Модельер

Глава 4

Тем же вечером, забравшись с ногами на закрытый мусорный ящик, он смотрел, как манекены появляются в дверях шоурум, и маршируют на новое место жительства. Счастливые обладатели ног и рук несли безногих и безголовых, и шуршание ткани сливалось в равномерный гул — как будто над городом кружил целый рой ос. Из переулка, где он занял наблюдательный пункт, просматривалась южная часть улицы. В сумерках там прогуливались редкие парочки, которые принимали пластиковый парад за бог весть что. Он был королём переулков, они подставляли под руки ему бока, словно большие важные коты, а за ласку награждали калейдоскопом необычных для обычного человека вещей. Вполне возможно, что парад было видно только отсюда — именно с этой точки, и сдвинься он на полшага, иллюзия бы рассеялась.

Влад думал.

А к ночи, как порядочный гражданин, уже был дома.

Здесь семеро странно одетых людей — Влад восьмой. Он протиснулся между своими прислужниками, стараясь держать лицо в узде и не дать вырваться наружу негативным эмоциям. Он кусал губы. Словно за дверью не парадная, а с десяток зрителей, пришедших поглазеть от безделья на скверно поставленный и совсем не отрепетированный театральный перформанс, посвящённый скверной репетиции и дурацкой постановке. Ну, и никуда не годным костюмам. Манекены облачены в костюмы, которые он более или менее успел закончить. Чёрный жакет с юбкой; юбка представляет собой пластиковый каркас от телевизора «Toshiba» с вынутыми внутренностями и без экрана. Спереди кажется, что это просто коробка (разве что, с рёбрами вентиляции), сзади — пустота, так, что тыловую часть корабля скрывает только нижнее бельё. Длинная пурпурная туника с принтом на животе: это телевизионный экран, в котором красным восклицательным знаком манекен в той же самой тунике. Естественно, с тем же самым принтом. Громоздкое платье с юбкой-колоколом, на рукавах, на ткани юбки, везде на которой нашито содержимое пузатых электронных животов: транзисторы и резисторы, похожие на разноцветных муравьёв; смотрится оно, как что-то поистине гротескное. Кажется, собирали его прямо на манекене, и, в общем-то, так и было. После того, как Влад изготовил это платье, он ещё долго снимал с подошв кроссовок трёхногих железных насекомых, которые разбежались по всей квартире.

Всё это — не оправдавшиеся надежды. Пакеты в руках у Влада звякают и гремят при каждом движении: обломками микросхем, россыпью кнопочек, каких-то и вовсе невразумительных частей.

— Вы отправляетесь туда, откуда пришли, — сказал им Влад. Манекены, как и положено куклам, хранили молчание. Он хотел бы знать, нравится им его решение, или нет, вглядывался по очереди в одно лицо за другим. Это только кажется, что лица манекенов лишены индивидуальности. Со временем учишься ловить её — вечно ускользающую, то в тени под типовым носом, то в складках типовых губ. Исследовав каждый сантиметр пластикового тела, наконец находишь. «Вот она!» Накрываешь ладонью, чтобы не сбежала, и подглядываешь сквозь пальцы: да, это она. Там серийный номер и номер серии. Разглядывая лысые, без изъянов, без вмятин и клочка плохо сбритого пуха за ухом, головы, думаешь: как я на них похож! Только я чуть более живой и поэтому вроде как получаю право командовать и безраздельно распоряжаться их жизнями. Кто говорит так, никогда не имел дела с пластиковой жизнью, никогда не примерял на себя их шкурку. Это странно, но очень естественно для закройщика. Модельером Влад называть себя избегал.

Влад каждый миг ожидал сопротивления. Его раздражало, что куклы проявляют характер там, где их не просят: например, когда им не нравится одежда. Но когда ему на самом деле важен их ответ, они молчат, как будто неживые. Как люди. В мелком потоке упрямо топают вверх по течению, а свалившись в бурлящую реку, закрывают глаза и идут ко дну. Пластиковая жизнь — лучшее пособие для изучения жизни настоящей.

Влад накинул пальто, врастил в душные рукава руки. Под воротником чесалось. Сделал шаг назад, и вся пластиковая армия дружно переступила ногами. Положив последнюю надежду на полочку для шапки и перчаток, повернулся, и… столкнулся нос к носу с Юлей.

— Что ты делаешь?

— Выношу мусор, — сказал Влад. Он не слышал, как отворялась дверь.

Женщина окидывает странным взглядом манекены, протянув руку, отгибает край пакета, чтобы в него заглянуть.

— Но ведь это же твои работы.

— Были, — сказал Влад, встряхнув пакетом. — Телелюди не имеют смысла. Нет нужды указывать людям на их патологии.

— Ты сумасшедший! — бормочет Юлька, пытаясь отобрать у Влада пакет. Не получилось: одна из ручек пала жертвой этой попытки.

Влад, в свою очередь, сделал попытку просочиться к дверям, но наткнулся на Юлино бедро. Эта хрупкая женщина умела при необходимости грудью закрывать любую брешь. Лет шестьдесят назад она могла бы славно послужить, например, политическому режиму — быть опорой его и поддержкой. Насмерть вставать в дверях, куда неприятель пытается сунуть штык чужой идеологии, и быть рупором коммунизма, гласом, что гремит над всей раскрашенной на политической карте красным землёй.

Она сама принялась наступать на Влада, и тот попятился, пока не ткнулся ягодицами на растопыренные пальцы своих слуг.

— Я звоню Савелию, — объявила Юля. — А после ты всё нам объяснишь.

Зарубин был рядом. Уже через пятнадцать минут они сидели в гостиной: Сав и Юля точно воспитатели, готовые к серьёзной беседе с родителями нерадивого мальчугана (то есть готовые взывать к его если не совести, то хотя бы разуму), Влад — как болт, который вкрутили в кресло.

— Как можно выбросить то, на что ты потратил столько сил и времени?

— Если ты в этом разочаровываешься, это не такая уж сложная задача.

— Да, — протянул Сав. — Помню, разочаровался я в одной мадам… А ведь столько всего в неё вложил! Финансов, времени, сил и, что самое главное, чувств. Но дружище, это не повод выносить на помойку всё, над чем ты работал. Ты почти как Джоан Роулинг от мира моды. В смысле, всё, что ты напишешь, будут яростно критиковать. Но в это же время оно будет пользоваться бешеной популярностью.

— Всё собирался спросить, — сказал Влад, — галстук-бабочка тебе не жмёт?

— Что? — Савелий смутился, потом неловко рассмеялся. — Ты не думай, что я тут пытаюсь на твоей шее выехать в бомонд, или куда-то в этом роде. Юля платит мне зарплату, но куда больше мне льстит то, что я работаю именно на тебя. Что помогаю тебе творить. Ну, в общем…

Он совсем сконфузился.

Юлия тоже смотрела на Сава с укором.

— Мальчик всего лишь поучаствовал в небольшом дефиле. Он, конечно взорвал его с потрохами…

— Вот-вот! Взорвал!

— Взорвал, но до настоящего успеха ещё очень далеко. Нужно работать. И если ты по каким-то причинам не оправдал своего же доверия, или разочаровался в конечной цели, нужно без зазрения совести менять ориентиры. Но я бы тебе советовала то, что есть, всё-таки сохранить. Возможно, какие-то наработки тебе понадобятся. Нет нужды бросать в печку то, что может ещё тебе послужить — тут я с Савелием согласна.

— Можно просто Сав, — бурчит Зарубин. — Не первый день знакомы.

— Мне больно будет на них смотреть.

— Как на любые неоправданные надежды. Но мне кажется, ты уже слишком взрослый, чтобы делать какие-то вещи, подчиняясь порыву.

— Он художник, — смеётся Сав. — Он ещё и не такое может выкинуть…

— Не оправдывай его.

— Даже не думал. Меня адвокатом не нанимали.

— Вы, наверное, правы, — подал голос Влад. — Если вы оба говорите, что это надо оставить, я оставлю. Но работать над ними больше не буду.

— Да ради бога, — проворковала Юля, расплываясь в улыбке. Смерила ласковым взглядом сгрудившихся возле двери манекенов: так пришедшая в приют усыновлять ребёнка женщина наблюдает за резвящимися во дворе цыганятами. — А вообще, они достаточно милые. Мы можем поставить несколько штук в бутике, в качестве постоянной, так сказать, экспозиции.

— Объясни, что значит «не имеют смысла», — Зарубин вооружился воображаемой лопатой. Как близкий (и единственный) друг Влада, он задался целью исследовать эту загадочную почву до самых костей. — Что за… упаднические идеи? Ну я правда не понимаю.

Влад вздохнул.

— Люди смотрят телевизор.

— Так, — хором сказали Юля и Савелий.

У Влада было странное лицо — будто он пытался кроить сам себя.

— Я хотел показать им, как страшно это выглядит.

— Что конкретно? — Не понял Савелий. — Горбатая поза, или что?

— Да всё, — неловкая скованность осыпалась с Влада, будто штукатурка. Он выставил ладони перед собой, будто воздвигая какую-то преграду. — Всё, что происходит на экране и перед экраном. Вся эта фальшивая магия с пультом как с волшебной палочкой…

— Фальшивая магия, — повторил Савелий, будто бы пробуя фразу на вкус. — Тебе не всё равно, чем они занимаются дома? Да хоть дрочат, лёжа на диване.

— Они же только похлопают, — с горечью сказал Влад. — Похлопают, порадуются, а вечером снова прилипнут к экрану.

Савелий переглянулся с Юлей, та потянулась через пространство между креслами и легонько коснулась его руки.

— Ему не всё равно, — сказала она со значением, и Сав покивал.

А Влад внезапно продолжил:

— Все знают о своих недостатках, а о недостатках соседа или члена семьи — и того лучше. Рассказывать о них — только зря тратить время.

Он с ненавистью посмотрел через плечо на пластиковую армию, так, что Юля на миг испугалась, как бы после их ухода он не пошёл в магазин за канистрой с горючей жидкостью, чтобы раз и навсегда разрешить проблему со впавшими в немилость костюмами.

— Чем ты тогда будешь заниматься, дружище? — спросил Сав, и Влад пробормотал:

— Что-нибудь перекушу.

Юля вспорхнула с дивана и бросилась на кухню.

Оставшись без идеи, Влад вернулся в старую мастерскую, где он когда-то зачинался, как закройщик и модельер, к Рустаму. По случаю отсутствия новых моделей, над которыми нужно было работать, Рустам отпустил всех подмастерий по домам. Он очень спокойно относился к бездействию Влада, считая, что творческие люди имеют право на творческий кризис — то, ради чего Влад себя чуть ли не казнил, было для него нормой.

— Ты вырос, — сказал он Владу. — Я не могу больше называть тебя подмастерьем. А двум мастерам в одной комнатке — что двум котам одну коробку делить.

— Мой уровень ниже вашего.

— Плевать на уровень. Уровень есть у каждого второго: у тебя нет, у меня есть. Ну и что? У тебя есть фантазия и амбиции.

Рустам сегодня был на редкость разговорчивым. Он отложил работу и смотрел на Влада с благожелательной заинтересованностью. В другой раз — скажем, года полтора назад, — Влад постарался бы выжать максимум из хорошего настроения учителя. Но только не сегодня.

Влад уселся на стул, на котором он проводил в прошлом столько времени, и который теперь хранил тепло чьей-то чужой задницы. Сказал, спрятав ладони между коленей:

— Тогда я просто здесь посижу.

— Думаешь, высидишь себе идею?

— Не знаю.

Влад был слегка ошарашен таким поворотом разговора. Зачем? Почему его не могут оставить в покое? У всех своё видение творческого кризиса, и все стараются пробить в и без того идущем ко дну корабле по имени «Влад» парочку лишних дыр в надежде, что трюм заполнится идеями. Какие идеи, когда вокруг только солёная вода?..

А Рустам пустился в разглагольствования:

— Идеи носятся в воздухе. Их нужно ловить носом и ушами, а не выдавливать из обивки стула.

Влад хмуро ждал продолжения.

— Не понимаешь? — мужчина перешёл на более доступный язык. — Вот допустим кто-то придумал фигню. Сечёшь?

— Ну?

— Но ему нужно тут же поиметь ввиду, что вместе с его головой эта фигня пришла ещё в две-три головы. А может и больше. И сразу, не теряя ни минуты, садится её воплощать. Тогда он будет считаться пионером и заслужит кое-какое уважение, даже если сделал эту фигню не очень хорошо. Другой путь — продумывать фигню долго и тщательно, чтобы считаться лучшим среди изобретателей фигни. Но при этом нужно иметь всех остальных изобретателей ввиду и не расстраиваться, когда твою фигню кто-то представит раньше, — Рустам взял паузу, накручивая на палец какую-то нитку. Катушка каталась по столу и раскручивалась с тихим стуком. — Если брать частности, то вот музыка… были такие японцы, тадж махал трэвэллерс, которые впервые построили свои песни на приёме бурдон. То есть мелодия, разворачивающаяся поверх какого-то основного тона. И следом появились десятки и десятки похожих коллективов. Почти сразу. А ведь все эти ребята понятия не имели, что кто-то уже делает нечто похожее… — он смерил взглядом Влада: так, будто задумал вскрыть его, как банку, консервным ножом, и заглянуть внутрь. — Впрочем, ладно. Опишу тебе суть в двух словах. Это не просто копирование. Это идея, которую кто-то ухватил раньше другого. Откуда эти идеи берутся, никто не знает. Может быть, прилетают из космоса. Может, рождаются в чьей-нибудь пустой голове, вырываются оттуда через ушное отверстие или через ноздрю, и летят прочь.

— Откуда ты столько знаешь? — спросил слегка подавленный Влад. — Про этот вот бурдон, например…

— Мне рассказала дочь, — очень спокойно ответил Рустам. — Так ты понял что-нибудь из того, что я сейчас сказал?

Влад медленно покивал.

— Мне пока ни одной идеи в голову не приходит.

— Так будь готов! Будь всё время настороже. У тебя есть с собой блокнот и ручка?

Всё, что имелось у Влада — свеженький, выданный ему Юлей паспорт в кармане пальто. Рустам засмеялся:

— Не-ет, паспорт у тебя спрашивать не будут. Пришлют идею просто так. Всё, что тебе нужно — поймать её и запомнить… и поскорее реализовать.

— А где лучше всего её ловить?

— Где хочешь. Только не сиди с таким забитым видом. Делай что-нибудь!

И Влад пошёл удить идею. Рыбалкой он никогда не занимался — даже отец считал это пустым занятием. Хотя, конечно же, лучше сидения над женскими журналами. Но он пообещал себе постарался насадить на крючок хорошую приманку. Приманку, которая бы подняла из глубин самую большую рыбину.

Сав звал его развеяться: на традиционных его вечеринках он не бывал уже больше года.

— По тебе там все скучают, — утверждал Савелий.

— Чтобы по мне скучать, нужно быть по-настоящему странным человеком, — говорил Влад. Долго смотрел на Савелия, безуспешно занятого поиском подходящего ответа, а потом добивал его самым весомым, как ему казалось, доводом:

— Со странными людьми трудно общаться.

— Это уж точно, — говорил обескураженный Сав.

Влад пробовал работать. Подолгу сидел, прилипнув к чистому листу бумаги, в то время, как в голове со свистом задувал ветер. Концентрироваться на этом ветре было хоть немного приятно и приносило несколько больше успокоения, чем просто валяние на диване. Влад слушал, как завывает в ушах, и старался не пропустить то самое, о чём говорил Рустам.

Всю одежду из неоконченной телевизионной серии Юля погрузила в кузов своего пикапа и увезла в шоурум. Влад был только рад — манекены снова стояли голые, девственные, как первый снег. Над ними хотелось работать. Влад нарекал их именами, что бродили в его голове, проецировал полуоформившиеся образы.

Каким-то образом он умудрился смастерить из остатков телелома рабочий телевизор. Состояние, в котором он произвёл на свет кадавра, дьявола, как его называли бывшие владовы соседи сверху, можно обозвать замешательством. Собрав по полу останки микросхем, включив при помощи найденных же проводков с большими, похожими на нос рыбы-молота, разъёмами, одно в другое, Влад замешал себе телевизор.

Савелий спрашивал:

— Я смотрю, ты из одарённого владыки ножниц стал теперь одарённым механиком?

Влад категорически не соглашался. Хотя в голову настырно лез проигрыватель, который он починил месяцем ранее, не было ни единого разумного объяснения, как такое могло получиться.

— Чем ты думал, — вопрошала Юля, — когда втыкал это чудо в розетку? Могло же полыхнуть!

Влад жал плечами. Но ведь всё в порядке! Вот он я, жив-живёхонек. И с квартирой твоей ничего не случилось. Кстати, имею я теперь право здесь находиться? Я ведь даже воздухом дышу задарма, не покупая его, как раньше, потом и стёртыми подушечками пальцев. Может, мне лучше подыскать себе ещё какой-нибудь подвальчик? Скромно просить очередное чудаковатое зодчество одного из шаманов-архитекторов Петербурга, а заодно и его жильцов (прошлых ошибок повторять теперь — ни-ни!) о приюте. Как той зимой — самой лучшей, в сущности, из его зим. Большой Зимой для Перемен.

Владова благоразумия хватало не задать все эти вопросы вслух. Юля могла обидеться. Люди очень странные, но он, кажется, начинал их понимать.

«Фэшн» на этом экране (чёрно-белом, с вкраплениями зелёного и красного) был теперь самым непопулярным каналом. Савелий объяснил бы это, что Влад не хочет смотреть на то, что получается у невольных его коллег, в то время, как у него самого ничего не получается — но Влад об этом просто не думал. Он смотрел новости, смотрел идиотские передачи, вызывающие чувство мрачной ностальгии: в доме его отца эта штука работала бесперебойно и даже из ванной можно было уловить невнятно жующие резиновые слова голоса ведущих и дикторов. Впитывал всё подряд, пытаясь найти, может быть, оправдание ссылке, в которую он отправил предыдущую коллекцию, и с лёгкостью находил. Телевиденье было скучным. Глупым. Недостойным того, чтобы с ним бороться. Он чувствовал бы себя убийцей уродливых младенцев, если бы эта коллекция вышла в свет.

Мало-помалу из чистого листа, над которым Влад сидел часами, начали выдавливаться капли мутной, похожей по консистенции на яичный белок, капли фантазии. Было там нечто узнаваемых форм. «Да, да, точно, — бормотал Влад в радостном возбуждении. — Это похоже не бёдра. А вот здесь, как будто бы, плечо».

Если долго мять кусок пластилина, обязательно получится человечек. Но вот во что его теперь одеть? Влад воображал фактуру пластилина, пытался передать её штриховкой на эскизе. Нужно, чтобы это платье хотелось мять.

— Зачем мять? — вопрошал сам себя Влад, вынимая из коробки кусок рыжего пластилина. Катал его между ладонями, словно формируя ответ, и сам же себе отвечал: — Не знаю. Просто мять.

Он оставлял на эскизе жирные оранжевые следы.

Рустам со своей ловлей идей запал в душу, и Влад не упускал теперь ни одной, самой мелкой рыбёшки. Он стачивал карандаши прямо себе под ноги, и эту стружку, похожие на отброшенную какими-то насекомыми шкурки, два раза в неделю с улыбкой выметала Юля, думая: «мальчик снова в работе!»

За одним таким рисунком Влада застал Савелий. В последнее время он редко здесь бывал. А когда забегал, отшучивался перед другом:

— Столько дел! Все хватают за руки. Я ведь доучиваюсь последний курс, ты помнишь?.. До тебя добраться, как хоббитам до Ородруина. Ты, главное, не сопротивляйся: ещё не хватало, если ты, как настоящий Саурон, будешь кидаться в меня сверху картошкой.

Он заглядывал Владу через плечо.

— Что ты рисуешь? Кто это будет носить?

— Забудь. Не важно. Молчанники.

— Молчанники?

— Забудь, — повторил Влад, и улыбнулся краешком рта. — Ты вряд ли их когда-нибудь увидишь.

— Нет уж, подожди, — Сав вцепился в рукав Владовой рубашки. — Я хочу знать, чем ты занимался последний месяц.

— Молчанники. Я впервые увидел их осенью. И вижу иногда до сих пор. Хотя зимой на улице им неуютно.

— Кто они?

— Очень высокие мужчины и женщины, — Влад отложил карандаш, переплёл на животе пальцы. — Почти под три метра ростом, страшно худые, лупоглазые, ходят так, как будто всего стесняются. Нормальной одежды на них не шьют, поэтому любые штаны доходят только до коленей, а рубашка постоянно рвётся в локтях. Обувь не налезает абсолютно никакая, поэтому летом они ходят босиком, а зимой… я, на самом деле, толком не смотрел. Наверное, делают себе подобие обуви из картона и скотча. Их любят собаки, рядом с таким высоким человеком им кажется, что они всё ещё щенки: кстати, хороший способ заметить молчанника. Если вдруг увидишь собаку, которая куда-то бежит, вот так в разные стороны виляя хвостом (Влад изобразил рукой), скорее всего, она бежит догонять молчанника. Если следить за этой собакой, не отрываясь, увидишь, как она взмоет в воздух кверху задом. Молчанники неуклюжи и близоруки, зато довольно сильны; они поднимают собаку за хвост, чтобы проверить не несёт ли она что-нибудь вкусное в пасти.

Сав молчал, как будто проглотил что-то совершенно удивительное, и теперь пытался осмыслить запоздалую реакцию вкусовых рецепторов. Влад прибавил:

— Я тебе как-нибудь нарисую. Только боюсь, ты тогда начнёшь сам их замечать.

— И ты теперь шьёшь для этих ребят одежду?

Влад пожал плечами.

— Всем остальным моя одежда не необходима. Только я ещё не придумал, каким образом молчанники смогут себе её приобрести. Они очень стеснительны, да их не так-то просто заметить. Думаю, можно просто сшить партию и развезти по окрестным свалкам.

Сав вздохнул.

— Может, попробовать привязывать её к бродячим собакам?

— Отличная идея! — от восторга Влад подпрыгнул и хлопнул в ладоши. — Только скажи Юльке, что одежда должна выглядеть в меру поношенной. Новую молчанники никогда не наденут.

— Значит, ты уже готовишь нам работу? — осторожно интересовался Сав, оглядываясь на голые манекены. Может, Влад уже сшил невидимую одежду, верх разврата и очередную бомбу для модного показа, и, чтобы заметить невесомый полёт тканей, требуется просто приглядеться?..

Но за швейную машинку он не садился. Если водить письменными принадлежностями по бумаге можно практически бесцельно, то, чтобы превратить их во что-то более вещественное, нужны выкройки, нужен чёткий план. Призраки идей витали у Влада в голове, но лечь на ткань, чтобы обвести по контуру, он их так и не уговорил.

Гуляя по городу, Влад забредал в бутик, где стояли одетые в родные и вместе с тем чужие наряды куклы. После того, как он выпустил их на волю, они словно обрели собственную жизнь. Точнее, собственной жизнью они могли похвастаться, ещё когда жили внутри него, а сейчас обрели какую-то другую. Словно подросшие дети, которые не так уж часто вспоминают позвонить престарелому родителю.

Место их заняло то, что робко выглядывало сейчас наружу через скорлупу грудной клетки, через частокол рёбер. Сделав для себя такое открытие, Влад сделал выводы: «в сущности, почти не имеет значения, чем занимается то, что ты натворил, в миру. Оно может дать какие-то побеги, может даже пустить корни, всё это не будет иметь к тебе уже никакого отношения. Главное — это сиюминутный процесс творчества, перевода материи из небытия в бытие.»

А вот что с этим делать, он пока не знал. Пришёл только к одному выводу: он уже не может остановиться. Выдавать неказистые, скрюченные, с розоватой болезненной кожей, орущие благим матом идеи — его занятие. Помещать их в специальный инкубатор, ходить за ними, кормить с ложечки и взращивать — дело совсем других людей. И если делать свою работу он не может, значит, пришло время как-то поменять порядок вещей.

Поэтому в самое ближайшее время он купил себе билет в Африку. Загранпаспорт был оформлен уже достаточно давно, Юля заранее предусмотрела возможные поездки заграницу; правда, не при таких обстоятельствах. Виза во многие африканские страны оказалась не нужна.

Узнав о планах Влада, Сав некоторое время потрясённо молчал. Наконец, спросил:

— А куда конкретно?

Теперь настала очередь молчать Влада.

Они на мансарде. Посреди комнаты — новенький чемодан, разверстый, как разделанная зверушка. Влад сроду никуда не ездил, и этот чемодан сразу же привлёк внимание Савелия. Манекены, шажок за шажком, подбирались к незнакомому предмету, заглядывали в пока ещё пустую полость, пытались поймать своими белыми невыразительными лицами взгляд хозяина. Гудел в парадной лифт, и казалось, будто это стучат в их груди бесперебойные пластиковые моторчики.

— Ты купил билет и сам не знаешь куда?

— Знаю. В Уганду. Я просто забыл название, — Влад обезоруживающе улыбнулся. — Ты слышал что-нибудь о Кэвине Картере?

Сав задумался.

— Ничегошеньки. Он тоже уехал в Африку, потому что у него шило в заднице?

— Не совсем. Он был фоторепортёром. Он сделал одну из пятидесяти фотографий, которые, как считается, изменили мир… ну да ты наверняка видел. С маленькой девочкой и грифом. Но кроме неё у мужика есть ещё целые серии фотографий. Я видел по телевизору про него передачу.

— И все они что-то изменили?

— Меня уже изменили. Я захотел поехать в Африку.

Сав картинно воздел руки.

— О Боже, вложи в голову сына своего что-то, кроме наивности.

