По кончине Гефестовой правил египтянами сын его Гелиос дней четыре тысячи четыреста семь, сиречь годов двенадцать и еще дней девяносто семь; но во времена те ни египтяне, ни прочие народы не умели еще счет вести, но одни числили за годы обращения луны, иные же обращения дневные. Счисление же по двенадцати месяцам измышлено было после того, как нареклись человеки у царей подданными.
Оный Гелиос, сын Гефестов, славолюбив был и могуществен. Узнал он от кого-то, что жена некая египетская, в достатке и чести живущая, возымев вожделение к мужу некоему, впала с ним в блуд; прослышав же сие, искал Гелиос уличить ее по законоположению Гефестову, дабы не ушла она от кары. Дознавшись о часе блудных ее свиданий и взяв воинов из дружины своей, ворвался он к ней в отсутствие супруга ее и обрел ее возлегшей с любодеем своим. Захватив ее, повелел он немедля со срамом водить ее по всей земле Египетской; и сделалось со времени того целомудрие великое в пределах египетских. Любодея же того казнил он и тем благодарность себе стяжал. О деле сем повествует поэтически Гомер стихотворец,[84] баснословя, будто уличил Гелиос Афродиту, смесившуюся в ночи с Аресом; Афродитой же назвал он вожделение блудное, от царя Гелиоса изобличенное. Истину же, нами выше изложенную, Палефат[85] записал, летописец премудрый.
По кончине же Гелиоса царя, сына Гефестова, правил египтянами Сосис, а после царствования его воцарился Осирис, а после Осириса воцарился Гор, а после Гора воцарился Фулис, каковой покорил себе с силою великою всю землю даже до Океана. По возвращении же из похода, африканскими проходя землями, вошел он в прорицалище, гордынею обуянный, и вопросил, жертвы принеся, так:
— Прореки мне, Огнемощный, Правдивый, Блаженный, в высях эфирных стезю свою стремящий! Кто прежде владычества моего возмог всё покорить себе или кто после меня возможет?
И было ему прорицание такое:
— Первым — Бог; и Слово — по Нем; и Дух с Ними купно.[86]
Сродны Трое сии, Едины, и власть Их вовеки.
Спешной стопой удались, о смертный, чей век ненадежен.
И тотчас же, по выходе из прорицалища, был он в земле африканской умерщвлен своими же людьми, заговор на него составившими.
Записал предания сии о древних и начальных временах царства Египетского Манефон.[87] А еще явствует из писаний его же, что некогда иные были у пяти планет имена: звезду, нарицаемую ныне Кроновой, называли «Светящей», звезду Зевесову — «Лучезарной», Аресову — «Огнезрачной», Афродитину — «Всепрекраснейшей», Гермиеву — «Блистающей»;[88] каковые имена изъяснил впоследствии Сотат Премудрый.[89]
По скончании же времен тех воцарился над египтянами первым из сынов Хамовых Сострис.[90] Сей, ополчась на ассирийцев и сразившись с ними, покорил их, и халдеев, и персов даже до Вавилона. Равным образом подчинил он себе Асию, и Европу всю, и Скифию, и Мисию. Когда же поворачивал он назад в Египет из земли Скифской, отобрал он себе мужей скифских, юношей воинственных, в числе пятнадцати тысяч; переселив их в Персию, там и повелел он им обитать, землю же дал ту, что сами они избрали себе. И остались в Персии скифы те даже доныне, наречены же они от персов «парфянами», что есть наименование скифов на языке персидском. И одежду, и речь скифскую, и законы скифские держат они даже доныне и весьма воинственны во время бранное, как написал Геродот Премудрый.[91]
Во времена же царствия прежде именованного Состриса жил Гермий Трижды Величайший,[92] муж египетский, ужасный мудростию своею. Говорил он, что у Демиурга Неизреченного имя — три ипостаси величайшие, Божество же едино. Сего ради и был он от египтян наречен «Трижды Величайшим». В речах же его многоразличных ко Асклепию обретаем его учившим о естестве Божием таковое:
— Если бы не действование Господа всего, мне слово сие открывшего, не снедал бы вас толикий пыл вопрошать о сем. Невозможно открыть таинства столь великие непосвященным; но внемлите умом своим! Единый есть Свет умный, прежде Света мысленного; и от века был Ум Ума пресветлый, и ничего не было иного, как только единство его; от века пребывает он в себе, но и вечно умом, и светом, и духом своим всё объемлет. Вне его нет ни бога, ни ангела, ни демона, ни иной какой сущности; всего Господь Он и Бог, и всё под Ним и в Нем есть. Ибо Слово Его, от Него исходящее, всесовершенное, породительное и демиургическое, в породительное пав естество, в воду породительную, оживотворило воду ту к зачатию.
Сказав же сие, молился он так:
— Заклинаю тебя, о Небо, великого Бога творение премудрое, милостиво буди! Заклинаю тебя, о Глагол Отчий, первым от Него изглаголанный, когда мироздание утверждал Он по воле Своей!
И в книгах, против царя Юлиана Кириллом благочестивейшим[93] написанных, упоминается, что Гермий Трижды Величайший, о грядущем не зная, исповедал, однако, Троицу единосущную.
Царь же Сострис, вернувшись после победы своей в Египет, скончался; и воцарился по нем над землею Египетскою Фараон, Марахон тож; и впредь были у египтян цари из рода его.
Во времена же преждереченного царя Пика[94] Зевеса явился в землях западных некто из племени Иафетова, в крае Аргивском, звали же его Инах;[95] он первым воцарился в крае том. И основывает он там град, каковой по имени Луны, им почитаемой, нарек он Иополис; ибо и доселе нарекают аргивяне Луну в таинствах своих именем сокровенным сим, Ио. Создал он и святилище Луны во граде том, поставив ей столп медяный, на коем написал: «Ио, Блаженная, Светоченосная».
И взял Инах тот себе жену, звали же ее Мелия; и от нее имел он чад троих — Каса, и Вила, и дочерь, каковую нарек он Ио по имени Луны. И была дева та прекрасна весьма.
И тогда Пик, Зевес тож, царь земель западных, прослышав про Инаха, что есть у того дочь, дева прекрасная, через подосланных похитил Ио, дочь Инахову, и вот лишает ее девства и творит непраздной; и родила она ему дочь,[96] каковую нарек он Ливией. Но Ио, возмутившись сердцем о приключившемся с нею и не желая более иметь с Пиком общения, дочь свою оставила, отца же своего Инаха узреть устыдилась и бежала на корабле в Египет. Придя же в землю Египетскую, Ио там проживала; узнав же по некоем времени, что царюет над Египтом Гермий, сын Пика Зевеса, и убоявшись Гермия сего, бежит оттоле в Сирию, на гору Сильпий, ту, на коей впоследствии Селевк Никатор, царь македонский, заложил град и назвал его по имени собственного своего сына Антиохиею Великою.[97] Отойдя же в Сирию, Ио там и преставилась, как написал Феофил Премудрый; другие, впрочем, рассказывали, что-де в Египте скончалась Ио.
