Моисей. Записки Финееса

Восстание Корея

Теперь я должен перейти к рассказу о некоем Корее, нашем родственнике, который возвел хулу на Моисея, за что Предвечный наказал и его, и его многочисленное семейство.

Однажды Дафана и Авирама, сынов Елиава из колена Рувимова, обуяла гордыня и зависть, и они стали говорить против левитов, а значит, и против Господа.

Они пили вино и вели беседы с Кореем, сыном Ицгара:

— Корей, ты хоть и левит, а хороший человек. Ты — такой же, как мы: лишен того, что тебе принадлежит по праву.

— Я вас не понимаю, Дафан и Авирам. У меня все есть, о чем может мечтать каждый…

— Мы — из колена Рувима. Рувим был старшим сыном Иакова, а, как тебе известно, права первородства никто не отменял!

— Но я из левитов.

— Ты из левитов, но всегда понимал наши беды. Скажи: почему мы, вместо того, чтобы по праву старшинства находиться во главе стана и руководить народом, уступили место левитам? Разве это справедливо?

— Но так повелел Господь, — робко возразил братьям Корей. — Грех противиться воле Господа.

— Нет. Так говорит не Господь, но всего лишь Моисей. Почему же мы должны ему верить? Он говорит, что только ему Господь доверяет, что только он избран. Еще он говорит, что его устами с нами разговаривает Предвечный. Но где доказательства?

— Их бесчисленное множество.

— Весьма и весьма странные доказательства… Вспомни велеречивые рассказы о его встречах с фараоном… Ну и что с того? Он всего-навсего показал Мернепте фокусы, которые доступны любому, кто знаком с магией.

— В таком случае, как вы объясните, что воды египетские превратились в кровь?

— Ты уверен, Корей, что это была именно кровь?

— А что же еще?

— Это была красная глина, которую иногда смывает из эфиопских озер в Нил. Она смешалась с водой, и получилось нечто, похожее на кровь. Но не кровь!

— А вредоносные насекомые, которыми Господь покарал египтян?

— Здесь тоже нет ничего необычного. Столетиями египтяне страдали от комаров и песьих мух… И град бывал до Моисея. Такой град, что выбивал все посевы в Египте… И задолго до появления пророка саранча нападала на Египет и уничтожала весь урожай… И огромные тучи песка ложились на страну, закрывая солнце так, что днем становилось темно, как ночью!

— А смерть первенцев?

— Неужели тебе мало наших объяснений? Хорошо, будь по-твоему, мы согласны, что Господь покарал неуступчивых египтян и взял к себе их первенцев. Но при чем тут Моисей?

— Моисей — пророк. Он действовал согласно Божьей воле, и Господь через Моисея освободил евреев из египетского плена.

— Опять ты за свое. Получается, что не Господь освободил нас, а твой дальний родственник?

— Моисей вел нас по пустыне. Он обеспечивал нас пищей и водой. Он защитил нас от диких племен пустыни.

— Да в чем же его заслуга? Он шел впереди колонны и отдавал приказы во время битвы. Но это мог сделать и любой другой еврей. Например, ты! И манной одарил нас Господь, а никак не Моисей. Пойди, попроси у Моисея пищи. Он скажет, чтобы ты не роптал на Господа и убирался подобру-поздорову. Запомни: манной нас одарил Господь! Так почему мы должны благодарить за это Моисея?

— Мы благодарим Господа.

— А перепела, которых во время каждой молитвы вспоминают священники? Во все времена они летают над пустынями, а утомившись, садятся на песок, чтобы восстановить свои силы. Просто так получилось, что они сели отдохнуть рядом с нашим лагерем.

— Просто так?

— Хорошо, будь по-твоему. Их направлял Господь, чтобы накормить Свой народ. Но вслушайся в наши слова: их направлял Господь, а не Моисей. Кстати, и сам Моисей, и Аарон этого не отрицают.

— Да, но…

— А горькая вода из источника? Неужели, если бы не Моисей, а кто-нибудь из стана бросил в нее ветки, она не стала бы сладкой?

— Не знаю.

— А мы знаем. Потому что пробовали, и у нас получалось!

— Хорошо, допустим, вы правы, и Моисей захватил себе власть без достаточных оснований. Что из этого следует?

— Мы предлагаем прямо спросить у него: кто дал ему право управлять народом? Кто разрешил ему судить нас? Почему он выносит решения, не посоветовавшись с народом?

— А что до этого мне?

— Ты обделен больше всех. Ты должен был как левит быть первосвященником, а вместо этого ты всего лишь служишь при Скинии.

— Но меня это устраивает.

— Тебе это нравится сегодня. Но поверь нам, дорогой Корей, завтра пропасть между коленами будет увеличиваться. Семейка Аарона станет всем, а остальные левиты — ничем!

Собрав друзей и родственников, числом двести пятьдесят человек, Корей, Дафан и Авирам потребовали общего сбора, на котором стали произносить неподобающие речи.

— Почему мы терпим владычество Моисея и Аарона? — вопрошали они. — Довольно! Кто поставил их начальниками над нами? Они такие же израильтяне, как и мы. Так почему они вознесли себя превыше всех остальных? И почему Аарон и его потомки выделили себя из колен Израилевых? Они уверяют, будто лишь они одни могут быть первосвященниками и общаться с Предвечным, а другие якобы к этому не способны. Хотя Рувим был родоначальником не хуже Левия, но его потомки весьма обделены, разве это справедливо?

— Я не понимаю тебя, Корей, — сказал Моисей. — Ты — левит и избран для служения в Скинии. Чего же тебе еще надо?

— Я хочу, чтобы все колена Израилевы были равны пред Господом, и не могу поверить, что только Аарон и его дети могут быть первосвященниками. Почему этого права лишены другие колена? Почему никто из колена Рувима не может стать первосвященником, если они имеют к тому желание и способности? Чем коганы лучше их?

— Это не моя прихоть, Корей, — возразил пророк. — Господь избрал меня и Аарона, и мы только подчинились Его воле. Если бы Предвечный назначил Своим пророком рувимлянина, я бы с радостью воспринял эту весть, ибо любое слово Господа — радость.

— Это ты так говоришь. Но нам Он ничего не сказал. А с какой стати я должен тебе верить? Ты обещал привести нас в страну, где течет молоко и мед, и где эта страна? Вместо того, чтобы наслаждаться ее дарами, мы как неприкаянные бродим по пустыне, страдая от жажды, голода и нападаний кровожадных племен. Честно говоря, я готов отказаться от сказочной страны, о которой ты все время твердишь, ради маленького клочка земли с крохотным виноградником… И вообще, в народе давно ходит слух, что ты не из левитов, а всего лишь из колена Ефремова.

— Если ты сомневаешься в моих словах, пусть принесут твои друзья и ты кадильницы к Скинии, каждый по одной, и всыпят в них благовонные курения. Господь отделит нечестивое от праведного.

— Нет. Мы не верим твоему суду, — сказал Корей. — Пусть другие слушают твои речи. Мне они не интересны. Ты опять устроишь один из тех фокусов, которые во множестве показывал фараону.

Весь день по стану ходили люди с мутными от ненависти глазами и выкрикивали проклятия в адрес Моисея и Аарона. Они наносили побои попавшимся под руку ни в чем неповинным левитам и, скрежеща зубами, обещали установить справедливый порядок.

Затем двести пятьдесят мужей, поддержавших Корея, принесли свои кадильницы, развели в них огонь и встали у Скинии в ожидании Господнего суда.

И тогда Моисей и Аарон отошли от смутьянов. Любопытным израильтянам, собравшимся посмотреть, чем все закончится, братья сказали:

— Люди, отойдите от Корея, Дафана и Авирама и к жилищам их не приближайтесь, ибо Творец жестоко покарает их сегодня. И не прикасайтесь к их вещам, чтобы не погибнуть вместе с ними.

Не успели прозвучать последние слова, как случилось нечто, до сих пор вызывающее дрожь у всех, бывших тому свидетелями.

Из-под земли донесся ужасный трубный гул. Почва начала трескаться, словно яичная скорлупа, и разверзлась под семействами Корея, Дафана и Авирама, которые медленно валились вниз, в преисподнюю. Земля поглотила их дома, и их самих, и их скот, и их имущество.

А через несколько мгновений земная кора вернулась на свое место и закрылась над смутьянами, как будто не было ничего на том месте.

Но еще долго из-под земли слышались крики о пощаде и целых три месяца ночами по стану разносился глухой голос Корея:

— Да будет славен наш Господь! Да святится имя Его!..

В тот же день с небес сошло яркое огнедышащее облако и накрыло тех несчастных, которые посмели поддержать смутьянов и противопоставить себя Моисею и Аарону. Десятки обгоревших тел покрывали стан и смердили так, что нечем было дышать.

И возвестил Господь пророку:

— Скажи Елеазару, сыну Аарона, пусть он соберет кадильницы сожженных и потушит их, ибо огонь в них был разведен неправедно. Затем пусть разобьет их в листы для покрытия жертвенников в память сынам Израилевым, чтобы не приступал человек посторонний, который не из семейства Ааронова, воскуривать курение пред Господом и не сбылось с ним то же, что с Кореем и его сообщниками.

Однако даже страшные казни не утихомирили строптивцев, и уже на следующий день много людей собралось, говоря неразумные речи:

— Из-за Моисея и Аарона погибли люди, виновные лишь в том, что осмелились спорить с братьями. Кто поставил их начальниками над нами? Почему они на слова отвечают убийством?

— Это не мы отвечаем убийством на слова, — говорил Аарон. — Это Господь карает неразумных. Не гневите Его, ибо Его гнев страшен! Немедленно расходитесь, иначе произойдет нечто, о чем мне не хочется даже думать.

Аарон взял кадильницу, положил в нее огонь с жертвенника и поспешил к обществу. Однако не успел он дойти до сборища, как Господь начал поражение нечестивцев.

И тогда, размахивая кадилом, Аарон смело шагнул в бурлящую толпу и встал между живыми и умирающими.

В тот день умерло четырнадцать тысяч семьсот человек, и только своевременное вмешательство Аарона предотвратило еще большие жертвы.

Увидев, что Господь прекратил поражение строптивых, Аарон вернулся в Скинию, где его ожидал Моисей:

— В народе растет недоверие к нам, — сказал пророк, — а потому, чтобы избежать новых жертв, мы должны преодолеть всякий разброд в стане израильтян. Для этого ты пойди в стан и возьми каждого колена по жезлу, всего двенадцать. Напиши на каждом родовое имя. Утром жезл с твоим именем покроется цветами, и это — знак Господень.

Моисей сообщил о своем решении старейшинам. Те одобрили его, понимая, что обществу как воздух необходим мир:

— Да будет так. Тот, чей жезл покроется цветами, будет первосвященником, ибо это укажет на его богоизбранность.

— Иначе нельзя, ибо пока люди не увидят указания Господа, в народе всегда будут ходить слухи, что Моисей никакой не пророк, а самозванец, который присвоил себе и своим родственникам священство.

— Пусть будет так!

На следующее утро, как и следовало ожидать, из двенадцати жезлов только на Аароновом распустились цветы. Все остальные жезлы остались безжизненными.

И тогда вынес Моисей жезлы из Скинии и показал их народу. Израильтяне в смирении склонили головы перед пророком, признавая, отныне и до скончания веков, его правоту…

Стоянка в Калесе

Вслед за этими печальными событиями облако поднялось над Скинией и двинулось в сторону пустыни Син, а вслед за ним последовал и Израиль. Мы шли несколько дней, часто останавливаясь на привал. Когда облако замерло в месте Кадес, никто еще не ведал, что здесь будет наша самая длительная стоянка по пути в Землю обетованную. Наши умельцы быстро установили Скинию на новом месте, а вокруг нее вскоре возник целый город из шатров. Наша семья жила рядом со Скинией, и я имел возможность часто видеть Моисея и беседовать с ним.

Первые месяцы в Кадесе прошли в ожидании похода на Ханаан, но огненный столп продолжал стоять над Скинией, освещая прилегающую территорию и днем и ночью, а потому никто не смел и помыслить о том, чтобы собираться в дорогу.

