Мои универсамы

УЧЕНИК

Славным погожим утром седьмого февраля 1985 года я впервые явился на новое место работы. На мне были лыжные ботинки, которых я не надевал уже лет пять, старые брюки, давно вздыхающие по помойке, пальто ещё студенческих времён и лыжная шапка «петушок». Наряд совершенно не соответствующий образу начальника бюро на большом военном заводе. Но я больше и не был начальником. Разочаровавшись в карьере, я ушёл с завода и теперь начинал жизнь с чистого листа, устроившись на работу грузчиком в Универсам № 30, что на проспекте Луначарского.

Приятно начинать мемуары таким образом. Читатель видит, какая великолепная у меня память и проникается доверием к каждому слову автора. Увы, с горечью должен признаться, что я не помню, какая погода была в февроале 1985 года, и саму дату я посмотрел в трудовой книжке. Лыжные ботинки и шапочка «петушок» на мне были, а вот на счёт пальто — не уверен. Вполне возможно, что оно было уже выкинуто, а на мне была куртка. И, вообще, вся история началась на несколько дней раньше.

Поставив жирный крест на карьере советского чиновника, я недели полторы наслаждался свободой, а когда повесть «Предтеча», так до сих пор и не опубликованная, была вчерне закончена, отправился в ближайший универсам, искать работу грузчика. Парень я был здоровый, физического труда не боялся. За моей спиной был опыт экспедиций, шабашка на крайнем севере и два сезона в тресте Ленмелиорация, где пришлось потрудиться чернорабочим. Была, правда, одна тонкость. В экспедиции я ездил студентом, на шабашку — во время собственного отпуска, а чернорабочим вкалывал по комсомольской путёвке в рамках Всесоюзной программы освоения Нечерноземья, а числиться продолжал инженером в уважаемом НИИ. Так что, все эти эпизоды трудовую книжку мне не портили, и всякий, заглянувший туда, видел неуклонный подъём по карьерной лестнице. А теперь я собирался замарать трудовой документ, вполне официально устроившись грузчиком.

Что происходило у меня дома, подробно сообщать, наверное, не следует. Ни одна нормальная женщина не станет радоваться, если муж с высокой должности добровольно уходит в пролетарии. Почему-то больше всего мою жену пугало, что я сопьюсь. Рассуждала она просто: все грузчики пьют, значит, я тоже стану пить. Пришлось дать клятву, что, пока я работаю грузчиком, пить я не буду ни при каких обстоятельствах. И действительно, эти два года я был полным абстинентом, Новый Год встречал без шампанского и на банкете в честь защиты Таней диссертации, не пригубил ни единой капли спиртного.

Провожаемый слезами и дурными предчувствиями, я отправился устраиваться на новое место работы. Для начала отправился в ближайший универсам, что на Художников. Объявление на дверях универсама приветливо сообщало, что грузчики требуются. Кадровичка глянула в мою трудовую и сказала, что меня не примет.

— Почему? — неумно спросил я.

— Не доверяю.

Ответ прямой и исчерпывающий. Теперь, по прошествии многих лет, можно сказать, что подозрительная дама была не права. Грузчиком я оказался исправным, работал хорошо, не воровал, а скандал, с которым я увольнялся спустя два года (а я почти всегда увольнялся со скандалами), в конечном счёте, никому не доставил серьёзных неприятностей.

На следующий день я пошёл в Тридцатку, что на Луначарского 60, и безо всяких проблем устроился на постоянную работу. График работы грузчиков устраивал меня как нельзя лучше. Грузчики работали через день по четырнадцать часов. Отработаешь смену, и дома хватает сил только отмокнуть в ванне и завалиться спать. Зато следующий день весь в твоём распоряжении. Хочешь, гуляй с детьми, хочешь, сиди в библиотеке, хочешь, пиши рассказы. Субботы у нас все были чёрными, а если смена падала на воскресенье, когда универсам не работал, то оказывалось три выходных подряд, что было очень удобно летом.

Итак, с утра пораньше я явился на работу, получил у кладовщицы серую суконную куртку, чёрный передник и рабочие рукавицы. Таков отныне был мой рабочий наряд. В раздевалку входил с неким душевным трепетом и, как оказалось, зря. В грузчики кто только не попадает, и народ привык не удивляться и попусту не расспрашивать. Захочет новенький, сам расскажет. Назвал своё имя, переоделся и дружной пятёркой мы отправились вниз.

Грузчики в универсаме меняются часто, большинство задерживается ненадолго и вылетает по статье за пьянку или мелкое воровство, не оставив по себе памяти. Но первую бригаду я помню отлично. Фамилий друг друга мы не знали, всех звали на «ты» и по именам. У некоторых были прозвища.

Саня Хромой Глаз — единственный, кто прижился в магазине прочно, и два года спустя, когда я увольнялся, он всё ещё трудился на своём посту. Высокий худой, медлительный. Правый глаз слепо поблескивал из-под покалеченной брови. Сколько Сане было лет, я не знаю, у сильно пьющих людей возраст неопределим. Но, всяко дело, больше пятидесяти. Прежде Саня был рыбаком, хаживал в загранку, наверное, неплохо зарабатывал. Но спился… это общая судьба едва ли не всех работяг. Саня был молчалив, о себе почти не рассказывал. Как-то, когда мы уже проработали вместе год, я спросил, кивнув на шрам, у слепого глаза:

— Где это тебя припечатало.

— Серьга с трала сорвалась, — коротко ответил Саня.

Хорошо, что я к тому времени успел поработать такелажником и знал, что такое серьга, а то бы гадал, что там произошло? А так понимал, что Сане ещё повезло: сошедшая серьга может и убить.

Саня Трамвайщик — мужик лет сорока, бывший вагоновожатый. Вот он о своей жизни рассказывал охотно: и как учился, и как работал, и как женился…

— Она говорит: «Я беременная», — Ну я и решил сдуру в любовь сыграть…

Никто Трамвайщика не расспрашивал, рассказывал он сам. Среднее специальное образование было заметно даже в его разговоре, заметно отличавшемся от скудных слов остальных грузчиков.

— В парке Леонова работала такая, Нина. Она моей наставницей была, когда я только пришёл. Так мы её поздравляли с юбилеем, она двадцать лет на маршруте без единой аварии. Торт ей купили здоровущий. Чаю попили и пошли по вагонам. А тут контроль, заставили её в трубочку дыхнуть. А у торта пропитка, вот и получилась положительная реакция. Её — раз! — и отстранили, что она, мол, пьяная. А я заступился. Сказал, что это торт, что я и сам этот торт ел. А они и меня заставили дыхнуть. Ну и уволили за кусок торта.

По тому, как Саня Трамвайщик пил, можно было догадаться, что не в торте там дело, но никто Саньке не перечил, слушали молча и соглашались. Начальники сплошь гады и любят чморить невинных; кто бы сомневался.

Витёк — молодой парень, маленький и вертлявый. Образования у него не было никакого, и кроме как грузчиком он и не работал нигде. Зато он был великим специалистом по части, что где стырить. Говорил быстро и неразборчиво, обильно уснащая речь словами, которые давно уже не воспринимаются ухом как матерные. Произносятся они подобно междометиям, когда медленная мысль не поспевает за говорливым языком. Так что, мнение, будто низшие слои нашего общества непрерывно матерятся, совершенно ложно. Разумеется, запретных слов среди грузчиков нет, эвфемизмов они не знают, называя соответствующие органы человеческого тела и сексуальные действия теми словами, которые считаются непристойными. Но это никоим образом не ругань, а всего лишь простота нравов. Вот когда начинал ругаться кто-то из начальства, это был мат, исполненный грязи и скверны. А грузчики в массе своей не ругаются, это я знаю точно.