Меж тем Инах, отец ее, разыскивать ее послал братьев ее и родичей, а с ними Триптолема и аргивян, каковые, повсюду розыск чиня, не обрели ее; когда же узнали аргивяне, иополитяне тож, что преставилась Ио в земле Сирийской, пришли они туда и пробыли там время малое в том, что стучались в каждый дом, приговаривая:
— Душа Ио да будет спасена!
Совершая же гадание, увидели они в видении сонном телицу, говорившую им человеческим голосом:
— Здесь я, Ио!
Пробудившись же, долго дивились они, какую силу имеет сонное сие видение; и, рассудив, что на горе оной почиет Ио, воздвигли они ей святилище, да и жили там, на горе Сильпии, основав и град свой, каковой нарекли они Иополис, и сами наречены были по причине той от сирийцев ионитами даже до сего дня.
Сирийцы же антиохийские от того времени, творя воспоминание, как пришли аргивяне разыскивать Ио, каждый год стучатся об оное время в домы эллинов даже доныне. Виною же, что остались аргивяне тогда в Сирии, было повеление Инаха, царя аргивского, отца Ио, сказавшего:
— Если не приведете ко мне дочерь мою Ио, не возвращайтесь в землю Аргивскую!
И основали там иониты святилище Кроново на горе Сильпии.
Что до Ливии, дщери Ио и Пика, Зевеса тож, то сочеталась она с мужем неким, по имени Посейдон, и родились у них трое сынов — Агенор, Бел и Эниалий. И отошли Агенор и Бел в Сирию, сведать, не жива ли Ио и где братья ее, кои приходились им родичами; не сыскав никого, повернули они назад. И направил Бел путь свой в Египет, где, взяв в жены Сиду, имел от нее сыновей двоих, Египта и Даная. Агенор же, отойдя в Финикию, взял в жены Тиро; и основывает он там град, каковой нарекает Тиром по имени супруги своей. И воцарился он там и породила ему Тиро сыновей — Кадма, Финика, Сира и Килика, и сними дочерь, каковую нарек он Европою. И процарствовал Агенор в землях тех шестьдесят лет и три года.
О Европе же поэты сказывали, будто дочерь она Финика, сына Агенорова; но в сем не согласны они с хронографами.
И приступил ко граду Тиру Тавр, царь Критский, и после сражения морского взял Тир оный к вечеру и, расхитив град, увел в полон многих, в числе коих взял и Европу, дочерь Агенорову. Агенор же и сыны его сражались в то время на рубежах; о сем-то проведав, и напал нежданно Тавр, царь Критский, на край тот с моря. Память же вечера того творят тиряне даже доныне, называя его Зловечерием.
И увел Тавр Европу в землю свою, и взял ее в жены; а была она дева, и весьма красива. И назвал он края свои по имени ее «европейскими». И родила она ему сына Миноса, как написал и Еврипид Премудрый, когда говорит в стихах своих, что-де Зевес, в Тавра, сиречь Быка, обратясь, Европу похитил.
И заложил оный царь Тавр на Крите острове град великий, каковой назвал он Гортиною по имени матери своей из рода Пика, Зевеса тож; Судьбу же града того назвал он Каллиникою, по имени девы, от него в жертву закланной.
Меж тем царь Агенор, воротясь из похода своего в Тир и услыхав о случившемся нежданном нападении Тавровом и о расхищении столицы своей, тотчас послал Кадма за Европою с деньгами немалыми и с воинством. На смертном же одре своем царь тот Агенор наказал, чтобы вся земля, им покоренная, поделена была между тремя сынами его. И приял Финик град Тир с прилежащими к нему землями, и назвал землю ту по имени своему Финикиею; так же и Сир соделал, нарекши полученную им землю по имени своему Сирией; так, наконец, и Килик нарек по имени своему доставшуюся ему землю Киликией.
И жил во дни царства Финикова Геракл Философ, по прозванию Тирский, который изобрел употребление пурпура. Идучи однажды по прибрежию града Тира, увидал он пса пастухова, пожиравшего так называемую конхилу, каковая есть род малой морской раковины; пастух же, помыслив, будто окровавлена пасть пса его, взял от овец своих пригоршню шерсти и обтер влагу с пасти песьей, окрасив тем шерсть. Геракл же, приметив, что отнюдь не кровь то, но сила неведомой некоей влаги, изумился. И вот, вызнав, что у ракушки взята влага, шерсть окрасившая, взял он шерсть у пастуха и понес ее Финику, царю Тирскому, как дар великий.
Подивился и тот зрелищу краски цвета невиданного, и восхищен был изобретением новым, и повелел погружать в сок ракушки той шерсть и ткать ему ризу его царскую; и носил он первый из царей порфиру, и удивлялись все царскому его наряду, чему подобного прежде не видели.
И от того времени повелел царь Финик, да никто из подданных его не дерзает носить наряд таковой, из даров земли и моря устроенный, но только сам он и те, что будут по нем в Финикии царевать, дабы приметен был царь воинству своему и всему народу по одеянию своему дивному и чудному. Ранее же не умели люди риз окрашивать, но какова есть сама по себе шерсть овечья, такие и творили себе ризы, и носили их; и цари носили ризы верхние того же цвета из какой ни придется шерсти, и нелегко было распознать царя среди множества людей его. Но оттоле в каждой земле цари, государи и топархи, прослышав о сем измышлении, украсились нарядом, кто запонами златыми, кто порфирою, кто ризою червленою, окрашивая ее соком трав неких, и красовались так, дабы отличали их от людей их; а написал о том Палефат Премудрый.
А много времени спустя римляне, покорив себе землю финикийскую, истинное сие и носимое издревле одеяние царское себе усвоили, наименовав его на языке своем римскою «тогою»; и носят его консулы римские даже доныне.
Нума же, Помпилий тож, в Риме царевавший после Ромула и Рема, приняв посланцев из земли так называемых пелазгов, каковые посланцы носили хламиды с клавами красными, как носят и ныне выходцы исаврийские, и видом их усладившись, первый в Риме положил хламиды носить: для царей порфировые, с клавами златыми, а для синклитиков своих, для сановников и военачальников хламиды белые с клавами пурпуровыми, знаком наряда царского, указующим на достоинство гражданства и подданства римского; и повелел он, чтобы впредь никто не входил к нему в палатий его иначе, как в хламиде. Но и стража дворцовая не впускала в палатий никого без хламиды, являющей честь одеяния царского, как написал Транквилл Премудрый, спасатель дел римских.
Сир же, сын Агеноров, муж был мудрый и написал письменами финикийскими книгу любомудрия счислительного; и учил, что-де начала бестелесны суть, души же меняют тела и переселяются в тварей чуждых. Сему учил он первым, как написал Климий Премудрый.
Во времена те родился Фалек, сын Еверов, муж богобоязненный и мудрый, живший годов триста тридцать девять, о котором написал пророк Моисей. От Адама же до Фалека годов три тысячи, по слову пророческому.
Во времена Давидовы[98] царил над Илионом, сиречь над землей Фригийской, Приам, сын Лаомедонтов. В царствование же его и сам Илион, и Дардан, и Троя, и вся земля Фригийская разорена была от ахейцев, меж коими ведомы Агамемнон и Менелай с Неоптолемом Пирром и прочие, пришедшие походом на Илион вины ради Париса, именуемого также и Александром, который похитил Елену, распалясь на нее страстию.
Была же Елена та хороша станом, прибрана, с отменною грудью, бела как снег, хороша бровями, хороша носом, хороша всем лица устроением, кудревласа, светлоруса, большеока,[99] благоуветлива — страшное для жен зрелище; лет же было ей двадцать шесть.
Началу же бед, погубивших Трою, и всю землю Фригийскую, и царство земли той, причина сыскалась таковая.
Когда родился Парис от Гекабы, Приам, отец его, пошед в прорицалище Фебово, вопросил о родившемся у него сыне; и дано было ему вещание:
— Родилось у тебя чадо, Парис злопаридственный; и сей, тридцати годов достигнув, разорит царство Фригийское.
Услышав сие, Приам тотчас изменил имя дитяти, нарекши его Александром, и отослал его в селение, именуемое Амандр, предав земледельцу некоему на воскормление, покуда не исполнится ему тридцати лет, о коих говорило вещание. И оставил оного Александра, иначе Париса, отец его Приам в селении; возведши же стену вокруг селения того, нарек он место Парием, градом великим.[100]
Парис же пребывал в мете том, возрастая и прилежа к чтению, так что стал речист и в науках искушен, и слово похвальное сочинил Афродите, мудрствуя, что-де ни Паллада, ни Гера ее превзойти не могут; Афродита же, сказывал он, вожделение есть, и от вожделения-де всё порождается. Сего ради баснословствуют, будто судить призван был Парис меж Палладою, Герою и Афродитою и присудил Афродите яблоко, сиречь победу. Витийствовал же он так, что-де вожделение, которое есть Афродита, всё порождает:[101] и чад, и премудрость, и воздержанность, и художества, и всё прочее, как в человеках разумных, так и в скотах бессловесных; и нет будто ничего ни превыше вожделения, ни отменнее его. Оным же Парисом сочинен был и гимн к Афродите, надписанный «Пояс».
Когда же минул ему год тридцать второй, Приам, разочтя, что сроку тридцатилетнему, вещанием оным о Парисе предреченному, конец пришел, послал за Александром тем, Парисом тож, и повелел привести его из деревни со всякою честию; ибо любил его Приам.
И вышел Приам во сретение сына своего; и сам он, и синклитики его с ним, и все братья его, и все люди градские. И так вступил в Трою Парис оный, на тридцать третьем году жизни своей, в месяце ксанфике, сиречь апреле.
И нашел Приам, что всем Парис хорош — и красою, и силою, и беседою; и повелел ему взять дары и плыть в Элладу, дабы пожрать там жертву Аполлону Дафнейскому, каковой, мыслил Приам, умилится над старостию его и пронесет беду; ведь минул уже срок, вещанием предреченный. И написал царь Приам для Париса грамоты ко всем царям и топархам[102] земли Эллинской, прося принять сына своего Париса, Александра тож, отходящего молебствия ради, сиречь Аполлону жертву пожрать; и отпустил Париса оного, послав с ним и дары царям тем. И отплыл тот в месяце десии, сиречь июне, в день осьмнадцатый, скончав дней пребывания своего в Трое пятьдесят и семь, имея с собою дары царские во множестве, а сопровождаемый сотнею мужей фригийских, юношей бодрых.
И прибыл он во град эллинский, именуемый Спарта, управляемый же царем, или топархом, Менелаем, сыном Плисфеновым. А был Менелай тот воспитан при дворе Атрея, царя аргивян, купно с Агамемноном, сыном царевым; сего ради называли обоих Атридами.
Собирался же Менелай немедля плыть со сродниками своими на Крит, жертвы пожрать желая Зевсу и Европе в Гортине, городе критском, когда прибыл к нему во град Спарту Парис. А был у Менелая обычай такой: на каждый год в те же дни вершить обряды положенные и жертвоприношения, память чествуя Европы, прародительницы своей. Но принял он Александра, Париса тож, и грамоту Приама, царя Фригийского и Асийского, и царские дары взял; самого же Париса Александра обнял, и оказал ему благоволение, как собственному своему сыну, и всякую честь воздал, и определи ему проживать и кормиться в собственных своих палатах, и дозволил оставаться во граде том, сколько тот пожелает, попросив продлить пребывание свое, пока не отдохнет Парис от тягот пути, и лишь потом идти в святилище Аполлоново, дабы исполнить повеление о жертве. После же, устроив его и даровав слуг многих и в собственные свои палаты приняв, поспешно отплыл Менелай на Крит.
Итак, пока пребывал Менелай на Крите, жертвы принося Зевсу Астерийскому и Европе во граде Гортине, случилось Елене сойти в сад возле палат своих, прогуливаться купно с Ефрою, сродницею Менелаевою через Пелопа, и Клитемнестрою из рода Европина. Парис же, украдкою в сад заглянув и цвет красоты Елениной приметив, уязвлен был любовию к ней; действуя через Ефру, сродницу Менелаеву из рода Пелопова, и Клитемнестру из рода Европы, совратил он Елену, похитил ее и бежал на кораблях троянских, с ним бывших, захватив с собою денег триста литр, и драгоценностей много весьма, и серебра, — купно с Ефрою из рода Пелопова и Клитемнестрою из рода Европы, и еще с пятью рабынями, постельничими Елены. И направился он к Сидону,[103] а оттуда к Протею,[104] царю Египетскому, и думать позабыв о посещении святилища Аполлонова и о принесении жертвы в земле Эллинской.
Когда же проведали воины, дворец Менелаев стерегшие, о бегстве Еленином, устрашились они и отрядили немедля воинов трех из Спарты, града эллинского, в Гортину, град критский, к царю Менелаю с вестью о том, что похитил Елену Парис, а с нею прихватил и Ефру, сродницу цареву, и Клитемнестру. И был Менелай, услышав сие, как в уме поврежден, и много гневался на Ефру, ибо возлагал прежде на целомудрие ее надежду особливую. Немедля вернулся он морем в Элладу, во град Спарту, и всюду разослал людей на поиски Елены, и Париса, и сущих с ними. Но не нашли их.
По прошествии же времени прибыл из Египта в Трою Парис, везя с собою Елену, и деньги, и всё богатство ее. Когда же увидели Приам и Гекаба Елену подле Париса, изумились они красоте ее и вопросили ее, кто она и кто предки ее. Елена же ответила:
— Сродница я Александру, Парису тож; и ближе мне Приам и Гекаба, нежели Плисфенов сын Менелай. Ибо от Даная и Агенора, сидонян, и от предков Приамовых веду я род мой. От Плесионы, дочери Данаевой, родились Атлант и Электра, от Электры царь Дардан, а уж от него пошел Трои и цари Илионские, в череде коих через Финика, сына Агенорова, порожден был Дина, отец Гекабин; меж тем из рода Дины того и Леда происходит.
Сказав сие, молила Елена Приама и Гекабу клятву дать, что не выдадут ее, и уверила, будто не взяла ничего от богатств Менелаевых, но всё ее достояние есть. Тогда Гекаба, обняв, лобызала ее и от того часа возлюбила ее перед всеми.
Проведав же, что Елена в Трое с Парисом обретается, послов отправили Агамемнон и Менелай с требованием выдать Елену. Досаждала ведь и сестра ее Клитемнестра мужу своему Агамемнону, царю Аргивскому, ища возвратить Елену, сестру свою; и написала она, и вручила Менелаю послание к Елене, долженствовавшее убедить ее.
И пришел Менелай к Приаму, требуя Елену, супругу свою, прежде, нежели начать войну; но не склонились Приамиды выдать ее. И тогда стали собираться походом на Илион Атриды и звали с собою царей союзных, или топархов. И упрашивали они Пелея и Фетиду, жену его, Хирона, отца ее, царя-любомудра, отпустить с ними Ахилла, сына Фетиды и Пелея оного, Хиронова внука. И послал Хирон за Ахиллом; а тот обретался у царя Ликомеда, тестя своего, отца Деидамии. И пошел с Атридами Ахилл тот, ведя с собою войско свое из мирмидонян, именовавшихся тогда так, ныне же болгарами именуемых; было же их три тысячи, и с ними Патрокл стратопедарх и Нестор, кои упрошены были Хироном, Пелеем и Фетидою, да с Ахиллом пребудут неотлучно.
Себя смирив, Владыка
стопы омыл злодею,
меж тем как вор лукавый
язык на грех кровавый
уж готовил в потайности, —
от скверны сей и мерзости,
о Христе Господи,
нас соблюди, молящих,
в доме Девы поющих;
«Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!»
Не содрогнется ли слышащий,
не ужаснется ли видящий —
Иисуса на погибель лобызаема,
Христа на руганье предаваема,
Бога на терзанье увлекаема?
Как земли снесли дерзновение,
как воды стерпели преступление,
как море гнев сдержало,
как небо на землю не пало,
как мира строение устояло,
видя преданного, и проданного,
и погубленного Господа крепкого?
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
Вот обман замыслил лукавейший,
вот ковы уготовал безбожнейший,
призванный — и от Тебя отложившийся,
избранный — и о Тебе соблазнившийся,
возлюбленный — и на Тебя изощрившийся!
Ты же в оный час, о Милостивец,
явил погубителю проклятому
безмерное Твое человеколюбие!
Губку насытил влагой,
длань утрудил работой;
так услужал слуге Ты,
и простирал стопы свои Иуда,
Ты же омывал их, Господи!
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий и всех Приемлющий!
Иисусе, стопы омывающий
устроителю Твоего погубления,
святынею Твоей одаряющий
осквернителя Твоего благословения,
предателя Твоего лобызания, —
Ты возвысил нищего милостью,
обласкал убогого мудростью,
одарил и облагодетельствовал
игралище бесовское!
Приял он хлеб Причастья,
вкусил вино Завета —
и злобой заплатил за милости,
не постыдился, окаянный, мерзости!
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
Бессердечный, безбожный, безжалостный,
погубитель, предатель, отступниче,
чем побужден ты, скажи, к отпадению,
чем склонен, молви, к преступлению,
чем увлечен, ответь, к погублению?
Не братом ли Господь нарек тебя,
не другом ли Он именовал тебя,
меж тем как растленным знал тебя?
Тебе ведь Он доверил
святое достоянье,
всей братии владенье,
ты же без стыда и без совести
отнюдь не убоялся низости!
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
Петр Апостол с мольбою склоняется,
зря, как Искупитель снаряжается,
приступая к делу омовения;
молит Петр: «Да не будет, Господи!» —
но губка водой насыщается,
и Владыка к ногам преклоняется,
в зраке рабьем за труд принимается;
тогда и силы неба
страшились и взывали,
дивились и дрожали,
не страшился лишь тать, не одумался,
изощрился на дело предательства.
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
Ангелы в страхе изумляются,
архангелы крылами закрываются,
взирая с небес на Непостижного,
перед перстью Себя смирившего,
перед прахом главу преклонившего;
Гавриил кличет в исступлении:
«Рати небесные, воззритеся,
неслыханному делу подивитеся:
простер стопу апостол,
и моет плоть людскую,
Кто плоть и мир созиждил;
и не Петра единого омывает,
но Иуду служением ублажает!»
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
О, какие любви деяния,
а Иуда не приял умиления!
О, какие святые речения,
а злодей не принес покаяния,
не смягчился не дрогнул, не тронулся!
Ведь вкусил от хлеба причастного,
ведь испил от вина благодатного
тать, и пяту подъял на Питавшего,
и вышел из овчарни,
оставив агнцев стадо
для волчьей стаи Ада,
покинул сосцы сладчайшие,
и прияло тебя лоно Проклятого.
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
О, помедли, злосчастный, одумайся,
помысли, безумный, о возмездии!
Совесть свяжет, умучит грешника,
и, в ужасе многом одумавшись,
ты предашь себя смерти мерзостной;
древо встанет над тобой губителем,
воздаст тебе сполна и без жалости;
и на что, сребролюбче, польстился ты?
Мерзкую мзду ты кинешь,
гнусную душу сгубишь,
деньгами себе не поможешь,
продавши Сокровище нетленное.
Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!
Господи, Господи, Господи,
Святый Боже, Святый Крепкий, Вседержителю,
умились над Твоим творением,
над плотью, над прахом, над перстию,
сохрани, соблюди от погибели!
Мы же, братие, внимая сказание,
лукавца созерцая растление,
укрепим стопы свои крепостью,
стойкой пяте недвижный,
твердый, святой, неложный
веры устой обрящем
и от адской оградимся засады,
к Искупителю взывая с молитвою;
«Милостив, милостив, милостив
буди нам, о всё Объемлющий
и всех Приемлющий!»
Приидите, поклонимся, верные,
Человеков Спасителю кроткому,
Сыну Божию благоутробному,
Властодержцу, терпеньем обильному, —
Кого силы величат небесные,
Кого хоры поют безтелесные.
Языками своими огнистыми,
Голосами своими немолчными
Трисвятое гласят песнословие
И победное молвят хваление:
Восславляют Отца безначального,
Сына, купно со Духом совечного,
Нераздельных всецело по сущности,
В ипостасях троимых таинственно,
Пребожественной Силы величие,
Совокупно всей тварию славимо.
Богородица, Дева пречистая,
Не отвергни, Честная, рабов Твоих,
Что житейской несомы пучиною
И валами разимы мятежными!
Горних сил без сравненья славнейшая,
Голубица, от Духа позлащенная,[105]
Ты апостолов честь и хваление,
Ты страдальцев о Господе рвение,
Ты всецелой земли упование;
О, прекрасная башня Давидова.[106]
Град, двунадесять врат отверзающий,[107]
Благовоний духовных хранилище,
Людям Божьим стена и прибежище,
И неложное им утверждение,
И для праведных душ охранение,
И безгрешным телам освящение!
Почитаем Тебя, Благодатная,
Славословим Тобою Рожденного,
Слезно молим и просим о милости
В предстоящее время возмездия.
Боже, Боже, в тот день не отринь меня,
Изыми из огня неугасного,
Не предай Сатане на ругание,
Не соделай бесовским игралищем!
Ибо паче иных, окаяннейший,
Я изжил свою жизнь в беззакониях.
Осквернился и духом, и плотию,
И что делать мне ныне, не ведаю.
Сего ради взываю о милости,
Как блудница, к стопам припадавшая,
Изливаю рыдания теплые:
Изыми меня, Господи, Господи,
Из глубин моего беззакония,
Яко Пастырь Благий, не оставь меня
Претыкаться о камни погибели
От страстей обуявших избавь меня
И отверзи мне очи духовные,
Да воззрю я на Лик Твой божественный
И в сердечном веселии вымолвлю:
Подобает Тебе поклонение
Со Отцем и Святым Утешителем
И на всякое время хваление,
Милосердный, от твари взывающей.
Как благочестия вестников и на злочестие ратников
богоносцев собор осиянный
поставил миру Ты светить подлунному;
их молитвами, Боже, в несмутимом покое
Тебя величающих, Тебя славословящих
сохрани, огради, да поем Тебе:
«Аллилуйя!»
От жизни мира дольного к высотам Рая умного
свершая преселение, взываем в покаянии:
«Сам, о Благий, помилуй тех, что Тебя взыскуют;
вот мы все блага мира оставили,
да Тебя обретем, поющие:
«Аллилуйя!»»
Сколь возлюбленны шатры Твои, Господи сил!
В них же вселившиеся, Спасителю наш,
во веки веков вознесут Тебя,
славословя, песнословя,
купно с пророком Давидом:
«Аллилуйя!»
Созерцая земные веселия,
помышляя в уме об увиденном,
возскорбел я, постигнувши явственно,
сколь горька сия чаша житейская!
Вас единых почел я блаженными,
честь благую избравших с Мариею,
волей всей ко Христу прилепившихся
и с Давидом светло воспевающих:
«Аллилуйя!»
Не видал я меж смертных безскорбного,
ибо мира превратно кружение:
кто вчера возносился гордынею,
того зрю с высоты низвергаемым;
богатевший с сумою скитается,
роскошь знавший нуждою терзается;
вы одни остаетесь свободными,
кто свой дух покорил песнопению:
«Аллилуйя!»
Над убогим богатый ругается,
пожирает его достояние;
слезы пахарю, прибыль владетелю,
труд сему, и роскошества оному;
потом многим бедняк обливается,
чтобы всё отнялось и развеялось!
Плод же ваших трудов нерушимою
запечатан Христовой печатию:
«Аллилуйя!»
Се, безбрачным надежд отсечение,
в браке ж сущим забот изобилие;
се, безчадный терзаем печалию,
многочадный снедаем тревогою;
эти многим томимы томлением,
тем же плач предлежит о бездетности;
вы одни посмеетесь сим горестям,
ибо ваша услада небренная —
«Аллилуйя!»
Горьки воды пучины губительной,
сладки яства гортани заморские;
и плывут человеки над бездною,
понуждаемы чревом и алчностью,
предают себя палубе зыблемой,
небрегут о погибели горестной;
безмятежно лишь ваше пристанище,
ибо якорь ваш есть песнопение —
«Аллилуйя!»
О пиратах, о бурях, о бедствиях
не помыслит наживы возжаждавший;
испытав же валов возмущение,
задрожит, но отнюдь не отступится;
он готов для надежды обманчивой
смерти зрак приступающей вытерпеть;
только вы среди моря житейского
обрели ограждение верное —
«Аллилуйя!»
По земле вы прошли, непорочные,
будто сроду земли не коснулися;
о земле отложив помышление,
вы стезею восходите подвига;
вы послушали сердцем рачительным,
люди Божии, голоса Божьего,
«приидите ко Мне», — возвестившего, —
«ибо в радость Мне ваше взывание:
«Аллилуйя!»»
Словом кратким объемлю реченное:
мир преходит и мира прельщение;
коль житейские блага стяжаем мы,
лишь ко гробу себя приближаем мы.
Дивно слово, что Мудрый нам вымолвил:
«Суета сует, духа томление!»
Предлежит нам гроб, к чему ж столько злоб?
Но прекрасно воспеть в безмятежности:
«Аллилуйя!»
Знаю, знаю, как вы мне ответите,
не устами, так мыслию молвите:
«Ты нас учишь о мира превратности,
что же сам прилепляешься к бренному?
На сучок в оке брата взираешь ли,
а бревна в твоем оке не чувствуешь?
Если истину зришь, почто не творишь?»
Как спасусь, не радевший о милостном
«Аллилуйя!»
Так, не все мы вместили веление,
что от Господа нам заповедано;
всем сказал он, прорекши единому:
«Всё раздай, да за Мною последуешь».
Мудрым сердцем внимали разумные,
но не вняли, как я, нерадивые.
И без ваших слов знаю, сам я таков;
сего ради прошу за меня воспеть:
«Аллилуйя!»
В том корысть мне, чтоб множилось рвение
вашей воли, избравшей служение;
я ищу, назидая вас в истине,
купно с вами сподобиться милости;
так послушайте слов моих, братие,
дел же скверных моих отвращайтеся!
И без дел приимите воспевшего
вам в урок сие слово единое:
«Аллилуйя!»
Вы бежали от мира нечистого
и прибегли к источнику светлому;
вы избрали безплотное жительство;
так о плотском ставьте и помыслы, —
не любите того, что покинули,
не влекитесь к тому, что отвергнули,
да врагу не доставите радости;
но трезвитеся духом, поющие:
«Аллилуйя!»
Всё, чего вы на деле чуждаетесь,
изгоните из мыслей со тщанием;
вы отверглись раздоров и зависти,
соревнуя согласию ангелов, —
друг пред дружкою благоуветливы,
позабудьте слова «твое» да «мое»;
не имеет монах обладания,
кроме общего всем достояния:
«Аллилуйя!»
Не хвалитесь дарами духовными:
что имеешь, есть милость от Господа;
пусть не судит воздержный вкушавшего,
пусть почтит и вкушавший алкавшего,
ибо этот вкушает по немощи,
тот же подвиг приемлет по ревности,
здесь услада псалма, там заслуга поста,
но награда одна возлюбившим Христа —
«Аллилуйя!»
Или скажешь: «Мне честь особливая,
как стяжавшему знание книжное»?
О Петре ты помысли, о рыбаре,
Моисея превыше поставленном!
Всю премудрость египтян, как молвится,
превзошел тот пророк, и до тонкости;
но глаголет Петр, и молчит Моисей!
Не гнушайся ж невеждою, сведавший
«Аллилуйя!»
Приближается время веселия,
скоро, скоро Христово пришествие;
Жениха вы на брак провожаете,
и в руках ваших ясны светильники,
ибо в девстве пожили вы праведно.
Что есть девство? Души целомудрие,
Силой коего славу Господнюю
вы возможете зреть, припеваючи:
«Аллилуйя!»
Необорной Воеводе песнь победную,
Избавительнице града речь хвалебную
мы в весельи воспеваем, Богородица!
Но, Владычица всемощная, предивная,
отвращай от нас напасти, чтобы в мире нам
воспевать Тебе:
«радуйся, Невеста неневестная!»
Ангел достославный, с небес низшедший
Молвить Богородице «радуйся!», —
Созерцая Господа воплощение, гласом своим безплотным
возопиял и возглаголал, и провещал в изумлении:
«Радуйся, чрез Тебя радость сияет,
радуйся, чрез Тебя горесть истает;
радуйся, Адамова горя утешение,
радуйся, Евина плача прекращение;
радуйся, Высота, не изъяснимая человеческим умам,
радуйся, Глубина не изследимая и ангельским очам,
радуйся, ибо подъемлешь всё Подъявшего,
радуйся, ибо объемлешь всё Объявшего,
радуйся, Звезда, зарю предвещающая,
радуйся, Матерь, Бога возращающая;
радуйся, чрез Тебя обновление миру,
радуйся, чрез Тебя поклонение Богу,
радуйся, Невеста неневестная!»
Знание незнаемое познать желая,
К Вестнику Дева возопила:
«Как же возможно, молви, от недр девственных изойти Дитяти?
Он же в страхе великом только и мог проречь Ей:
«Радуйся, избрания святого Тайна,
радуйся, безмолвия благого Бездна,
радуйся, чудес Христовых Начинание,
радуйся, словес Господних Утверждение,
радуйся, Лествица небесная, по Ней же сошел к нам Бог,
радуйся, Цепь всепрекрасная, сочетавшая небеса земле;
радуйся, ибо Свет непостижно явила,
радуйся, ибо «как» никому не открыла,
радуйся, Ангелов многославное изумление,
радуйся, демонов многослезное уязвление,
радуйся, посрамившая мудрость мудрых,
радуйся, утвердившая радость верных,
радуйся, Невеста неневестная!»
Риторы многословные, как рыбы безгласные,
немеют при Тебе, Богородица,
изъяснить не умея, как Ты и Девою пребываешь,
и Чадо порождаешь;
мы же, тайну созерцая, возопием с верой:
«Радуйся, Мудрости Божией Святыня,
радуйся, Промысла горнего Твердыня;
радуйся, многомудрых немудрыми въяве явившая,
радуйся, суесловных безсловесными сотворившая;
радуйся, истолкователи многославные явно посрамлены,
радуйся, стихослагатели многословные в ничто обращены;
радуйся, сети афинейские расплетающая,
радуйся, мрежи галилейские наполняющая;
радуйся, Пристанище меж бурь житейских,
радуйся, спасения Корабль блаженный,
радуйся, Невеста неневестная!»
Блюдя прилежно скромность добронравную,
Как должно, инок, взор держи потупленным:
По сторонам безчинно не мечи очей.
Умей молчать, умей сказать — ко времени.
В одежде, сколь возможно, ограничь себя,
А что до яств, ты должен на одно смотреть,
Чтоб только немощь поддержать телесную;
Что на столе поставлено, вкушать не грех, —
Но беса берегись чревоугодного!
Не смей одними кушаньями брезговать,
Другие ж выбирать себе по прихоти;
Кто, слышь, брезглив, таким и мы побрезгуем.
По большей части вовсе избегай вина;
Лишь занедужив, пригуби — во здравие.
Под рясой скромно руки придержать умей,
Да попусту за трапезой не важничай —
И будь готов собрату услужить во всем.
Болтливости ж и сплетен, как бича, беги:
Они ввергают сердце в скверну смертную.
Не смей плеваться посредине трапезы;
А коль нужда припала так, что мочи нет,
Сдержись, скорее выйди да откашляйся.
О, человече, есть и пить желаешь ты?
В том худа нет, но бойся пресыщения;
Перед тобою блюдо, из него и ешь,
Не смей тянуться через стол, не жадничай.
Смиренным и послушливым со всеми будь.
Собрату не дерзай твердить досадливо:
Прискучил мол, учитель, за собой смотри!
Зевота неуемная — безчинства знак;
Помысли о менадином обычае[108]
И не забудь ладонию прикрыть уста —
Не окажи соседу неучтивости.
У двери, как пристало, постучись слегка,
Да не врывайся, словно пес сорвавшийся,
Что по дому шныряет и подачки ждет.
Во всем покорствуй старцам и начальникам,
За вычетом единым: если грех велят.
Веди беседы мирные и кроткие,
Ни с кем не забывай, монах, о скромности;
Пусть смех твой будет тихою усмешкою[109] —
Не хохочи, ограды не кажи зубов.
Беги родных: избегнешь огорчения.
Страшись сношений с братьями юнейшими:[110]
Здесь сатана губительный скрывает ков.
Не суесловь, не надмевайся гордостью,
Не позабудь о строгом послушании.
Не суемудрствуй без нужды о догматах,
ученостью не хвастай — убегай греха.
Коль всё исполнил, радуйся и бодрым будь.
Вот что зовется ложно у глупцов Судьбой.
Представь в уме плясунью непотребную,[111]
Что с шумом и кривляньем лицедействует,
Изображая бытия превратности
Обманчивым движеньем суетливых рук;
Срамница млеет, вертится, ломается,
Подмигивая томно и прельстительно
Тому, кого дурачить ей взбредет на ум,
Но тотчас на другого обожателя
10 Всё с той же блудной лаской переводит взор;
Всё обещает, всё подделать силится,
Но ничего не создает надежного,
Как потаскуха, что с душой остывшею
Ко всем с притворным пылом подбирается.
Глупцам — престолы, царства, слава, почести,
Со злобой и заботой неразлучные;
Но для того, кто истину постичь возмог,
Престол — молитва, слава ж — речи тихие.
Глупцу отрадно хвастовство крикливое,
20 Но мудрому — молчанье и покой души.
Глупцам желанны распри, ссоры, рознь умов.
И яблоко раздора, и безумный спор;
Но чистые враждуют лишь с одной враждой,
Гася пожар пустого любопрения.
Глупцу наполнить чрево усладительно,
Дойти до пресыщения порочного;
Но мудрого питает воздержание,
Его бока подтянуты, и легок сон.
Глупца богатство ввергнет в треволнения,
30 Но мудрому и обеднеть пользительно.
Глупец из кожи лезет вон, потщась добыть
Почет и славу, радость злополучную,
Но мудрому любое место — первое,
Затем, что всюду троны есть и гробы есть,
И всё для нас едино, коль греховный пыл
К безславной славе нас не гонит, ум затмив.
И что есть слава? Ведь хула на доброго,
Вопи она хотя бы громче Стентора,[112]
Себя не обелит своим злоречием,
40 Но лишь безстыжей галке уподобится,[113]
Что перьями чужими убрала себя
И чести домогается двусмысленной.
Отраду сна создавший в разрешение
Всей маяты и муки, что приносит день, —
Христе благий, и мне пошли, молю Тебя,
Сон сладостный, спокойный, благодетельный,
От всех соблазнов и тревог избавленный,
Но тихими виденьями исполненный.
Когда ж звонарь ударит, пробуди меня
На труд молитвы здравым, бодрым, ревностным:
Стопе дай силы отстоять заутреню,
Душе дай крепость одолеть прельщения,
Уста отверзни к пению размерному
Тебе во славу, Господи и Боже мой, —
Да узрю на разсвете, пробудясь от сна,
Твоих велений свет незападающий.
О, чадо, как не удостоить повара
Венца за послушанье целодневное?
Смиренный труд — а слава в нем небесная,
Грязна ль рука в работах — так душа чиста,
Огонь ли жжет — геенский огнь не станет жечь.
Спеши на кухню, бодрый и послушливый,
Чуть свет огонь раздуешь, перемоешь всё,
Накормишь братий, а послужишь Господу.
Да не забудь приправить труд молитвою, —
И возсияешь славою Иакова,
В усердьи и в смиреньи провождая жизнь.
Воззрев на брани, распри, состязания,
Которые для наших прародителей
Змий, что во прахе вьется, уготовал встарь,
Дивясь их поражению известному,
В уме припомнив древнее проклятие,
От них природу смертных поразившее,
Затем, что их сильнее оказался враг. —
Узнав всё это, поскорби о бедствии;
И ты ведь тем же самым уязвлен копьем.
10 Ниспавший прежде, помысл свой растливший Змей[114]
Вещей природу умопостигаемых[115]
В печали зрел и видел многосложный строй,
Единым словом и произволением
В миг сотворенный: воинства небесные,
Начала, Херувимов, Серафимов чин,
Престолы, Силы, Ангелов, Архангелов,[116]
И небеса, и землю, и созвездия,
Огонь и воду, воздух и эфирный круг,
И пламенник небесный, что блистает днем,[117]
20 И то светило, что в ночи виднеется,
К тому ж скотов, и рыб, и птиц ширяющих, —
Всё мирозданье, Словом утвержденное;[118]
А человек, что собственною волею
Прискорбный жребий после для себя избрал,
Тогда был зрим, как господин творения,[119]
Меж всем и дара слова удостоенный
И облеченный честию верховною,
По образу Господню и подобию.
Вот Змий на человека воздвигает брань,
30 Ища его изгнать из Рая сладости,
Который он поставлен был возделывать,
Приятством утешаясь, что являл в себе
Эдем, краев Востока украшение,
Отколь четвероякие текут струи,
И всех дерев являемо цветение,
И всяческих плодов благообразие,
И зрелище прекрасное превыше слов.
Страшился Обольститель приступить к нему,
Рукою Божьей чудно изваянному
40 И от нее красу свою имущему;
Идет он к Еве, как слабейшей мыслию.
Ее премудро с мужем сочетал Господь,
Во всех трудах подругу и пособницу,
Наведши на Адама безмятежный сон
И образ даровав ребру изъятому,
Своим искусством первый устрояя брак.
Чете Свое Он дал установление,
Над всеми деревами им судив царить
И не вкушать лишь только от единого
50 Когда же вкусят, угрозил возмездием;
Но ежели воздержатся, блюдя закон,
Сулил им благодатный, безпечальный век.
Приблизясь к Еве, изострив оружие,
Змий битву начинает и вещает так:
О женщина, что молвил вам Создатель ваш:
«От древа не вкушайте заповедного»?
Страшится он, что вы как боги станете!
Так, все плоды иные Он дозволил нам,
Но в этом заповедал воздержание,
60 Да смерть не примем, снедь приняв запретную.
Оставь такие мысли, о жена! Иль ты
Не ведаешь, что, плод вкусив, вы станете
Как боги и познание обрящете?
Ступай к Адаму: муж он и властитель мой.
К чему со мной заводишь речи, ведая,
Что я на свет произошла подвластною?
Лишь пожелай — и муж не воспротивится;
Твои он примет всей душой внушения
И вскорости с тобою сей разделит плод.
70 Ко мне ли приступаешь, как к дурной жене,
И научаешь мужа уловлять хитро?
Но я согласна, если согласится он.
Не приближайся к мужу, не вкусив плода:
Сама прими, сама отведай первая,
А убедить нетрудно: ты ведь женщина!
Советчик мой незнаемый, склоняюсь я
Вкусить сама и убедить супружника,
Коль впрямь такие блага обещаешь ты.
Не медли только выполнить решенное,
80 Дабы скорее улучить, что я сулил;
Знай, промедленье не рождает доброго.
О муж, плода приятством привлеченная,
Сполна я усладила вкус и зрение;
Последуй, и, вкусивши, станешь ты как Бог,
Что ж дар сей чудотворный? Кем предложен он?
И как я богом стану чрез вкушение?
Ведь кто приемлет яства, тот отнюдь не Бог.
Ужель ты не желаешь распознать вполне
Добра и зла природу, о возлюбленный?
90 В том искусишься, чуть плода отведаешь
Возможно ль позабыть установления,
В словах точнейших Богом изъясненные?
Увы, ты обманулась, злополучная!
На то, чтоб преступить установления,
Имеешь ты причину благовидную:
Заметь, ведь ты безвинен, весь почин — на мне.
Се, я вкусил! Но чую: порча некая
В моей утробе тайно разливается;
За ней, как верю, беды воспоследуют.
100 Да, и моя утроба ощутила боль
Жестокую, отведав запрещенных яств
По наущенью гибельному змиеву.
Воззри, мы наги!
Явлен наш телесный стыд
Неприкровенным. Научи, что делать нам,
Затем, что я в беде не знаю выхода.
Ты видишь листья жесткие смоковницы?
Мы ими опоясать наготу должны,
Затем, что жесткой ныне наша будет жизнь
Врага столь поздно распознавши замыслы,
110 С терпением возмездие прими свое;
Не по делам ли ныне наказуешься?
Явила я себя умом окраденной,
Да и тебе разсудок помрачила, муж;
Вдвойне страшусь, твоей вины виновница.
Жена, не отдается ли в ушах твоих
Сей шум, как бы от Господа грядущего?
Как трепещу я перед казнью правою!
Шагов Господних слышу я звучание!
120 Страшась, увы, в содеянном отдать ответ,
С тобою скрыться я почту за лучшее.
Так; но какое ж место мой сокроет лик?
Вне Бога нам и места не отыщется,
Чтоб от Него ж сокрыться. Но бежим, жена!
Адам, меж всех творений высочайшее,
Моей десницы труд и достояние,
Куда бежишь? Чем был ты, чем ты стал, увы!
Себя нагим я вижу, и стопы мои
Твоим глаголом к бегству понуждаемы,
И стыд меня объемлет, и одержит страх.
130 Промолви, злополучный: кем склонен твой ум,
Кем ты научен видеть наготу свою,
Когда не приступил ты к заповедному?
Жену послушав, от Тебя мне данную,
Что в речи убеждения явила мощь,
Ко древу приступил я заповедному.
Коль скоро оказался ты слабей жены
И нарушитель заповеди преданной,
Ты будешь терны и волчцы возделывать,
Себе в преизобильи умножая скорбь.
140 Повинны смерти оба; ты детей рождать
В мученьях будешь; ты же обрекаешься
Во многом поте хлеб вкушать и горести,
Пока, из праха создан, не отыдешь в прах.
[Надписание в рукописях:
«Что есть монах, и в чем делание его, и на какую высоту созерцания взошел сей божественный Отец».]
Монах есть тот, кто, с миром не связуемый,
С одним лишь Богом вечно собеседуя,
И зрящ, и зрим, и любящ, и возлюбленный,
Во Свет неизреченный претворяется;
Во славе мнит — что стал скуднее скудного,
Усыновлен — отходит, как отверженный.
Помыслить дивно, невозможно вымолвить!
Среди щедрот безмерных пребываю нищ,
Богач убогий, и взываю сам с собой:
«Я жажду!» — вод смущенный изобилием;
«Где обрету?» — Того, Кто явлен явственно;
«Как удержу?» — что лишь внутри души моей
Дано, и в целом мире не отыщется.
Имеяй уши слышать, да услышит речь
И примет в сердце словеса немудрого!
Как и пламенем Ты плещешь,
и росишься тихой влагой,
как и жжешь, и прохлаждаешь,
как врачуешь тленность персти?
Как творишь людей богами,
как во тьме являешь светы,
как изводишь нас из ада,
как нетленность смертным даришь?
Как влечешь ко свету темных,
как пронзаешь мрак лучами,
как осияваешь сердце,
как меня пресуществляешь?
Как приходишь к человеку,
как его в сыны приемлешь,
как, возжегши жар любови,
без оружья ранишь душу?
Как внимаешь, как прощаешь,
как возмездья не ускоришь?
Как, вне мира обретаясь,
видишь, что вершится в мире?
Как с безмерных горних высей
зришь, что долу каждый деет?
Дай рабам Твоим терпенье,
да не емлет их пучина!
Коль желаешь, так послушай,
что творит любви горенье,
и сумей понять, насколько
всех вещей любовь превыше.[120]
— Как превыше? — Вот, послушай,
как взывает к нам Апостол:
«выше веденья языков
ангельских и человечьих,
выше крепкой, полной веры,
что горами в силах двигать,
выше полноты познанья,
разуменья таинств Божьих,
выше подвигов: раздашь ли
ты именье и владенье,
или плоть предашь на муку
Имени Христова ради, —
но любовь всего превыше».
Да, превыше, и настолько,
что едва любовь отымешь,
все заслуги, всё познанье
утеряют смысл и цену
и помочь душе безсильны.
Если ж грешник и любовью
беден, и заслугой скуден,
и познаньем, — о, скажи мне,
что творит он, как дерзнет он
самого себя Христовой
вере верным исповедать?
Потому и должно слушать
о любви уроках тайных.
Я сижу в моей келейке
целодневно, целонощно,
и со мной любовь незримо,
непостижно обитает:
вне вещей, вне всякой твари,
но во всем и в каждой вещи,
то как жар, как пламя в блеске,
то как облак светозарный,
под конец же слава солнца;
словно жаром, греет душу,
и в горенье сердце тает,
и пронзают дух порывы
умиленья о Предвечном.
Как бы пламенем охвачен,
возгорясь душою крепко,
я в себя воспринимаю
светоносную зарницу:
луч она лиет мне в душу
и творит мой ум прозрачным,
указав неприкровенно
созерцания высоты,
всё открывши, всё явивши.
Это всё есть цвет прекрасный
страха Божья в верном сердце.
Я же, видя свет лучистый,
исполняясь ликованья,
не тому отнюдь ликую,
что сподобился тех светов;
но сиянье радость в Боге
мне внушает выше меры,
ум и чувства захвативши
и всецело изгоняя
все земные помышленья.
Возлетает быстро ум мой,
пожелавши причаститься
силы явленного Света;
но ведь Цель его нетварна,
он же путь свершить не в силах
за пределы всякой твари,
улучив неуловимый
и нетварный Свет Господень.
Так! И всё же неустанно
он стремится к Цели той же:
он и воздух облетает,
и подъемлется на небо,
и пронизывает бездны,
и пределы мирозданья
ум своей проходит мыслью.
Тщетно! Всё, что он находит,
тварно; Цель, как встарь, далече.
Восскорбев и горько плача,
разгораясь в сердце крепко,
вне себя и в изступленьи
провожу я дни и ночи.
Но приходит, как желал я,
как бы в виде светоносном
облака, и, став недвижно
над главой моей, лучится
полнотою светолитья,
понуждая ум и сердце
к ликованью, к изступленью;
а потом опять уходит,
я покинут, я оставлен:
но, ценой трудов великих,
углубясь в себя, в себе же
обретаю Свет искомый.
В самом средоточьи сердца
вижу светоч, как бы солнца
негасимое сиянье;
этот светоч, разгораясь,
обращает в бегство бесов,
изгоняет вовсе робость
и внушает духу силу:
ум становится свободен
от земных напечатлений,
облачаясь одеяньем
умозрений запредельных.
Вещи зримые оставив
и к незримым прилепляясь,
я приемлю дар великий:
созерцать, любить Нетварность,
отрешиться целокупно от всего,
что возникает и тотчас же исчезает,
и умом соединяться
с Безначальным, Безконечным,
и Нетварным, и Незримым;
вот любви и суть, и сила.
Богословия свирелию пастушеской
Ты осилил трубы звонких риторов:
Ибо смысла глубину взыскавшему
И красоты слова приложилися.
Так моли Христа Бога, Григорие,
О спасении душ наших.
Трисиятельной Троицы
огнезарный Воителю,
Михаиле прославленный,
ныне радуйся
и с Небесными Силами
возопи в ликовании:
«Отче, свят еси,
свято собезначальное
Слово вечное,
свят и Дух Святый, слава единая,
и едино Царствие,
едина Божественность!»
И краса твоя дивная,
и обличие пламенно,
Михаиле Архангеле!
В невещественном
теле мир облетаешь ты,
исполняя веления
Мирозиждителя,
в дивной силе являяся
и целения
источая в обилии,
славой горнего имени
храм честной возвышая свой!
Боже, духов превыспренних
и пыланья огнистые,
как речется в Писании,
соделавший слугами,[121]
Ты явил Предстоятелем
воинств архангельских
Михаила победного,
Твоим велениям,
Боже-Слово, послушного
и в трепете
Трисвятое гласящего
пред Тобой Славословие!