Влад ухмыльнулся больной ухмылкой и тоже поднял руки над головой.

— Бог тебя не слышит. Смотри, я выше и прежде он внемлет мне. А билеты я уже купил.

— Конечно, ты предпочтёшь ехать один — печально сказал Сав.

— А ты хочешь со мной?

— Там же грифы… и маленькие девочки. Голод и чума. Конечно, я с тобой не хочу.

— Ну хорошо. Я бы предпочёл лететь один. Уже нашёл хорошего проводника. Молчаливого хорошего проводника.

Зарубин смотрел на Влада с прищуром. Казалось, что-то в его организме сейчас закипит и вырвется наружу через рот и уши струёй пламени.

— Картер, говоришь? И твоя татуировка здесь не при чём?

— Какая татуировка?.. Ах, да.

Влад закатал рукав рубашки. Он ходил ко Льву ещё раз, чтобы довести рисунок до ума; каждая страна на руке после этого визита щеголяла гордым, таинственным, манящим названием. Савелий закрутился с делами и так и не сподобился что-нибудь вырезать на своём теле. Возможно, потому, что его приоритеты менялись по пять раз на день.

— Не поверишь, но я про неё даже не вспоминал.

События последних суток внезапно наполнились смыслом. Лев, как оракул из глубины дремучих веков, каким-то образом предрёк эту поездку. И Влад внезапно осознал, что ей суждено состояться. До этого момента он ожидал, может быть, неосознанно, что на каком-то этапе его план сорвётся. Но теперь — всё. Назад дороги нет, чемодан неминуемо полакомится его, владовым, шмотьём, и, отрастив крылья, улетит на край света. А ему придётся примерить на себя роль сказочного героя и догонять этого дракона.

С первыми проблесками весны Влад явился к Юле в шоурум, где по углам замерли, поблёскивая в тусклом свете хромированными элементами одежды, угрюмые манекены, и бухнул на стол стопку эскизов.

— Я закончил, — говорит он. — Делайте с этим что хотите.

— Вот эти почеркушки — твоя часть работы?

Юля взяла со стола стопку эскизов, пролистала их, словно в недоумении.

— Ты собственноручно не изготовил ни одного костюма. А здесь — здесь только общие планы. Здесь нет конкретики. Как делать то, как это… вспомни, как ты трудился над предыдущей коллекцией, и сравни её с этим.

Что и говорить, над предыдущей коллекцией (сам Влад избегал употреблять это слово. Какую ценность может иметь весь этот винтажный хлам?) — да что там, даже над телелюдьми, — он трудился с потрясающей самоотдачей. Это может подтвердить и Сав, который, как он признался, никогда не встречал столь увлечённого чем-либо человека, и сама Юля, которая разглядела в нём недюжинный коммерческий потенциал и способность… к чему? Сдвинуть застоявшийся мир с мёртвой точки? И даже спалившие подвал соседи, которые посчитали его одержимым — тоже, своего рода, комплимент.

— У меня нет коллекций, — напомнил Влад. — И ничего, что ты бы могла назвать таковыми, в ближайшее время не будет. Я отправляюсь на ловлю большой рыбы. Прошу, обрати внимание на одежду для молчанников, и ещё на пару эскизов, Савелий их тебе покажет. Их легко сшить и без моего участия. Там требуются только растущие из нужного места руки — а рук у тебя достаточно.

Стопку с эскизами падает из рук Юли на стол.

— О чём ты говоришь, я не понимаю…

Влад обхватил руками голову.

— Я! Хочу! Новую! Идею! Только и всего.

Его нелегко понять, но Юля понимает.

— Ты опять от нас убегаешь, — грустно говорит она. Отодвигает в сторону эскизы и достаёт электронную сигарету. Регулярно курить она начала после того спора в машине, когда город, укутавшись в чёрный плащ и не зажигая факелов, провожал их к импровизированной свалке, к своеобразному кладбищу индустрии развлечений. «С того дня всё и началось», — думал Влад. Что конкретно началось, сформулировать было так же трудно, как обвести по контуру возникающие в голове образы. Но Влад точно мог сказать, что это связано с его друзьями. Они вдвоём, и он сам, стали чем-то большим, чем просто идущими бок-о-бок к одной цели. Во всяком случае, тогда он очень ясно увидел нить, которой были связаны запястья Юли и Савелия. Он гадал — были ли такая же нить у него на запястье? — подолгу держал перед собой руку, поворачивал её так и этак, надеясь поймать момент, когда нить пережмёт наконец какую-нибудь артерию и её станет заметно.

Сначала в руках Юли были сигареты c мистической дым-травой. Потом она перешла на столь же мистические электронные сигареты и кофейный аромат. Сигарета у неё каждый раз новая — не раз и не два по старой привычке девушка выбрасывала «окурок» — то с балкона, то из окна автомобиля. Там даже не успевала закончится кассета.

Влад печально подумал, что нужно что-то сказать. Как грустно, что люди не могут так вот просто передать друг другу эмоции и мысли! Приходится пользоваться этими неуклюжими и ржавыми словами. Для такого, как Влад, попытаться что-то объяснить другим — всё равно, что копать яму стальным прутом.

Долго стоит на пороге, словно не решаясь уйти. Наконец, поворачивается к Юле и говорит с убеждением:

— У меня же собственная мастерская. С собственными мастерами! У нас есть Рустам. Он всё доделает.

«Как долго Рустам будет облагораживать продукты твоей жизнедеятельности, — сказал бы, наверное, Сав. — Подтирать тебе сопли и всё такое. Когда ты наконец повзрослеешь?»

Это будет чем-то вроде предательства… это и будет предательством. Он свалит, оставив всех этих, в сущности, хороших людей доваривать бульон из тех нечищеных овощей и испорченного мяса, что он накидал в кастрюлю. Столько беспокойства причинит и стольким людям, что даже страшно подумать.

Юля смотрит исподлобья.

— Да, конечно. Он попробует.

Может, она понимает, что «повзрослеть» для него означает запереть своё сердце на замок.

Влад закрыл дверь. Всего четыре дня до самолёта.

Оставшееся до отлёта время Владу поневоле пришлось посвятить своим повзрослевшим детям. Они требовали от него внимания с каким-то особенным остервенением, будто предчувствуя, что скоро он окажется вне досягаемости. Влад видел в глазах их посыльной — Юли — странный отсвет, будто блик от пластиковых глаз без зрачков. Рустам взялся за доработку телелюдей; Влад не противился этому. Напротив, приезжал по первому же звонку и консультировал; корчевал из памяти так и не реализованные идеи и излагал их, аккомпанируя себе мелом по стоящей в мастерской доске. Перед бывшим учителем разложены рисунки, и везде Влад узнавал свою руку. Он даже не думал, что нарисовал так много! Наверное, если бы приложением сил его и времени было что-то более серьёзное, вроде архитектурных чертежей, он имел бы право собой гордиться. Отец ничего не имел против архитекторов. Они делают полезное дело — куда более полезное, чем то, чем он, Влад, занимается. Они делают мир таким, каким мы его знаем. И отцовская подземка, и Владов подвал, который почти полностью, вплоть до мелких деталей, переехал к нему в голову — всё это было результатом приложенных архитектором усилий.

Если бы Влад продолжил рассуждать на эту тему, он вспомнил бы непролазные трущобы, тёмный, неостановимо дряхлеющий лес, где побывал он во время своих странствий по городу. И нет возможности свалить всё на время, потому как возведены эти чудовища относительно недавно, возведены уже старыми, так, что люди, которые вынуждены там селиться, какое-то время спустя ходят по лестнице с потухшими глазами, не здороваются в лифте и двери в порыве отчаяния исписывают руганью. Те парадные нельзя даже назвать парадными — самое громкое для них наименование — подъезды.

Такие дома вроде бы никто не строит. Никто не хочет брать за них ответственность. Как беспризорники, появляются они тут и там, тянутся ввысь, пытаясь ухватиться за стрелу подъёмного крана, покачаться на ней, точно на турнике. И каждый говорит: «это не моё. Живите там сами». Но жители всегда находятся. Потому что тех, кому всё равно, гораздо меньше, чем тех, кому есть дело до…

Возможно, если бы он был архитектором, с чертёжного его стола сходили бы именно такие произведения. Разве что, в порыве самоиронии, он пририсовывал бы к своим творениям рожки.

За день до вылета Юля поймала его в мастерской. Загородила дорогу: Влад уже забыл, какой она может быть большой: такой, что даже Рустам казался лысым карликом, а дверные проёмы, в которые она неожиданно помещалась, волшебными мышиными норами.

— Ты полагаешь, всё готово?

— Нет. Там ещё полно работы.

— Так какого чёрта ты уезжаешь?

Влад дипломатично жмёт плечами.

— Мне это уже не интересно. Я свою часть работы сделал.

— Сделать свою часть работы — для тебя значит от неё отказаться?

Влад сглотнул.

— Я отказался от неё честно, уже достаточно давно. А сейчас просто помогал Рустаму.

— И тебе всё равно, что он сделает с твоими вещами?

— Всё равно. Они не мои. Я же от них отказался.

Юля видит, что разговор идёт по кругу. Она вздыхает: и она, и Влад понимают, что в следующий раз увидятся очень нескоро, при неясных пока обстоятельствах. Она обнимает его, аккуратно, как-то по-детски, и Влад вдыхает аромат волос, чувствует дыхание на своей шее, клокочущие в груди всхлипы.

— Тогда иди, — говорит она. Влад выше на полторы головы, но Юлия отодвигает его, как шахматную фигурку.

В аэропорт она, конечно, провожать его не поедет. Юля настоящая северная воительница, готовая сломаться ради дорогого ей человека, но те, кто идут против её воли, почувствуют всю тяжесть разочарования этой женщины.

Медленно, пробуя ногами ступеньку за ступенькой, как будто это последние холодные ступени в его жизни, Влад спускается и видит за дверью смолящего сигарету Рустама. Будто бы он выпрыгнул из окна; на самом деле, кому, как не ему знать все местные чёрные ходы и служебные лестницы, но Влад всё равно поднимает голову и смотрит, не осыпался ли где-нибудь с ветвей снег.

Здесь чахлые берёзы, облепленные снегом: совсем скоро он станет влажным. Двор в отпечатках собачьих лап: вполне возможно, многочисленные заблудшие души, что обернулись в нынешней жизни стаями косматых городских волков с грустными глазами, почитают это место за какое-нибудь своё святилище. Святилище говяжьих костей, которые вахтёрша, быть может, выносит им по утрам. Это затерянный в сердцевине жилого квартала дом, страшный и бурый, и, как будто бы, тоже косматый в подтёках краски и сосульках; когда-то это была школа, теперь же большая часть помещений пустует, а оставшиеся занимают всякие мелкие конторки, вроде рустамового филиала китайской фабрики.

— Юлии нужно побыть одной, — говорит он.

Влад молча проходит мимо, присаживается на лавку, не сметя с неё снег. Корма юлиного драккара несуразно высовывается из-за забора. В отражении стёкол плывут облака — как они туда попали из-за сетки из голых ветвей? — и кажется, будто он покачивается на волнах.

— Ну что, приятель, всё-таки уезжаешь?

— Я ненадолго, — смутился Влад.

Рустам стряхивает пепел. Он в свитере и ботинках с развязанными шнурками. Без шапки; от головы, будто от кастрюли с горячими щами, поднимается пар. Брюки в нитках и лоскутах — как, впрочем, всегда.

— В последнее время ты слишком много говоришь «нет».

Влад задумался. Руки начали подмерзать, и он втянул их в рукава.

— Люди слишком много от меня хотят. Себе я говорю «да», и я всегда так делал. Жалко, Юля не знакома с моим отцом. Они бы прекрасно спелись.

— В чём же?

Рустам поднимает брови.

— Во взглядах на моё воспитание.

— Ты уже достаточно взрослый.

Влад кивнул. Поднялся на ноги, протянул руку Рустаму.

— До встречи… когда-нибудь, где-нибудь. Я надеюсь, в следующий раз буду куда более сговорчивым.

Рустам улыбнулся. Пожатие его было сухим и крепким. Влад вспомнил дни, когда они просиживали, каждый за своим столом, за заказами, иногда простыми, иногда мудрёными, но решаемыми, потому что пришли они не из твоей головы и отвечать, следовательно, перед самим собой не за что, и передавали друг другу огромную кружку с чаем.

— Ты придумываешь замечательные вещи, мой мальчик. Но носить их невозможно. Подумай над этим. Тем самым ты говоришь «нет» всем своим клиентам. Распрощайся с этим словом раз и навсегда. «Да, но…» звучит гораздо демократичнее. Мир сейчас состоит из компромиссов, и менять его нужно тоже компромиссами.

— Когда я вернусь с новыми идеями, — сказал Влад, — мы его изменим.

— Не хлопай ушами, — напутствовал его Рустам.

Хлопнула дверь, прогнав с ближайшего куста воробьёв. Влад прошёл мимо машины, попробовав на прощанье, как холодит кожу металл, и отправился туда, где грохотал в потоках теплеющего с каждым днём ветра и выхлопных газов трамвай. Завтра он впервые пожмёт руку бледной, усталой Москве. Пожмёт — и тут же распрощается, чтобы сказать «привет» другому континенту не опосредовано, водя пальцем по руке, а передав этот «привет» из рук в руки, вдохнуть чужого воздуха и хотя бы краешком глаза взглянуть на чужую жизнь.

Савелий, должно быть, клял тот день, когда соблазнил его сделать татуировку. Лев был шаманом, возможно, последним оставшимся на свете татуировщиком, делающим ритуальные рисунки. Набитая им магия вполне, по убеждениям Зарубина, могла менять человеческие судьбы, да и Влад, хоть и зашёл чуточку глубже в реку, по которой Лев молчаливым Хароном двигал лодку своего любимого дела — всё равно не замочил даже бёдер. Бедный Сав уверен, что песни далёкого континента, попав в кровь, тянут теперь Влада к себе. «Если бы они и вправду звучали в моей голове…» — думал, покачиваясь в неспешном городском транспорте, в таблетке, которая странствует по пищеводу Питера, Влад. А потом внезапно вспомнил: «Тебе это нельзя!»

Постойте-ка, что нельзя? Откуда взялась эта фраза?

Он задумался, и в памяти всплыла душная полутёмная комната, жужжание машинки, вкус чая с цитрусовыми. И голос Льва, который говорил про обречённость и предлагал заразить его, Влада, смертельной болезнью. Интересно, он всем своим клиентам такое предлагает?..

— Я не теряю. Я бегу за своим временем, — пробормотал он.

Африка полна опасными болезнями, и я — сказал себе Влад, — не хочу получить свою так бездеятельно.

Почему именно этот континент? Влад не соврал Саву. Он на самом деле смотрел передачу про американского путешественника, который в семидесятых бродил по полной опасностей земле и делал фотографии, что расползутся потом по периодическим изданиям по всей Земле. Военные репортёры — бесстрашные люди. Они готовы на всё, чтобы сформировать собственное мнение с тем, чтобы в дальнейшем передать его людям. Но прежде всего, конечно, сформировать. Они не пользуются вторичным продуктом, каковым являются несвежие уже, полежавшие у кого-то за пазухой данные. Если бы Влад не стал закройщиком, он, может быть, пошёл бы в репортёры.

«Если бы чуть больше любил людей и был бы немного более решительным», — неизменно делает оговорку Влад.

Он едет в Африку не в качестве репортёра — там уже всё давно исхожено, осталась работа только для социологов, неизменно подсчитывающих количество умерших от лихорадки в минувшем году, да грифов. Все прогрессивные репортёры давно убрались оттуда и сейчас греются где-то у горячих точек. Быть может, жарят там, над огнём артиллерии, сосиски. Он едет в Африку, чтобы уяснить некоторые важные для себя вещи. И прежде всего, уяснить, что это за вещи.

Всю жизнь Влад прожил в Питере. Смешно, но о мире за пределами городских окраин он знал только из интернета и телепередач, по рассказам одноклассников, которые мотались с родителями в Тайланд, Финляндию или более экзотические для летнего отдыха места — например, в Ирландию. В детстве у него была навязчивая идея — что, если того мира не существует? Существует только этот город, накрытый крышкой из голубого хрусталя, под которой взрослые рассказывают детишкам байки о городах посреди жарких пустынь, о водопадах и горных деревушках. Просто так, чтобы им не так грустно жилось. Байки об огромных летающих машинах, что возят людей на другие континенты. Любой здравомыслящий человек почует здесь подвох — как может что-то лететь, не махая крыльями и ни на что не опираясь?..

И вот сейчас он сидит в такой же.

Да-да, Влад первый раз готовился полететь на самолёте! В его голове, как на палубе космического корабля или на капитанском мостике корабля обычного, сейчас собрались все первооткрыватели прошлого и будущего. Обивка сиденья цеплялась за него крошечными лапками без коготков — спина ощутимо вспотела.

Влад сидел возле прохода. Место возле иллюминатора занимал отчаянно смуглый мужчина. Он спросил что-то на чужом языке: это звучало, как крик большой редкой птицы. Собственно, мужчина и выглядел, как редкая птица.

Влад покачал головой, и мужчина спросил по-русски:

— Первый раз?

Влад покивал, внимательно разглядывая собеседника. Тот был в брюках и простой белой фланелевой рубашке. Из мокасин, похожих на каноэ, на время полёта выползли ноги, одетые в столь же белые, как и рубашка, носки. На голове кепка, из-под которой выбирались чёрные кудри. Кажется, он предпочитал расческе головной убор в любых обстоятельствах.

— Сейчас неспокойно.

Сначала Влад подумал, что такой цвет кожи — обычен для местного населения (и населения летающих в Уганду самолётов тоже), но потом заметил, что в салоне были люди куда чернее. Буквально чёрные, как сажа. Тогда он решил, что это метис. И только немного пообщавшись с соседом на русском, сообразил, что кожу нового знакомого просто-напросто покрывал загар. Такой густой, что почти сравнял жителей разных континентов.

— Я никогда не летал, — сказал Влад. — Я не знаю, как это — неспокойно. Много воздушных ям?

— Нет, — мужчина засмеялся. — С самолётами всё в порядке. Неспокойно в Уганде. Высохни мои глаза, если там хоть когда-нибудь было спокойно!

Он протянул руку.

— Эдгар. Эдик, если по-вашему.

— Вы не похожи на русского, — сказал Влад.

Рукопожатие у нового знакомого оказалось лёгким, почти невесомым. У него были самые страшные ногти, которые Влад видел в своей жизни: чёрные, будто под ними полопались сосуды, с зазубринами и заусенцами, будто садовым секатором обрезанные почти под корень. Это ногти человека, который без всяких орудий может взаимодействовать с землёй. Просто взять, например, и слепить из земного шарика горшок.

— Я из Финляндии. Мои волосы черны, потому что я наполовину еврей. Имею кое-какой бизнес в Москве. Я лечу в африканскую страну. Как вы думаете, бывают такие люди?

— Не думаю, что вы — мираж, — серьёзно сказал Влад. Он не отрывал взгляда от нового знакомого: тот сумел его развлечь.

Эдгар улыбнулся и непонятно сказал:

— Не бойтесь, мы с вами не будем драться возле забегаловки, молодой человек. Может, коньячку? Сколько вам лет? Зачем вы к нам пожаловали?

От выпивки Влад вежливо отказался, и сказал, отвечая на последний вопрос:

— Я исследователь.

— И что же вы исследуете? Студент? Пишете кандидатскую?

Привычка незнакомца задавать вопросы «пачками» одновременно раздражала и забавляла. «С таким нужно держать ухо востро, — сказал себе Влад — иначе зазеваешься и упустишь что-то важное, зажатое между двумя дежурными на первый взгляд вопросами.»

— Нет, я просто исследователь. Не знаю, чего именно. Приеду — разберусь. Очень надеюсь на помощь своего проводника. Он покажет мне город, может, съездим на электричке в какую-нибудь деревню в пустыне. Обычно — Влад прикрыл глаза, вспоминая своё неприкаянное странствие по родному городу, — я исследую людей, которых никто не замечает.

Эдгар пожевал губами, глаза его медленно поворачивались в глазницах. Он явно пытался проникнуть в тайну людей, которых никто не замечает, но не знал, какой из множества крутящихся в голове вопросов озвучить, а Влад хранил молчание. Наконец, он спросил:

— Расскажите мне про вашего проводника.

— Я нашёл его через интернет и отправил ему денег. Он должен встретить меня в аэропорту. Если он будет на машине, то может подвезти и вас тоже.

— То есть у вас нет никаких гарантий, что вас встретят? Боюсь, как бы мне не пришлось подвозить вас до гостиницы. Он негроид или белый?

— Я не знаю. Его звали Умаба. Он сносно говорил по-русски, называл меня «мой белый брат», и говорил, что хорошо знает плато к югу от столицы и в каждом посёлке у него по родственнику… а, нет. «По дяде». Он сказал — «по дяде».

Владу не приходило в голову, что его могут так легко обвести вокруг пальца. И вот теперь, со всевозрастающим изумлением он понял, что кажется, это произошло.

— Понятно… негроид, маскирующийся под араба. Собирательный образ. Вы не спрашивали у него про тропические дожди?.. А, неважно. Поверьте мне, не все африканцы такие самоотверженные, как в «Неприкасаемых». Смотрели этот фильм? Оливье Накаш. По-моему, непередаваемо прекрасен!

— Тогда обойдусь без проводника, — легко согласился Влад.

— Расскажите мне конкретнее, что вы ищите.

Секунд пять Влад размышляет, как объяснить новому знакомому то, во что даже Сав поверил с трудом, и наконец махает на это рукой.

— Я охотник за природными материалами для своих идей и костюмов. Работаю в доме моды… своём. Точнее, не доме, а так, чердачке. Пытаюсь внушить что-то людям через одежду.

Влад посмотрел на Эдгара.

— Почему именно через одежду? — послушно спросил собеседник.

— Одежда — первое, что замечают люди вокруг себя. Она может быть неброской, может быть удобной, может не нести никакого подтекста вообще. А может нести.

— И вы делаете одежду с подтекстом.

— Точно. Когда это получается.

Самолёт дёрнулся и покатил вперёд. Разговор затих сам собой, Влад получил возможность прислушаться к своим ощущениям и получше рассмотреть других попутчиков. Он не знал, чего ожидать на рейсе до Уганды, и поэтому подготовился ко всему сразу.

Самолёт маленький; Влад не озаботился узнать модель. На самом деле, в его голове с трудом отложилось даже название авиакомпании, которой он летел. Шестнадцать рядов сидений, по два с каждой стороны прохода. Наверняка бизнес-класс здесь представлял собой четыре, максимум, шесть сидячих мест — для каких-нибудь шейхов и принцев различных африканских провинций. Этих сынов царьков местного разлива можно было встретить в университетах по всей России.

Салон был заполнен чуть менее, чем наполовину. Влад по очереди вглядывался в каждый чёрный затылок; иногда даже ломал внутреннее сопротивление и оборачивался, чтобы посмотреть на лица сидящих сзади, а те (кто, конечно же, замечал) рикошетили его взгляд широченными улыбками. Сидящие сзади были чёрными, как куски пемзы, и почти с такой же пористой кожей под линией рта на подбородке. Он мог бы предположить, что это дипломаты, но ни в какое сравнение с даже Эдгаром и его чистой рубашкой они не шли. Разве что, статус дипломата предписывал таскать на себе как можно больше поношенных линялых вещей, чтобы, может быть, поменьше выделяться среди среднего класса. В выборе одежды они нельзя сказать даже, что преуспели — скрутили все мыслимые и немыслимые нормы в баранку. Тёплые куртки и пальто они снимали и пристёгивали на свободное место рядом с собой, открывая запотевшие, мятые толстовки самых кислотных цветов с гипертрофированными логотипами «адидас», «рибук» и «пума» на самых заметных местах. Но может, — думал Влад, — может, и летели-то они в прошлое, надеялись попасть в Россию начала девяностых, а угодили вот в современную…. И нельзя сказать, что это их чем-то обескураживает, вон, какие довольные сидят… дипломаты… А зачем ещё с африканского континента, скажите мне, летают в Москву? Не к больной же бабушке.

Например, узнать последние модные тенденции за десять лет.

Владу стало жарко, и он закатал рукава. Эдгар уставился на что-то, и Влад не сразу понял, что объектом пристального внимания стала его татуировка.

— Так вы выбирали, куда поехать, да? Тыкали наобум пальцем?

Влад был серьёзен.

— Я посмотрел в гугле. Сюда не нужна виза и билеты достаточно дёшевы. Кроме того, страна находится посерёдке континента. Я думал, может, увижу жирафов…

— Как бы тебе не пришлось её по возвращении закрашивать, — Эдгар непринуждённо улыбнулся. — Между нами, приезжими, есть такой старый анекдот. Знаешь, какая разница между туристом и расистом?

— Нет.

— Две недели!

Эдгар засмеялся, как будто эта шутка спускала в нём курок его смеха, независимо от того, услышал ли он её в тысячный раз, или рассказал кому-то сам. Влад подумал, что это сродни пиратской метки. По этому анекдоту можно отличить старых белых зубров, которые привыкли пастись на залитой солнцем саванне. Знать бы ещё, что они здесь делают…

Влад решил, что Эдгар бизнесмен. Например, возит в Россию и Финляндию сделанные руками аборигенов кувшины с кривыми ручками и тщательно замазанными дырками в днище. Или шляпы из местного тростника. Правда, на родине Влад ничего подобного не видел, но, может, они есть в Икее?..

Момент взлёта Влад проморгал. Как и непосредственно момент посадки, как и большую часть полёта. Лишь однажды Эдгар обратил его внимание на практически полное отсутствие воздушных ям.

— Это ненормально? — спросил Влад.

Сосед пожал плечами.

— Африканское небо ещё до конца не изучено.

Не отрываясь от бутерброда с курицей, он прибавил:

— Хотя сейчас за бортом Турция. Но летим мы в Африку, так что странности неизбежны. От момента посадки в самолёт до самого конца.

Влад посмотрел на Эдгара и решил, что этот человек, несмотря на то, что произошёл от цивилизации, достоин места своей работы.

— Чем вы занимаетесь? — спросил он, и Эдгар улыбнулся.

— Вот он, этот вопрос. Узнаю-узнаю столичного жителя. А я уж подумал, может вы шпион, единственный в своём роде шпион, засланный в страны четвёртого мира, которые не имеют никаких амбиций а только постоянно хотят кушать. Странно, что вы не спросили это в первую очередь.

— Я не из праздного интереса, — попытался выкрутиться Влад. Он не стал говорить, что к столице отношения не имеет. Для человека из африканской страны есть ли разница, Москву ли представляет русский, или какой-нибудь Севастополь? — Я же исследователь.

— Гуччи, — ответил собеседник. — Не Китай.

— Что?

— Мои брюки. Вы же исследуете вещи?.. К сожалению, не могу показать ярлычок. Я его отрезал, чтобы не украла в каком-нибудь отеле горничная. Но он у меня в бумажнике! Не хочу светить бумажником прямо здесь, но если хотите, при ближайшей возможности продемонстрирую…

Влад уверил, что ему ничего не нужно, и уставился в иллюминатор, где проплывало небо — африканское, потому как если летишь в Африку, откуда бы то ни было, блики тамошнего багрового рассвета будут сопровождать тебя верхом на облаках хоть в Норвегии, хоть в Канаде.

Сразу после посадки Эдгар куда-то исчез — последнее, что видел Влад — прилипшую к спине рубашку, когда тот сбегал по трапу вниз. Вот он кому-то махнул и пропал из поля зрения. Влад хотел было двинуться следом, но его окружили попутчики. Они отстёгивались и, перепрыгивая прямо через кресла, устремлялись к нему, неся перед собой на вытянутых руках улыбки. Влад подумал было, что они полезли знакомиться, дружелюбные и любопытные, как маленькие обезьянки из мультиков, но по тому, как потрясали они зимней одеждой и свитерами с оленями, по обрывочным русским и английским словам (способность к языкам выражалась тут в том, что человек мог, улыбаясь, произнести длинную непонятную и для собеседника, независимо от его национальности, и для самого говорящего, фразу на чужом языке), что ему предлагают купить тёплую одежду. Ему, русскому, она просто не может не пригодиться. Ведь на родине зима, а он наверняка привёз с собой за отворотами одёжки много снега. Так много, что непременно будет теперь мёрзнуть. Конечно, ему пригодится этот свитер!..

— Мне не нужна… не надо… — смущённо улыбаясь, пытался втолковать назойливым попутчикам Влад.

Стюардесса погнала всех из самолёта; прирождённые торговцы, шустро взяв до недавнего времени пребывающий на их телесах товар под мышки, подхватив чемоданы и спортивные сумки, покинули салон. И Влад следом за ними, совершенно ошалевший от первого контакта и так и не удосужившийся раздеться сообразно местному климату: пальто следует за ним, повиснув на плечах. Стюардесса, белая нервная женщина, национальность которой Влад даже не попытался установить, невразумительно мыча, подталкивала его в спину.

Местный климат кирпичом рухнул на его темечко. Огонь бушевал под пронзительно-синим небом, дрожал над взлётно-посадочной полосой, и вдалеке, над горизонтом, тоже катился волнами во все стороны огонь, рыжая пыль. Сколько же сейчас время? — задался вопросом Влад. Когда они вылетали, только-только начинало темнеть, а здесь в разгаре белый день. Эдгар бы сказал что-то вроде «ты вроде как вернулся в прошлое, приятель!» Или так сказал бы Савелий?

Влад запутался.

«Нужно было захватить тёмные очки!» — подумал он следующую очевидную мысль, совершенно забыв о том, что очки отродясь не носил. В сумке у него были: две водолазки, мокрая от пронизывающего московского ветра шапка, четыре майки, тёплые джинсы, джинсовая куртка, набор нижнего белья, который Влад загрузил в сумку, не разбираясь, что грязное, что чистое, и у каждого ли носка есть пара. Да, а на ногах — массивные, подбитые мехом ботинки, на которые местные жители поглядывали с уважением и чуть ли не суеверным страхом, будто на огромную, чудную технику на гусеницах и с ковшом.

Если бы его собирала Юля!.. Её помощь он бы не отказался принять.

В конце концов Влад с лёгким смущением признал, что его мысли не отличаются оригинальностью. Любой забитый турист будет думать такие же, обсасывать до белой кости с тем, чтобы передать другому туристу. Нет, такое не пристало исследователю. До настоящего полевого журналиста, конечно, Влад всё равно не дотягивает, но исследователю не пристало даже принимать во внимание такие банальности, как неподходящие к сезону шмотки и вздувшиеся на макушке волдыри. Одежду, в конце концов, можно попытаться выменять на рынке на что-то полезное, а что до жары… вряд ли она горячее добротного Питерского лета. Просто паникует организм. Он, Влад, должен подмечать интересные мелочи; в бытность свою модельером и художником он знал, что на мелочах держится мир. Допустим, мир на самом деле раскинулся на панцире черепахи, но у черепахи лапы и когти, что соприкасаются с другой, неизведанной землёй. Когти — тоже своего рода мелочи, шестнадцать точек опоры черепахи, и, соответственно, мира.

Конечно, его никто не ждал. Влад отправлял Умабе номер рейса и время, когда он прилетит, почтой и надеяться, что тот просто чуть-чуть опаздывает, не приходилось.

«Постой-ка», — сказал себе вдруг Влад. Он сбежал по трапу вниз, ввинтился в суету аэропорта. Суетой он её назвал по привычке: никто никуда не бежал, сошедшие с самолёта люди брели к пункту досмотра мимо автобуса, стоящего здесь, судя по спущенным шинам, не первый год. В тени под жестяным навесом курили охранники, под остывающим брюхом самолёта между шасси играли в прятки дети. — «Какие же тонкости! Я ведь даже не разобрался в целом! Любой нормальный исследователь сначала проводит недели напролёт за печатными материалами и фильмами, рассматривает слайды, изучает историю… а я чего? Я даже не помню название города, в который прилетел».

В конце концов он решил, что играть в несмышлёныша, беспечного дуралея, которого, вроде как, забросило сюда попутным ветром, тоже весело. Образ туриста претил Владу, да и на туриста он, — Влад отметил это с немалым облегчением, — мало похож. Турист по-своему умён, он знает, что ему нужно арендовать такси, свить гнездо в гостиничном номере, поругаться с чернокожей и ни слова не понимающей на любом из цивилизованных языков горничной по поводу чистоты постельного белья, позавтракать в «безопасном» кафе, куда даже мясо (по словам, конечно же, владельца гостиницы, который туристу это кафе посоветовал) привезли тем же самолётом.

— Вы разве не видели там коз? — спросит он, мило улыбаясь. — Натуральная говядина!

И отправится смотреть через объектив камеры на придорожные руины, служащие одновременно туалетом, и племена пигмеев.

Нечего даже беспокоиться. Чтобы стать похожим на такого человека, ему, Владу, нужно было родиться под другими звёздами.

Он миновал досмотр (в прямом смысле — занятый внутренним диалогом, Влад прошёл мимо пункта досмотра и не заметил бы дядечку со стопками бумаг, высокомерным лицом, тоже чем-то похожим на густо исписанный лист, и печатями, если бы тот не схватил его за рукав), поставил отметку в паспорте и вышел на улицу.

Второй в жизни аэропорт. Первый в жизни чужой перекрёсток. Воздух насыщен отравой, дома в два-три этажа, и всё, что над первым, похоже, пристроено самими жителями. Всё разное, как карты из разных колод в одной коробке. Чтобы со второго этажа спуститься на землю, требовалось а) выйти из дома, б) скинуть верёвочную лестницу или разгрести заваленный всяким хламом проход к лестнице винтовой, и в) собственно, спуститься. Трава, кустарник, какая-то растительность, явно имеющая практическое назначение, росли прямо у порогов, перед дверьми, а может, и за дверьми тоже, не важно, какой это был этаж. Люди поливали их, распахивая окна и протаскивая через них шланг.

Влад замурлыкал себе под нос успокаивающий мотив и пошёл, куда глядят глаза. Возле него останавливались мотоциклисты, стремительные, как пчёлы, вопрошали: «Такси, маста? Маста, такси?», но Влад отгонял их энергичным движением головы, с иронией вспоминая напутствие Рустама. Если не иметь в словаре слова «нет» (не в самом словаре даже, а написанным крупными буквами на его обложке), можно как минимум остаться без денег, зато с целой грудой тёплых вещей.

Аэропорт находился в самом центре города, скрещивая высоко вверху, как шпаги, кривые антенны и пики наблюдательных башенок. Их должно быть видно отовсюду, Наверное, и город-то на местном наречии назывался «самолётным», или что-то вроде того. Самолёты при посадке и взлёте поднимали тяжёлую рыжую пыль, которая беспокойно металась по улицам, забивала носоглотку, щипалась, словно полчища красных муравьёв. По заглавным улицам ползли сразу во все стороны самые настоящие транспортные гусеницы; суставчатыми ногами грузовиков они залезали на тротуар, выбрасывали вперёд живые усики мототранспорта. Полос здесь не было. Может, местные дети не учат, где право а где лево: счастливчики, потому что в Уганде это, наверное, самое бесполезное знание. Застыв в воротах аэропорта, Влад пытался разгадать, по какому принципу здесь ездят машины, но они двигались, казалось, во все стороны сразу, без конца звучали клаксоны и ладно бы, если бы умудрялись не сталкиваться. Они сталкивались с таким звуком, с каким встречались в кастрюльке два варёных яйца, ревели моторами и двигались дальше.

Это странное, невозможное зрелище. Любой автомобилист сразу сошёл бы с ума. Влад не был автомобилистом. В своё время он всерьёз и со страхом задумывался — как можно управлять таким сложным транспортным средством при помощи круглой штуки и двух-трёх педалей (он не знал, сколько их в среднестатистическом автомобиле, а про коробку-автомат даже не подозревал).

От бетонного забора, отгораживающего взлётную полосу от бегающих и скачущих по крышам мальчишек, в какую сторону не пойди, найдёшь частного предпринимателя. Каждый из них, конечно, будет считать тебя своим клиентом, и если сначала Влад окрестил для себя город городом-аэропортом, то теперь переименовал его в город-базар.

Чуть замешкавшись и обнаружив, что с его нижней части бойкий чёрный паренёк уже снимает какие-то мерки, Влад поспешил дальше, замедлив шаг возле предпринимателя, которому обречённо позволил считать себя «своим» покупателем. Тёмные очки продавали здесь же, на тротуаре, разложив их прямо на земле, лишь под самыми дорогими подложив клеёнку. Попытавшись завязать на пальцах торг, Влад обнаружил, что дешёвые стоят столько же, сколько дорогие, но купил покорно те, в которые продавец, парнишка едва ли младше его, радостно тыкал пальцам: мол, подойдут вот эти.

Влад обречённо подумал, что забыл обменять деньги, но торговец радостно сграбастал у Влада из рук мятые пятьдесят рублей, и, обнажив зубы в широченной улыбке, дал понять, что этого достаточно и что сдачи можно не ждать.

Влад повернулся, чтобы идти дальше, и нос к носу встретился с Эдгаром.

— Тебя не узнать, — Эдгар вовсю улыбался. Рубашка расстёгнута сверху почти до пупка, брюки подвёрнуты, чтобы не запачкаться в вездесущей рыжей пыли. Всё это придавало ему так необходимую чтобы слиться с местным населением неряшливость. Чемодан весь в грязи, как будто хозяин специально окунул его в придорожную канаву, до краёв полную сухой пылью. — Осваиваешься? Как тебе город? А люди?

Влад поискал глазами спутников Эдгара, чтобы вежливо с ними поздороваться, но никого не увидел. Вокруг спешили по своим делам машины и люди, солидного вида мужчина перелезал на той стороне улицы через капот припаркованного на его пути автомобиля.

— Мы простились только десять минут назад, — напомнил он.

Эдгар назидательно поднял палец.

— В самолёте было московское время. Четыре часа разницы — в меньшую сторону. Мы простимся только через три часа. А познакомимся через час. Так что у нас есть четыре часа на то, чтобы получше друг друга узнать.

Эдгар взял Влада под руку.

— Я чувствую себя виноватым, что не рассказал тебе некоторые местные правила.

— Ну что вы, — пробормотал Влад, — я же исследователь.

— Даже исследователям нужны правила. Не обязательно всё изучать на собственной шкуре. Кстати, как тебе местная мода?.. Голоден? Пойдём, пойдём, я тебя накормлю. Я здесь хозяин, ты гость, одним словом, не стесняйся.

По дороге Влад наконец занялся одним из своих любимых занятий — наблюдением за людьми. Расцветок и фасонов одежды оказалось такое великое множество, совмещалась она в таких невероятных сочетаниях, что поначалу мозг отказывался всё это воспринимать. В сумке был перекидной блокнот и карандаш, к которому сразу потянулись десятки детских рук: как Влад узнал позже, письменные принадлежности здесь отчего-то любили нежной любовью, хотя писать умел едва ли каждый десятый. И Влад быстрыми скупыми движениями карандаша пытался изобразить мешком висящую одежду, фигуры, так не похожие на фигуры людей, к которым он привык; даже силуэт получался каким-то непропорциональным, похожим на баобаб с мощным стволом и гибкими руками с пальцами-листьями, но, как ни удивительно, гармоничным… штрихами намечал развязную походку, немного скованную благодаря распущенным шнуркам. Наверное, человек, который сможет научить этих людей завязывать шнурки, станет здесь настоящим мессией.

Они свернули с дороги и попали на узкую улочку, где даже домам приходилось тесниться. Они жались друг к другу, демонстрируя обезоруживающие улыбки, и улыбки эти угадывались во всём, в чём только возможно: в дверных проёмах, в окнах с белой москитной сеткой, напоминающих крупные зубы, в закрывающем какие-то дыры листе из нержавейки, который растягивал солнце в сияющую полосу. Деревья, похожие на молодых и красивых, но уже измученных бытом женщин, обмахивали их своими ветвями, или же раздавали затрещины. Улыбки при этом становились чуть виноватыми, но такими же обезоруживающими. Влад на минуту переключился на дома, даже пару раз останавливался, чтобы зарисовать особо впечатляющие экземпляры (у него в блокноте они все выглядели, как готовые вот-вот тронуться с перрона паровозы). Встретился им и целый квартал многоэтажных домов, тоже лишённых единого технического исполнения. Иные в пять этажей, иные в семь. У иных почему-то встречались пропуски между этажами — например, третий этаж от четвёртого могло отделять пять метров глухой кирпичной кладки. Как будто строители забыли сделать там окна. На высоте трепыхалось бельё, походившее, всё вместе, на стаю летящих против сильного ветра голубей.

Потом он вновь занялся людьми.

— Это лучше, чем фотоаппарат, — одобрительно сообщил Эдгар, наблюдая за работой Влада в блокноте. — Сначала приходится работать головой. Ну, то есть рисовать в голове картинку. Ты заранее знаешь, что хочешь выделить и именно это в первую очередь переносишь на бумагу. — Влад кивал: именно так, именно, и Эдгар с жаром продолжал: — Эти горе-туристы только и знают, что нажимать на кнопки. Кроме того, знаешь, голову не так просто отобрать, как фотоаппарат.

Люди здесь совсем не похожи на тех, что Влад привык наблюдать. Им словно никуда сегодня не нужно: много задниц покоятся на стульях, на грязных диванных подушках, на каких-то брёвнах, сваленных возле домов. Если люди всё-таки находят в себе силы и, главное, желание куда-то идти, они вышагивают, засунув руки в задние карманы, а голова вращается в поисках знакомого или просто приятного лица, с которым можно было зацепиться языками, тем самым восстановив равновесие во вселенной. Чем-то занятый человек, по мнению местных, является причиной дисбаланса в мире, из-за занятых людей совершаются всякие небесные катаклизмы, выходят из берегов водоёмы, а в соседней стране опять кого-то убивают. Так что любая начатая работа является причиной поскорее её закончить. В родном Петербурге что-то подобное можно увидеть, разве что, заглянув в чужие окна. Влад окунался в чужое ощущение безопасности, когда проникал через решётки, чтобы утащить телевизор. Странно, что здесь ощущение покоя и безопасности не генерировалось между четырьмя стенами, а было привязано, скорее, к самому человеку, а может, возникало в добродушной болтовне или игре в гляделки между двумя находящимися в покое душами.

Все они поворачивали к Владу головы, когда они с Эдгаром проходили мимо. Махали руками и говорили что-то на родном языке. Слова эти звучали грубо, громко, но в то же время вкрадчиво. Непостижимо. Владу только и оставалось, что улыбаться в ответ; провожатый его вышагивал, храня на лице расслабленную полуулыбку. Кажется, мышцы на лице Эдгара нарочно расслаблялись именно таким образом и вставали именно в те пазы, в какие нужно. Влад чувствовал, что с любимым комбинезоном стеснительности скоро придётся расстаться.

— Мы пришли, — сказал Эдгар, распахнув дверь очередного дома. Он ничем не выделялся на фоне соседей: две глиняных ступеньки, стены, дышащие живым теплом: в это тепло после вчерашней зимы было трудно поверить. Плоская крыша, на которой маячило кресло-качалка и навес из грязного куска ткани. — Это заведение называется, в переводе на ваш язык, «У мамочки». Не ищи вывеску, его и так знают все местные.

Эдгар подмигнул Владу, отодвинул перед ним москитную сетку. Внутри темно и прохладно, стены и пол лоснятся пятнами от пролитой и выпарившейся жидкости. Несколько деревянных столов, длинные лавки, стойка и дверь на кухню. В лучах света, бьющих из двух окон на противоположных стенах, летает пух. Окна настежь, но жара не решается совать сюда свою змеиную голову. На лавке у дальней стенки кто-то спит.

— Улех! — позвал Эдгар. Сказал Владу: «Это она — мамочка». Потом ещё два раза: — Улех! Улех! Где же ты?

Как будто подавал кому-то сигналы в окно.

За прилавком материализовалась женщина, на ходу вытирая полотенцем руки. Чёрная: пора бы уже завязать с этими уточнениями. Цвет кожи, похожий на шоколадную плитку с добрыми девяноста процентами какао, здесь обычен. «Наверное, такая фигура считается здесь эталоном красоты», — подумалось Владу, пока он разглядывал хозяйку. За сорок минут, что он в городе, в стране и вообще в этой части мира, Влад не видел на женщинах ни одного сарафана, ни одних спортивных тренировочных штанов меньше пятьдесят второго размера, и мамочка Улех не была исключением. Массивные округлые бёдра, похожие на снаряд на соревнованиях по толканию этого самого снаряда, полная грудь, шея, как будто вырезанная из дерева, и, наконец, миловидное лицо в копне каштановых волос. Вряд ли ей больше сорока. Простой, но просторный сарафан заставляет угадывать некоторые черты, чем Влад с удовольствием бы занялся, проявляй он хоть немного интерес к женщинам.

Эдгар присел на лавку, похлопал рядом с собой, приглашая Влада присоединиться. Склонился и заговорщески проговорил:

— А вот тебе первое правило: никуда не ходи с незнакомцами и не заходи в незнакомые здания.

— Я не боюсь, — сказал Влад. Он чувствовал себя так, будто оказался в блестящих от жира ладонях толстухи, обернувшись мышонком или какой другой мелкой тварью. Кто тут у них вместо мышат? Богомолы?..

Похожее чувство приходило иногда во время общения с Юлей, но её громоподобный голос всё портил. У этой же дамы голос был похож на голубиное воркование.

Она спросила о чём-то у Эдгара, заинтересованно посматривая на Влада, и тот ответил. А потом объяснил Владу:

— Она спрашивала, кто ты, и что у меня только что спросил. Ей лестно, и я согласен: нас совсем нет нужды опасаться. Даже с учётом того, что мы с тобой познакомимся только через сорок пять минут. Что будешь есть? Вчера муж и сын Улех убили отличного питона. Лазал по свалкам… за городом много свалок. Будешь питона?

Влад заявил, что ничего против местной кухни не имеет, но привыкать к ней нужно постепенно, и Эдгар сделал заказ. Хозяйка улыбнулась и прежде всего поставила им на стол высокое плетёное блюдо с хлебом. Затем принесли пива, горького и восхитительно-мутного.

— Другие люди тоже приятные, — заявил Влад, убрав с губ пенные усы.

Эдгар отставил кружку и проникновенно взглянул на своего подопечного.

— Это Уганда. Люди здесь достаточно повидали зла: его помнит даже нынешнее старшее поколение, и не забывает напоминать детям и внукам. Поэтому тебя до сих пор не ограбили. Почему ты выбрал именно Лиру?

Влад пожал плечами, пробормотав что-то вроде «понравилось название» и думая про себя: «Так вот, как называется этот город!» Эдгар сказал, сохраняя в голосе лёгкий укор:

— Тебе очень повезло. Боги на твоей стороне. Но в других частях Африки такого опыта нет. Там убивают, режут, грабят… хотя такой террор, какой был здесь несколько десятков лет назад, им может присниться разве что в кошмарных снах. И всё же, не стоит забывать, что местные народы научились за время своего существования относиться к жизни, смерти и частной собственности без особого почтения.

— Расскажи мне, что здесь случилось, — попросил Влад.

Эдгар откинулся назад, обхватил ладонями икры. Проводил взглядом дымящуюся похлёбку в руках Улех. Когда она склонилась чтобы поставить тарелки на стол, Влад увидел на груди потемневший от времени крест и удивился: разве здесь есть христиане? А как же древние африканские боги с телом старика и паучьим брюхом, со змеиными телесами и человеческой головой? Как же, на худой конец, Аллах?

— Ну, не прямо здесь, а в столице, — говорил тем временем Эдгар. — В Кампале. Случился Амир.

— Амир?

— Именно он. А если точнее, Иди Амин Дада, его превосходительство пожизненный президент, повелитель всех зверей на земле и рыб в море, завоеватель Британской империи и прочая и прочая. Нет, Британскую империю он не завоевывал. Разве что, присвоил себе то, что от неё оставалось здесь, в Африке. Террор — его рук дело. И длился он десятилетия. Мы потеряли почти пятую часть населения. Когда он ушёл, я был ребёнком, но старики до сих пор трясутся при одном упоминании его имени.

— Ты жил в Африке? — решился вставить слово Влад.

— Я здесь родился. Но это не важно. Важно то, что никто ещё так планомерно, методично не истреблял свой народ, объявляя джихад то по религиозным убеждениям, то по каким-то социальным критериям. Это был настоящий демон. Даже когда над нами была Британия, чёрных угнетали более… справедливо, если конечно так можно выразиться. С тех пор у нас аллергия на агрессию.

Он пожевал губами и заключил:

— Впрочем, когда я смотрю на кое-какую молодёжь, я начинаю думать, что скоро всё вернётся на круги своя.

Влад молча поднёс к губам ложку с оранжевой жидкостью. Последний раз он ел перед вылетом. В порыве ностальгии заглянул в пельменную при аэропорте, съел половину блюда, не разбирая вкуса и только лишь глядя в окно. Он тогда чувствовал себя очень неловко: будто собирается предать эту зиму так же, как предал Сава, Рустама и Юлию.

Влад легко мог доказать себе, что никого не придавал, но это не помогало. Он-то знал, что предал.

И вот теперь ложка похлёбки прокатилась по пищеводу и обожгла язык, затем нёбо, а потом пульсирующей каплей влилась в желудок и взорвалась там настоящим фейерверком.

— Ну как? — спросил Эдгар с набитым ртом. Финн упрятал печаль за народ, за который он так переживал, в какой-то потайной карман и наслаждался кушаньем.

— Нормально, — пробубнил Влад. — Что это?

Было остро. Там плавало что-то похожее на жир, стручки и куски какого-то корнеплода. Морковь. В моркови Влад был уверен совершенно, остальное не узнал.

— Свиные шкурки, отваренные с местными травами и овощами.

— И с перцем.

— И с перцем, — согласился Эдгар. — Самая, что ни на есть, европейская пища.

Влад втянул подступившие было к глазам слёзы обратно и утопил ложку в жидкости, чтобы поднести ко рту ещё раз. И ещё. Это самое вкусное в жизни, что он ел. В смысле, насыщенности вкуса, конечно. Вот они и начались, новые впечатления.

Когда в тарелке остались только оранжевые облачка, весь хлеб был съеден, а пиво выпито, Эдгар спросил:

— Я говорил тебе, что работаю на волонтёрскую организацию?

Влад навострил уши.

— Финн, который летает из России в Уганду — это очень странно.

— Только такие люди и становятся волонтёрами, — с улыбкой произнёс Эдгар. — Мы помогаем африканцам встать на ноги. И стараемся уберечь черных друзей, так сказать, от неосмотрительных финансовых вложений.

— А куда они вкладывают?

— Не они, — Эдгар смеётся. — В них вкладывают всякие сочувствующие личности. А выходит, мягко говоря, довольно паршиво. Я убеждаю потенциальных инвесторов и богачей, которые жаждут кого-нибудь спасти от голодной смерти и сифилиса, что лучше давать деньги нам, чем коренному населению… Но я не буду перед тобой распинаться — ты же всё равно не дашь мне денег.

— За обед заплачу, — пискнул Влад.

— Обед за мой счёт, — отмахнулся Эдгар. — Если хочешь глубже исследовать эту землю и этих людей, исследователь, заглядывай к нам. Мы подыщем тебе работу. Где ты остановился? Ах, ну да…

Он повернулся к Улех, между ними завязался диалог, в ходе которого женщина бурно жестикулировала. Она подошла убрать со стола и взъерошила жирной рукой волосы Влада.

— Ты можешь остановиться у Улех, — наконец, сказал Эдгар. — Комната у неё окажется вполне тебе по карману. Никаких особенных удобств, но тебе, я так понимаю они всё равно без надобности. А если вдруг доконает жара, пока ты дома, Улех будет ходить за тобой и поливать тебя из лейки. Можешь смело оставлять в комнате вещи. Улех — мой старый хороший друг.

Комната оказалась тесноватой коморкой с письменным столом, с окнами без стёкол и койкой с куполом из москитной сетки — так, что кажется, будто здесь свило себе кокон какое-то из местных насекомых. День, кажется, не думал клониться к вечеру, в каком бы помещении Влад не оказывался, солнце шустро перебегало на другую часть неба, чтобы заглянуть к нему в окно.

Влад отдёрнул полог, лёг. Смена белья лежала на подушке, такой засаленной, будто на ней пролил слёзы не один десяток человек. Хотя вероятнее всего, проливался тут пот. Под копчиком — жёсткий матрас, набитый не то опилками, не то песком. А может, вездесущей рыжей пылью. Настало время полежать, полюбоваться единственным знакомым цветом в палитре окружающих его незнакомых кричащих оттенков. Послушать, то есть, как бьётся сердце. Пожалуй, именно здесь начинались его исследования, этот момент — самая подходящая для них заглавная буква. На заднем дворе громко щёлкает клювом какая-то птичка. Дальше — крики детей с улицы, голоса взрослых, невыносимо плавные, гортанные и терпкие, как травяная жвачка. Хочется поставить отметки, где кончается одно слово и начинается другое, эти швы ускользают от твоего внимания, как течёт между пальцами плотный, без единого изъяна, шёлк. Там, за стенкой, у Улех появились очередные посетители: Влад слышит, как она хлопочет возле их стола, представляет, как колышется под блузкой её чёрная грудь…

Щербатый потолок складывал замысловатую мозаику из теней.

Влад собирался ещё отправиться на сольную прогулку, но сам не заметил, как заснул. Наверное, он единственный из людей, у кого реакция на обилие новых впечатлений — немедленно отключить сознание и спать. Очнулся он от укусов насекомых. Глубокая ночь. Полог москитной сетки отдёрнут — так Влад неосмотрительно оставил его перед тем, как лечь, — и со всех сторон доносилось внятное жужжание. Влад пытался сообразить, где находится. Да. Он в Африке. За десятки тысяч километров от дома и от друзей. Как же спокойно!..

Протянув руку, Влад задёрнул полог. Шлепком по груди убил присосавшуюся тварь. Матрас принял форму его тела — будто бы устроился спать на песке. Ночь полнилась звуками. Питерская ночь по сравнению с этой — стакан, ко дну которого прилипло несколько чаинок. Здесь же наикрепчайший напиток, кофе с нотками корицы и ещё какой-то пряности. Человеческих голосов больше не слышно, зато слышен голос природы, которая, напившись в стельку первой ночной свежести, распевает песни прямо под его, владовым, окном. За стеной будто раскинулись настоящие влажные джунгли. Слышно, как струится через гнилые пни, по похожим на извлечённые из чьего-то брюха органы, камням ручеёк… Владу даже зачесалось встать с кровати и проверить, но вместо этого он опять уснул.

Солнце подняло его в неопознанное время, выпихнуло из кровати целым ожерельем соблазнов: солнечные зайчики бродили по подоконнику и звали полюбоваться на них поближе. Во дворе соседи затеяли дружескую перекличку. Кто-то готовил что-то на завтрак. Часов у Влада не было, да они всё равно показывали бы неправильное время. Есть определённый кайф в том, чтобы не следить за временем. Откровенно говоря, Влад никогда им не интересовался — время текло как-то само по себе, без его активного участия.

Он выбрался из тёплой ямки в матрасе и застал в зале медитирующую над столами с тряпкой в руках тётушку Улех.

— Приятно вставать с рассветом, — сказал Влад, выдавив застенчивую улыбку.

Улех что-то по-доброму проворчала. Должно быть — «эх, милый, рассвет-то уже сорок восемь минут как наступил! Мне бы твою наивность», и Влад сел завтракать.

На завтрак были биточки из какого-то зерна и рыбой под сливочным соусом. Хозяйка, с милой улыбкой покопавшись в финансах Влада, выудила нужную бумажку. Похоже, с обменом валюты можно не заморачиваться. Русские деньги здесь знают и любят.

Волонтёрский лагерь помещался на территории российского посольства. Эдгар дал адрес, но в нём предстояло ещё разобраться. Aloi rd 19–08. Что бы это значило? Влад показал адрес Улех и спросил, чуть стесняясь: «Должно быть, у вас есть какая-нибудь карта? Я имею ввиду, может, её можно где-то купить?»

Насколько Влад понял, угандцы кроме родного языка отлично разговаривали на местном диалекте английского, но английского он тоже не знал. По-своему, конечно, стыдно. Но далеко не все исследователи могли объясниться в местности, куда завело их стремление заглянуть за горизонт.

«Конечно», — должно быть, удивилась женщина. — «Это же цивилизованный город, а не какая-нибудь деревня».

Влад не понимал ни словечка, но перед ним появилась карта, склеенная, по меньшей мере, в десяти местах липкой лентой. Город пестрел разнообразными пометками — делали их разные руки и разными письменными принадлежностями. Чёрный палец оставил жирную точку сначала в одной его части, потом в другой, после чего Влад внимательно изучил обе отметки. Судя по всему, между ними было километров шесть. Он не знал, ходит ли здесь общественный транспорт, или только мототакси, но решил прогуляться пешком.

Сразу за порогом его ждали первые незамысловатые чудеса.

Какой-то старик сидел на крыльце своего дома напротив и извлекал звуки. Влад не мог бы сказать «играл», потому что из музыкальных инструментов у него была только погремушка, которая покачивалась в левой руке, точно корабль на бьющихся о пирс волнах. Другой рукой, раскрытой ладонью, он ударял по стулу, на котором сидел, по коленке, по соседнему стулу, пустующему, тыльной её стороной или локтем бил по фанерной стене дома, к которой прислонялся. Получалась музыка. Там-там-татам… Сложный ритм, который рождался буквально из ничего. Старик, казалось, бил, когда ему вздумается, когда вздумается, вращал кистью с погремушкой, встряхивал её, тормошил. Дети носились мимо, нарочно изменяя траекторию, чтобы подбежать поближе. Останавливались, чтобы немного послушать, и бежали дальше. Так же поступил и Влад.

В процессе прогулки он обзавёлся низенькой шляпой с узкими полями. Шляпы здесь любили. Щеголи в забрызганных штанах, в сюртуках с жёлтыми пятнами, непременно носили шляпы, и своим сиянием эти гордо парящие на чёрных макушках летающие тарелки, казалось, могли разогнать любые тучи. Это очень импонировало Владу. Как редко он видел такие головные уборы на родине! Почему они до сих пор не нашли место ни в одном его костюме?.. Остановившись и наморщив лоб, Влад всерьёз над этим задумался, а потом с лёгким смущением понял: шляпы ему на самом деле нравятся. А рисовал, кроил и шил он до сих пор только вызывающие нервную дрожь вещи. Да, он их любил — почти все — но любил какой-то извращённой любовью. И привязанность была та же самая, что и к глянцевому, лихорадочному блеску обложек с тётеньками в детстве. А шляпы можно только любить. Безо всяких «но».

Здесь не любили грязную обувь. При том количестве помоев казалось логичным, что специалисты по возвращению туфлям состояния «до выхода из дома» встречались на каждом шагу. Берега помойных озёр и особенно больших луж, что не высыхали к вечеру, они облепляли, словно туристы-пляжники. Влад считал это для себя личным маленьким открытием: в глазах африканцев любая обувь при наличии солидного слоя ваксы приобретала лоск и притягательное очарование. Встречались люди в ослепительно-белых кроссовках, но эта мода, похоже, только начала завоевывать сердца: щеголяла ими молодёжь, а старшее поколение поглядывало на них с лёгким неодобрением.

Ну и, наконец, многие ходили в сандалиях, шлёпанцах или же просто босиком, с безмятежными улыбками форсируя лужи и высокомерно поглядывая на чистильщиков обуви.

Он не заблудился: под мышкой была карта, которую тётушка Улех любезно предложила ему забрать с собой, и на каждом перекрёстке Влад разворачивал её, чтобы отыскать своё местоположение. Гудящим, как улей, улицам он предпочитал крошечные переулки, на карте не толще волоса, но иногда выглядывал в «большой мир», чтобы пополнить в лёгких дымные запасы.

Посольство представляло собой серое скучное здание в полтора этажа, окружённое глухим забором, таким, что крыша и многочисленные антенны едва выглядывали из-за него. Влад сел возле ворот и задумался. У русских, должно быть, мания окружать всё заборами, ставить преграды между всем, что можно было по каким-то критериям разделить. Здесь, в Лире, не было заборов вовсе. А символические границы между участками угадывались постольку поскольку, или отмечены раскрашенными булыжниками. Нет, в одном месте здесь Влад встретил забор, смотрелся он, как грозная веха на шкале истории. Должно быть, остался со времени правления этого их Амина. И то: в одном месте бессовестно прерывался, а в разломе торчала хибара, будто хозяин её так и не выбрал, по какую сторону ему больше нравилось. А как тут выберешь, когда половину дня солнце светит здесь, половину там? Так что Влад отдал должное хозяину хибары, который остановился на самом оптимальном решении.

Вот так. Из этого следовал достаточно логичный вывод, что чем деспотичнее власть, тем больше и мускулистее заборы. Тем мельче клетки в проволочной сетке и тем строже наказывают тех, кто посмел за неё проникнуть, а люди — сейчас в голове Влада мелькала густая заварка из белых лиц, что оставил он на родине — забитее и угрюмее. Ох не погода влияет на эти усталые глаза вечно в пол, на скованную «деловую» походку, и не менталитет. Чует сердце, всё гораздо сложнее.

Приоткрылась калитка, одно такое лицо настороженно выглянуло наружу.

— А ты чего тут сидишь? — спросило оно по-русски.

— Я к Эдгару.

— Какому Эдгару?

Влад назвал фамилию.

— Здесь нет таких, — сказал охранник. Видно, как ему хочется поскорее захлопнуть ворота. Будто опасался получить в грудь стрелу или метательный топорик. — А! Может из этих, как их, волонтёров?

— Точно.

Влада пустили внутрь. Картина ещё более унылая, чем снаружи. На тесном дворе стоял накрытая тентом большая чёрная машина и один мотоцикл. Бегали куры, чёрный мужичок, одетый как русский дворник, в оранжевую спецовку и протёртые на коленях джинсы, махал метлой, не особенно стараясь. На газоне высажено несколько ободранных кустовых роз. На окнах тяжёлые пыльные шторы, стёкла засижены мухами. Глядя на мутный их блеск, Влад выпятил губу: зачем здесь стёкла? Дороги-то рядом нет. Повесили бы москитки, да дело с концом. И только потом поймал себя на мысли, что думает как человек, проживший здесь некоторое время. Окна застекляют только в стоящих у проезжей части и шоссе домах, и это оправданно: они становятся грязными от пыли и бензиновых паров буквально за неделю. Чуть глубже, где основной транспорт — велосипеды и собственные ноги, окна нужны, чтобы в них, не тратя время на подъём по ступенькам на крыльцо, влезали дети.

У Влада складывалось впечатление, что он вернулся на родину. Как же удачно несколькими небрежными штрихами (в том, что штрихи были тщательными, Влад очень сильно сомневался) русские могут создать для себя знакомую атмосферу абсолютного неуюта! Впечатление, конечно, портит этот чёрный парень, и не только цветом кожи. При виде гостя он бросил метлу и широко улыбнулся.

К изумлению Влада, охранник провёл его мимо входа в здание прямо к дворнику. И сказал:

— Это к тебе.

Африканец ответил на достаточно хорошем русском:

— Ты новенький, брат? Я тебя раньше не видел.

— Эдгар… — только и смог вымолвить Влад.

— Ах, Эдгар. Ну, пойдём, пойдём, уверен, Эдгар тебя уже ждёт… спасибо, брат.

Последние слова адресовались охраннику. По лицу того было видно, что он думает о говорящих обезьянах. Он вяло покивал и удалился к себе в каморку, которую Влад сначала не заметил: похожую на деревенский туалет будку слева от ворот.

Они прошли через весь двор к небольшой дверке в противоположной стенке ограды, по обеим сторонам которой росли кусты сирени — очередной владов провожатый заботливо приподнял перед ним ветку, усыпанную увядшими цветами. Дверь открылась, и… они снова оказались снаружи. Только теперь по другую сторону посольства.

Здесь, посреди пустыря, высилась часть двухэтажного дома, когда-то жилого. Но те времена прошли — кочерыжку из бетонных блоков приспособили под хозяйственные нужды, застроив со всех сторон деревянными сараями, приладив сбоку внешнюю лестницу и укутав окна москитками. Вокруг стояли армейские палатки — Влад насчитал на скорую руку штук восемь; сновали люди. На пластиковом столе сервировали какую-то еду, над костром здесь же закипал чайник. Мотоциклы и велосипеды, выдвинув подножки, стояли тут и там: видно, люди в этом лагере были готовы в любой момент вскочить в седло. Между палатками виднелся старенький пикап: неизвестно, как он сюда забрался, во все стороны простирались последствия сноса здания, а дальше стояли обычные бедняцкие хибары (как уже понял Влад, бедняков в городе абсолютное большинство), собранные из чего попало, и стояли они так плотно, что между ними, казалось, нельзя просунуть даже кулак. Под ногами хрустел строительный мусор, пробивалась через него трава, жухлая, угрюмая, но с такой волей к жизни, что она, наверное, может прорасти даже на Марсе. Сновали туда-сюда какие-то мелкие птахи, присаживались передохнуть на козырьки палаток.

Улыбчивый негр отвёл Влада в одну из палаток, где за обширным письменным столом, забаррикадировавшись кипами бумаг и старым, отчаянно шумным ноутбуком, восседал Эдгар. Когда вошёл Влад, он поднялся, раскинув руки и спотыкаясь о многочисленные стулья, принялся пробираться к Владу.

— Вот и ты, мой юный исследователь! Как добрался? Встречались ли тебе в дороге какие-нибудь трудности? Что-нибудь, о чём следует знать волонтёрской организации?

Влад растерялся. От Эдгара пахло бумажной работой и пылью, в круглых очках, которые он нацепил на нос, владов знакомец походил не то на диктатора, не то на неряшливого поэта.

— Очень уж наглые у вас тут птицы… — сказал Влад. — Такие, знаешь, красненькие в жёлтую крапинку. Шныряют чуть ли не под ногами. И — я сам видел, как одна такая утащила у маленькой девочки корку хлеба.

Эдгар отмахнулся.

— Это ты ещё не видел обезьян!.. В любом случае, думаю, с птицами мы ничего сделать не сможем.

Он откинул полог палатки, сделал выразительный жест рукой.

— Вот отсюда мы несём миссию просвещения Африканскому континенту.

— Миссию?

Эдгар пожал плечами. За его спиной от налетевшего ветерка мешались и путались бумаги.

— Учим детишек. Лечим детишек. Учим докторов. Помогаем опытом и знаниями, одним словом.

— Я слышал о волонтёрах, которые ездят в глубины континента, чтобы помочь пигмеям. Ну, тем, что живут в шатрах и едят полусырое мясо.

Здесь, на поле, где он привык играть, Эдгар был сама строгость. Он упёр в бока руки и наклонился вперёд.

— Оставь всё, что ты слышал об Африке. Может, кто-то и ездит помогать дикарям, но большому городу нужна помощь не меньше. Сам видел, какая здесь антисанитария. Дело, в общем-то, совсем не в этом. Знаешь, что грамотность среди местного населения стремится к нулю? Безработица составляет около семидесяти пяти процентов. Политики… нет, политиками их называть нельзя — государственные деятели сменяются чуть ли не раз в три месяца. Старые, откланявшись и взяв под мышку подарки, загрузившись в купленный за счёт госбюджета автомобиль, уходят со сцены. На их место приходят новые.

— Всё как у нас, — задумчиво сказал Влад. Политика его никогда не интересовала, и сейчас он впервые об этом пожалел. Эдгар производил впечатление человека, знающего всё о государственном устройстве, и его, похоже, это знание нисколько не тяготило. Скорее наоборот, оно задаёт вектор его деятельности. И хотя вектор деятельности был и у Влада (несмотря на то, что один из них периодически разочаровывал другого), Влад счёл, что знания не бывают лишними. — Я имею ввиду, как в Москве.

Влад подумал, что не прочь бы присесть, но количество стульев его смущало. Как будто подопечные Эдгара после какого-то совещания хлынули наружу исполнять поручения, да так и бросили стулья на произвол судьбы. Мол, стройтесь и организуйтесь сами, как хотите.

Эдгар, казалось, засиделся: он с удовольствием лавировал между островков-стульев, прогуливался вокруг стола. Сейчас он свёл вместе ладони, как будто собрался молиться.

— Не совсем. Там власть, у которой рука в мешке с деньгами. Она ворует сама у себя. Здешнюю же государственную политику можно охарактеризовать не иначе, как «власть с протянутой рукой». Люди, которые приходят к власти, просто не знают, что с ней делать.

На лице Влада, должно быть, светилось непонимание, потому как Эдгар терпеливо сказал:

— Сейчас объясню. Видишь ли, почти сорок лет назад мировое сообщество ссудило Уганде денег на бедность. Кризис тогда ударил в основном по Эфиопии и Судану, но аукнулся по всей Африке. ООН прислали гуманитарную помощь, и так как ООН, на такую маленькую Африку, просто огромно, помощь была соответствующей.

Он замолчал, чтобы смочить горло холодным чаем, чашку с которым выудил из-под кипы бумаг. Влад, размышляя, где же здесь подвох, спросил:

— А что, кому-то не хватило?

— Как раз напротив. Хватило всем. Сам понимаешь, такая огромная доза не могла пройти без последствий.

— Они что, присылали какие-то наркотики?

— Нет-нет, просто еду. Рис, зерно, питьевую воду, товары повседневного потребления. Кое-какую технику. Медикаменты. Но скоро запасы закончились и чёрные страны взвыли: опять голод! Опять болезни! — Эдгар кружился по палатке, словно актёр странствующего театра. — Смертность повысилась, голодают дети, неизвестная эпидемия косит скотину… Не прошло и нескольких лет, как вся Африка подсела на ООНовскую гуманитарную помощь. А что до так называемых государственных деятелей… они прекрасно понимали, что политика ничегонеделания — лучшая политика. Собственно, никого они и не обворовывали. Зарплата вполне позволяла на полгодика обеспечить себя и своих близких всем необходимым. А продолжать политику всех прежних лидеров было делом несложным. Всё дело в мотивации, а точнее, в её отсутствии.

Влад начал прозревать.

— Голода не было?

— Конечно, был. Зерно не раздавалось бесплатно, а продавалось перекупщикам. Те, в свою очередь, распространяли его среди населения — по терпимым ценам, но совсем не забесплатно. Совсем уж разленившийся народ правительству не выгоден. Кроме того, если наблюдатели донесут о том, что на полях никто не работает, а скотина бродит сама по себе, помощь быстро сойдёт на нет. Поэтому здесь все такие тощие.

Эдгар позволил себе улыбку.

— И теперь мы стараемся исправить ошибки. Мы не раздаём здесь еду и не ссужаем денег с тем, чтобы через десять лет простить все долги. Это волонтёрская организация, работающая на добровольных началах. Никто из мировых стран нас не финансирует. Мы готовим специалистов. Обучаем людей обрабатывать поля. Даём какие-то элементарные знания, или, по меньшей мере, стараемся привить к ним любовь. Но в первую очередь — в первую очередь мы стараемся обучить энтузиазму. Мы — motivation squad, если тебе хоть что-то скажет это словосочетание.

— Разве можно обучить энтузиазму? — спросил Влад.

— Взрастить энтузиазм, — пафосно, наставительно произнёс Эдгар. — Мы готовим землю, забрасываем семена, ухаживаем… так, как можем. Это трудно объяснить на словах и гораздо легче объяснить действием. Не хочешь примкнуть к нашему скромному движению?

— Я ничего не умею, — сказал Влад.

Эдгар вскинул брови.

— Ты умеешь считать. Это уже много — недосягаемо много для львиной доли населения. Они понятия не имеют об умножении, не говоря уж о делении. Да и лишняя пара рук всегда пригодятся.

Что до пар рук, то тут их было великое множество. Мимо входа в палатку со свистом проносились какие-то люди, ревели моторы, затихали вдалеке, эхом рокоча в жилых кварталах на севере. Лица были самых разных цветов: Влад наблюдал их краем глаза, и ему грезилось, что он снова в театре, тихонечко сидит в зале во время репетиции детского спектакля, в то время, как на актёрах — разноцветные маски, а фантазии помогает в работе дым сигарет и дым-машины, что смешивается и извергается волнами со сцены, точно морской прибой.

— Вы мне нравитесь, — рассудил Влад. — Но мне кажется, неподготовленный, неумелый человек может сделать только хуже.

Он вспомнил Сава, который частенько лез к нему с советами — ещё тогда, когда Влад обитал в подвале. Савелий просто-напросто сгорал в огне энтузиазма — вот кто оказался бы здесь всецело и полностью к месту.

— Кроме того, мотивировать я толком не умею, — прибавил Влад. — Я никогда не общался с людьми… на достаточном уровне.

Эдгар с грохотом поставил кружку на стол и обнял Влада за плечи.

— Дружище, ты приехал через половину мира, не имея ничего, кроме чистейшего энтузиазма. Он плещется в тебе, словно пиво после хорошей попойки… я не имел ввиду, конечно, что ты много пьёшь. Но думаю, мою мысль ты уловил.

— Уловил, — Влад кивнул. Он не стал разочаровывать Эдгара, и признаваться, что как раз-таки бежал в поисках энтузиазма.

— Я всё равно толком не знаю, чем хотел бы здесь заниматься. Вы пока что безальтернативный мой вариант. И, думаю, не самый плохой.

По лицу Эдгара пробежала тень.

— Уж конечно, лучше, чем возить через границу контрабанду… Значит, ты согласен?

— Да, — ответил Влад. Он только сейчас заметил в углу палатки стенд с громадной картой города, пестрящей многочисленными пометками. Это были разноцветные канцелярские кнопки, и просто зубочистки. — Только я хочу спросить. Какая у вас всё-таки цель? Научить считать детей?

Эдгар вздохнул. Он облокотился на спинку стула и принялся раскачиваться с носка на пятку и обратно.

— Это уже другая проблема. Тот, кто становится хоть немного хорошим специалистом, торопится найти себе тёплое местечко в цивилизованных странах. На них там есть спрос… да что там — работа рядовым специалистом, допустим, в автосервисе позволит им обеспечить всё оставшееся на родине семейство. Хотя обычно переезжают целыми семьями. Африка не развивается — на данный момент я вижу проблему именно в этом — из-за отъезда квалифицированных кадров. А кадры отъезжают из-за того, что никому здесь не нужны.

— То есть, у вашей… — Влад помедлил, — миссии никогда не будет финала?

Влад подумал, что Эдгар сейчас начнёт убеждать его, говорить, что не бывает бесполезной работы, но тот просто сказал:

— А что тут сделаешь? Мотивировать чуть меньше, чем нужно, чтобы у человека появились амбиции?.. Да брось, мы мотивируем ровно настолько, насколько нас хотят слушать. То, что люди не хотят здесь оставаться, проблема государства. На чём оно здесь построено, я тебе уже рассказывал. К ним бесполезно соваться с какими-то идеями. Так что, ты с нами?

— Я уже сказал, что да — насколько смогу быть полезен.

— Отлично, — Эдгар хлопнул в ладоши. Высунулся наружу и крикнул кого-то на незнакомом языке. Появился тот самый негр, что служил недавно провожатым для Влада. С метлой он так и не расстался.

— Это Моррис, — представил его Эдгар. — Делегирую тебя обратно ему. Моррис у нас что-то вроде мамочки. Он всегда знает, что делать. Думаю, он найдёт применение твоим талантам — как ты утверждаешь, небольшим.

Влад наблюдал, как чёрные, похожие на куски резины, губы растянулись в широкую улыбку. Эта улыбка, казалось, занимала всего Морриса — каждый мускул работал на неё, растягивалась каждая жилка. И ещё — под пыльной фуражкой он оказался совершенно лыс. Владово доверие к лысым людям не знало границ, и уж точно совершенно необоснованно. Сав бы сказал, что в кино лысый человек всегда главный злодей. Если это, конечно, не Брюс Уиллис. И не Вин Дизель. «Хотя последнее достаточно спорно», — прибавил бы он. Сав не любил Вина Дизеля.

— Правда, моя мысль не всегда имеет успех, — сказал Моррис.

Финн развёл руками.

— Что верно, то… Объективности ради стоит сказать, мы всё-таки прибегаем к его идеям, когда других ни у кого нет.

— Ага! — покивал Моррис. Казалось, улыбка сейчас проглотит этого чёрного человека с потрохами.