И последний, а, вернее, первый в нашей бригаде — Петя. Признанный всеми бригадир, хотя никаких бригадиров в штатном расписании не было. Был Петя широк в плечах, низок ростом, косолап и молчалив. Чёрного слова от него я не слыхивал даже в качестве смазки языка. Говорил он только по делу, и его слушались.

Когда я представился своим будущим коллегам, именно Петя спросил:

— Прежде работал?

— Нет, — ответил я, понимая, что под словом работа понимается труд грузчика и никакой другой.

— Вози тару, — сказал Петя и, повернувшись к Сане Хромому Глазу приказал: — Покажешь, как.

Если когда-нибудь мне доведётся вновь стать грузчиком, и в нашу бригаду придёт новичок, я тоже для начала пошлю его возить на рогах пустые молочные ящики. Дело, казалось бы, простое, но с непривычки стопки норовят рассыпаться, а рога то и дело наезжают на невидимые препятствия. Впрочем, через полчаса вертлявый инструмент уже слушался меня, а потом я обнаружил, что возить ящики с бутылками значительно проще, тяжесть прижимает колёса к земле, и рога не вихляются.

От Пети я услышал три правила грузчицкой работы. Они просты и несомненны. Первое: ничего не бери пальцами. Второе: ничего не поднимай руками. Третье: не касайся железом кости.

Объяснения правилам просты. Если во время работы давать большую нагрузку на пальцы, то через неделю они начнут нестерпимо болеть, а через год будут навеки искалечены артрозом. Пакеты, ящики, всякую мелочёвку, которую, казалось бы, так легко хватать пальцами, следует брать, зажимая ладонями. То же самое и с руками. Всякий груз, особенно на высоту, следует поднимать становой силой. В противном случае приступ миозита не заставит себя ждать. Попробуйте руками выжать на высоту два метра деревянный ящик с двадцатью бутылками подсолнечного масла. Для молодых и юных напоминаю, что в ту пору масляные бутылки были стеклянными, а это совсем иной вес, нежели терефталевые, в какие расфасовывают масло сегодня. Всё вместе весит чуть больше двадцати килограммов. Вес не особо большой, но ведь масло по одному ящику не привозят; норма на машину двести пятьдесят штук. И когда в тридцатый раз вырываешь ящик на вытянутые руки, чтобы поставить его на самый верх стопки из шести таких же ящиков, оказывается, что руки имеет смысл пожалеть. Ящик поднимается толчком, что так красиво демонстрируют штангисты. А руки тут как бы и вовсе не при чём.

И, наконец, третье правило. Оно касается разгрузки мяса. Мороженая говядина приходит в магазин в полутушах, весом 120–180 килограммов каждая. Полутуши выволакиваются из фургона прямо на затоптанную и заплёванную эстакаду, затем их несут взвешивать и лишь после этого убирают в холодильник. Каждую полутушу несут два человека. Инструментом в этом деле является остро заточенный стальной крюк длиной около полуметра. Крюк вгоняется в мясную мякоть, другой рукой полутуша придерживается за голяшку. Вся тяжесть ложится на крюк и вытянутую руку. Но если крюк каким-то образом зацепил кость, его нужно выдернуть и воткнуть заново. С кости крюк может соскользнуть или сама кость переломится, и тогда стальное жало воткнётся прямиком в живот.

Во всякой профессии есть свои хитрости, без которых самая простая работа оборачивается мучительным, а то и опасным делом.

Примерно через месяц в бригаде произошла первая ротация. Мой наставник, бригадир Петя не вышел на смену. Не было его и через день. И только в следующий раз он появился. Шагал неестественно прямо, в руке белел сложенный листок с заявлением: «Прошу уволить меня по собственному желанию потому что я ушёл в запой и работать не могу».

Начальство Петю ценило, так что ему даже предложили оформить на время запоя отпуск, но Петя сказал, что пить будет долго, оставил заявление на эстакаде и, косолапо ступая, ушёл из универсама и моей жизни. На том и закончился месяц ученичества.