Кадес был не самым лучшим местом в пустыне. Но и не самым худшим. Красно-коричневая почва при тщательной обработке давала неплохой урожай пшеницы и ржи, а колена, расположившиеся по краям стана, смогли высадить и вырастить виноградники на склонах окрестных гор.

И хотя каждый знал, что Кадес — всего лишь временное пристанище перед последним броском на Ханаан, лагерь постепенно превращался в постоянное обиталище.

Здесь молились Богу, благодаря Его за то, что Он вывел нас из рабства и сделал свободным народом.

Здесь рождались и умирали. Здесь женились и выходили замуж. Словом, мечтая о благословенном Ханаане, занимались обычными повседневными делами.

Как я уже говорил, мне по праву рождения предстояло в далеком будущем занять место первосвященника, и когда я был маленьким, очень этим гордился. Моей любимой детской игрой было ходить вокруг «жертвенника», который я соорудил из камешков, напевая и бормоча, как это делал дедушка Аарон. При этом я водружал на голову и руку некое подобие тфилина[28] из обрывков каких-то веревочек.

Случайно заметив мои забавы, Моисей выразил неудовольствие. Ему показалось, что в моих действиях проглядывает неуважение к священным обрядам.

— Твои действа противны Господу, — сказал пророк, — ибо есть вещи, над которыми нельзя смеяться.

— Я вовсе не смеюсь, дедушка Моисей, — со слезами на глазах лепетал я, оправдываясь. — Я только играю в священника. А разве священник входит в Скинию без тфилина?

— Это плохая игра, — отрезал Моисей. — Все твои сверстники играют в войну с амаликитянами. Повозись лучше с ними.

— Но я не умею играть в войну.

— Выйди из шатра — научишься…

После этого разговора я часто играл с соседскими детьми в войну с амаликитянами. У меня был замечательный деревянный меч и щит, оплетенный виноградной лозой, и я чувствовал себя настоящим воином.

Но когда мне по жребию приходилось изображать из себя злобного и трусливого амаликитянина, а другие мальчишки становились непобедимыми и легендарными израильскими бойцами и с криком «Аллилуйя» брали меня в плен, я не особенно усердствовал в битве. Ибо, если бы я победил соседских ребят — «еврейских воинов», — я нарушил бы ход истории, а это противоречило правилам игры.

Я часто приходил домой в синяках, и бабушка Елисавета, отмывая меня от грязи и прикладывая к царапинам лекарственные травы, укоризненно качала головой и грозилась пожаловаться на меня родителям, которые всегда старались оградить меня от общения с детьми из других колен.

За нашими «битвами» частенько наблюдал Аарон, с задумчивым видом сидевший на камне у нашего шатра. Мне кажется, он уже тогда предчувствовал, что ему не удастся увидеть Ханаан.

Пока дети гонялись друг за другом, воинственно размахивая деревянными мечами и поднимая клубы пыли, взрослые налаживали жизнь в стане. Площадь перед Скинией с каждым днем принимала все больше и больше торговцев и менял, гончары под открытым небом лепили прекрасные кувшины для вина и родниковой воды, а художники разрисовали их изумительными узорами.

Наш лагерь с высоты окрестных гор походил на растревоженный муравейник. Всю неделю с раннего утра до позднего вечера Кадес хлопотал и суетился, затихая только к субботе.

И вот однажды, когда я в очередной раз вернулся с «битвы с амаликитянами», бабушка Мариам, зайдя к нам в гости, строго сказала, глядя мне в глаза:

— Внук, мои братья Моисей и Аарон ждут тебя во дворе Скинии.

Я подумал было, что сейчас мне влетит за мои игры, но Мариам поспешила меня успокоить:

— Этот день ты запомнишь на всю жизнь, — сказала она. — Сегодня заканчивается твое детство. Ты вступаешь во взрослую жизнь…

Отмытый и наряженный в лучшие одежды, я направился к Скинии, где меня ждали Аарон и Моисей.

Когда я миновал ворота, то увидел Моисея, сидящего на высоком троне, вытесанном из гранита. Рядом, опираясь на посох, стоял Аарон. Братья смотрели на меня так внимательно, что мне стало немного не по себе.

— Финеес, — наконец нарушил молчание Моисей, — Уверен, что ты поймешь всю ответственность нынешнего момента, ибо сегодня ты прощаешься с детством…

— Мне об этом уже сказала Мариам.

— Не перебивай старших… Сейчас, Финеес, и здесь решается и твоя судьба и, кто знает, судьба всего народа. Очень многое зависит от того, кто станет первосвященником после нас и наших детей. Ты — один из претендентов, и, может быть, один из самых вероятных. Аарон несколько месяцев наблюдал за тобой и сказал, что из тебя может получиться наш достойный преемник. А первосвященник для нашего народа — это и царь, и пророк, и судия, и военачальник.

— Ты можешь стать одним из немногих в истории нашего народа, кто войдет в Святая Святых…

— А что находится в «Святая Святых»? — полюбопытствовал я.

— Там Господь, — удивленно вскинул взгляд Аарон. — А разве ты не знаешь?

Я благоразумно промолчал.

— Ты должен учиться, Финеес, — сказал Моисей. — Ты должен знать все обо всем и обо всех.

— Я и так много знаю, — хвастливо произнес я.

— Никогда не говори так, — строго молвил Моисей. — Знаний никогда не бывает слишком много. Особенно для первосвященника. Ты должен постоянно накапливать знания, ибо этого хочет Господь. Ведь ты когда-нибудь будешь служить Ему.

— И вести к Нему народ, — подхватил Аарон.

И с тех пор в течение очень длительного времени меня готовили к самой главной и самой ответственной стезе Израиля. Каждое утро после трапезы, любовно приготовленной бабушкой Елисаветой, я, облачившись в чистые одежды, шел в Скинию, где мудрейшие мужи — старейшины колен и священники — учили меня искусствам, без которых невозможно общение как с Господом, так и с простыми людьми.

Первые занятия со мной проводил сам Моисей. Даже рассказывая о самых простых вещах, он вызывал у меня одновременно чувства страха и благоговения. Он становился передо мной во весь свой могучий рост, в его руках сверкал драгоценными камнями посох, и голосом, который, казалось, проникал в самое сердце, пророк говорил мне о сотворении мира.

— В начале сотворил Бог небо и землю, — гремел Моисей. — Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет… И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь…[29]

Моисей говорил, и его завораживающий голос приковывал, повергая слушателя в восторг и ужас.

«Господи, — думал я тогда, — лишь бы он на меня не рассердился. Если он такой грозный в спокойствии, что будет, если он прогневается…»

Моисей говорил короткими, тяжеловесными и очень понятными фразами, и волосы у меня на голове вставали дыбом:

— И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божьему сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владетельствуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле…[30]

У меня в голове возникали мрачные картины: солнце закрыто тучами, холодный пронизывающий ветер, согнутые под тяжким бременем собственной вины Адам и Ева покидают рай. Они входят в грешную жизнь, полную опасностей и невзгод. Адам и Ева знают об этом, как знают и о том, что Господь забрал назад обещание вечной жизни. Теперь они смертны, и их смерть может наступить в любую минуту…

Моисей рассказывал мне историю еврейского народа, и я понимал, что такого учителя, как у меня, не будет больше ни у кого и никогда.

Моим образованием занимался и Аарон. Он также говорил со мной о том, как раньше жили люди, какие события запечатлелись в памяти народа…

Его медовый голос проникал ко мне под кожу, и я чувствовал, что опьянен рассказами деда. Я ясно видел перед собой то, о чем слышал от Аарона.

Передо мной безбрежное море. Яркое солнце освещает одинокий ковчег, лежащий днищем на единственном клочке высокой горы Арарат. На носу ковчега стоит белобородый старик Ной и смотрит вверх. И вот из облаков появляется точка. Она приближается, и Ной видит, что это голубь, выпущенный им несколько дней назад.

В клюве голубя — лист масличного дерева…

Аарон поведал мне много историй, которые я теперь рассказываю своим внукам и правнукам, и, надеюсь, те не забудут их поведать своим потомкам.

Кроме Моисея и Аарона, со мной занимались многие мудрые люди нашего стана. Но они не были вооружены божественным вдохновением, и их уроки не шли ни в какое сравнение с рассказами Аарона и Моисея.

— Когда у кого появится на коже тела его опухоль, или лишаи, или пятно, и на коже тела его сделается как бы язва проказы, то должно его привести к священнику, — говорил мне один из мудрецов. — Священник осмотрит язву на коже тела, и если волосы на язве изменились в белые, и язва оказывается углубленною в кожу тела его, то это язва проказы; священник, осмотрев его, объявит его нечистым… А если на коже тела его пятно белое, но оно не окажется углубленным в кожу, и волосы на нем не изменились в белые, то священник имеющего язву должен заключить на семь дней… В седьмой день священник осмотрит его, и если язва остается в своем виде и не распространяется язва по коже, то священник должен заключить его на другие семь дней…[31]

Рассказы о проказе и других поражениях из уст старейшины одного из колен звучали так скучно, что я чуть было не заснул, за что получил нагоняй от деда.

— Ты обязан уважать старших, — говорил Аарон. — Спору нет, этот учитель не очень искусен в речах. Но он по-настоящему мудр и многоопытен, и ты должен уметь заставить себя увидеть полезное в скучном, ибо в этом заключается великое умение учиться…

Тем временем народ жил своей обычной жизнью. За все время стоянки в Кадесе на нас, к счастью, не было совершено ни одного нападения. То ли враждебные племена пустыни опасались наших воинов, то ли они по тем или иным причинам проходили мимо нашего стана.

Здесь же, в пустыне Син выросло новое поколение, которое не знало рабства. Эти молодые люди только внешне были похожи на своих отцов.

В их темных глазах не было страха. Они боялись только Всевышнего и очень ценили свободу, считая ее не завоеванием, а даром Божьим. Этот народ — новый народ — совершено не походил на тех, кто когда-то жил в Египте и гнул спину на строительных работах.

Эти люди ходили прямо, смотрели в глаза собеседника, не отводя взгляда, говорили громко, но всегда выслушивали собеседника и умели понять и принять его доводы.

Мой отец Елеазар часто говорил, что рабские оковы были не на ногах евреев, а в их головах. И он был совершенно прав, что было особенно заметно при общении с новым поколением, почти полностью освобожденным от духовного рабства.

К сожалению, вышедшие из Египта так и не смогли победить в себе рабов, хотя при любом удобном случае повторяли, что они свободные люди.

Кроме учения о Боге и истории нашего народа, Моисей и Аарон научили меня владеть не деревянным, а настоящим оружием.

— Бог всегда поможет тебе, если ты прав, — говорил мне Моисей, — но все-таки ты должен уметь владеть мечом.

— Это искусство не раз помогало Моисею, — сказал Аарон. — Вспомни мой рассказ о битве египтян с эфиоплянами…

Я знал, что Моисей всегда успешно воевал против врагов Израиля. Но я не думал, что пророк до сих пор сохранил эти навыки. Он ловко обращался с мечом и щитом, крепко держал в руке копье и метко стрелял из лука. Думаю, даже в те времена он мог одолеть любого воина из нашего стана.

В течение нескольких месяцев после каждой полуденной трапезы Моисей учил меня владению оружием, и я с удовольствием внимал его наставлениям. Беря в руки меч, Моисей из пророка в миг превращался в простого израильского воина, бесстрашного, но и рассудительного. Мне казалось, что он видел перед собой воображаемого противника и сотни раз поражал его мечом.

Он, как юноша, носился по двору Скинии, коля и рубя неприятеля. Иногда мне становилось страшно, ибо я боялся попасть под горячую руку, но потом я понял, что Моисей всего лишь пытается пробудить во мне бойцовский дух, который всегда помогал ему в сражениях.

Помимо описанных, меня обучали и другим наукам и искусствам, что соответствовало пониманию братьев моей роли в будущем народа Израиля. Лучшие мастера стана обучали меня своим ремеслам.

Я научился лепить и обжигать кувшины, производить вино подходящей крепости и вкуса.

— Вино есть то, что доставляет тебе удовольствие, но может и несчастье… Я мог бы привести много тому примеров, — говорил мне Моисей, — но, думаю, довольно простой просьбы, чтобы ты всегда знал границу и не переходил ее.

Единственное дело, которое я так и не смог освоить — это роспись красками кувшинов, горшков, да и всего прочего.

То, что без труда давалось другим юношам, расписывающим подходящие поверхности с изяществом и легкостью, для меня было самой страшной тайной. Почему те же краски и те же кисти в моих руках превращались в чудовище, изрыгающее из себя картины, способные привести в ужас маленьких детей? Почему, проводя больше, чем другие, времени в упражнениях, я не мог достичь и десятой доли того, чему обучились другие отроки?

— Похоже, Бог не хочет, чтобы ты брал в руки кисти и краски, — сказал мне однажды Моисей. — Думаю, рисовать тебе не стоит…

Я не переживал по этому поводу, ибо в душе был полностью согласен с пророком.

Смерть Мариам

В Кадесе после долгой болезни скончалась Мариам-пророчица.

Это женщина была частью Моисея, ибо без нее не было бы пророка: когда-то она спасла его от фараона и всю жизнь находилась подле него, помогая во всех его начинаниях.

У Мариам было обостренное чувство справедливости, и поэтому, не жалея ни сил, ни времени, она помогала Моисею, когда он готовил евреев к исходу. Я помню, как она от заката до заката ходила от одного дома к другому и, где песнями, где нравоучениями, убеждала людей в необходимости покончить с рабством.

Кстати, песни, которые сочинила Мариам, до сих пор живут в нашем народе, и люди, собираясь и исполняя их по разным поводам, часто поминают мою бабушку добрым словом.

Я уверен, что именно чувство справедливости толкнуло Мариам? на противоборство с Моисеем. Она искренне заблуждалась и не могла не поделиться этим заблуждением с Аароном, полагая, что избрана Господом наравне с младшим братом. Сравнительная легкость наказания, которому подверг Мариам Господь, очевидно, лишний раз доказывает, что Он не гневался на нее, а только хотел указать на неправоту. Напомню, что Предвечный поразил ее проказой, которая быстро исчезла, и на семь дней удалил Мариам из стана, чтобы она могла осмыслить свое непослушание и раскаяться.

Позже Мариам рассказывала мне, что эти семь дней явились переломными в ее жизни, ибо именно в изгнании она поняла истинное предназначение Моисея, и потому — свое собственное. Она говорила, что с тех пор точно знает, что ее место — сестры пророка.

Мариам умерла, когда ей было от роду около ста тридцати семи лет.

Моисей добывает воду из скалы

Жизнь в Кадесе текла размеренно и строго, пока однажды не пересох ручей, питавший стан. Это произвело гнетущее впечатление на народ, постепенно привыкший к оседлой, спокойной и почти сытой жизни. В течение тридцати семи лет люди работали, рождались, умирали, воспитывали детей и молились Богу. Однако искренность их чувств мало-помалу заменялась привычкой, что совершенно недопустимо в делах веры…

Ропот прошел среди сынов Израиля, которые стали вспоминать бывшую страну обитания, наивно полагая, что тоскуют по мнимым египетским благостям, а не по ушедшей молодости.

Старики и старухи собрались на площади и, заливаясь слезами, корили Моисея:

— Зачем ты вывел нас из Египта? Там у нас было все и бесплатно. Мы ели рыбу, овощи, фрукты. Там было вдоволь пресной воды…

— Но вы были рабами, — укорял их Аарон. — Ваши тела и души принадлежали египтянам, а не Господу…

— Мы так не думаем, — говорили бывшие рабы. — Мы работали не за страх, а за совесть. Нам нравилось строить плотины и возводить пирамиды, которые весьма красивы и привлекательны для взгляда. Мы мало ели, нас били палками злые надсмотрщики, но мы знали, что наш труд не пропадет даром… А еще у нас всегда была вода, и мы могли пить столько, сколько нам хочется…

Предвечный, услышав мольбы Израиля, сказал Моисею:

— Собери народ и веди его к скале, где скажешь ей, чтобы она дала вам воду.

Моисей исполнил повеления Господа, однако, гневаясь на соплеменников, дважды ударил жезлом о скалу, вместо того, чтобы ограничиться словесной просьбой.

После удара жезлом из скалы хлынул поток воды; люди утолили жажду, напоили скот и, набрав сосуды впрок, разошлись по домам.

Однако ослушание дорого обошлось братьям, ибо Господь сурово наказал их:

— Ты, Моисей, и ты, Аарон, не поверили Моему слову и нарушили Мое указание. Моисей не должен был ударять жезлом о скалу, а лишь ограничиться словом. И еще — вы недостаточно славили меня, являя народу чудо. Поэтому вы не войдете со своим народом в Ханаан.

Смерть Аарона

Из пустыни Син общество Израиля отправилось в Землю обетованную. Наш путь лежал через владения царя Едомского, который приходился нашему племени дальним родственником. Моисей послал к царю послов:

— Просим тебя пропустить нас через твою страну, — говорили послы царю. — Мы много претерпели в Египте, и Господь вывел нас оттуда. Мы долго скитались по пустыням и теперь хотим пройти через твое царство, ибо наша цель — Ханаан. Мы будем идти утоптанными тропами, дабы не повредить полей, пастбищ и виноградников.

Однако царь Едомский не внял просьбе Моисея и запретил евреям идти по своей земле.

— Мы будем платить за воду, — убеждали послы. — Каждая капля воды, которую ты потеряешь, нами будет оплачена по самой высокой цене.

— Нет, — ответил царь послам. — И если Моисей нарушит мой запрет, я буду воевать против вашего народа.

Моисей решил не ввязываться в войну, справедливо полагая, что владения несговорчивого царя можно без большого ущерба просто обойти стороной.

После нескольких дней пути израильтяне подошли к двуконечной горе Ор, где Господь сказал Моисею и Аарону:

— Простись со своим народом, Аарон, ибо твой час близок.

Моисей и Аарон отправились на гору, а с ними — мой отец Елеазар. Там и умер мой дед в объятиях Елеазара и Моисея. Величественная гора стала достойным местом смерти такого замечательного человека. С горы Ор можно было увидеть Ханаан, и Аарон умер, бросив последний взор на Землю обетованную. Ко дню смерти ему исполнилось сто двадцать три года от роду.

Первосвященник, основоположник рода священников, Аарон навсегда остался в народной памяти как любящий мир и стремящийся к нему. Иногда Аарону приходилось выжигать каленым железом пороки, но в сердце Израиля он живет как человек, который понимал простого еврея и всегда переживал за любого сына Израиля.

Не раз он подтверждал свою отвагу и мужество, убеждая в своей правоте неразумных или колеблющихся — но не мечом, а мудрым словом. Не раз он, безоружный, стоял перед вооруженными евреями, готовыми убить своего первосвященника. Но всегда физическая сила отступала перед силой духа.

Мне кажется, что деда сломила и ускорила его кончину гибель любимых сыновей Надава и Авиуда.

Дядя Надав и дядя Авиуд любили меня, и мне казалось, что они люди весьма добрые и щедрые.

Нередко они засиживались в нашем шатре за кувшином вина, ведя споры о том, почему Господь избрал Своим народом именно евреев, а не египтян или, скажем, амаликитян.

— Это потому, что Господь увидел, что именно еврейская мать родила такого замечательного человека, как наш дядя Моисей, — говорил Надав.

— Ты хочешь сказать, что, если бы Моисей был амаликитянином, Предвечный избрал бы амаликитян Своим народом?

— Нет, совсем не это. Наверно, евреи на протяжении многих веков молились усердней других народов, и Господь заставил Моисея родиться именно у еврейской матери.

— И не только это. Другие народы понавыдумывали себе других богов и молились им, вместо того, чтобы чтить истинного Творца Вселенной…

В таких спорах у кувшина с вином проходили многие вечера в нашем шатре.

Но однажды, когда народ праздновал пасхальную неделю, Надав и Авиуд, изрядно выпив вина, отправились в Скинию, едва держась на ногах. Елисавета пыталась остановить их, но тщетно:

— Мы все понимаем, все видим и не заблудимся. А то, что мы не все можем сделать, так то — временно. Пройдет время, и мы снова твердо встанем на ноги…

— Не ходите в Скинию, — умоляла Елисавета. — В конце концов, Бог простит вам, если вы не придете на службу. А огонь могут развести и без вас. Я попрошу вашего отца, он сделает это…

— Нет. Мы — сами!

Взявшись под руки, братья отправились к Скинии.

Там они взяли каждый свою кадильницу и положили в них огонь. Затем вложили внутрь благовония.

Далее они должны были внести незатухающий огонь, который поддерживался первосвященниками, то есть огонь, дарованный Господом.

Однако они решили воспользоваться другим огнем, тем, который горел тут же у Скинии.

И в тот миг, когда язычок пламени коснулся благовоний, пламя набросилось на братьев и стало пожирать их!

— На помощь! Спасите! — завопили Надав и Авиуд. — Мы горим!

Они, как безумные, метались по Скинии, издавая нечеловеческие крики и полыхая, словно факелы. Потом Надав, а вслед за ним и Авиуд рухнули на землю и затихли. Они были мертвы.

Свидетелями того были Моисей, Аарон и еще несколько левитов, оказавшихся в Скинии.

— Вот о чем говорил Господь, — сказал Моисей, указывая на мертвых братьев. — Он говорил: в приближающихся ко Мне освящусь и пред всем народом прославлюсь!

В глазах Аарона стояли слезы, но он ничего не ответил.

Моисей позвал Мисаила и Елцафана, сыновей Узиила, и сказал им:

— Пойдите, вынесите Надава и Авиуда за стан и похороните их.

Затем Моисей обратился к Аарону и его сыновьям, Елеазару, моему отцу, и Ифамару:

— Вы не должны горевать и убиваться из-за смерти Надава и Авиуда, ибо они согрешили пред Господом. Если вы обнажите голову и начнете раздирать на себе одежды, вас и народ ваш постигнет участь Надава и Авиуда. Однако Господь разрешает вашим родственникам, друзьям и прочим плакать о сожженных. Вы же оставайтесь в Скинии до тех пор, пока Господь не разрешит вам ее покинуть, ибо вы избранники Господа.

Когда несчастный отец остался в Скинии один, он услышал голос Творца:

— Вина и крепких напитков не пей ни ты, ни сыны твои перед тем, как войти в Скинию. Ты видел, что случилось с твоими сыновьями, которые злоупотребили вином перед службой. И это вечное постановление вашим потомкам, ибо пьяница не может отличить грешное от праведного. А еще не сможет донести слово Божие до паствы[32].

Вслед за этим Моисей сказал Аарону и оставшимся его сыновьям Елеазару и Ифамару:

— Возьмите приношение хлебное, оставшееся от жертв Господних, и ешьте его пресное у жертвенника: ибо это великая святыня. И ешьте его на святом месте; ибо этот участок твой и участок сынов твоих из жертв Господних, так мне повелено от Господа[33].

…Когда Моисей и Елеазар сошли с горы, народ понял, что Аарон умер. Весь Израиль горько оплакивал его на протяжении тридцати дней.

Проводя обряд, Елеазар впервые облачился в одежды Аарона.

В нашей семье смерть Аарона ощущалась особенно остро, ибо он был для нас прежде всего не первосвященником, но самым близким и дорогим человеком. Удар был тем сильнее, что прошло всего четыре месяца с тех пор, как умерла наша бабушка Мариам.

Победа над Арадой

Ханаанский царь Арада, прослышав, что народ Израиля движется к его границам, вступил с нами в сражение на подступах к стране. Наше войско, неплохо обученное, но не имевшее достаточного боевого опыта, было вынуждено с ходу вступить в схватку, которая была короткой, кровопролитной и не принесла успеха ни одной ни другой стороне. Захватив в плен многих из нашего стана, враг быстро отступил на свою территорию. Моисей обратился к Господу за помощью, и Он помог Своему народу.

Мы начали преследовать отряды Арады, настигли их и разбили наголову, после чего Израиль стер с лица земли города хананеев.

После битвы народ двинулся в путь, и вновь, как некогда, многие из израильтян стали малодушничать и роптать на Моисея, вспоминая жизнь в Египте.

— Почему мы терпим этих смутьянов? — спросил я как-то у своего отца. — Каждый раз, когда перед нами встают какие-то трудности, они начинают рассказывать, как хорошо им было жить в Египте. Может, нам следует отправить этих стариков обратно в Египет, тем более, что никакой пользы от них уже нет. Они только едят, пьют и баламутят народ сказками о жизни в рабстве.

Елеазар усмехнулся в бороду и ответил, тщательно взвешивая каждое слово и строго глядя мне в глаза:

— Эти люди — не смутьяны. Они — наши отцы и деды. Они говорят, что в Египте было хорошо и не надо было оттуда уходить, но ведь именно они поднялись на подвиг и покинули Египет. Именно они испытали тягости первых месяцев скитаний. И они, вчерашние рабы, вступили в тяжелую схватку с амаликитянами и, наперекор всему, вышли из нее победителями.

Мне оставалось только согласиться с отцом.

Змеи

Однако в наказание за малодушие Господь напустил на евреев мерзких и холодных ядовитых змей — порождений Азазела.

Это стало кошмаром, вошедшим в каждый израильский дом, ибо почти не было семьи, не пострадавшей от сего бедствия. Змеи были везде — заползали в шатры, путались в одеждах, скользили по запасам пищи… Даже в Скинию трудно было пройти, чтобы не наступить на одну из этих гнусных тварей.

Старики говорили, что в Египте в знатных семьях жили маленькие пушистые зверьки, которые ловили и уничтожали липких и ползучих гадов. У нас же не было никакой защиты от смерти, и нам оставалось только молиться и просить Творца спасти народ от новой напасти.

Я постоянно был в напряжении, опасаясь, что меня или моих близких может укусить змея. Никто не чувствовал себя в безопасности ни днем ни ночью.

И тогда, кажется, все поняли, в какой грех вверглись, ропща на Моисея, и пришли к пророку просить прощения.

— Мы виноваты, Моисей, — рыдая, говорили они. — Прости и отврати от нас смерть, которая теперь пребывает в каждой семье и поджидает нас на каждом шагу.

— Уже тысячу раз вы давали мне слово почитать Господа, но всегда нарушали свои клятвы.

— Это в последний раз. Если мы еще хоть однажды согрешим, пусть нас покарает Господь!

Моисей внял мольбам соплеменников и долго молился Господу:

— Прости сей неразумный народ. Они говорят, не думая. Пощади их, ибо гибнут не только смутьяны, но и невинные дети…

И тогда Господь сказал Моисею:

— Сделай из меди звенчатого змея и утверди его наверху, так, чтобы он был виден издали. И всякий ужаленный, кто взглянет на змея, — тут же исцелится.

Моисей собрал лучших литейщиков и передал им повеление Господа. Те немедля принялись за работу, и уже через день огромный медный змей общими усилиями был установлен на площади перед Скинией.

И почти тотчас площадь стала заполняться людьми. Приходили целыми семьями, ожидая чуда.

— Люди, — кричал на них Аарон. — Не надо собираться всем. Змей нужен только тем, кого укусила змея!.. Вы мешаете тем, кто может умереть.

Но люди с восторгом взирали на творение Моисея и не хотели уходить с площади. И тогда левиты, следуя указаниям Моисея, очистили площадь перед Скинией, пропуская туда только укушенных, которые мгновенно исцелялись.

Вы спросите, каким образом медное изображение могло избавлять людей от смерти? Нет ли в этом намека на то самое идолопоклонство, за которое Господь так сурово наказывал отступников?

Ответ прост: исцелял, разумеется, не змей как таковой, а вера в Господа. Избавлен от смерти был только тот, кто смотрел на изображение с глубокой и горячей верой в Предвечного!

Кстати, выяснилось, что здоровый, взглянув на змея, становился неуязвимым для укусов скользких тварей, которые очень скоро после сооружения медного змея покинули наш стан.

Куда они уползли, мне не ведомо.

В том месте наш народ оставил много могил и двинулся дальше. Мы шли по пустыне, останавливаясь в разных местах: в Овофе и Ийе-Авариме, в Зереде и Арноне, Цалмане и Пупоне, и во многих других местах. С каждым шагом мы все ближе подходили к Земле обетованной.

Опровержение злонамеренных слухов

Я живу на свете достаточно долго, чтобы не удивляться и не возмущаться человеческой глупости и низости. И все же у меня вызывает досаду то обстоятельство, что среди других народов ходят чудовищные мифы о нашем народе и его великом пророке Моисее.

Помнится, в одной из мелких стычек с кочевниками наши войска захватили несколько пленных, среди которых выделялся один высокорослый египтянин. Когда-то он совершил преступление у себя на родине, бежал от возмездия и прибился к стану кочевников, где его научили владеть оружием и обращались с ним, как с равным.

Я взял его к себе в работники, дабы он помогал в уборке двора Скинии и прилегающей площади.

Он оказался сообразительным и весьма трудолюбивым, много работал и часто удостаивался похвал. В конце концов он пожелал сделать обрезание и принять нашу веру, чему глупо было бы препятствовать.

По истечении положенного срока ему была дарована свобода.

Так вот, этот египтянин поведал мне, что после исхода евреев из Египта тамошние чиновники и жрецы принялись распускать вздорные и злонамеренные слухи о нашем народе. Со смехом, но вместе с тем и со стыдом за самого себя, верившего в подобные бредни, он пересказал, как лгут своим невежественным соотечественникам правители Египта.

Оказывается, в святилище израильтян находится статуя, изображающая Моисея на осле, или даже… отлитая из золота голова осла! Израильтяне поклоняются ослу! Поистине, сострадания достоин народ, склонный верить в такую чушь. Будто не запрещает наш Господь творить любые изображения человека и животных! Будто осел не считается у нас нечистым животным, так что одна мысль о поклонении ему вызывает у любого еврея отвращение! Рассказывай египетские жрецы о золотом тельце — это было бы несправедливо, но хоть слегка правдоподобно. И кто же пытается осмеять нашу веру — те, кто сами чтут как богов крокодилов, кошек, жуков и прочих гнусных тварей…

По словам моего египтянина, он слышал в одном из храмов в Бефсалисе речь тамошнего жреца, предостерегавшего добрых и доверчивых египтян от любого общения с евреями, ибо те, дескать, ловят одиноких путников и приносят их в жертву своему невидимому Богу. Чем можно ответить на такие обвинения? Только вздохнуть, развести руками и пожалеть глупцов, внимающих подобным россказням, ибо доводы разума им недоступны, и чем убедительнее будешь опровергать коварные наветы, тем более укрепишь подозрения.

Но бывает клевета столь же нелепая, однако имеющая видимость истины, ибо сопровождается она множеством подробностей, каждая из которых есть ложь, но в совокупности они приобретают подобие правды.

Приведу одну из таких небылиц. Некий фараон, по имени Аменофис, возжелал лицезреть своих богов, дабы те указали ему на его богоизбранность и причастность к царственной династии, а также подсказали, какие меры следует предпринять для умножения благ для египтян.

Для осуществления своего плана Аменофис сообщил о нем своему тезке, который считался в Египте мудрейшим из мудрых провидцев и тайноведцев. Как говорили, фараон часто советовался с ним перед принятием ответственных решений.

— Я твой раб, Аменофис, — сказал мудрец, представ пред правителем Египта.

— Садись и слушай, — приказал фараон своему тезке. — Для успешного управления страной я должен поговорить с нашими богами, ибо есть задачи, которые я не могу решить без их милостивой помощи.

— С какими богами ты хочешь говорить?

— С Осирисом.

Мудрец надолго задумался, а потом сказал:

— Ты сможешь встретиться с Осирисом. Но для этого ты должен немедленно избавить Египет от прокаженных. Как только твоя страна очистится, твое желание будет исполнено.

Обрадованный фараон созвал своих соглядатаев и военачальников и повелел им изгнать за пределы Египта всех, кто имел скверну на теле. Всех таковых переписали, и их число составило восемьдесят тысяч.

Аменофис приказал заковать их в колодки и отправить в каменоломни к востоку от Нила, где до того гнули спины тысячи преступников, сосланных на каторжные работы.

Среди тех, на ком была замечена порча, оказалось и несколько ученых мужей и жрецов.

Однако мудрец и прорицатель в последний момент побоялся навлечь на себя гнев богов, которые, по его мнению, будут крайне раздосадованы попыткой фараона лицезреть их без приказа.

И тогда тезка фараона выдумал пророчество, что некто поднимет, прокаженных на бунт и те захватят власть в Египте на тринадцать лет уничтожив фараона и его приближенных.

Не решившись сказать о том фараону, мудрец и прорицатель написал письмо и покончил с собой. В письме он написал следующее: «Те, кто ныне рабы в каменоломнях, придут в Египет и убьют фараона, а его людей возьмут в плен. Они будут править тринадцать лет в Египте, и разобьют статуи наших богов, и сожгут наши храмы».

Фараон был в отчаянии.

Однако шло время и никто не нарушал спокойствия фараона и Египта. Прокаженные с утра до вечера трудились на каторге по разрешению Аменофиса, заново отстроили оставленный когда-то гиксосами город Аварис, посвященный Тифону; имели там пристанище и кров, не помышляя о большем и благодаря богов за то, что они не отняли у них жизнь.

Обретя почву под ногами, прокаженные обособились и избрали своим вождем некоего Осарсифа, жреца из Бефсалиса. Аварисяне поверили речам своего нового предводителя и дали клятву во всем подчиняться ему.

— Пусть поразит нас гром, — исступленно вопили прокаженные, упав на колени перед бывшим жрецом, — пусть поразит нас гром и заберет к себе всепожирающий огонь, если мы отступимся от веры, которой нас выучил великий Осарсиф!

Первым законом, который был издан Осарсифом, строго-настрого запрещалось поклоняться египетским богам, воздерживаться от употребления в пищу особо почитаемых в Египте священных животных. Осарсиф запретил приносить их в жертву и употреблять в пищу.

Был наложен запрет на общение с иноверцами и инородцами; и так далее…

Издав эти и многие другие постановления, утвердив строжайшие запреты, которые были призваны вытравить из душ прокаженных память о Египте и его обычаях, бывший жрец приказал немедленно объединить усилия для сооружения крепкой оборонительной стены вокруг Авариса.

А еще он был, по слухам, не только жрецом, но и военачальником, и начал строить настоящую армию из прокаженных, из которых в силу ряда причин получились воины отважные и бесстрашные.

Когда вокруг города была возведена крепкая каменная стена в двадцать локтей высоты, а армия — обучена и многомощна, Осарсиф собрал на собрание жрецов и прочих мудрых жителей Авариса, изгнанных в свое время из Египта.

— Люди, — говорил им бывший египетский жрец, — вот, мы были удалены из Египта мерзким и злым Аменофисом. Что сделали мы ему такого, за что нас следовало карать, как последних преступников? Неужто вся наша вина состоит в том, что волдыри и язвы покрыли наши тела?

— Нет, — хором отвечали ему собравшиеся.

— Так покараем же фараона, который похоронил нас заживо только для того, чтобы пообщаться со своими богами.

— Покараем… — эхом ответила ему толпа.

После недолгого совещания было решено отправить послов к гиксосам, которые также были злы на египтян, изгнавших их из своих пределов в правление Тетмоса.

Послы рассказали князьям гиксосов, каким притеснениям и унижениям подвергались они и их вождь Осарсиф после объявления воли Аменофиса об изгнании прокаженных из Египта. Они говорили о том, что рядом с ними находится народ, готовый в любую минуту убивать и грабить по слову безрассудного и своенравного фараона.

— Вчера он изгнал нас по своей минутной прихоти, — говорили послы, — а завтра он убьет вас и ваших детей, решив этим умилостивить своих богов.

Гиксосы благосклонно выслушали эти рассказы и с удовольствием приняли их предложение о совместных действиях против Аменофиса. Для этого было решено объединить войска в Аварисе и разработать план предстоящих сражений, после чего идти войной на Египет. Гиксосы приготовили обильные запасы продовольствия и выступили по направлению Авариса, армией численностью свыше двухсот тысяч воинов.

В Аварисе гиксосов встречал сам Осарсиф. Он ласкова принял их начальников и благословил их, — равно как и своих соплеменников, присоединившихся к гиксосам, — на победу над негодным фараоном.

Аменофис же, узнав о появлении в его пределах бесчисленного войска, впал в уныние, вспомнив предсказание мудреца.

Взяв себя в руки, фараон созвал египетских старейших и жрецов, дабы посоветоваться и вынести верное решение относительно противоборства с союзом гиксосов и прокаженных.

Он приказал доставить к себе священных животных, особо чтимых в храмах, и повелел каждому жрецу укрыть наиболее почитаемые статуи богов в безопасных местах.

Пятилетнего сына Сетоса Аменофис отправил к своему другу и, имея под рукой отборное войско, насчитывающее около трехсот тысяч крепких и обученных мужчин, уклонился от сражения с врагом, поскольку ему пришла в голову мысль, что он идет против воли богов.

Итак, избегая встречи с противником, фараон повернул армию назад и вернулся в Мемфис. Отсюда после короткого отдыха, взяв Аписа и других доставленных туда священных животных, Аменофис отправился в Эфиопию со всей своей свитой и войском.

Эфиопский правитель, его ближайший друг и подданный, с радостью принял фараона.

— Мой дом, — сказал эфиопский царь, заключая Аменофиса в объятия, — твой дом. Здесь все твое… Можешь оставаться в моей стране столько, сколько посчитаешь нужным. Здесь ты всегда будешь в полной безопасности!

— Я пришел к тебе, чтобы скрыться от коварных захватчиков-гиксосов и прокаженных египтян. Я не решаюсь вступать с ними в схватку, ибо их тринадцати летнего правления хотят наши боги.

— Будь по сему, — сказал эфиопский правитель.

Он не только разрешил Аменофису держать собственную армию, но и добавил к ней своих лучших воинов, славящихся среди народов пустыни своей дерзостью, отвагой и умением.

Объединенные египетские и эфиопские войска зорко охраняли границу с Египтом, дабы не допустить проникновения врагов в пределы Эфиопии.

В это время армия гиксосов и прокаженных под предводительством Осарсифа вторглась в Египта, оставшийся без всякой защиты.

Здесь захватчики вели себя самым наглым и постыдным образом. Они обращались с покоренным населением настолько бесчеловечно, что их владычество для тех, кто был свидетелем их святотатства, казалось самым ужасным из всех зол.

Завоеватели сжигали дотла города и деревни, грабили храмы и оскверняли статуи богов. На огне, разведенном на статуях, похищенных из храмов, гиксосы и прокаженные жарили мясо священных животных на глазах рыдающих египтян. При этом они заставляли бывших жрецов, по тем или иным причинам оставшихся в Египте, закалывать их вчерашних кумиров. После столь мерзкого действа завоеватели раздевали донага униженных тайноведцев и прогоняли их из города.

Самое главное в этой истории то, что, как утверждали египтяне, жрец, предводительствовавший прокаженными и гиксосами, былине кто иной… как наш великий пророк, который якобы изменил свое имя с Осарсифа на Моисея.

Далее, если верить египетской молве, по прошествии отведенных тринадцати лет Аменофис пришел из Эфиопии с огромным войском, которое в кровавой и победоносной схватке безжалостно повергло армии Моисея. Большинство прокаженных воинов погибло в бою, а оставшихся в живых преследовали вплоть до сирийских границ.

Нечто похожее мне доводилось слышать и от других египтян, попавших в наш стан.

Говорили, что Аменофису приснилась египетская богиня Исида, которая укоряла его за то, что в ходе войны фараон не уберег ее храм от разрушения.

Известный в Египте толкователь снов Фритифант сказал, что заслужить прощение богини можно только тогда, когда страна будет очищена от людей, имеющих скверну.

Собрав двести пятьдесят тысяч оскверненных, Аменофис якобы изгнал их в течение одного дня. Однако среди оскверненных нашлись главари, которых ныне знают как Моисея и Иосифа. В Египте же их называли Тисифеном и Петесефом. Гонимые из Египта, они пришли в Пелузий, где объединились с тремястами восьмьюдесятью тысячами египтян, которых Аменофис отказался пускать в Египет.

Вступив с ними в преступный сговор, они пошли на Египет войной. Не ожидавший столь подлого коварства, Аменофис бежал в Эфиопию, бросив беременную жену.

Та, скрываясь в каких-то пещерах, родила сына по имени Рамесс, который, достигнув совершеннолетия, прогнал захватчиков, числом около двухсот тысяч в Сирию и дал возможность отцу возвратиться из Эфиопии и по праву занять свое место на престоле.

Много глупостей рассказывают о нашем народе на чужбине и, боюсь, будут рассказывать еще очень и очень долго!

Будучи на стоянке в Кадесе, я беседовал с некой египтянкой, которая прибилась к нам, спасаясь от гнева бефсалийских жрецов, подозревавших ее в глумлении над священными животными.

Она рассказала, что в Бефсалисе ходит молва, будто евреи, бывшие в египетском рабстве, в большинстве своем страдали проказой, чесоткой и еще какими-то болезнями, вызывавшими отвращение у местного населения.

До поры до времени египтяне терпели присутствие в своей стране прокаженных, но возроптали, когда те стали собираться в египетских храмах, просить там подаяния, побираться и грабить беззащитных стариков и старух.

Довершили дело участившиеся среди коренных египтян случаи проказы и чесотки, а также большой недород злаков, винограда и яблок.

Испугавшись народного бунта, фараон Бокхорис послал гонцов к знаменитому оракулу Аммону, дабы тот сообщил о причине столь тяжких бедствий, никогда ранее не выпадавших на долю египтян.

Вопросив богов, Аммон узнал, что причиной неурожая и умножения числа прокаженных стало пребывание нечестивых в храмах. Прорицатель сообщил фараону, что для того, чтобы избежать подобных бед в будущем, боги повелевают очистить святилище, изгнав нечестивцев в пустыню. Кроме того, боги, по словам Аммона, потребовали утопить больных проказой в Ниле.

Исполняя это суровое решение, Бокхорис созвал своих наместников и приказал им отобрать нечестивых, чтобы одних изгнать в пустыню, а прокаженных обернуть в свинцовые листы и бросить в реку.

Приказ фараона был выполнен незамедлительно. Но удаленные в пустыню не умерли от холода, как рассчитывал Бокхорис, а разложили костры, зажгли факелы и остались в живых.

Проведя в посте и молитвах следующую ночь, они стали просить богов спасти их. На другой день некто Моисей посоветовал изгнанникам рискнуть идти наугад.

— Мы обязательно найдем какое-нибудь поселение, где будут и еда, и кров, — уверял он. — Так что — вперед без страха, ибо боги милостивы к нам!

Изгнанные из Египта пошли по пустыне и через некоторое время обнаружили небольшое селение, которое было незамедлительно разграблено. Мужчины были убиты, а женщины и дети уведены в рабство. Та же участь ожидала и несколько других селений, за которыми последовали города, начисто разрушенные прокаженными, водительствуемыми Моисеем.

Везде, где он появлялся, людей ждали горе и смерть, а храмы — разрушение.

Вот такие истории придуманы лживыми и злонамеренными египетскими жрецами с целью опорочить еврейский народ, его пророков, а главное, — его Господа, Который любит и укрывает евреев!

В связи с тем, что подобные выдумки наверняка будут долго преследовать мой народ, я должен указать на их глупость и полное отсутствие в них здравого смысла.

Возвращаясь к первой сплетне, хочется спросить: каких таких богов пожелал лицезреть Аменофис? Если мне не изменяет память, у египтян принято почитать за таковых и быков, и козлов, и крокодилов, и обезьян. Как известно, любого из этих животных можно видеть и без участия знаменитых мудрецов и провидцев.

А что можно сказать об умственных способностях тезки фараона, который давал столь странные советы? Почему он решил, что козлов и обезьян нельзя увидеть из-за каких-то калек и прокаженных? Ведь боги гневаются на людей отнюдь не за неприглядную внешность, а за нечестивые деяния!

И как можно было собрать со столь обширной территории восемьдесят тысяч калек и прокаженных всего за один день?

И почему царь ослушался советов богов и не выслал калек и прокаженных за пределы Египта, а упрятал их в каменоломни вместе с преступниками? Создается впечатление, будто фараон желал не столько изгонять прокаженных, сколько пополнить армию бесплатных работников.

Египетские клеветники утверждают, будто прорицатель покончил с собой, предвидя гнев богов и все грядущие беды в Египте, и что он оставил фараону письмо с предсказанием. Тогда почему он тотчас не отсоветовал царю созерцать богов? Жил же тот без этого всю предшествующую жизнь.

К чему бояться тех бед, которые должны были случиться не с ним, и что могло быть для него страшнее смерти?

Рассмотрим еще одну чудовищную нелепость.

Итак, нас хотят уверить, что царь, узнав о предстоящих событиях, не изгнал несчастных из Египта, как того требовали боги, а отдал им Аварис, город, некогда населенный гиксосами и оставленный ими в стародавние времена.

Поселившись в Аварисе, изгнанники избрали себе предводителя из числа бывших бефсалийских жрецов, и тот новыми законами запретил поклоняться египетским богам и воздерживаться от употребления в пищу почитаемых в Египте животных. Он заставил поклясться в верности себе и своим законам изгнанников, а затем соорудил вокруг Авариса крепостную стену и пошел на фараона войной, очевидно, и в отместку за несправедливое к себе отношение.

Получается, что фараон своими руками упорно копал себе могилу и делал это с большим тщанием и рвением.

Не меньшими глупцами в этой истории выставлены и изгнанники. После легкого завоевания Египта победители, зная, что Аменофис жив, а его войско не только не разбито, но и усиливается, не стали укреплять границы с Эфиопией, где пребывал фараон, и не позаботились о том, чтобы преумножить свое войско за счет местных жителей и соседних племен.

Вызывает усмешку и рассказ о том, как фараон разбил армию завоевателей и гнал ее по пустыне, вплоть до сирийских пределов. Тот, кто был в пустыне, знает, как непросто преодолеть пустыню и без всяких боев.

Теперь о том, что касается Моисея.

Египтяне признают его человеком необыкновенным и божественным, а потому, желая видеть в нем своего соотечественника, с невероятным бесстыдством утверждают, что он был одним из бефсалийских жрецов, изгнанным вместе с остальными прокаженными.

Совершенно ясно, что Моисей не мог страдать ни одним из тех недугов, которыми его наградили досужие египетские слухи. Об этом говорит Моисеево законодательство, известное каждому израильтянину с юных лет. Оно запрещает прокаженным оставаться в стане и городах; им надлежит поодиночке бродить в разодранных одеждах, а всякого, кто прикоснется к ним или окажется с ними под одной крышей, Закон считает нечистым.

И даже если болезнь будет излечена и человеку возвратится его прежний вид, Моисей предписывал различного рода очищения, омовения ключевой водой и острижение волос.

Лишь после того, как исцелившийся совершит множество жертвоприношений, ему позволялось вернуться в стан. Хотя, казалось бы, человек, если он действительно страдал таким недугом, должен был отнестись к больным той же болезнью с большой заботой и вниманием.

Законодательство же Моисея касается не только прокаженных, но и всех, кто имел хоть малейший телесный изъян. Таковым запрещалось участвовать в священнодействиях.

А потому уместно спросить у распространителей злокозненных слухов: «Возможно ли, чтобы Моисей принимал эти постановления против самого себя и издавал законы себе же на позор и во вред?»

Совершенно не похоже на правду и то, что Моисей поменял имя.

Другая история не менее абсурдна, чем первая. Здесь причиной изгнания прокаженных из Египта стала якобы Исида, которая явилась во сне фараону и повелела изгнать из Египта прокаженных; прорицателем называется не Аменофис, а какой-то провидец Фритифант.

Численность высланных из Египта по сравнению с первым слухом увеличилась в три раза и составляет двести пятьдесят тысяч, которые объединились с каким-то странным племенем в триста пятьдесят тысяч человек, невесть откуда появившимся в пустыне.

Что это было за племя? Куда направлялось? Откуда? Почему Аменофис отказался пустить их в Египет?

Все эти простые, на первый взгляд, вопросы остаются без ответа, ибо при всей фантазии дать на них правдоподобные ответы невозможно.

Наряду с Моисеем в этой истории упоминается имя Иосифа; как будто тот был изгнан вместе с Моисеем. Но ведь даже маленькие дети знают, что Иосиф жил за несколько поколений до Моисея!

Но довольно всерьез говорить о всяком вздоре: приступив к этому занятию, рискуешь никогда с ним не расстаться, ибо человеческой, глупости и злобе нет предела.

Битвы с Сигоном и Огом

Мы миновали земли эдомские и моавские и подступили к землям аморреян, живших по восточную сторону Мертвого моря.

Моисей, как он делал много раз до этого, отправил к правителям этих земель послов с просьбой пропустить нас через их землю. Он предлагал им деньги, но Сигон, правитель аморрейский, воспротивился нашим просьбам и, больше того, напал на наш стан, надеясь поживиться добычей и увести к себе новых рабов.

Сигон слыл неумным и неосмотрительным правителем, а потому он, привыкший к победам над мелкими племенами пустыни, не мог предполагать, какой опасности подвергает свой народ.

Решительная битва произошла при Иааце, где наша армия без особого труда одолела войско безумного Сигона, который надеялся кавалерийским наскоком одолеть столь искусных воинов, как сыны Израиля. Израильские лучники первым же роем стрел уничтожили большую часть вражеской конницы и внесли сумятицу в ряды нападавших.

Битва началась утром, и все было кончено к полудню. Обезумевшие воины противника метались по полю, умоляя израильтян о пощаде. Они проклинали день, когда послушали Сигона и решились на битву с Израилем.

— Не убивайте нас, — кричали они нашим воинам. — Возьмите нас в рабство, только не отнимайте жизнь.

Аморрейские земли остались без защиты, и наша армия без боя заняла земли Сигона, взяв в плен многих мужчин и женщин и разорив аморрейские города, которые оказывали пособничество Сигону в его неправедной войне.

Та же участь постигла васанского властителя Ога и его народ, задумавший победить израильтян. Наши воины, обученные и приобретшие бесценный опыт, легко и очень скоро одолели армии Ога и овладели его землями. Там, по приказу Господа, наши воины истребили всех, кто жил в городах, не оставив в живых никого из подданных Ога.

Таким образом, вся земля к востоку от Иордана досталась нашим коленам, и теперь только одна эта река отделяла нас от Земли обетованной.

Эти две наших блестящих победы воспеты поэтами в Книге браней Господних.

Царь Валак охвачен страхом

После блестящей победы над Сигоном и Огом, царем Васанским, израильтяне вышли на равнины Моава и остановилось напротив Иерихона — самого древнего города на свете. Путь к Земле обетованной был открыт. Враги, которые могли бы заградить нам путь, или остались позади, или были побеждены и рассеяны.

Наши успехи привели в смятение обитателей Моава. Валак, их царь, собрал вельмож, военачальников и советников, чтобы обсудить положение. Все сошлись на том, что никогда прежде не нависала над Моавом столь грозная опасность. Нечего было и думать о сражении на открытой местности: мало того, что израильтян было гораздо больше, они значительно превосходили моавитян боевым опытом. Кроме того, израильское войско чувствовало себя уверенным и находилось в состоянии воодушевления после одержанных побед. Приближенные царя не скрывали, что их сердца охвачены страхом.

— Этот народ не удержать, он уничтожает все, что стоит на его пути подобно тому, как вол рано или поздно поедает всю траву на поле, — говорили Валаку советники.

Валак, желая успокоить скорее себя, чем приближенных, стал говорить, что пока израильтяне не обнаруживают враждебных намерений, не нападают на селения моавитян, живут мирно. Говорят, их Бог, определив им в удел Ханаан, запретил занимать другие земли. Может быть, все обойдется?

На это советники возразили: тот, кто сильнее, никогда не упустит случая напасть на более слабого. Так что война — вопрос только времени. Необходимо любыми способами избавиться от столь опасного соседа.

Оставалось уповать на помощь Высших сил. Сразу вспомнили, что в далекой Месопотамии, в городе Пефоре, что на реке Евфрат, обитает множество знаменитых кудесников. Самый великий среди них — Валаам. Славится имя его и в Араме, и в Аравии, и в Ассирии, и в Халдее как имя мага, более могущественного, нежели любой иной. Всем известно: кого Валаам благословит, тот будет успешлив во всех делах своих, а если кого проклянет — от того удача отвернется навсегда.

Валаам был в дружественных отношениях с Валаком. Решили направить к нему почтенных мужей с богатыми подарками, дабы упросить могущественного чародея проклясть Израиль. Тогда, как надеялись моавитяне, Израиль ослабнет и им удастся победить и изгнать иноземцев из родного края.

Колебания Валаама

Посольство достигло Месопотамии через неделю. Драгоценные дары были сложены к ногам Валаама, — целое состояние! — но смуглое лицо священника оставалось холодным и непроницаемым. Вельможи велеречиво изложили просьбу своего царя:

— Вот, некий народ вышел из Египта, и покрыл лицо земли, и живет возле нас. Приди и прокляни сей народ, это поможет нам победить пришельцев и прогнать их.

Валаам отвечал неопределенно:

— Переночуйте пока в моем дворце, о решении своем сообщу вам завтра. Сам-то я охотно бы исполнил вашу просьбу, но мне необходимо вопросить Господа.

Ночью Бог пришел к Валааму и запретил ему иметь дела с моавитянами и проклинать народ Израиля, ибо он благословен.

Наутро Валаам решительно отказал послам Валака: «Господь не хочет, чтобы я шел с вами. Те, кого вы просите меня проклясть, очевидно, находятся под покровительством Предвечного».

Когда послы передали царю Валаку ответ кудесника, тот впал в бешенство. Послы оправдывались тем, что Валааму, видимо, показались недостаточно щедрыми предложенные ими дары.

Второе посольство и согласие Валаама

Новое посольство состояло из самых знатных и уважаемых вельмож, близких родственников царя. От имени Валака они объявили, что, если чародей выполнит просьбу моавитян, ему будут оказаны неслыханные почести и все его желания будут выполнены.

— Даже если ваш царь предложит мне столько золота и серебра, сколько вместится в его дворце, я и тогда не сделаю ничего против воли Предвечного, моего Бога, — хмуро отвечал Валаам. — Впрочем, можете переночевать у меня, и я узнаю, что на этот раз повелит мне Господь.

Господь же, явившись ночью к Валааму, разрешил жрецу отправиться в Моав, вновь предупредив, что Валаам должен делать только то, что скажет ему Бог.

Я предполагаю, что умысел Предвечного состоял в том, чтобы испытать прорицателя: как он будет действовать и какой путь изберет по своей воле. Будь Валаам истинно праведным человеком, то, зная отношение Господа к Своему народу, он ни при каких условиях не согласился бы поступать во вред Израилю. Однако, когда ему была предоставлена свобода выбора, Валаам, как станет ясно из дальнейшего, был готов содействовать злому умыслу. Отсутствие прямого запрета Всевышнего он воспринял как разрешение, молчание Господа, как знак согласия, чего настоящий пророк никогда бы себе не позволил.

Некоторые объясняют столь упорное желание Валаама угодить моавитянам не его корыстолюбием, но тем, что он целиком находился под властью своей жены, которую послы склонили на свою сторону богатыми подарками. Женато и заставила Валаама поступать против своего внутреннего убеждения.

Что ж, история, начиная с Евы, дает множество примеров того, как женщины сбивают мужчин с пути истинного, и это объяснение кажется мне довольно правдоподобным.

Встреча на пути Валаамова ослица

На рассвете следующего дня великий кудесник, отказавшись от предложенной повозки, оседлал свою ослицу и отправился вслед за моавитскими вельможами. Его сопровождали двое молодых слуг на верблюдах.

Под привычный мерный шаг старой ослицы Валаам размышлял о том, пристало ли ему проклинать народ Израиля, своих родственников, хоть и очень дальних (пращур кудесника был братом Авраама). Это было совсем не по душе Валааму. Но, с другой стороны, если бы он ответил отказом на повторное предложение моавитского царя, это дало бы повод недоброжелателям и завистникам распустить слух, будто он, Валаам, испугался, усомнился в своих магических возможностях. Этого, разумеется, нельзя было допустить.

Неожиданно ослица сошла с дороги на поле. Валаам несколько раз ударил ее палкой, и та, издав жалобный крик, пустилась бегом. Впереди по обе стороны тропинки тянулись каменные заборы, ограждавшие виноградники, и к одному из этих заборов животное, резко остановившись, прижало ногу Валаама. Старый жрец снова принялся избивать ослицу, удивляясь, что это вдруг на нее напало.

Пройдя немного вперед, ослица на сей раз остановилась и улеглась наземь. Валаам, окончательно рассвирепев, стал нещадно избивать упрямое существо.

И тогда произошло чудо. Господь открыл уста ослице, и она спросила по-человечески:

— За что ты бьешь меня вот уже третий раз?

— Ведь ты сама издевалась надо мною, хотела меня разозлить. Будь у меня при себе меч — убил бы тебя! — отвечал Валаам, ничуть не удивившись. Уж ему-то, знаменитому чародею, было прекрасно известно, что, когда того захочет Господь, могут заговорить не только животные, но и камни.

— Я же твоя верная ослица, на которой ты ездишь много лет. Разве раньше хоть раз я упрямилась понапрасну, разве подводила тебя?

Валаам признал, что такого не было. Кстати, люди, которым можно доверять, говорили мне, что Валаам с этой ослицей сожительствовал, что не считается большим Грехом у магов. И когда ослица заговорила, он сильно испугался, как бы она не разоблачила его пред Господом в омерзительном пороке.

Внезапно Валаам увидел перед собой Ангела Господня с обнаженным мечом в руке и в страхе пал ниц.

— Ослица меня увидела и остановилась предо мною, — с упреком промолвил Ангел. — За что же ты бил ее? Если бы она не своротила, я умертвил бы тебя, а не ее.

Валаам повинился и сказал, что немедля вернется домой, если его поездка в Моавит неугодна Ангелу.

Ангел повторил Валааму приказание говорить не то, что просит Валак, а то, что скажет Господь.

Валаам против своей воли благословляет Израиль

Когда гонцы сообщили Валаку, что послы вернулись и Валаам едет с ними, он в сопровождении многочисленной челяди отправился встречать гостя к самой границе своего царства.

Мягко попеняв Валааму, что не сразу согласился, царь подтвердил обещание окружить его небывалым почетом.

Валаам хмуро отвечал: «Приехать-то я приехал, но говорить буду только то, что Господь вложит в мои уста».

Царь отвез Валаама к окрестностям городка Кирьят-Хуцот и там задал в его честь щедрый пир. На следующий день они взошли на холмы, откуда все селения израильтян были видны как на ладони.

Валаам, пребывавший все время в дурном настроении, велел здесь же, на высотах, устроить семь каменных алтарей и привести семь быков и семь баранов для жертвоприношения. Это приказание было исполнено со всею возможной поспешностью. Валак со свитой с трепетом ждали, когда Валаам приступит к священнодействию. Лицо волхва становилось все мрачнее, его обуревали сомнения. Заколов животных и проведя весь подготовительный обряд, он отрывисто сказал Валаку и его приближенным:

— Оставайтесь здесь, а я поднимусь на самую вершину холма. Может быть, Господь посетит меня, и если Он что мне укажет, я тут же объявлю.

Спорить не приходилось. Все чувствовали, что прикоснулись к чему-то непостижимому, доступному лишь Божьим избранникам.

Когда Валаам вернулся к жертвенникам, это был, казалось, другой человек. Его глаза сияли, и голос был по-молодому мощен и звонок.

— Господь сошел к тебе? — несмело спросил царь.

Не отвечая, Валаам подошел к алтарям и провозгласил:

— Из Месопотамии, от гор восточных, привел меня Валак, царь Моава, дабы проклясть мне семя Авраама и навлечь заклятьями зло на Израиль. Но как я прокляну того, кого Бог не проклинает? Как изреку зло на Израиль, если Господь не изрекает зла? С вершины холма гляжу я на сей народ, народ особый, живущий не так, как другие народы. Как песок многочисленно потомство Иакова. Желал бы я уподобиться праведнику и умереть в святости, как он!

— Что ты делаешь? — в гневе и ужасе воскликнул Валак. — Я просил тебя проклясть моих врагов, а ты их благословляешь?!

Валаам не сразу пришел в себя. Вид у него был растерянный и несколько виноватый:

— Я же предупреждал, что буду говорить те слова, которые вложит в уста мои Господь.

Валак не придумал ничего умнее, как сменить место. По его разумению, обращение к Предвечному с горы, откуда не видны израильские селения, кроме пограничных, должно было оказаться более успешным.

Вновь устроили семь жертвенников, и вновь Валаам заколол на каждом жертвеннике по волу и овну…

— Что тебе сказал твой Бог на сей раз? — спросил царь.

И снова Валаам вынужден был против воли, повинуясь Господу, заговорить словами благословения:

— Люди лгут, изменчивы их мысли, но не таков Господь, Бог наш! Он не усматривает порока в народе Израиля, Предвечный — с ним, Он вывел рабов из Египта, Он дал им стремительность буйвола и силу льва. Нет такого волшебства, чтобы подействовало на сей народ, и нет ворожбы, чтобы навредить ему.

— Если не можешь проклясть, то хотя бы не благословляй израильтян! — взмолился царь Моавита.

Валаам затверженно повторял:

— Я буду делать только то, что прикажет мне Господь.

— Поищем еще раз новое место, — предложил почти впавший в отчаяние Валак. — Может быть, хоть на этот раз твой Бог дозволит тебе произнести магические формулы проклятий…

Тщетные надежды! На этот раз священник произнес еще более проникновенные и возвышенные речи благословения, вложенные в его уста Господом:

— Прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Иаков! Господь уничтожит народы, противостоящие тебе, и поразит стрелами врагов твоих. Благословен благословляющий тебя, и проклят проклинающий тебя!

Коварный совет Валаама моавитянам

Так бесславно окончилась попытка Валака извести наш народ с помощью волшебства. Взбешенный, царь прогнал Валаама, ничего ему не заплатив.

Рассказывают, однако, что Валаам покинул чужой край не раньше, чем дал царю Моавитскому некий коварный совет, которым тот не замедлил воспользоваться. Трудно сказать, что подтолкнуло кудесника к этому гнусному поступку и побудило его сделать зло народу, который, как он точно знал, находится под покровительством Всевышнего.

Может быть, Валаам просто испугался, что будет предан бесчестью как горе-волшебник. Может быть, он был крепко раздосадован своей неудачей и перенес свою обиду на Израиль. Возможно, он несмотря ни на что испытывал к Валаку дружеское расположение, чувствовал себя до некоторой степени виноватым перед ним и желал оказать услугу. Не исключаю, наконец, что Валаам все же рассчитывал хоть за этот совет получить щедрые дары, которые были ему обещаны моавитянами.

Что же сказал Валаам? Передаю его слова, как они дошли до меня:

— Народ Израиля не может погибнуть ни от войны, ни от болезней, ни от засухи, ибо Предвечный оберегает его от всяких бед. Конечно, напасти время от времени постигают и евреев, причем кажется, что эти напасти совсем подавляют их. Но вскоре вслед за тем они снова усиливаются так, что наводят страх на своих врагов. Если хотите извести Израиль, пошлите своих дочерей соблазнить его сынов, дабы они склонили неприятелей ваших отречься от Господа Бога, принять ваших богов. А если сей народ отвратится от своего Господа, то и Господь отвратит лицо Свое от него и лишит Своего покровительства. Тогда вы сможете его победить.

Моавитянки склоняют израильтян к отступничеству

Все начиналось, казалось бы, вполне безобидно. Жители Моава, до тех пор чуравшиеся израильтян, вдруг воспылали к ним теплыми чувствами. Старейшины стали приглашать наших юношей в жилища свои, не препятствовали их знакомству с моавитскими девушками и, как ни дико это покажется вам, читатели мои, сквозь пальцы глядели на то, что израильтяне начинали заигрывать с их дочерями и затем и блудодействовать с ними.

Кстати, по долгу правдивого повествователя, хотя и против желания, должен сказать, что многие молодые моавитянки были на редкость красивы и соблазнительны.

Старейшины моавитян поступали так по наущению своего царя. Пожертвовав честью своих дочерей, они рассчитывали выиграть большее: растлить душу Израиля и лишить его силы.

Таков был подлый план Валаама. И он ловко проводился в действие!

Моавитянки, увидев, что израильские юноши оказались у них в полном подчинении, стали настойчиво требовать, чтобы те поклонялись моавитским богам. В противном случае они грозили впредь отказывать в любовных ласках, ибо, мол, сомневаются в верности и прочности любви, коль скоро израильтяне не хотят пойти навстречу своим возлюбленным в такой малости.

Охваченные страстью, юноши согласились.

Разврат сам по себе большой грех. Но этот грех многих из нашей молодежи тысячекратно усугублялся тем, что под влиянием прекрасных моавитянок они стали участвовать — поначалу как бы поневоле и побуждаемые исключительно своими подругами, потом из любопытства, потом по все более укоренявшемуся нечестию — в языческих обрядах, посвященных богу Ваал-Фегору.

Молодые израильтяне, подчиняясь всем требованиям блудниц, стали вкушать чуждую дотоле пищу, поставили у себя дома идолов и приносили им жертвы по обрядам туземцев. Страшно вымолвить, они ели идоложертвенное мясо! И в такой мерзости участвовали сыны Израиля, предавая бесчестию своих предков, свой народ!

Таким образом вскоре во всем стане распространилось крайне беззаконное поведение молодежи и возникли беспорядки гораздо более серьезные, чем прежде, так что возникла опасность окончательной гибели исконных обычаев.

Даже Зимри, начальник колена Симеона, скатился до того, что стал сожительствовать с Хазвой, дочерью местного князька, делал ей в угоду все, хотя это противоречило установлениям Моисея, и в конце концов взял эту туземку себе в жены.

Подвиг Финееса

Господь в гневе Своем повелел Моисею за грехи подчиненных повесить начальника племени, впавшего в такую гнусность. Однако вождь не решился выполнить это повеление, а вместо этого собрал судей и, не называя имен, потребовал поступить с распутниками и идолопоклонниками по закону — истребить их души.

Но зло пустило уже такие глубокие корни в народе, что и судьи проявили нерешительность: им предстояло бы вынести суровые приговоры своим родственникам, даже сыновьям.

Тогда Моисей, смягчив тон, начал указывать на непристойность поведения тех, которые ставят свою похоть выше Бога и предписанного Им образа жизни. Он увещевал отступников, оставляя им, однако, возможность одуматься и покаяться.

Тут поднялся со своего места Зимри и сказал:

— Кто поставил тебя судьей и начальником над нами? Следуй сам законам, которые ты называешь Божьими, пусть доверчивые глупцы также следуют им. Не для того мы вышли из рабства на свободу, чтобы вновь подпасть под рабство одного из своих. Я и впредь буду поклоняться не тем богам, в которых меня заставляют верить, а тем, каких я сам считаю истинными. И никто не сможет похвастать тем, что заставил меня, Зимри, поступать против моей воли и моих убеждений.

Все присутствующие застыли в молчании, видя, что молчит Моисей, страшась, как бы не началось братоубийственное кровопролитие. Вождь же безмолвствовал в глубокой скорби, видя, что никто, кроме него, не желает вступить в спор с отступником и защитить вождя.

Народ разошелся по домам. Люди праведные, хотя и не осмелившись возразить Зимри из опасения вызвать междоусобицу, прекрасно понимали, что Бог не простит Израиль. В страхе перед неизбежной грядущей карой Моисей, начальники и старейшины молились перед Скинией собрания, рыдали, прося Всемогущего пощадить народ.

И вот тогда я, Финеес, решился на то, перед чем остановились мужи гораздо более почтенные и мудрые. Я, внук славного пророка Аарона и священник по праву рождения, ощутил в себе великий гнев и великую силу. Я бросился к шатру Зимри и, увидев вероотступника возлежащим на постыдном ложе с молодой развратницей-моавитянкой, пронзил копьем обоих.

На шум сбежались люди, меня схватили, симеониты — соплеменники убитого хотели свершить надо мной самосуд. О, до самой смерти мне не забыть эти искаженные злобой лица, эти крики, полные ярости…

Но Господу было угодно сохранить мне жизнь. Я знал, что Он на моей стороне, и обратился к толпе со страстной речью:

— Как орел носится над птенцами своими, бережет их и поднимает на крыльях своих, уча летать, так Предвечный вознес нас, питал и охранял. Так неужели мы отвернемся от твердыни спасения своего? Неужели допустим, чтобы нечестивцы и блудодеи гневили Господа своими мерзостями, приносили жертвы бесам, а не истинному Богу? Неужели мы забудем Заступника и простим тех, кто поклоняется богам новым, чужим, которых не знали отцы наши?[34]

Моя речь воспламенила сердца слушателей гневом. И началась кровавая расправа с грешниками! На сей раз не слушали ни начальников, ни судей: я и мои последователи взяли дело в свои руки. В стане началось настоящее избиение всех, о ком было известно, что он ходит к моавитянам и поклоняется Ваал-Фегору.

В тот день погибло двадцать четыре тысячи человек. Это было страшное зрелище! Должен признаться: несмотря на то, что погибших было гораздо больше, чем при избиении поклонявшихся золотому тельцу, ни малейшего сожаления или сочувствия я не испытываю. Если бы не были истреблены те двадцать четыре тысячи, Господь покарал бы весь народ.

Мои действия весьма одобрил Моисей, и я превыше всего до сих пор горжусь этим. Скромно укажу, что похвальные слова обо мне содержатся в книге «Бемидбар», о чем моим читателям, разумеется, хорошо известно[35].

Победа над моавитянами

Поскольку убитая мной Хазва, жена Зимри, была дочерью чужеплеменного князя, война с моавитянами стала неизбежной.

По поручению Моисея мой отец Елеазар провел перепись по всем коленам Израиля мужчин, годных для войны. Таких оказалось шестьсот одна тысяча и семьсот десять человек. Только колено Левия возросло на семьсот душ, а все остальные за время скитаний уменьшились в числе на тысяча восемьсот двадцать человек.

Зато это было новое поколение, выросшее в пустыне и не знавшее рабства, привыкшее к тяготам, к дисциплине и повиновению. А что же старое поколение? Перепись показала, что к тому времени не осталось в живых ни одного мужчины из тех, кто, будучи от роду двадцати лет и старше, вышел за Моисеем в Синайскую пустыню, за исключением Иисуса Навина и Халева, сына Нефонниина.

От каждого колена было отобрано по тысяче лучших воинов, и мы обрушилось на Моав. Тогда мне впервые было доверено начальствовать над войском. Я вдохновлял бойцов накануне сражений, призывал на них благословление Господне и молился Ему, дабы Он поселил страх и уныние в сердцах наших врагов.

Достойно быть отмеченным, что из наших парней в той войне никто не погиб.

Огнем и мечом наше войско прошло по селениям Моава и опустошило эту погрязшую в грехе страну. Мы убивали без пощады и простых моавитян, и их царей и князей.

Смерть настигла и кудесника Валаама — так поплатился он за коварный совет, данный царю Валаку. Не спасло чародея все его искусство! Не могу не сказать о том, что Моисей распорядился похоронить Валаама хоть и без особых почестей, но достойным образом.

Наш вождь, пророк и учитель был человеком в высшей степени беспристрастным и не умолчал в своей книге «Бемидбар» о заслугах Валаама, благословившего, хотя и против воли, Израиль и сделавшего относительно его вдохновенные свыше пророчества, которые ныне сбываются.

Кстати, многие считают, что страшная смерть Валаама — наказание не только за совращение Израиля, ко и за сожительство со своей ослицей[36]. Добыча, взятая нами в Моаве, была огромна: семьдесят две тысячи коров и быков, шестьсот семьдесят пять тысяч овец и коз, шестьдесят одна тысяча вьючных ослов, неисчислимое количество оружия, драгоценных украшений. Невольниц было тридцать две тысячи (только отроковицы, ибо все замужние женщины и дети мужского пола были перебиты).

По распоряжению Моисея половина добычи была разделена между воинами, участвовавшими в походе, другая половина — между всеми израильтянами. Из своих долей и воины, и общество должны были отдать часть рабынь и скота левитам.

Итак, левый берег Иордана перешел под руку Израиля. Колена Рувимово, Гадово и половина Манассиина, имевшие огромные стада, просили Моисея разрешить им остаться на привольных и богатых пастбищах равнины Моавитской. Вождь дал им такое разрешение с условием помогать остальным коленам бороться с общим врагом.

Нам предстояло перейти Иордан, вступить в Землю обетованную, очистить ее от идолопоклонников-хананеян и разрушить их кумиры.

Все это пришлось делать уже без Моисея. Хотя его зрение не притупилось и крепость в нем не истощилась, пророк уже почувствовал дыхание смерти.

В предчувствии скорой смерти

Моисей давно знал, что не будет удостоен счастья перейти границы Ханаана и не достигнет главной цели своей жизни[37]. Он понимал также, что продолжение его существования становится как бы препятствием для действий Иисуса Навина, который, с одной стороны, должен был поскорее, пока не остыл наступательный порыв, повести войско в поход, но, с другой стороны, не осмеливался взять на себя всю власть, пока был жив вождь, и не мог двинуться через Иордан, поскольку Моисею это было запрещено.

Итак, почему умер пророк, еще вполне бодрый и крепкий в свои сто двадцать лет? Потому, что хотел умереть. Я думаю, это единственно возможный ответ. А хотел Моисей умереть потому, что почувствовал: ничто больше его не удерживает на земле; долг, порученный Господом, исполнен, пророческая миссия исчерпана. Отныне народ не нуждался в Моисее.

Полагаю, и Моисей устал от своего народа, этого непокорного, капризного, вздорного и неблагодарного народа, так часто подводившего своего вождя, так часто кричавшего ему: «Кто ты такой? Кто поставил тебя начальником и судией над нами?»

Был ли Моисей счастлив в эти последние свои минуты? Господь дал ему столько, что хватило бы на десять обыкновенных человеческих жизней. Он видел роскошь царского двора и скромную обстановку пастушеской палатки, он испытал и славу полководца, и изгнание ради спасения жизни, он испил сладость побед и горечь поражений, ему поклонялись как посланцу Бога, и его ненавидели как самозванца…

Рискну предположить, что пророк не был вполне счастлив, было нечто, омрачавшее его мысли. Я могу только догадываться, чего не хватало Моисею и о чем в глубине души он мечтал — о любви народной. А народ его боготворил, почитал, слепо ему верил, но, увы, не Любил так, как любил, например, моего деда Аарона или, в более поздние времена, Иисуса Навина. Помню, едва завидев Аарона, люди расплывались в улыбке, и каждый норовил сказать приятное слово и в ответ услышать что-нибудь приветливое, участливое…

Сверхчеловеческая мудрость, безупречная справедливость, необычайная сила духа, мужество, не оставлявшее в самые страшные мгновения, самоотверженность, несгибаемая воля, умение вдохновить и повести за собой — все, что необходимо пророку и вождю, было у Моисея. Была и доброта, готовность снизойти со своей высоты, чтобы пожалеть какого-нибудь голодного мальчишку-сироту, утешить вдову, только что потерявшую в битве мужа. А вот чего не было, так это сердечной теплоты, искреннего любопытства к делам и заботам самого обычного израильтянина, пастуха Иуды или кожевника Эзры. Моисей всегда был превыше людей и по-настоящему думал только о судьбах в целом народа, но не об отдельных его представителях.

Любил ли Моисей народ? Конечно, любил горячо и искренне, готов был тысячу раз отдать за него жизнь. Но любил не так, как мать любит сына или старший брат младшего, со всеми его добродетелями и пороками, а скорее так, как воспитатель любит вверенное его попечению дитя. Он лучше, нежели кто-либо другой, видит, как испорчен и гадок этот ребенок, но любит в нем свои воспитательные труды, свои надежды, даже разочарования, любит то, чем сей отрок может когда-нибудь стать.

Да и то сказать, заслуживал наш народ другой любви, другого отношения? Вспомним, что Моисей был вынужден бежать из Египта в Мадиам после убийства египтянина прежде всего из-за предательства, в лучшем случае болтливости своих соплеменников. А история исхода и сорокалетних странствий — разве вся она не состоит из сплошной цепи больших и малых обманов израильтянами Моисея, нарушений клятвенных обещаний, недоверия, нескончаемого ропота, постоянных мелочных упреков народа своему вождю и нелепых обвинений?

Не успели выйти из Египта к Чермному морю, при первых же трудностях и опасностях стали жаловаться и вопить: «Моисей привел нас умирать в пустыне!» И так все время, все сорок лет… Чего только не наслушался Моисей: он-де во всем виноват, мы страдаем по его милости, и зачем мы только за ним пошли, как хорошо нам жилось в Египте, не нужна нам свобода, если за нее приходится платить такую цену, раньше было гораздо лучше…

А чего стоят пляски вокруг золотого тельца — сразу вслед за клятвой не допускать ничего подобного! А блудодейство с дочерьми моавитян! Вспоминать не хочется…

Поистине, Моисей должен был быть кротчайшим из людей, чтобы терпеливо вынести все огорчения и тяжкие оскорбления, не пытаясь снять с себя бремя пророческого долга и лишь изредка, в самых крайних случаях, обращаясь с Господу с жалобами. Какое великодушие требовалось, чтобы предать забвению строптивость и неблагодарность!

И не только простить, но и, используя свои особые отношения с Предвечным, пламенно вымаливать у Него прощение своему народу и стараться отвести от него праведный гнев!

Такое поведение Моисея объяснимо только безграничной его верой в Бога, в правильность сделанного Им выбора Своего народа, в то, что Тора не могла быть дана Израилю, если бы тот не был готов принять ее.

Да, Моисей был, несмотря ни на что, уверен, что народ станет достойным своего Господа и оправдает Его надежды.

Правда, в последние дни своей жизни Моисей произнес страшное пророчество: «…я знаю, что по смерти моей вы развратитесь и уклонитесь от пути, который я завещал вам, и в последствии времени постигнут вас бедствия за то, что вы будете делать зло пред очами Господа, раздражая Его делами рук своих»[38]. Однако до сих пор эти грозные слова не оправдались, Израиль не нарушает завета, и я хотел бы думать, что Моисей произнес сие не в предвидении неизбежного будущего, но в предостережение.

Закон Моисея

Готовясь принять смерть, Моисей отошел от всех будничных забот. Моисей привел в порядок все дела, внес существовавший к тому времени свод законов дополнительные предписания, которые передал ему Господь, дабы устройство грядущего государства было прочным и неизменным.

Перед своей кончиной он пожелал еще раз торжественно повторить народу Израиля весь закон, данный ему Предвечным. После этой беседы он приказал начертать уставы и заповеди Божьи на особом жертвеннике, установить его на горе Гевал и, собрав весь народ, произнести на этой горе проклятия нарушителям, на горе же Гаризим благословения блюстителям Закона.

Еще раз сделав наставления народу, пророк записал Закон и передал его священникам. Этот свиток был положен в Ковчег завета, чтобы служить Израилю вечным руководством и указующим светилом.

Состав Торы

Прежде чем продолжить повествование, мне хотелось бы поговорить о Законе, который через пророка Своего и учителя нашего даровал нам Господь.

Закон, или Тора, включает в себя пять книг, каждая из которых названа по первым словам.

В первой — «Берешит», или «В начале», излагаются судьбы Вселенной и человечества от сотворения мира до смерти Иакова и Иосифа в Египте. Моисей написал эту книгу но велению Господа еще в земле Мадиамской. С ее помощью он пробудил в народе Израиля воспоминания о своем славном прошлом и о тех обещаниях, которые Предвечный дал отцам нашим.

Кстати, некоторые излишне ретивые левиты, говоря о заслугах Моисея, причисляют к ним и создание нашей письменности, утверждая, будто сам Господь научил нашего пророка запечатлевать слова с помощью двадцати двух знаков, а затем уже Моисей передал это знание всему Израилю. Благое само по себе стремление возвеличить Моисея в данном случае оборачивается принижением народа. Что же получается: в то время, когда у египтян была письменность, евреи ее не имели, пребывали в невежестве? Хорошая подсказка для наших врагов, распространяющих клевету, будто вся ученость евреев заимствована у чужих племен! Нет, друзья мои, Моисей вполне достаточно сделал для нас, чтобы приписывать ему еще и то, что не входит в его заслуги! Наш народ изобрел грамоту уж во всяком случае не позже египтян.

Во второй книге — «Шмот», или «Имена», рассказывается о пребывании израильтян в Египте и исходе из него, даровании в Синае Закона и построении Скинии завета.

Книга «Вэйикра», или «И призвал…» подробно описывает обрядовую сторону нашего законодательства, порядок жертвоприношений и других священнодействий, совершение которых поручено от Господа колену Левия, избранному для богослужения.

Четвертая книга называется «Бемидбар», или «В пустыне». Здесь говорится о народосчислениях и истории почти сорокалетнего пребывания в пустыне вплоть до прихода к левобережью Иордана.

Наконец, пятая книга носит название «Дварим», или «Слова», она посвящена последним двум месяцам перед вступлением в Землю обетованную. Книга повторяет изданные раньше законы и установления и заканчивается описанием смерти Моисея и похвалой ему[39].

Некоторые утверждают, что Моисей, предчувствуя близкую кончину, сам заранее упомянул о ней из опасения, как бы люди не вздумали утверждать, будто он, вследствие особой любви к нему со стороны Господа Бога, был взят прямо на небо. Это мнение не соответствует действительности. Любой из нас по себе знает, что обдумывать обстоятельства своей будущей смерти вообще не в природе человека. Те же немногие из ныне живущих, кто, подобно мне, лично знал Моисея, могут засвидетельствовать, что ему, скромному вплоть до самоотречения, совершенно не свойственно было хвалить себя, подчеркивать свои заслуги перед Предвечным и перед народом Израиля. Нет, последний раздел книги «Дварим» был, по внушению Господа, написан отцом моим Елеазаром и Иисусом Навином.

О некоторых обстоятельствах создания Торы

Я уже говорил, каким образом была дана Моисею Тора: в беседах с Господом в земле Мадиамской, на горе Синай и потом в неоднократном общении на протяжении многих лет — в пустыне и на равнинах Моава. То, что он узнал от Господа, Моисей незамедлительно записывал и передавал судьям и начальникам, всему народу. А Десять заповедей Израиль услышал непосредственно от Предвечного.

— Как Моисей записывал слова Божьи? — спрашивают меня внуки. И еще: — Просил ли Моисей Бога диктовать помедленнее, чтобы он успевал запечатлевать буквами? А мог Моисей ошибиться, что-то из того, что говорил ему Господь, пропустить, что-то записать неправильно?

Не могу сказать, чтобы эти вопросы приводили меня в восторг: мне хотелось бы, чтобы любознательность учеников направлялась прежде всего на содержание Торы, а не на различные внешние обстоятельства ее создания. Но я никогда не позволю себе накричать — мол, только нечестивцам могло бы прийти в голову спрашивать о подобных вещах. Для того Господь и даровал нам разум, чтобы мы старались познать Его слово, Его волю, Его Закон и созданный Им мир. Я имею смелость полагать, что пытливость приятнее Богу, чем слепая и нерассуждающая вера. Нельзя запретить человеку самостоятельно размышлять и спрашивать, более того, сомнение ближе к праведности, чем самоуверенность, делающая человека гордым, жестоким и нетерпимым.

Само собой разумеется, что сомнение в мыслях допустимо (и даже полезно) только при условии полного и точного соблюдения Закона во всех наших делах. Жизнь сложна, и в моей судейской практике нередко приходилось прибегать к долгим размышлениям, обращаться к помощи более мудрых, чтобы применить Закон к тому или иному сложному и запутанному случаю. А сколько таких случаев еще будет! Пусть не покажутся эти слова кощунством, но я считаю, что некоторые установления Торы допускают разные толкования. О Законе можно и должно спорить, можно и должно обсуждать, как наилучшим образом и более точно выполнить волю Господа.

Сам Моисей испытывал затруднения, сталкиваясь со случаями, которые к тому времени не были определены Законом. К нему обратились Махла, Ноа, Хогла, