Могильщик

ЖАЖДА СМЕРТИ

Мисс Мэлин из 912-го заказала джин и ведерко со льдом. «Мальчик» по имени Фриц доставил заказ в номер. Перед тем как постучать в дверь, Фриц просто так, случайно, взглянул на часы. Было одиннадцать ночи. Мисс Мэлин оставила дверь приоткрытой, но Фриц все равно слегка постучал, а уж потом вошел в номер.

Фриц сразу понял, что мисс Мэлин пьяная. Нет, она не буянила и не шумела, как это часто бывает с женщинами после приема даже сравнительно небольшой дозы алкоголя. Наоборот, она вела себя достаточно скромно.

На ней было маленькое черное платье, очень короткое в соответствии с модой, нитка жемчуга на шее и золотые сережки. Стильная прическа и дорогой парфюм завершали образ богатой избалованной особы. Куколка высший класс. Она потратила, наверное, целый вечер, чтобы выглядеть вроде бы так просто и в то же время потрясающе изысканно.

И пила она, наверное, тоже целый вечер. У Фрица был наметанный глаз.

— Поставьте все рядом с кроватью, — сказала мисс Мэлин.

В комнате горел только торшер. Мисс Мэлин стояла у балконной двери и смотрела на лежащий внизу город. Затем она повернулась, прошлась по комнате и села на диван. Фриц переминался с ноги на ногу, терпеливо ожидая свои чаевые.

— Еще чего-нибудь желаете, мисс Мэлин? — спросил он.

Она посмотрела на него. У нее было очень уставшее лицо. И в глазах — смертельная тоска. Может, она и не слышала его вопрос. Так или иначе, вместо ответа она спросила:

— Как тебя зовут?

— Фриц. Меня зовут Фриц.

— Красивое имя. В детстве у меня была собака. Ее тоже звали Фриц. Маленький фокстерьер. Он убежал, и его убили.

— Печальная история. Мне очень жаль, мисс Мэлин.

— Я плакала, но плакать бесполезно. Никогда не надо плакать. Это я поняла. Все время что-нибудь случается с теми, кого я люблю. Они умирают, уходят от меня и больше не возвращаются, плачь или не плачь. Ты был когда-нибудь один, Фриц?

— Конечно. Это со всяким бывает иногда.

— Ты ошибаешься, Фриц. Не иногда, а всегда. Ты всегда один. Ты или я — мы все страшно одиноки.

— Вы так считаете, мисс Мэлин?

— Да. Я много думала над этим и вдруг сразу все поняла. Одиночество — это единственная реальная вещь во Вселенной. Все остальное — иллюзия. Вещи, люди — все иллюзия.

— А как же я, мисс Мэлин? Я тоже иллюзия?

— Ты реален в твоей вселенной. А я реальна в моей. Мы не можем ни услышать, ни увидеть, ни понять друг друга. Между нами всегда будет пустота. Ты там, а я здесь, и никакого способа попасть оттуда сюда и обратно.

— Ну если вы так говорите… Я не стану вам возражать, мисс Мэлин.

— Спасибо, Фриц. Я рада, что ты меня понял. Все зависит от того, как посмотреть. Надо видеть реальность. Немногие это умеют. Некоторым это удается на какой-то момент. И в этот момент они чувствуют себя одинокими. Ты понимаешь, о чем я говорю? Когда им плохо, когда им не хочется жить, потому что они одиноки. Но это проходит, и они снова тешат себя иллюзией, что им хорошо в этом мире, потому что в нем есть любовь. Это и есть самая большая ложь. Любовь — это ложь.

— Ничего, мисс Мэлин, утром вы проснетесь и будете чувствовать себя гораздо лучше.

— Ты так думаешь? Очень мило с твоей стороны. Но твои слова тоже ложь. Согласись, что это жестоко.

— Я не хотел обманывать вас, мисс Мэлин.

— Ты делаешь это ненарочно. Чтобы не ранить меня. Ты добрый. Ты не виноват, что не видишь, где ложь, а где реальность. Вот, например, ты видишь меня сейчас? Ты можешь сказать мне, где я?

— Вы прямо передо мной, здесь, в этой комнате. Я слышу вас и вижу вас, и могу потрогать вас, если захочу. Вы здесь, и я здесь.

— Все понятно. Ты ничего не видишь. Это все иллюзия. Ты должен уяснить себе, что меня здесь нет. На самом деле меня не существует. Я голая и одинокая в моей вселенной, которая возникла вместе со мной и исчезнет вместе со мной. Я умру, и все исчезнет в тот же миг. От этого никто не уйдет. А пока я одна в моей личной вселенной.

— Да. И еще Господь Бог.

— Нет. — Она покачала головой. — Только я одна.

Фриц слегка занервничал. Он почувствовал, что столкнулся с чем-то, чего лучше не знать. Чтобы не оказаться в еще худшей ситуации, он решил обратить все в шутку:

<— Знаете, что вам нужно, мисс Мэлин? Хороший глоток джина. Хотите, я открою для вас эту бутылку? Где ваш бокал? Я за вами немного поухаживаю.

— Нет, спасибо, Фриц. Думаю, что если я выпью еще бокал, то просто усну и снова проснусь утром. А я хочу уснуть и не проснуться. Учитывая все вышесказанное, так будет гораздо лучше.

— Вы же не хотите сказать, мисс Мэлин?.. Вы не должны так говорить!

— Неужели тебе никогда этого не хотелось, Фриц?

— Нет! Мне нет.

— Ты никогда не думал о смерти?

— Так, чтобы серьезно, — никогда. И я не думаю, что смерть так чертовски привлекательна.

— А я думаю, Фриц. Я постоянно об этом думаю. Сложная штука — смерть. Не знаешь, как умереть. Да, слишком много деталей в этом деле. Миллион способов. Ты не представляешь, как трудно выбрать. — Она посмотрела на балконную дверь. — Я стояла там и думала, когда ты вошел. Ты куда? — спросила она, заметив, что он попятился от нее.

— Работы много, — сказал он. — Надо идти.

— Не хочешь заняться со мной любовью?

— Что вы, мисс Мэлин! Меня могут выгнать за это.

— Ладно, не переживай. Не имеет значения. Все это только иллюзия.

Фриц стоял у двери.

— Послушайте моего совета, мисс Мэлин. Вы же хотели выпить. Так и выпейте, а затем ложитесь в постель. Утром вам станет лучше.

— Ты вниз?

— Да.

— Я тебя догоню.

Он вышел, закрыл дверь и пошел к лифту. Хотелось побежать. Но это было бесполезно. Он знал, что она все равно его «догонит». Когда он прибежит, она уже будет ждать его внизу.

ПРИШЕДШИЙ ИЗ МРАКА

Эвелин нашла его в саду. Он лежал в маленькой палатке, укрывшись москитной сеткой, такой рваной, что вряд ли она пригодилась бы ему, будь здесь москиты. Одежда его пропиталась кровью, а истощенного лица было не видно из-за грязной кудлатой бороды. На складном стуле рядом с походной кроватью лежали пустая фляжка, разряженный револьвер, два патрона, три спички, небольшая керосиновая лампа и старая засаленная карта северной части Конго.

Этот человек бредил, иногда вскрикивая громко:

— Пигмеи! Пигмеи!

Он ей сразу понравился. Такой забавный!

И она ему тоже понравилась. Когда он пришел в себя, бледный и дрожащий, ее лицо выплыло из тумана, и вся она предстала ему как белоснежное видение, как ангел-хранитель.

— Агата, — прошептал он. — Я хочу пить.

Ангел исчез. Он лежал, тяжело дыша в своей маленькой палатке.

Где-то в глубине его сознания затеплилась надежда, потому что Агата была рядом. Он принял Эвелин за добрую нянечку из его далекого детства.

Эвелин вернулась со стаканом воды и помогла ему приподняться. Вода пролилась на его куртку, но несколько капель все же смочило его губы, и он лег снова, совершенно обессиленный. Эвелин посмотрела на него благосклонно-сострадательно.

— Агата, — прошептал он, — дай мне твою руку.

Она присела на колени и погладила грубую ладонь своими нежными пальцами.

Тень улыбки появилась на потрескавшихся губах мужчины.

— Агата, — вздохнул он.

И неожиданно вновь содрогнулся, объятый ужасом, и даже попытался встать с кровати.

— Пигмеи! — закричал он. — Агата, я слышу, как они идут! Это они! Спасайся!

Эвелин не пошевелилась. Она приложила свои холодные пальчики к раскаленному лбу. Шум шоссе доносился из-за ограды.

— Они далеко, — шепнула Эвелин. — За тысячу миль отсюда.

— Они приближаются! — кричал он, откидывая назад голову и широко открыв воспаленные глаза. — Они идут! Прячься!

— Глупости, — сказала Эвелин, гладя эту горячую беспокойную голову.

Паника прошла, и через секунду его тело обмякло. Он повалился на кровать.

— Агата, — сказал он. — Ты очень славная.

— Отдыхай. Спи. Ты уже в безопасности. Спи.

Убедившись, что он крепко спит, Эвелин тихо проскользнула по саду. От столба до веранды была протянута веревка, и на ней сушилось белье. Большие белые простыни полоскались на ветру. Сухие листья кружились под ногами.

Она шла по тропинке к дому. Ее мать и миссис Гэппи стояли в окне, склонившись над плитой.

— Вы уверены, что уже готово, миссис Гэппи? — спросила мать.

— Двадцать пять минут, миссис Пайкер-Смит. Должно быть готово.

— Надеюсь. Джералд такой привередливый, когда дело касается котлет. А вот и ты, Эвелин! Мой руки, дорогая, сейчас будем есть.

Миссис Пайкер-Смит, пухленькая, вечно в заботах и волнениях. Через десять минут она сидела за столом напротив своего мужа и не спускала с него глаз. Джералд был известный в округе хирург.

— Вкусно, дорогой? — спросила с тревогой миссис Пайкер-Смит.

Хирург задумчиво жевал мясо. Наконец он проглотил кусок, положил вилку и салфетку на стол и сказал, глядя на жену:

— Отлично приготовлено, Дениз. Не пойму, что ты так нервничаешь?

— Я очень рада! — пропела миссис Пайкер-Смит и с явным воодушевлением разрезала картофелину на две части. — Эвелин, что ты делала в саду?

— Ничего.

— Ничего? — переспросил ее отец.

— Просто гуляла по саду, папа.

— И когда она повзрослеет? — пробурчал отец.

— Папа…

— Да, Эвелин?

— В Конго до сих пор живут пигмеи?

Лоб отца слегка нахмурился — будто рябь пробежала по поверхности озера.

— Думаю, да. Почему ты спрашиваешь?

— Так, школьный урок.

— Вы проходите Африку, дорогая? — спросила миссис Пайкер-Смит.

— И Африку тоже.

— Конго устаревшее название, теперь это Заир, — сказал отец. — После того как оттуда ушли бельгийцы.

— Когда это было, папа?

— В шестидесятом, кажется.

После ланча Эвелин всегда поднималась к себе в комнату и читала около часа, лежа в кровати. Сегодня Эвелин стояла у окна спальни, глядя в сад и думая о своей находке. Белые облака стремительно летели по яркому голубому небу, и высокий вяз в глубине сада раскачивал ветками, словно утопающий махал руками.

Сад был окружен стеной из красного кирпича. Тропинка начиналась от веранды, вела мимо клумбы и затем сворачивала к маленькому пруду, сплошь покрытому лилиями. Джунгли рододендронов поднимались сразу за прудом. Эвелин не рисковала туда забираться. В этой вечнозеленой чаще и появилась откуда ни возьмись старая палатка.

Ветер поднял простыни, и Эвелин показалось, что их дом — это большой парусник, скользящий мимо неизведанных тропических берегов.

Когда на следующее утро Эвелин вышла из спальни, отец говорил матери что-то насчет обеда. Должны были прийти гости, а в доме кончилось шерри. Затем отец попрощался и ушел на работу.

— Дорогая, — сказала миссис Пайкер-Смит, — я иду к подруге играть в бридж. Ты не будешь скучать одна?

— Не беспокойся, мама, — ответила Эвелин.

Затем миссис Пайкер-Смит ушла. Эвелин распахнула дверь, промчалась по тропинке мимо клумбы, мимо пруда, сквозь чащу рододендронов. Он все еще спал. Присев рядом, Эвелин смотрела несколько минут в его лицо.

Она взглянула на предметы, которые лежали на стуле.

Ее внимание привлек револьвер. Ей никогда не доводилось держать в руках оружие. Пистолет действовал гипнотически. Она положила ладонь на металлическую рукоятку. Револьвер был холодный и скользкий. Эвелин подняла его и прижала дуло к своей щеке. Ух! Она подержала револьвер в ладонях, положила его на колени. Как он заряжается? Она повернула барабан, но не смогла освободить. Может быть, эта маленькая пружинка…

Эвелин вскрикнула. Грязная коричневая рука, волосатая, с потрескавшимися ногтями, вцепилась в ее тонкие пальцы.

Привстав чуть-чуть, он смотрел на нее. Его изможденное лицо перекосилось от гнева. А она смотрела на него широко открытыми испуганными глазами.

Он забрал у нее револьвер и прорычал:

— И патроны.

Он вставил оба патрона в барабан.

— Один для тебя, Агата, — сказал он хрипло, — и один для меня. — Он кивнул:

— Только так — быстро, наверняка и безболезненно. Легкая смерть.

Он опрокинулся на спину, чуть дыша. Его пальцы скребли задубевшее одеяло, лицо покрылось капельками пота. А глаза — как у раненой птицы.

— Агата… — простонал он.

Эвелин бросилась к нему, взяла его за руку.

Несколько часов подряд он бредил. Бормотал что-то несвязное, вскакивал в ужасе и кричал, какие коварные эти пигмеи.

Но каждый раз Эвелин успокаивала его, гладя горячий лоб и давая попить немного воды. В короткие моменты просветлений он смотрел на нее блестящими глазами и шептал:

— Агата…

Прошел день, наступил вечер. Осенние сумерки ползли в палатку и ложились тревожными тенями по углам, когда раздался голос:

— Эвелин! Эвелин!

Мужчина вздрогнул во сне, тихо забормотал, и Эвелин наклонилась к нему.

— Мне надо идти, — сказала она. — Ты теперь спи, а я скоро вернусь.

Казалось, он хотел встать с кровати и закричать. Его глаза раскрылись на секунду, но затем он рухнул, будто оплетенный паутиной, и снова погрузился во мрак. Эвелин выбралась из палатки, пролезла через высокие кусты и пошла по тропинке к дому.

Глегорны были их старые друзья, поэтому Эвелин разрешили поужинать вместе со взрослыми.

Миссис Глегорн — тетя Вера — высокая брюнетка с красивыми зубами и толстым слоем помады на губах. Она была замужем за анестезиологом, которого звали Фрэнк. Дядя Фрэнк. Он работал вместе с Джералдом.

Мама и тетя Вера часто играли в бридж, и они болтали как раз об этом, когда Эвелин вошла в комнату буквально за минуту до ужина.

Все пили замечательное шерри, а Эвелин был предложен сок. Затем миссис Пайкер-Смит вышла на кухню, чтобы помочь миссис Гэппи, и мужчины стали обсуждать цены в супермаркете, а тетя Вера посмотрела на Эвелин своими огромными черными глазами.

— Эвелин! — воскликнула она, хлопнув по подушке дивана. — Иди посиди рядом со мной! Как дела в школе?

Эвелин любила тетю Веру, но немного ее боялась. Она села на диван, сжав свои стройные длинные ноги и сложив руки на коленях.

— В школе все хорошо, — сказала она. — Уже прошло полсеместра.

— Очаровательно! — вскричала тетя Вера. — Полсеместра?

— Да, — кивнула Эвелин. — Вы знаете что-нибудь про Африку, тетя Вера?

Уголек стрельнул за решеткой камина. Выше висело зеркало, а по бокам красовались дипломы в рамочках и благодарности Джералду от больницы, где он работал.

— Медовый месяц мы с Фрэнком провели в Каире, — сказала тетя Вера. — Он говорил, что я Клеопатра!

Эвелин повернула голову и взглянула в черные прожекторы, которые сияли от счастья. Тетя Вера толкнула мужа.

— Фрэнк, ты слышал? Эвелин интересуется Африкой.

— В самом деле?

— Меня интересует не Африка, дядя Фрэнк, а конкретно Заир.

— А, Конго! — сказал дядя Фрэнк.

Эвелин находилась напротив дяди Фрэнка, который сидел спиной к двери. И в это время Эвелин вдруг увидела над его плечом высокую темную фигуру.

Ее новый знакомый шел к лестнице, но повернул голову, увидел Эвелин и остановился. К счастью, она не закричала. Тетя Вера была увлечена беседой с мамой, а отец старательно отрезал кусочек хорошо прожаренного мяса. Дядя Фрэнк бубнил что-то про Африку, а за его спиной стоял худой, изможденный мужчина. Как же ужасно он выглядел! Голова покачивалась, плечи согнуты, глаза горят лихорадочным огнем, на небритом лице глубоко отпечатались страдания прожитых лет. Его одежда казалась особенно грязной на фоне новеньких бежевых обоев. Эвелин смотрела на него, широко открыв глаза, и дядя Фрэнк был польщен ее вниманием. Через несколько секунд он сообразил, что Эвелин смотрит вовсе не на него, а на какой-то объект за ним. Он медленно повернулся, не прерывая свой рассказ. Но именно в этот момент мужчина сделал шаг и исчез. Так что дядя Фрэнк не заметил ничего особенного и продолжал говорить дальше. Отец отрезал наконец идеальный кусок мяса, поднял вилку и посмотрел на Фрэнка. Тетя Вера подняла свой бокал, а мама взволнованно изучала мясную подливку.

Когда Эвелин разрешили встать из-за стола, она тут же выскочила из комнаты и бросилась наверх по лестнице.

Она боялась, что увидит мужчину в своей спальне. И надеялась на это. Он не просто был в ее спальне. Он лежал на кровати, закрывшись одеялом до подбородка.

Его зубы стучали, и все тело содрогалось.

— Холодно, — сказал он, когда Эвелин закрыла дверь и подошла к постели. — Холодно, Агата, — повторил он, и она засунула руку под одеяло и потрогала его ладонь. Она была ледяной. Эвелин нащупала рядом еще что-то, такое же твердое и холодное, — револьвер.

— Я возьму его, — прошептала она.

Черты его лица исказила судорога.

— Заклинаю, — проговорил он. — Заклинаю тебя… Пигмеи…

Он замолчал. Мысли убегали от него. Как бы он хотел тоже убежать, провалиться в темноту, из которой он пришел. Успокоиться навеки. Но он не мог уйти. Еще нет. Не сейчас.

— Пигмеи, — сказал он громче.

Эвелин испуганно закрыла рукой его пересохшие губы.

Мужчина в ужасе смотрел на дверь. Он знал, что они очень близко.

— Пигмеи, — прошептал он, когда Эвелин убрала свою руку с его губ. — Идут сюда… Запомни — один патрон для тебя, Агата, один для меня…

— Молчи, — сказала Эвелин. — Ничего не бойся. Я дам тебе воды.

Эвелин налила воды в стакан, и глаза мужчины смотрели на нее с такой болью и благодарностью, когда она поддерживала его за спину и подносила стакан к его губам, что для нее это было неожиданным испытанием.

Но она была тверда. Он выпил, она уложила его снова и погладила его лоб.

— Агата, — произнес он. — Агата…

Его пальцы, державшие ее, медленно разжались.

Остаток вечера был для Эвелин настоящим кошмаром.

Она сошла вниз, чтобы сказать спокойной ночи дяде Фрэнку и тете Вере, маме и папе, а затем снова убежала к себе в спальню. Эвелин надеялась, что мама не станет заходить к ней поправить одеяло и посюсюкать. Эвелин постелила себе на полу и выключила свет. Она лежала и прислушивалась, ожидая, когда мама с папой улягутся. Первым в ванну пошел отец. Эвелин слышала, как он чистил зубы. Затем мама поднялась по лестнице. Сердце Эвелин замерло. «Ложись, мама, — кричала она мысленно, — ложись!» Шаги на площадке, а затем ручка двери слегка повернулась!

Напряжение было невыносимым. Как, действительно, мама и папа могут понять? Если мама увидит мужчину в спальне у Эвелин… И еще пистолет! А если…

— Дениз! — раздался голос отца из ванной.

— Что случилось, Джералд? — недовольно крикнула мать.

— Где полотенце?

— На полке, дорогой.

Эвелин отчаянно хотела, чтобы мать пошла в ванную.

— Я не могу найти! — крикнул отец.

— О, Джералд, — вздохнула миссис Пайкер-Смит.

Как добрая женщина, она пошлепала в ванную, чтобы найти мужу полотенце.

Затем миссис Пайкер-Смит почистила зубы, и наконец, к бесконечной радости Эвелин, мать с отцом прошли в свою спальню и дверь за ними плотно закрылась.

Утром его не стало. Тихо и, надо надеяться, с миром он ушел в небытие. Эвелин проснулась в шесть часов и немедленно осознала, что его больше нет.

Он лежал неподвижно с открытыми глазами.

Когда она прикоснулась к застывшему лицу, оно было даже холоднее, чем ночью. Она закрыла ему глаза, легла рядом с ним на одеяло и плакала десять минут.

Она плакала, потому что только сейчас в ее сердце шевельнулась боль от потери этого страдальца, этого одинокого несчастного путешественника, и еще она плакала от жалости к самой себе. Ей было очень грустно.

Чувство горечи, хоть и достаточно острое, не лишило ее способности четко мыслить и действовать. Встав с постели и утерев слезы, она пыталась решить, какой план лучше выбрать. Сначала надо проветрить комнату! И сменить простыни! Запах человека, слишком долго жившего в джунглях, заполнил всю спальню Эвелин.

Лихорадка измотала его, уменьшила в размерах. Тело было легким. Эвелин без особых проблем перетащила его в шкаф, запихнула в самый темный угол, накрыла его старым плащом и задвинула туда всю свою хоккейную амуницию. Эвелин была спортивная девушка.

Затем она открыла настежь окно, бросила простыни в корзину для стирки и легла в постель, боясь, что мама сейчас войдет, чтобы будить ее в школу.

— Дорогая, ты так простудишься насмерть! — закричала миссис Пайкер-Смит, входя ровно в половине восьмого.

День за окном был ясный и свежий.

— Что это за странный запах? — Мама стояла рядом со шкафом и морщила нос. — Это, наверное, твоя хоккейная форма, — решила она. — Надо ее постирать.

Сонное бормотание из-под одеяла.

— Пора вставать, милая! — И мама пошла вниз по лестнице.

Эвелин стояла в палатке, тяжело дыша. Все утро мертвец лежал в ее шкафу, и эти часы дались ей нелегко.

