Не мудри, мастер! — С угрозой в голосе ответил ей молодой черноглазый рабочий с чубом, нависающим на глаза. — Не знаешь, а туда же… — И он грязно выругался.

Надя подошла к стенду и потребовала от черноволосого немедленно исправить каркас. Частая сетка должна быть на середине, а не по краям. Он ведь знает это не хуже ее. Она не отошла от этого стенда, пока парни не сделали сетку как следует.

— А за ругань на полигоне, Тимофей, буду взыскивать, как за хулиганство, — сказала она.

Чубастый свистнул с наглым озорством:

— Вишь какая царевна нашлась: пить нельзя, ругаться не положено… Может быть, и курить запретишь? — И, пошарив в кармане, он вытащил коробку папирос и спички. — Эй, ребята, перекур!

Надя посмотрела на него с укоризной:

— Я не царевна, а мастер. У меня здесь не только обязанности, но и права. Это во-первых. А во-вторых, я девушка. Неужели тебе не стыдно разговаривать со мной так?

Вскоре слухи о Надиной настойчивости разнеслись по всему заводу. Приходили любопытные из других цехов, спрашивали: «Где у вас тут Надя Молчанова?»

А как-то раз сюда, на полигон, с разгрузочных бункеров явился паренек в черном комбинезоне и танкистском кожаном шлеме. На его загорелом лице с обветренными и по-детски пухлыми губами светились какие-то особенно пристальные голубые глаза. Улыбаясь Наде, он дружелюбно сказал:

— Пришел приветствовать укротительницу тигров от лица молодежи других цехов.

И протянул Наде розовый цветок бессмертника.

Надя рассмеялась, поблагодарила за цветок, заткнула его в петличку стеганки.

— Кроме шуток, Надя Молчанова, ты молодец, — серьезно сказал голубоглазый, — наставляй на ум-разум молодежь. Мы тебя поддержим!

И он ушел. Надо бы спросить, кто он, из какого цеха, как зовут, но девушка постеснялась расспрашивать, а сам он ничего о себе не сообщил.

В тот день произошел один неприятный случай.

В конце работы парни уселись на сложенных в стороне плитах, а Надя в это время обрезала электросваркой стержни. Прикрывая лицо щитком от нестерпимого, искрящегося света, она переносила держатель от одного стержня к другому и струей огня отрезала их. На мгновение она оторвалась от своего дела, крикнула ребятам:

— Надо бы площадку прибрать, товарищи, а потом уже курить!

И вдруг в ответ на ее слова чубатый Тимофей разразился бранью, да такой отборной, что стало страшно. Каждое бранное слово он произносил смачно и увесисто, словно подносил оплеухи.

Надя отключила электросварочный аппарат и торопливо ушла с полигона. Тимофей бросил ей вдогонку еще одно крепкое слово.

— А ну-ка, замолкни, Тимофей. Беру мастера под свою защиту, — раздался неожиданно голос Ивана Синицына, здоровенного парня, прозванного за свою недюжинную силу и большой рост Ильей Муромцем.

Иван погрозил Тимофею крупным, как кувалда, кулаком.

— Она и без тебя защиту найдет! — засмеялся Тимофей. — Вот подожди, сейчас с директором явится.

Надя действительно вскоре появилась на полигоне, но рядом с ней шел не директор, а милиционер. И на другой же день всему заводу стало известно, что бузотер и хулиган Тимофей Жезлов за грубое оскорбление мастера осужден на несколько суток. А Иван Синицын с тех пор стал всюду ходить за Надей. Вскоре все привыкли видеть их вместе — высоченного, широкоплечего парня и русоволосую девушку, которая была ему ниже плеча.

Как-то раз Надя села в заводской столовой за свободный столик. Иван принес поднос с двумя тарелками супа, хлебом и ложками. Надя придвинула к себе суп и принялась было за еду, как вдруг на край тарелки упал цветок бессмертника. Она вспыхнула, быстро оглянулась, и глаза ее встретились с приветливым взглядом паренька в черном комбинезоне.

— Кто это балуется? — недовольно проворчал Иван и хотел было бросить цветок на пол, но Надя взяла его и бережно приколола к пушистым волосам.

2

Директор завода стоял в неудобной позе. Приподняв плечо, он держал около уха телефонную трубку и одновременно набирал номер на другом телефоне. Он кивнул Наде, разрешая войти, и глазами показал на стул.

— Заходите, Виктор Федорович. Кстати, у меня Надя Молчанова, — сказал он в трубку.

Виктор Федорович был секретарем парткома, и Надя почему-то забеспокоилась: «Зачем я понадобилась ему?»

Потом директор поговорил по другому телефону, сказал что-то насчет сдачи готовой продукции, приветливо попрощался и вышел из-за письменного стола. Он остановился напротив Нади, деловитый и жизнерадостный, как всегда нарядно одетый, в светло-сером костюме, в белой рубашке, с белым галстуком.

— Ну как, Надежда Васильевна, идут дела? — с улыбкой спросил он.

С тех пор как он узнал, что Надя потребовала от полигонщиков называть ее в рабочие часы по имени и отчеству он иначе к ней не обращался.

— Да вы-то, Николай Павлович, зачем так? Я ведь это ребятам велела для дисциплины…

— Вот и я для дисциплины, — весело отозвался Николай Павлович, усаживаясь на стул рядом с девушкой. — На полигоне тишина и спокойствие?

— Пока тишина. Боюсь вот двадцатого числа… Получка.

Вошел секретарь парткома Виктор Федорович, пятидесятилетний невысокий, худощавый мужчина. Он был без пиджака, в мохнатом коричневом свитере, с закатанными по локоть рукавами. Вокруг ног полоскались широкие брюки. Он с удовольствием опустился в кресло и, попросив у Нади разрешения, закурил.

— А мы тут, Виктор Федорович, беседуем с Надей о воспитании полигонщиков, — сказал директор.

— Я об этом тоже много думаю, — сказал секретарь парткома и, помолчав, продолжал: — Для того чтобы воспитывать молодежь, нам нужна боевая комсомольская организация и в первую очередь хороший руководитель. Сегодня мы обсуждали этот вопрос на заседании и вот решили порекомендовать комсомольцам выбрать секретарем комитета товарища Молчанову.

Это было так неожиданно для Нади! Ей казалось, что нет на свете более нужного и благородного дела, чем воспитание молодежи. Она мечтала о комсомольской работе. Но справится ли?!

— Я постараюсь, конечно, — поспешно и чистосердечно сказала она.

— Вот и хорошо! — обрадованно откликнулся Виктор Федорович. — Когда человек старается, дело спорится.

— Совершенно верно! — подтвердил директор.

Через два дня на заводе состоялось комсомольское собрание. Надя Молчанова была избрана в комитет единогласно.

3

Знакомясь с комсомольцами, Надя наконец узнала, что голубоглазый парень, даривший ей бессмертники, механик транспортного цеха и зовут его Слава Алексеев.

Ему было двадцать три года. Он окончил семь классов школы и техникум и сейчас учился на втором курсе заочного отделения строительного института. На заводе Слава был инициатором создания бригады коммунистического труда.

Надя пригласила его в комитет комсомола, и он пришел сразу же после работы. В первый момент Надя его не узнала. Он был не в спецовке и не в танкистской шапке. Теперь на нем было светлое пальто, голубой шарф под цвет глаз, в руках он держал кепку и кожаные перчатки. Очень светлые золотистые волосы, тщательно зачесанные наверх, еще не высохли после душа.

Надя видела, что она очень нравится Славе. «Вот бы и влюбиться, парень что надо, — подумала она, но сердце не затрепетало, не замерло. — Может быть, и любви-то на свете нет, так, выдумывают только», — промелькнуло у нее в голове. И от этой мысли мир показался скучнее.

И вдруг неожиданно в памяти ожил образ Кости: волосы ежиком, внимательные коричневые глаза, милое, располагающее и всегда такое серьезное лицо. Вспомнилось, как сидели они за одной партой у окна и дружили сдержанной ребячьей дружбой… Потом они писали друг другу длинные письма, в которых спорили и философствовали. В Косте Наде нравилось все. Но она относилась к нему просто, по-товарищески, и даже не понимала того, что дружбу ее от первой любви отделяет только один шаг.

Слава снял пальто, пригладил волосы.

— Звала меня, укротительница тигров? Зачем? — весело спросил он.

Надя рассказала о намерениях нового комитета комсомола.

— Ого! — засмеялся Слава. — Значит, я на хорошем счету у комсомольского секретаря? Горжусь! — И видно было, что шутливым тоном он прикрывает искреннюю радость.

— Я вот присматриваюсь, Слава, к нашей молодежи. Хорошие ребята. Я даже не ожидала, что такие хорошие, почти все со средним образованием, вежливые, приветливые. А на полигоне парни точно из другого мира: ничто их не интересует, кроме выпивки и денег.

— Но говорят, твое слово для них теперь закон! Исправятся!

— Нет, Слава, не так это просто. — Надя покачала головой. Она откинулась на спинку стула, помолчала, как бы припоминая что-то, и снова заговорила, с еще большей горячностью: — Приглядись, Слава, к жизни… Кто портит ее? Стиляги, пьяницы, развратники, иждивенцы… Их не так мало, как кажется. И с ними нужно бороться каждую минуту. Это самые трудные враги. Ведь этих не уничтожишь, их нужно образумить, перевоспитать. А комсомол часто не обращает на это внимания, мирится и с хулиганами и с пьяницами. Разве не так?

— Не знаю, как на других заводах, а у нас комсомол смирненький. Членские взносы платим, а чтоб заявить о себе добрым делом — так этого еще надо подождать.

— Вот в том-то и беда! А мне бы так хотелось, чтобы наша комсомольская организация была настоящей, чтобы все парни с полигона поняли, в чем красота жизни…

— Один, по-моему, уже понял… — с усмешкой сказал Слава.

— Кто?

— Недогадливая! А тот, который все время возле тебя…

— А! Иван Синицын! Он действительно неплохой парень. Руки золотые!

— Значит, нравится? — с ударением на последнем слове спросил Слава.

Надя пожала плечами:

— Как товарищ — нравится. А что?

Слава внимательно посмотрел ей в глаза и точно так же, как она, пожал плечами.

— Послушай, Слава, что я придумала. Хорошо бы несколько дней, не разлучаясь, побыть полигонцам с рабочими других цехов, чтобы они почувствовали интересы других, поняли, как нужно проводить свободное время. Что, если провести экскурсию в Ленинград? Бесплатную. И чтобы обязательно поехало побольше рабочих с полигона.

— А деньги?

— Деньги на металлоломе заработаем. Устроим воскресник, очистим от лома заводскую территорию. Его у нас очень много. Как ты думаешь, а?

— В теории здорово, а как на практике?

Он все время внимательно разглядывал Надю. Внешность ее на первый взгляд казалась самой заурядной: невысокая, тоненькая, с немного удлиненной талией, узкими плечами и высокой шеей, со светлыми пышными волосами, просто заплетенными в косу и уложенными на затылке. «Но почему же хочется на нее все время смотреть? В ее лице есть что-то особенное». И он понял: лицо ее все время как бы загорается изнутри, яркий, изменчивый румянец на щеках, горячие огоньки в глазах, то меркнущие, то снова загорающиеся.

— А ты, Слава, поможешь мне? — спросила Надя.

В этот момент дверь приоткрылась и показалась крупная голова Ильи Муромца.

— Надежда Васильевна, зайти или подождать в коридоре?

— Ну, заходи, заходи, Иван!

Слава засмеялся, встал и начал торопливо одеваться.

— Я помогу тебе. Можешь на меня рассчитывать, — сказал он и захлопнул за собой дверь.

4

В воскресенье утром комсомольцы собирались во дворе завода. Стоял легкий морозец, хрустел под ногами выпавший ночью снежок. За кранами и колоннами полигона на бледно-голубом небе всходило неяркое зимнее солнце. Как сказочные гномы, стояли под шапками снега маленькие елочки, поблескивая зеркальными снежинками.

Через проходную будку Надя вбежала в заводской двор и увидела Славу. Он шел по двору и приветствовал ее, размахивая рукой в большой кожаной рукавице.

— Здравствуй, Слава! Смотри-ка, небо сегодня под цвет твоих глаз! — озорно крикнула Надя и, заметив около клуба собравшихся комсомольцев, побежала туда.

Слава пошел вслед за нею.

Не доходя до клуба, она встретила Илью Муромца. Он давно уже видел девушку и поджидал ее.

— Я хоть и не комсомол, а хочу поработать. Не прогонишь, Надежда Васильевна? — спросил он, заглядывая в лицо Наде сверху вниз.

— Очень хорошо, Иван, что пришел! Кстати, тебе бы и в комсомол пора. — И она одарила парня улыбкой.

Возле клуба их догнал Слава. Надя заметила, что Иван покосился на Славу, и в его спокойном взгляде было что-то тяжелое и нелюдимое.

Около клуба уже шумела молодежь. Три девушки в обнимку пели частушки и лихо отплясывали, выбивая каблуками дробь на расчищенной от снега асфальтовой дорожке. Молодой паренек, отделившись от толпы, метко запускал снежками в девушек. Они взвизгивали, смеялись, но со своих мест не уходили. Над заводским двором то и дело разносился смех. Всем было весело и от хорошей компании, и оттого, что на улице ясно и солнечно, а главное — от избытка молодых, нерастраченных сил.

Для работы разделились на четыре бригады. Каждая получила свое место на территории двора.

Надя, Слава, Иван, работница дозировочного управления Воробьева и еще несколько ребят пошли к разгрузочным бункерам.

Слава шел впереди, двигая верткую одноколесную тачку. Еще вчера за линией заводской железной дороги он присмотрел груду лома.

— Скажи-ка, Надя, а когда мы поедем на экскурсию в Ленинград, завод остановится? Да? Ведь у нас почти все комсомольцы, — без умолку острила белозубая хорошенькая Воробьева.

— Глупые вопросы задаешь, Воробьева, — вдруг напустился на нее Илья Муромец. — И чего ты так вырядилась? — Иван покосился на цигейковую шубку Воробьевой и пожал плечами. — На полигон бы тебя. А то сидишь у своих пультов да кнопки нажимаешь. Тоже мне работа!

— А чем не работа? Не всем тяжести ворочать! — возмутилась Воробьева.

— А как тебя зовут-то? — не обижаясь на Воробьеву, спросил Иван.

— Клеопатра.

Иван фыркнул, сказал как отрезал:

— Ну вот и имя-то несуразное. Будем Клёпкой звать.

— Что?! — взвизгнула Воробьева, презрительно на него взглянув. — Нахальная ваша внешность, молодой человек!

— Но-но, не выражайся, — добродушно ответил Иван. — А то Надежда Васильевна меры примет, да такие, что не поздоровится.

Все рассмеялись.

— А что, разве неправду говорю? — не унимался Иван. — Кнопки нажимает и думает, что работу делает. А тут под открытым небом, вручную, за ту же зарплату…

— Ну чего ты, Иван, на нее ополчился? Она автоматикой овладела, — засмеялась Надя и шутливо пригрозила: — Смотри, будешь нападать на девушку — не полюбит.

— Уж как-нибудь без нее проживу.

Подошли к захламленной невысокой горке. Из-под снега и мусора торчали ржавые рельсы, трубы, болты, старые, исковерканные газовые плиты и даже облупившаяся ванна.

— Ого, да тут целое сокровище! Молодец, Слава, что разыскал! — воскликнула Надя.

Воробьева, Слава и двое ребят кинулись сразу к горке, но взять металлический лом оказалось совсем не просто — он спрессовался намертво.

— Подождите-ка, младенцы, я ломом разок-другой, — сказал Иван и начал с такой яростью расковыривать кучу, что тяжелые металлические куски полетели во все стороны.

— Ну силен! — восторженно сказала Клеопатра.

— А вот Надежде Васильевне все равно не по нраву, — грустно усмехнулся Иван.

— А по-твоему, Ваня, что самое главное в человеке? — спросила Надя.

— У мужчин — сила, — не задумываясь, ответил Иван и, как бы в подтверждение своих слов, стал один поднимать чугунную ванну.

— А по-твоему, Слава?

— По-моему, Надя, разум. Разум способен заменить силу, а вот сила никогда не заменит разума.

— Девушки больше ценят хорошие мускулы, чем умную голову, — сказал Иван.

— Ну, не все, Ваня. Я, например, согласна со Славой.

— Ты, Надежда Васильевна, особенная. Ты себя не равняй с другими.

Слава наклонил голову, сделал вид, что занят делом.

Когда «сокровище» все, до последнего болта, было перевезено к сараю, бригада направилась в район ремонтно-механического цеха, там тоже находились изрядные залежи металлолома. Дорогой Клеопатра заигрывала со Славой, стараясь то взять его под руку, то заглянуть ему в глаза. Славе это надоело, и он сказал:

— Ты, Клеопатра, глазами в меня не стреляй. Я ведь железобетонный, не прошибешь.

Надя весело засмеялась, испытывая почему-то удовлетворение.

— Ура! Целый склад металлолома! — закричала Клеопатра, скрывая свой конфуз.

В самом деле, в тупичке между корпусами цехов был свален самый разнообразный лом.

Слава, Иван, Клеопатра и остальные ребята остались в тупичке, а Надя пошла посмотреть, как работают другие бригады.

На месте общего сбора, у сарая, уже лежали большие кучи металла, но работа была еще в полном разгаре. В разных углах заводского двора звучал смех, слышались песни, звонкоголосый говор.

В первой же бригаде Надю встретили шутками и возгласами, даже спели какой-то веселый экспромт.

Вторая бригада хозяйничала сейчас в полуразвалившемся корпусе старого цеха. В цехе, вероятно, уже давно не работали, но он все еще охранялся. Статная, высокая девушка с длинной русой косой уговаривала молодого вахтера пропустить комсомольцев в цех. Она лукаво поглядывала на него васильковыми глазами и, путая русскую речь с украинской, напевно говорила:

— Мы тильки побачим да сор соберем.

У вахтера сердце было не каменное, он поломался больше для виду и открыл закопченную, осевшую дверь цеха.

Надя направилась в третью бригаду, в самый дальний угол заводской территории.

Вдруг она услышала истошный крик в той стороне, где остались Слава с Иваном. Обернулась и увидела Клеопатру. Та бежала, что-то крича и размахивая руками. Надя бросилась ей навстречу.

— Подрались! Ой, как подрались! — хватаясь за голову, выкрикивала Клеопатра. — Славка первый полез. Да где ему против Ивана. Тот его схватил да как грохнет о землю. Он и в себя-то не сразу пришел. Ой, Надечка, как страшно!

Обгоняя запыхавшуюся Клеопатру, Надя первой прибежала в тупик. На снегу, раскинув руки, лежал Слава. Прислонившись к забору, стоял мрачный, неестественно сжавшийся Иван.

Надя опустилась на колени, осторожно взяла Славу за руку.

— Уйди! — сказал он, отнимая руку.

— Поднимись! Сейчас же поднимись! — негромко, но настойчиво сказала она.

Слава послушался. Он встал, покачнулся. Клеопатра подбежала к нему и поддержала. Они с Надей взяли Славу под руки и повели в клуб. Там его положили на диван, и Надя стала звонить в «скорую помощь».

В клуб заглянули девушки.

— Ой, что с ним? — испуганно спросила одна, увидев растянувшегося на диване Славу.

— Упал, — соврала Надя.

Клеопатра взглянула на Славу, потом на Надю и серьезно сказала:

— Поскользнулся, девочки.

Надя отправила Клеопатру на улицу ждать «скорую помощь», а сама подошла к Славе.

— Ну вот, а ты говорил, что главное в человеке разум…

Он закрыл глаза, помолчал и вдруг сказал то, чего боялась услышать Надя:

— Ты же знаешь, что драка произошла из-за тебя.

Приехала «скорая помощь». Врач осмотрел Славу, ощупал руки, ноги, грудь. Ничего страшного не обнаружил. Велел полежать несколько дней в постели, пока не заживут ушибы.

Но, как ни скрывали Надя и Клеопатра случившееся на воскреснике, слух об этом происшествии дошел до директора завода. Он попросил Надю зайти к нему в кабинет и тотчас начал:

— Ну, как воскресник? Закончился дракой и вызовом «скорой помощи»?

Она не ожидала, что директор заговорит об этом, но ответила спокойно:

— Был такой неприятный случай, Николай Павлович, но… все кончилось благополучно…

— Благополучно?! Без смертельного исхода? Все же прошу учесть, товарищ секретарь, на будущее: директор — не последнее лицо на заводе. Я должен знать решительно все, что здесь происходит. Вы узнавали, в каком состоянии Алексеев?

— Он чувствовал себя хорошо…

— Сейчас же пошлите кого-нибудь к нему и узнайте, не требуется ли какая-нибудь помощь. А из-за чего произошла драка, вы интересовались?

— Не знаю. Драчуны молчат, — сказала Надя и сильно покраснела.

— Трезвые были?

— Конечно! Разве Алексеев был когда-нибудь пьяным? Синицын тоже пришел трезвый и работал за пятерых.

— По-видимому, из-за девушки схлестнулись ребята, — сказал директор, не заметив, как Надя снова мучительно покраснела. — Итак, узнайте, как чувствует себя Алексеев, и позвоните мне. — Директор хлопнул по столу своей широкой ладонью.

Надя с трудом разыскала Савву Капитоновича в арматурном цехе. Все его дела почему-то всегда сосредоточивались не на полигоне, а в других цехах. Он стоял в замысловатой аллее сеток и каркасов, около сварочной машины, на которой сварка шла одновременно в двадцати четырех точках. Вспыхивали ослепительные голубоватые огни, с шипением разлетались золотистые искры.

Савва Капитонович сделал гримасу, точно у него заболел зуб.

— Опять уходишь? Ох, уж этот комсомол! — ворчливо сказал он. — Ну иди, иди, коли директор велел, ищи посыльного!

На снегу, раскинув руки, лежал Слава.

5

Надя так увлечена была заводом, что все остальное словно мало ее касалось. Она редко писала домой матери, отцу, младшей сестре, которые по-прежнему жили в Веселой Горке. Когда приходили от них письма, Надя упрекала себя в эгоизме и бессердечии, сразу же писала ответ, но потом опять забывала обо всем на свете.

Она получала письма и от Кости Лазовникова. Целый год они писали друг другу о смысле жизни, о месте человека на земле. Оба считали, что не место красит человека, а человек украшает землю. Писали они друг другу о книгах, о кинокартинах, о людях, которые окружали их. И часто спорили. Костины письма Надя перечитывала по нескольку раз и только его письма почему-то хранила…

Надя поступила во Всесоюзный заочный инженерно-строительный институт. Науки давались ей легко, но она относилась к учению без горячности. Душой ее владел завод, только он ее увлекал, заставлял радоваться или огорчаться. Радовало, что к зиме был отремонтирован дом на полигоне. В нем стало тепло, чисто, уютно. Радовало то, что бригада Ивана Синицына, работающая на балках, стала бригадой коммунистического труда и держала высокие показатели. Еще радовало Надю то, что на заводе работал механиком голубоглазый Слава. Он чем-то напоминал ей Костю, — может быть, своей собранностью и добротой в отношениях с людьми.

Были у нее и огорчения. В дни получки рабочие полигона по-прежнему напивались, и она приходила домой расстроенная, ночью плакала в подушку, чтобы подруги по общежитию не слышали. Большие надежды возлагала она на экскурсию в Ленинград и в списки экскурсантов постаралась внести большое число самых недисциплинированных рабочих полигона.

Однажды в комитет комсомола, когда она просматривала списки экскурсантов, пришел Иван Синицын.

— Можно приземлиться? — спросил он, направляясь к стулу и снимая с головы большую, как сито, круглую каракулевую кубанку.

— Садись, Ваня. Заявление принес?

— Принес заявленьице, Надежда Васильевна. — Он положил на стол мятую бумажку, разгладил ее большой рукой и беспокойно взглянул на Надю своими серыми глазами в густых черных ресницах.

«Не зря его прозвали Ильей Муромцем», — подумала Надя, приглядываясь к большим рукам Ивана, к его широким плечам.

Был он одет в широкие шаровары грузчика, в короткую на меху куртку, перетянутую ремнем. Ворот куртки, так же как и ворот рубашки, был расстегнут.

— А биографию написал? — спросила Надя.

— Биографию? Не написал. А надо?

— Конечно, надо, — ответила Надя и взяла заявление.

На бумаге было написано:

«Прошу принять меня в комсомол. Иван Синицын».

— А биография у меня короткая, Надежда Васильевна. Родился в Крыму, в Бахчисарае. Ты бывала там?

— Нет, не приходилось.

— Ну и жаль. Мне двадцать четыре года. Холост. Имею на примете невесту, да боюсь объясниться с ней. Вдруг не пойдет?

— Кто твои родители?

— Родители колхозники. На виноградниках всю жизнь. И сейчас там. Я четыре класса окончил. Не хотел учиться. А теперь жалею…

— Учись заочно. У нас почти все учатся, — сказала Надя.

— Отвык от умственного труда, Надежда Васильевна. Так вот, продолжаю. Работал в разных городах на стройках: сегодня в Омске, завтра в Кисловодске, через месяц в Москве. Все города повидал. Это и нравилось. А на железобетонном застопорило… Мастер такой попался… — Иван выразительно поглядел на Надю. — Вот и вся биография. Не шибко интересно было слушать, Надежда Васильевна?

— Почему же не интересно? Биография трудовая. Жаль, что по разным местам летал много. И еще жаль, что не учился…

— Послушай меня, Надежда Васильевна, — сказал Иван и поднялся. Он покраснел, и на лбу его выступили капельки пота. — Вот стану комсомольцем, работать буду еще лучше. Получу в общежитии комнату. Выходи за меня замуж. Буду тебя на руках носить, как королевну.

— Что ты, что ты, Иван! — испуганно вскочила Надя. — Я замуж не собираюсь…

— А ты соберись. Мне приданого не надо. Наживем.

Надя протянула вперед руки, как бы защищаясь от него, воскликнула:

— Уйди сейчас же, здесь не место говорить об этом…

Иван надел на затылок кубанку.

— Ухожу, не сердись, Надежда Васильевна.

Он шагнул к дверям и казался в этот момент таким беспомощным и растерянным, что Наде стало жалко его.

— Постой, Иван… — сказала она. — Слушай, ты и думать забудь о том, что говорил мне. Я могу быть тебе только хорошим товарищем… Пойми это. И зря не надейся… Найди себе другую девушку. Их так много, очень хороших…

— Ты меня не уговаривай, Надежда Васильевна. Раз так — значит, судьба бобылем оставаться. А в дружбу с девушкой я не верю. Запью! — вдруг горячо и громко воскликнул он. — Вот посмотришь — запью!

И, не глядя на нее, быстро вышел из комнаты.

Она была ошеломлена, в раздумье опустилась на стул, потом вскочила, побежала догонять Ивана. Надо было что-то сказать ему, объяснить, но его нигде не было. Навстречу попался только мальчишка в плохоньком пальто и старой шапке. Надя по глазам узнала его. «Да это же брат Славы!» Она обернулась и крикнула:

— Алексеев!

Мальчик остановился, сказал:

— А вы меня знаете?

— Ты к Славе пришел? — спросила Надя.

— К Славику.

— А как тебя зовут?

— Сережей.

— Ты первый раз на заводе?

— Нет. Я бывал. Славик не велит зря на завод таскаться. А я теперь не зря. Я ключ от комнаты потерял. Без Славика в дом не попаду.

— А мама? Разве она тоже во вторую смену работает?

— Мама? — Сережа удивленно взглянул на Надю. — А вы разве не знаете, что у нас мамы нет? Мы со Славиком кругом одни.

Надя со страхом и жалостью взглянула на Сережу.

— Мама у нас умерла четыре года назад. Я ее только чуть-чуть помню… А Славик хорошо помнит.

— А родные у вас есть? — спросила Надя.

— Какие родные?

— Ну, бабушка, тетка, дядя.

— Нет. Родных у нас нет, — вздохнул Сережа и повторил: — Мы со Славиком кругом одни.

— А как же ты останешься один, когда Слава уедет на экскурсию в Ленинград? — спросила Надя.

— Славик не поедет на экскурсию, — покачал головой Сережа.

— Но он у нас в списках.

— Не может быть, — уверенно сказал Сережа и вдруг побежал, оглядываясь и показывая пальцем на разгрузочные бункера, где он заметил брата.

6

Стремительно пролетели дни Октябрьского праздника. Молодежь возвратилась из Ленинграда. Казалось, на заводе все шло так же, как и прежде, и экскурсия в Ленинград не оправдала надежд.

Но на самом деле было иначе.

Как-то в перерыв Надя сидела в своей конторке. В соседней комнате за длинным столом расположились рабочие полигона.

Самсонов, самый старший по возрасту, небольшого роста, с живым, энергичным лицом и глазами, напоминающими ягоды крыжовника, читал вслух свежую газету:

— «В выходные дни молодежь устраивает походы по изучению родного края», — читал он.

— Очень глупо! — хихикнул какой-то толстяк с короткими руками. — Какой это отдых! Ноги до мозолей оттопают, а назавтра опять работать. Нет уж, меня в выходной день из дома не выманишь. До обеда посплю, потом к столу: поллитровочка, соленые огурчики, грибочки… — И он с удовольствием причмокнул губами.

— Ну и дурак! — сказал Самсонов. — Так всю жизнь, кроме завода да огурчиков с поллитровкой, ничего и не увидишь.

— Вот мы в Ленинград съездили, — заметил курносый, светлоглазый молоденький паренек. — Сколько посмотрели! Мне больше всего понравился дом Пушкина. Диван стоит, на котором он умер, и на камине часы. Их остановили в час смерти. А Петропавловская крепость! Помнишь, Самсонов, Алексеевский равелин? Страшно…

— Как не помнить! А Смольный?! А крейсер «Аврора»? Стоит себе около Петропавловской крепости.

— Теперь каждый выходной по музеям ходить буду. Интересно! — продолжал курносый паренек. — Поедемте в воскресенье в Ясную Поляну. Говорят, интересно!

— Лучше на Выставку достижений народного хозяйства. А в Ясную Поляну потом…

Надя давно уже прислушивалась к этому разговору, и лицо ее горело от радостного возбуждения.

Не осталось бесследным и участие в экскурсии маленького Сережи — ради Славы и его брали с собой. Многие поняли, как трудно Славе воспитывать брата, и решили ему помочь. Теперь для Сережи двери проходной будки всегда были открыты. Уроки он учил в заводском клубе, обедал в рабочей столовой.

А как-то к Наде прибежала возбужденная Клеопатра и затараторила еще в дверях:

— Надечка! Устроим Сереженьке именины? Пусть позовет товарищей, повеселится.

Предложение понравилось.

Именины прошли на славу. Стол накрыли в одной из гостиных клуба. Званых гостей — одноклассников Сережи — было восемь, а незваных — больше двадцати. Были здесь и инженеры, и рабочие из разных цехов, и служащие бухгалтерии, и рабочие полигона, и директор завода.

— Заводская молодежь желает имениннику хорошо учиться и дарит ему школьную форму, — торжественно сказала Клеопатра и подала счастливому, разрумянившемуся Сереже бумажный пакет, в котором лежали аккуратно сложенный серый костюм, широкий кожаный пояс и фуражка.

После чая курносый паренек с полигона заиграл на баяне. На середину комнаты, шурша накрахмаленной юбкой, выскочила Клеопатра и, помахивая кружевным платочком, пошла отплясывать русскую. Потом начались танцы. Слава пригласил Надю, но когда она занесла руку, чтобы положить на его плечо, к ней подошла уборщица клуба и сказала, что в проходной будке ее спрашивает какой-то гражданин.

— Я сейчас вернусь, Слава, — сказала Надя и, несколько озабоченная, не одеваясь, выбежала на улицу.

7

Еще издали у проходной Надя увидела человека в военной форме. Невозможно было различить его лицо, но она почувствовала, что это Костя. Сердце забилось, и Надя с удивлением подумала: «Что это со мной?»

Костя, улыбаясь, шагнул ей навстречу и протянул обе руки. И она, задыхаясь от волнения, от быстрого бега, тоже протянула ему обе руки.

— Спорщица! — сказал Костя, смотря на нее ласковым, бесконечно ласковым взглядом.

Надя с удивлением рассматривала его. Это был стройный, подтянутый молодой человек. Неужели он так похорошел? А может быть, она не замечала прежде его ясных коричневых глаз, умных и проницательных, его нежного и в то же время энергичного рта, его решительного подбородка. Может быть, он всегда был таким?

— Костя… ты… ты так изменился! — задыхаясь, сказала она.

— И ты, Надя, тоже… Ты очень похорошела, — любуясь светом ее глаз, красками лица, проговорил Костя.

— Я сейчас оденусь, и мы пойдем ко мне. Хорошо, Костя?

— До восьми часов в твоем распоряжении. Веди куда хочешь.

Надя побежала в клуб. Вот за выступом дома мелькнуло ее широкое светло-серое платье с большим белым воротником.

«И как это я мог так долго не встречаться с ней?» — подумал Костя.

В клубе все так же играл на баяне курносый паренек с полигона, танцевали пары, а в соседней комнате, подняв невообразимую возню, веселились Сережины гости.

У дверей Надю встретил Слава, и она, сияющая и веселая, сразу как-то померкла, потускнела.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Слава.

— Я уйду, Слава… Ко мне приехал мой школьный товарищ.

— Но почему ты такая? Тебе неприятен этот приезд? — допытывался Слава.

— Нет, почему же… Это приехал Костя. Я тебе о нем рассказывала.

Она надела пальто, шапочку и поторопилась уйти.

Слава возвратился в зал, сел у окна и задумался. Не первый раз вот так уходила Надя, оставляя его, но почему-то сегодня ее уход причинил ему особенную боль. Он давно разобрался в своем чувстве к Наде, но не решался признаться ей, потому что не понимал Надиного отношения к себе. Иногда ему казалось, что Надя тоже любит его. Он замечал ее желание быть с ним, видел, что на заводе она отличает его от других. Но порой он ловил ее равнодушный взгляд и читал в нем какое-то к себе безразличие. Вот и теперь он не уловил в ее глазах сожаления, что она проведет вечер без него.

— Что загрустил, Слава? — спросил Самсонов, останавливаясь подле него и закуривая. — Потанцевал бы, вон сколько девушек!

— Не понимаю я девушек, Самсонов. Они для меня загадка, — вздохнув, ответил Слава и потянулся к Самсонову за папиросой.

— Не замечал, чтобы ты курил! — с удивлением воскликнул Самсонов и не без колебаний подал Славе папиросу.

8

А Надя и Костя в это время подходили к заводскому общежитию. Они шли неторопливо, вспоминая Веселую Горку, школу, ребят…

— И грусть и зло охватывают, когда я вспоминаю Андрея или Виру, — задумчиво говорила Надя.

— Думаю, что и мы виноваты. Рядом с нами росли два таких пустоцвета, а мы глазами хлопали. Я часто думаю об Андрее. Если бы я так же упорно думал о нем тогда…

— Знаешь, Костя, — перебила его Надя, — мне кажется, что основной чертой Андрея была самовлюбленная гордость, и если бы…

— …если бы мы сумели вовремя направить его по верному пути, у нас в Веселой Горке был бы незаурядный художник.

— Мы бы его спасли! — Эту фразу они сказали в один голос.

— Вот видишь, как мы одинаково думаем! — засмеялась Надя и сразу же стала серьезной. — И все же жаль Андрея. Не прожить и двадцати лет на свете… Ну, мы пришли, Костя.

Они остановились возле небольшого двухэтажного дома.

— Сами строили, — с гордостью сказала Надя. — И видишь, какой сад развели!

Надя открыла калитку, и они прошли по запорошенной редким снежком аллее фруктовых деревьев, поднялись на высокое крыльцо.

За просторной верандой оказалась небольшая комната с тремя кроватями, застланными одинаковыми шелковыми покрывалами.

— A у вас тут красиво, — снимая шинель, сказал Костя.

— А как же! — засмеялась Надя. — Ты посмотри, какой современный стиль у нашей комнаты. Видишь, какая легкая, изящная мебель? А шторы! — Надя подошла к окну и подняла рукой белую штору, на которой были изображены огромные красные кувшины.

— Что-то уж очень абстрактное, — неодобрительно усмехнулся Костя, усаживаясь в низкое кресло.

— Нет, погоди, не садись. Я хочу посмотреть на тебя. — Надя весело потянула его за руку.

Костя повернулся вправо, влево, потоптался на месте и, вспоминая свою любимую повесть «Сын полка», улыбаясь, спросил:

— Ну как, показался?

— Показался, — серьезно сказала Надя и с каким-то внутренним страхом подумала: «Что-то уж очень сильно «показался».

Надя согрела чай, нарезала сухой «многодневный» кекс.

— Больше ничего нет, Костя. Питаемся на, заводе. А так хотелось бы угостить тебя! Надоела, наверно, солдатская еда? И вина нет, а то бы выпить за встречу.

— Разве угощение мне дорого? Рад, что увидел наконец тебя. Расскажи лучше о своей работе, об учении, о новых друзьях, о Москве, на которую ты променяла Сибирь…

— Я Сибирь на Москву не меняла. А кстати, тебе писали из Веселой Горки? Редкие металлы у нас нашли, где-то рядом с селом будет строиться обогатительный комбинат. Так что мне есть куда возвращаться. Ты смотри сам к Москве не присохни.

Хотелось о многом рассказать, посоветоваться, расспросить о жизни… А часы бежали удивительно быстро, вечер оказался необыкновенно коротким, и они расстались, ни о чем толком не поговорив.

В эту ночь Надя долго не могла заснуть. «Что же это со мной случилось? — беспокойно думала она. — Учились вместе, переписывались, всегда были просто товарищами… А тут вдруг встретились через год, и началось такое, от чего голова пошла кругом… Он такой честный, искренний, хороший… и такой красивый… лучше всех…»

Утром она шла на завод и опять думала о Косте. Ей вспоминалось его лицо, его голос. Его прощание с нею на крыльце, когда он ласково назвал ее Надюшей.

Костя в эти часы тоже думал о Наде. Встреча с ней глубоко запала в его душу, и он понял каким-то неизъяснимым озарением: Надя — это его судьба.

«Давно ли ты так беззаветно любил Лизу и считал, что любовь эта будет вечной?! — рассуждал сам с собой Костя. — Значит, действительно нет на свете вечной любви…»

Нет, любовь к Лизе была ненастоящей, это была, скорее, мечта, преклонение перед недосягаемым. А Надя — жизнь… Это совсем, совсем другое.

9

Надя зашла в конторку за папкой и направилась в бухгалтерию закрывать наряды. В дверях она столкнулась с Иваном Синицыным. Он хотел посторониться, но его сильно качнуло, и он плечом задел Надю. Острый запах водки ударил ей в лицо. Надя отступила и, приглядываясь к Ивану, со страхом и с болью подумала: «Пьян!»

— Ну, вот видишь, какой я, Надежда Васильевна? Теперь и в комсомол не примешь, — невнятно сказал Иван, глядя на нее усталыми глазами; лицо его было потное и красное, сдвинутая набок кубанка еле держалась на взлохмаченной голове. — Запью! Сказал — запью, и запью!

— Эх, ты! — задыхаясь от негодования, воскликнула Надя. — Бригадир бригады коммунистического труда! Иди сейчас же домой. Понял?

Но Иван домой не пошел. Он ходил по полигону в разорванной до живота рубашке, вызывал всех на драку, хвастал своими огромными кулачищами. Рабочие с трудом увели его в общежитие и уложили в постель.

На другой день Иван Синицын пришел в комитет комсомола. Здесь уже был Слава, и Иван попросил Надю выйти на минутку в коридор.

— Ты прости меня, Надежда Васильевна. Слово даю: никогда больше такое не повторится.

Вдруг он снял с головы кубанку, трахнул ею об пол, с рыданием в голосе воскликнул:

— Эх, жизнь наша — копейка! — Помолчав, добавил: — Только на тебя я не в обиде, Надежда Васильевна. Голубые глаза тебе, видно, по нраву больше, чем серые.

— Подними шапку! — строго сказала Надя.

Иван поднял кубанку и небрежно напялил ее на голову.

— Теперь иди и работай. И помни, что для меня и голубые глаза и серые одинаковы…

А про себя подумала: «Мне карие больше по сердцу!»

Она возвратилась в комнату, где ее дожидался Слава. Он посмотрел на нее внимательно, словно спрашивал, что случилось.

— Вчера Илья Муромец был пьяный. Я пыталась отстранить его от работы. Приходил извиняться, — объяснила она.

Слава неопределенно промычал — после происшествия на воскреснике он избегал высказывать свое мнение об Иване Синицыне — и продолжал переписывать протокол комсомольского собрания.

Надя склонилась над чистым листом бумаги, по верхней кромке которого было написано: «План работы комитета ВЛКСМ». Но дело у нее подвигалось плохо. Написала три пункта, откинулась на стуле, задумалась. «Иван не преувеличивает. Он любит меня. И Слава глядит на меня преданными глазами. Скажи ему: «Слава, будем всю жизнь вместе?» — и он с радостью примет это предложение. А Костя?» Думать о Косте было почему-то страшно.

— О чем ты задумалась, Надя? — спросил Слава.

— О чем? — Надя тряхнула головой и взяла в руку карандаш. — О том, что все эти мероприятия, которые мы с тобой насочиняли тут, никуда не годятся. Нельзя же мириться вот с такими поступками, какой совершил Иван, или с этими дикими «обмываниями» получек. Надо придумать что-то такое, что захватило бы полигонцев за самое сердце. Понимаешь, Слава?

— Понимать — понимаю, но вот придумать что, не знаю.

— Кончай, Слава! Как говорится: «Утро вечера мудренее». — Она собрала бумаги и положила в стол.

Они вышли на улицу. Возле проходной к ним присоединилась Клеопатра. Решили пойти в кино, еще раз посмотреть «Балладу о солдате», но Слава заколебался:

— Сережа у меня болеет. Второй день температурит.

— Что же ты в комитете столько торчал?! — упрекнула его Надя. — Иди скорее домой! А завтра вечером, когда ты будешь на работе, я приду посижу с Сережей. Согласен?

— У тебя и без Сережи дел невпроворот.

— Я учебник с собой возьму. Готовиться к экзаменам буду. А послезавтра Клеопатра придет. Не возражаешь, Клеопатра?

— Конечно. Какие могут быть разговоры! — не без радости воскликнула Клеопатра.

Она все еще надеялась, что Слава окажется не таким уж «железобетонным»…

…Утром Сережу посетил врач, прописал таблетки от простуды и велел провести дня три в постели.

Сережа ждал Надю и очень обрадовался, когда она появилась.

— Одному скучно. Время идет медленно-медленно. Кажется, совсем не двигается.

— Ну, у нас время пролетит быстренько. Прежде всего мы с тобой приготовим обед. Потом приберем в комнате, потом почитаем книгу, потом разгадаем новый кроссворд. Ну как, здорово?

— Не очень здорово. Это совсем не весело.

— А мы еще разыграем сказку. Король поваров! — обратилась она к Сереже. — Выдайте мне на обед какие-нибудь драгоценные продукты. Что у вас имеется?

— Вон курица за окном, — оживляясь, сказал Сережа.

— Отлично! Но это не курица, а жар-птица! Я слепну от ее лучей. А оливковое масло? Где оно, король поваров?

— Масло тоже за окном! — весело засмеялся Сережа и приподнялся на локте.

— Отлично! А где у вас хранится, король поваров, золотая картошка? А жемчужный рис?

— Золотая картошка в углу, в коробке. Вчера ее король Славик с волшебного рынка принес. А жемчужный рис на полочке, в бумажном кулечке.

— Итак, король поваров, вы желаете кушать суп из жар-птицы с золотой картошкой, а на второе — жареное крыло жар-птицы с жемчужным рисом?

— Желаю! — крикнул Сережа и соскочил с кровати.

— Но позвольте вам заметить, король поваров: вы увлеклись. Ложитесь немедленно в постель. А я отправлюсь на кухню, хотя там и живет злая волшебница.

Сережа лег снова на кровать и вскоре заснул, а Надя приготовила обед и отправилась домой.

Утром Сережа со смехом рассказывал брату, как они играли с Надей.

— Славик, тебе уже пора жениться. Женись, пожалуйста, на Наде, — вдруг, озабоченно морща лоб, сказал Сережа.

В первую минуту Слава от слов братишки опешил.

— Надя может не пойти за меня, — серьезно ответил он.

— Что ты, Славик! — изумился Сережа. Ему казалось, что за его брата с радостью пойдет замуж любая девушка. — Хочешь, Славик, я с ней поговорю?

Слава засмеялся, но, помолчав, строго сказал:

— Об этом с Надей говорить нельзя.

— Почему?

— Почему? Да потому, что ты мал для таких разговоров. Ну, вот и все. Кончено. Сажусь за работу. — И Слава сел к столу, развернул перед собой огромный лист ватмана с чертежом и расчетами.

В этот же день он зашел в комитет комсомола. Дождался момента, когда Надя осталась в комнате одна.

— Мне нужно поговорить с тобой, Надя, об очень важном деле, — необычно смущаясь, сказал Слава.

«Ну вот, и этот сейчас признается в своих чувствах, и наша дружба кончится», — подумала Надя. Сердце ее тревожно заныло.

— Если ты не возражаешь, Слава, то пойдем на улицу, погуляем. У меня что-то голова разболелась, — схитрила Надя, решив, что там, на просторе, объясняться со Славой будет проще.

Они вышли из заводских ворот, пересекли площадь и запетляли по извилистому безлюдному переулку. Надя украдкой поглядывала на Славу и видела, что он волнуется и не знает, как начать разговор.

— Ну, что же у тебя случилось, Слава? О чем ты хотел поговорить? — спросила она, желая как-то прекратить затянувшееся молчание.

— Я вот о чем хочу сказать тебе, Надя, — с трудом начал Слава. — Знаешь… я придумал машину для разгрузки платформ…

С Надиного сердца словно камень свалился. Она остановилась и весело взглянула на Славу.

— Эта машина заменит труд десятков рабочих. Разгрузка полувагона будет проходить десять минут… Я еще никому не говорил, тебе первой… Меня давно занимала разгрузка… Ведь как мы мучаемся, особенно в зимнее время. Вот вчера несколько часов бились с одной платформой.

Надя слушала Славу и с усмешкой думала: «А я-то вообразила черт знает что! Подумаешь, какая неотразимая принцесса нашлась! Все перед ней падают ниц!»

— И что же ты думаешь делать дальше с этой машиной?

— Хочу рассказать директору. Пусть посмотрит, может, еще ничего не получилось… И очень мне хочется показать чертеж машины тебе… Ты ведь все-таки почти инженер. Придешь ко мне вечером?

— Конечно, Слава. Такая машина очень нужна нашему заводу! Да и только ли нашему? Ты, Слава, умница!

Слава вспыхнул. Похвала Нади была очень приятна. А Надя вспомнила Славин стол с чертежами, с расчетами, с книгами и тетрадями и жалобу Сережи на брата, запретившего даже близко подходить к его уголочку.

10

Надя перебрала свои платья и после долгих колебаний решила надеть голубой костюм. Она сидела перед зеркалом и тщательно причесывалась. Потом пристегнула к ушам голубые клипсы, но сразу же сняла их. Примерила бусы и тоже сняла.

Первый раз в жизни у нее появилось желание нравиться, и потому-то она с такой придирчивостью рассматривала себя в зеркало.

В комнате вместе с нею жили Клеопатра и широколицая, черноглазая таджичка Мамлакат. Обе девушки с удивлением наблюдали за Надей. Они знали, что Надя ждет гостей. Вчера вечером ездили в магазин покупать торт. А сегодня с утра прибирали просторную комнату, чистили, мыли, расстилали на столы и тумбочки скатерти и салфетки.

Костя приехал к вечеру и, как обещал, не один, а с товарищем. Девушки из окна увидели его еще возле автобусной остановки. Рядом с ним шел чуть крадущейся походкой молодой человек в штатском, очень подтянутый. Он был совершенно черный. Костя загребал длинными ногами, жестикулировал, что-то увлеченно рассказывал своему спутнику.

Наконец гости вошли и познакомились с девушками. Костя внимательно приглядывался к ним, шутил. Иренсо смущенно опускал глаза, прижимая к груди длинные гибкие руки. Но вот первые минуты прошли, и все почувствовали себя проще. Весело уселись за стол.

Мамлакат стала разливать чай. А Надя не сводила глаз с Кости. Он казался ей еще лучше и красивее, чем в прошлый раз. Костя чуть-чуть улыбнулся Наде, и глаза его сказали ей о чем-то большом, хорошем, чего не выскажешь словами.

— А тебя, Надя, я сразу узнал, — улыбаясь, и, к удивлению девушек, на чистом русском языке сказал Иренсо. — Я о тебе много слышал от Кости и от Виры.

— А от Андрея Никонова не слышал? — спросила Надя.

— Нет, Андрей никогда не вспоминал школьных товарищей. Чаще всего он говорил о боге… А твоя родина, наверное, на юге? — спросил Иренсо, обращаясь к Мамлакат.

— Я из Таджикистана! — ответила Мамлакат. — Прохожу на московском заводе преддипломную практику.

Когда чай был допит, Иренсо охотно согласился пойти в заводской клуб, в кино, чтобы хоть издали взглянуть на удивительный завод, выпускающий готовые квартиры.

В кино они опоздали, и Иренсо сел играть в шахматы. Клеопатра и Мамлакат побродили по пустым гостиным клуба и ушли домой.

А Надя с Костей сели в фойе на диван и вполголоса разговаривали.

— Мне казалось, что я очень любил тогда Лизу, — открывал свою душу перед Надей Костя. — Чувство к ней казалось мне сильным и красивым. Но только теперь я понял, что любовь — это нечто несравнимое с тем чувством, которое было у меня в прошлом.

Наде хотелось спросить его, почему только теперь он понял, что чувство к Лизе было не любовью, но отважиться на такой вопрос она не смогла. У нее только сильнее забилось сердце, ярче заалели щеки и в глазах загорелись звездочки.

— Надя, а ты кого-нибудь прежде любила? — спросил Костя.

— Нет, — покачала головой Надя. — Я иногда даже думала, что любви вообще не бывает, ее просто выдумывают люди для собственного успокоения.

— А теперь как ты думаешь?

— А теперь я думаю, что на свете есть любовь, Костя…

Они долго молчали, глядя друг другу в глаза.

Костя с волнением взял ее за руку и сказал:

— Какая ты у меня замечательная, Надюша! И как это я не разглядел тебя еще тогда, в Веселой Горке?

Иренсо, внимательным, умным взглядом наблюдавший за Костей, сделал неверный ход.

— Шах! — радостно и громко сказал инженер, с которым играл Иренсо.

11

Сережи не было дома, и Славе с Надей никто не мешал заниматься. Слава разложил на столе чертежи. Он старался как можно подробнее объяснить Наде свой проект механизированной разгрузки.

— Поняла, да? — спрашивал он ее каждую минуту.

Надя слушала Славу и радостно кивала головой. Возбужденными глазами она разглядывала на чертеже заостренные зубцы рыхлительной машины.

— Слава, это так здорово! Так здорово!.. — то и дело повторяла она. — Давай сейчас же позвоним Николаю Павловичу.

— Но его уже нет на заводе.

— А мы домой позвоним.

— Нет, подождем до завтра. Я так долго ждал… Я давно это придумал. И все не решался. Проверял, пересчитывал. Мне кажется, это так важно…

— Очень, очень важно, Слава! Ведь я тоже разбираюсь в этом. Рыхлительная машина так ускорит разгрузку, так облегчит труд! Это замечательное изобретение! Вот посмотришь, за него ухватятся другие заводы. Я так за тебя рада, Слава!

Слава проводил Надю до общежития. Было уже темно и безлюдно, когда они подходили к дому.

— Ты приходи, Слава, завтра пораньше. А то Николай Павлович куда-нибудь уйдет, — беспокоилась Надя.

— Я вначале тебя найду. Вместе и пойдем.

— Но я-то при чем? — удивилась Надя.

— Как — при чем? — развел руками Слава. — Ты ведь секретарь комсомольской организации. Будешь меня защищать.

— Защищать не придется. Я буду радоваться за тебя. Ну, прощай…

— Не говори «прощай», — вдруг серьезно сказал Слава. — Я боюсь этого слова. Оно означает разлуку. А мы с тобой встретимся ровно через девять часов.

Неожиданно из открытой форточки послышался удивленный голос:

— Батюшки мои! Славка Алексеев Надю провожает! Вот так номер!

Слава в ответ крикнул басом:

— У вас, гражданочка, галлюцинации!

Надя засмеялась, крепко пожала ему руку и убежала.

Дома Мамлакат спросила ее:

— Скажи по-честному, интересуется тобой Славка?

А Клеопатра, только теперь что-то сообразив, по-бабьи всплеснула руками:

— Батюшки мои! Так это он из-за тебя тогда с Иваном подрался?

Надя хотела рассердиться на девушек, но не смогла. На душе у нее было светло, радостно, и девушки со своими смешными расспросами казались ей хорошими и милыми. Вспомнились вдруг Костины внимательные глаза и его ласковое: «Надюша». Ей захотелось остаться одной и вспоминать, вспоминать каждое его слово, каждый жест. Стало чуть тоскливо оттого, что встреча их будет теперь не скоро. Через десять дней! Как долго…

Надя быстро приготовила себе постель, легла, закрыла глаза, и вся встреча с Костей — от первой до последней минуты — снова пронеслась в ее памяти.

Клеопатра и Мамлакат долго еще обсуждали поразившее их событие.

— Я давно заприметила, что тут дело нечисто. За больным Сережей ухаживала… Слава из комитета не выходит…

— Дело серьезным пахнет, Мамлакуня. Вот посмотри! Славка шутить не станет, да и Надя не любительница проводить время зря. Быть свадьбе! А уж парень-то какой, — с завистью шептала Клеопатра.

12

Трудно сказать, кто больше волновался в тот день, когда Слава понес чертежи рыхлительной машины Николаю Павловичу: он или Надя.

Надя постеснялась зайти к директору вместе со Славой, она только проводила его до кабинета и, по школьной привычке, пожелала ему: «Ни пуха ни пера!»

Дверь за Славой закрылась, но Надя все еще не уходила.

Вскоре она услышала, как пожилая близорукая секретарша, которую из-за страстной любви к кошкам прозвали на заводе «кошатницей», вызывала по телефону главного инженера.

— Николай Павлович просит вас немедленно зайти к нему по срочному делу, — говорила она в трубку.

«Это по Славиному делу», — подумала Надя, уходя на полигон. Работая там, она то и дело поглядывала на часы.

Время шло медленно.

Прошло два часа — Слава все еще не возвращался. Надя побежала к разгрузочным бункерам, но и там его не было. Тогда она снова направилась в приемную директора.

Секретарша рассказывала уборщице о своих кошках. Надя невольно выслушала часть ее рассказа.

— У Мурлышки характер гордый. Она ни за что не побежит в столовую клянчить. Я всегда приношу ей пищу сама, и кушает она только молоко. А вот Тигрик любит вареное мясо…

— Простите! — перебила ее Надя. — Слава Алексеев все еще у директора?

— Да, там идет совещание. Пришел секретарь парткома, вызвали инженеров. Знаете, Алексеев изобрел что-то очень интересное.

«Ну вот! — радостно подумала Надя, возвращаясь на полигон. — А он говорил, чтобы я его защищала. Боялся, что его встретят в штыки. Да разве на нашем заводе может быть такое?»

К концу смены весь завод знал о каком-то необыкновенном изобретении Славы Алексеева.

Надя опять зашла в приемную директора, но там уже никого не было. Кабинет был закрыт, на стуле около машинки, свесив пушистый хвост и громко мурлыкая, лежал белый кот.

Наде стало немножко обидно, что Слава не пришел к ней после встречи с директором и инженерами, но повидать его сейчас у нее не было возможности: она торопилась в институт на консультацию.

Встретилась она со Славой только вечером у себя в комнате. Клеопатра и Мамлакат заглядывали Славе в лицо и с нетерпением расспрашивали об изобретении.

— Прости, Надя, что так поздно, — поднимаясь со стула, сказал Слава, — но другого времени не было…

— Нам исчезнуть? — ехидно спросила Клеопатра.

Надя покачала головой:

— У нас секретов нет.

Клеопатра и Мамлакат всё хотели отойти от стола, но Надя их остановила:

— Куда же вы? Ну, Слава, не тяни! Если что-нибудь уже рассказал девчатам, повтори.

Слава рассказывал обо всем, что с ним произошло, и это никак не походило на то, о чем он читал в одной нашумевшей книжке об изобретателе…

— Я ждал возражений, недоверия, даже насмешек, но ничего подобного не случилось…

— Да как же иначе! — воскликнула Надя. — Еще как нужна-то нам такая машина! А ты говоришь — недоверие, насмешки! Чудак ты, Слава!

— А Николай Павлыч все смотрел на чертеж и посмеивался, — с улыбкой вспоминал Слава, — а потом сказал: «Все так просто! И почему эту машину не выдумали давно!»

К удивлению подруг, Надя не пошла провожать Славу. Она довела его только до дверей и громко и весело попрощалась. А потом вернулась в комнату, села за стол и стала писать письмо.

Сидя на кровати, Клеопатра закручивала пряди волос на бигуди и поглядывала дальнозоркими глазами на строчки Надиного письма.

Мамлакат, сидя в удобном креслице у окна, читала книгу.

«Костя! — писала Надя. — Мы с тобой не скоро встретимся. А мне хочется увидеть тебя вот сейчас, сию минуту… Я хочу сказать тебе…»

— Кому это ты пишешь, Надя? — осторожно спросила Клеопатра, вставая с постели.

— Никому, просто так, — сказала Надя и разорвала начатое письмо на мелкие клочки.

— Девчата, пора спать, — сказала Мамлакат, захлопывая книгу и потягиваясь. — Интересная книга, жаль только, что героиня просто-напросто домашняя хозяйка.

— А разве это плохо? — спросила Клеопатра. — Я бы, например, хотела быть домашней хозяйкой. Были бы у меня пятеро ребятишек. Вот такие! Обязательно бабушка или дедушка. Квартира из трех комнат. Я бы как самый хороший директор по плану все распределяла: питание, уборка, отдых, образование. Ой, какой бы у меня был образцовый порядок!

Мамлакат засмеялась:

— Значит, цель твоей жизни — выйти замуж?

— Ну да. Я хочу выйти замуж за хорошего, доброго человека. Наметила Славу, да опоздала… — Клеопатра говорила со смешком, но в тоскливых нотках ее голоса, в невеселом взгляде чувствовалось, что слова ее идут от самого сердца.

Надя заметила это, и ей стало жаль Клеопатру.

— Ты неверно представляешь мои отношения со Славой, Клеопатра, — сказала Надя. — Честное слово, я с удовольствием повеселилась бы на вашей свадьбе.

— Не врешь? — вскакивая с постели, горячо спросила Клеопатра. — Ты в Славку не влюблена нисколечко?

— Я ценю Славу как товарища, как хорошего комсомольца, а теперь — и талантливого изобретателя. И только.

Клеопатра кинулась обнимать Надю.

— Но Славка-то все равно влюблен в Надю, — упрямо сказала Мамлакат.

И Клеопатра словно под холодный душ попала.

— Не огорчайся! Выйти замуж и быть домашней хозяйкой — это так скучно… — возвратилась к прежнему разговору Мамлакат.

— А по-моему, совсем не скучно, — к удивлению подруг, сказала Надя. — Я вот удивляюсь, почему у нас все женщины, работающие на производстве, в пятьдесят пять лет получают пенсию, а домашние хозяйки пенсии не имеют. А разве то дело, которое делают они, менее важно? Труд домашней хозяйки — это государственный труд. Ведь без семьи нет и государства.

— А большинство женщин работают и детей растят, — сказала Клеопатра.

— Тем на старости лет я дала бы двойную пенсию! Как женщинам-героиням! — воскликнула Надя.

— А ты обратись в правительство со своим предложением, — звонко рассмеялась Мамлакат.

— И обращусь когда-нибудь, — сказала Надя. — Только надо ума прибавить да жизненного опыта накопить. А к тому времени, я думаю, и без меня это сделают.

— А ты хочешь быть и станешь знаменитым инженером! — сказала Клеопатра.

— Возможно — да, а возможно — и нет. Мне хочется воспитанием людей заниматься. Кончу институт, тогда видно будет.

— А я замуж, конечно, выйду, — сказала Мамлакат, — но без работы жить не буду. Не хочу быть домашней кошечкой, про которую писатель в этой книге написал.

Девушки замолчали, прислушиваясь к ветру за окном, к ночной тишине.

Надя улыбнулась и нараспев стала читать стихи Пушкина:

Вот так и мы… Ну что же, спать пора!

Девушки легли, но заснули не сразу. Каждая думала о своем.

13

Ясная морозная зима в разгаре. Над Москвой высокое чистое небо. Москва-река и каналы покрылись прозрачной ледяной коркой.

В восемь часов утра по заводской железнодорожной ветке паровоз притащил на склад платформы щебня и гравия. Первый полувагон остановился около разгрузочных бункеров, окруженных кольцом народа, и под оглушительные крики «ура» в скованный морозом щебень впервые вонзились зубцы рыхлительной машины Алексеева. В несколько минут полувагон был загружен. Первыми схватили Славу и начали качать его товарищи по цеху, потом он попал в дружеские объятия рабочих склада, затем его окружила молодежь. Славе пожимали руки, награждали легкими тумаками, а растроганная Клеопатра, воспользовавшись подходящей минутой, даже поцеловала молодого изобретателя.

Вечером в клубе отмечали это большое заводское событие.

Просторный зал клуба заливал яркий свет «юпитеров» кинохроники. Около сцены на стенде «Лучшие люди нашего завода» — цветной портрет Славы Алексеева. Лицо в полупрофиль, темный румянец на худощавых щеках и глаза голубые, ясные. Здесь же, среди других фотографий, — Надя Молчанова. Она сфотографирована в нарядном светлом костюме, с комсомольским значком на груди.

Но зачем смотреть на фотографии, когда все эти люди сегодня в зале?

Здесь же и Костя Лазовников. Он сидит один, с ним только Надино сердце — самой же ей некогда даже подойти к нему.

Зал переполнен «своими» и «чужими». Здесь и представители печати и радио, гости из Центрального комитета комсомола.

Надя очень волнуется.

Сегодня, по инициативе заводского комитета комсомола, молодежь ставит инсценировку «Послушайте нас и подумайте о себе». Не тревожит ее то, как артисты сыграют свои роли и понравятся ли зрителям декорации и костюмы. А вот дойдет ли до сердца зрителей то, над чем бились авторы постановки?

Не меньше Нади волнуется и Костя. Ведь это он вместе с Надей писал инсценировку. Надя подбирала заводские факты, а Костя, недосыпая ночей, превращался то в лирического поэта, то в прозаика-сатирика.

И вот занавес взметнулся вверх. На сцене, неуверенно пристукивая каблучками, пылая будто маков цвет, появляется румяная Василиса, работница ремонтно-механического цеха; за ней, приплясывая, выходит кудрявый Сеня с разгрузочных бункеров.

За сценой бойко играет баян. Из суфлерской будки излишне громко подсказывает текст пожилой библиотекарь.

Надя от дверей наблюдает за слушателями. Вначале им просто занятно видеть своих товарищей не у машин, а на сцене.

— Василиса-то! Василиса! Как заправская артистка! — слышатся голоса.

В сценке изобличаются грубость, невоспитанность. Василиса и баянист поют частушки, и за каждой из них скрыт либо факт, либо фамилия. Кое-кто в зале примолк. Вдруг всенародно назовут?

Зрители вполголоса обмениваются мнениями.

Под бурные аплодисменты занавес закрылся, и в освещенном кругу появилась Клеопатра. Она протягивает вперед руку, останавливая аплодисменты. В зале водворяется тишина. Клеопатра говорит:

— …Вот так, к сожалению, бывает. И мы спокойно проходим мимо этого. Вспомните!

Свет постепенно меркнет. Клеопатра исчезает в темноте. Свет зажигается снова, и вдруг в зале поднимается Иван.

— Здесь, конечно, не место для выступлений. Это не собрание, но, может быть, вы мне позволите пару слов сказать? — обращается он к залу.

Зрители недоумевают: что это? Продолжение инсценировки?

— Говори! Слушаем! — кричат они.

У Нади от радости бьется сердце. Она вся подается вперед и боится пропустить хоть одно слово. Иван говорит:

— Вот я скажу, что от девушки очень многое зависит, У нас на полигоне, например, вечная брань стояла. А появилась мастер Надя Молчанова, попробовали и при ней так же — не позволила. И теперь никто не смеет грубое слово сказать.

— Что верно, то верно! — поддержал Ивана старый мастер арматурного цеха. — Женщина во все века человеческий род облагораживала. От нее многое зависит — как поставит себя, так и относиться к ней будут.

Потом на сцену выходят новые артисты. Трое всклокоченных, небрежно одетых парней изображают сценку на полигоне в день получки. Артистов провожают шумными хлопками.

Потом снова выходят Василиса и баянист. Они исполняют песенку о лучших людях завода. Слава занимает в песенке главное место. Он сидит вспотевший, красный.

Чем дальше продолжается вечер, тем горячее отзывается зал.

Хор, струнный оркестр, арии из опер — и все, все в исполнении заводских товарищей.

Когда кончилась художественная часть, Надя бросилась искать Костю.

Он стоял один у окна, в скромной солдатской форме, и с интересом разглядывал заводской народ. По его оживленному лицу чувствовалось, что ему не было скучно.

Можно было веселиться в клубе до полуночи: танцевать, играть в почту, петь хором, принимать участие в различных аттракционах. Но Косте надо было уезжать.

Надя пошла провожать его. Они вышли в вестибюль, и тот, кто видел их, подумал или сказал соседу: «Вот и Надя обрела счастье. Как светится ее лицо!»

С болью в сердце подумал об этом и Слава. В тот момент, когда Надя и Костя пересекали зал, он танцевал с Клеопатрой вальс.

— У нее эта любовь со школьной скамьи, — сказала Клеопатра, заметив взгляд Славы.

А Надя была действительно счастлива. Они с Костей быстро шли под руку по освещенным московским улицам, шумным и тесным от обилия машин и потока людей. Они шли по широким тротуарам, и черные контуры многоэтажных домов сбоку загораживали ясное темное небо, усеянное мерцающими звездами.

И снова весна. Бессчетная весна на земле… Теплый ветер треплет молодые, липкие листочки. В зарослях леса еще сыро, пахнет неповторимым запахом земли и прелых листьев. Кое-где под плотным покровом хвои, осыпавшейся зимой, еще лежит хрупкий, ноздреватый снег, обледенелый и потерявший белизну.

А хлопотливые ласточки уже лепят гнезда под крышами домов, неугомонно снуют в розоватом мареве взад-вперед с пушинками и соломинками в клюве.

Смотрю на них и дивлюсь, прошлой весной, покинув гнезда, они улетели в неведомую даль. И вот, преодолев бескрайние просторы, переборов встречные ветры и бури, вернулись на родину…

Вернулись с окрепшими крыльями, чтобы строить новые гнезда, скользить в голубом поднебесье, выводить новых птенцов. И лишь те из них не вернулись, погибли, которые сбились с пути, оторвались от стаи.

И невольно думается: сколько же разных путей разметалось по белому свету, сколько дорог подстерегает каждого, кто начинает свое шествие в будущее!

1960–1961 гг.