После ланча отец отправился в больницу, мама ушла играть в бридж, а миссис Гэппи пошла по магазинам. Эвелин вытащила труп из шкафа и стала спускать по лестнице, держа его крепко за кисти рук.

Голова мертвеца покачивалась на груди, а ноги стучали по ступенькам. Он казался таким маленьким, таким легким, что Эвелин опять стало грустно. Ее глаза наполнились слезами, когда она тащила его по кухне. Она оставила его здесь на минуту, чтобы налить себе стакан воды. Над раковиной было окно. Она посмотрела в сад. Вяз в дальнем углу у забора снова размахивал ветками. Здоровенный персидский кот прогуливался по крыше старого сарая, задрав хвост. Эвелин выпила воды и потащила труп по ступеньками веранды, мимо клумбы, по траве, мимо пруда, и дальше в кусты, к рваной палатке.

И теперь его надо было похоронить.

Еще давно Эвелин успела оторвать дверь старого сарая, которая болталась на одной петле. Из сарая дохнуло плесенью, пылью и сырой землей. Свет почти не проникал сюда. Куча мешков валялась в углу, и прогнивший дощатый пол подозрительно прогибался. Эвелин пробовала там однажды наступать, но сейчас предпочитала соблюдать осторожность, потому что все три субстанции — холст, дерево и земля — прогнив, уже смешивались друг с другом, будто их подталкивала к тому ностальгия по примитивному состоянию червивой жижи, в утрате структуры и различий, всего, что могло бы идентифицировать их или хоть как-то отделять. И другие признаки говорили об упадке и разрушении в этом пыльном старом сарае. На подоконнике, под слоем паутины, валялись маленькие застывшие трупы мух и разных насекомых, с тоненькими лапками, скрюченными, будто в стремлении спрятаться, закрыться. На стене когда-то висели фотографии. Теперь их загнутые края топорщились, как ножки у дохлых мух. От изображения остались лишь смутные тени, предположительно людей, которые давным-давно стояли перед объективом, предположительно — живые. Будто они умерли от затхлого воздуха, от малярии, в этом всеми забытом углу сада, в пыльном старом сарае, где все должно стать бесформенным и единым…

Но у Эвелин не было времени для рассматривания этих деталей.

Она подняла с пола лопату, оранжевую от ржавчины, но еще крепкую, закрыла дверь и побежала навстречу ветру и солнечному дню, и снова скрылась в кустах.

Теперь она работала быстро и методично. Она обрушила палатку, заметив при этом, как заползали в складках экваториальные насекомые. Она расстелила палатку и положила на нее труп мужчины, его походную кровать рядом с ним и складной стул вместе с тем, что на нем было — все вещи, которые спасали бедного путешественника в его стремительном бегстве от пигмеев, существовавших либо в реальных джунглях, либо в его беспокойном мозгу. Эвелин не суждено узнать…

И затем она копала… копала два часа. У нее были сильные молодые мускулы. Она выкопала большую яму в самой гуще рододендронов, в самом дальнем конце сада.

Закончив, она подтащила палатку к яме. Затем сожгла его засаленную карту, твердую от пота, и пепел высыпала в яму. Она бросила туда же револьвер, выдернув его из-за пояса путешественника и немного всплакнув; потом фляжку и керосиновую лампу, а затем его самого, в его могилу, но оплаканного, и, может быть, это все, что ему было надо. Как и любому из нас.

Она видела его иногда, в последующие дни, из окна своей спальни, когда ярко светила луна. Обычно он стоял рядом с прудом. Лицо бледное в лунном свете, руки слегка дрожат. Лихорадка еще мучила его, но, казалось, он больше не испытывал смертельного страха. Конечно, ведь он теперь не существовал. А может, его никогда и не было. Эвелин видела путешественника все реже. И к тому времени, когда она закончила колледж, он исчез из ее жизни навсегда.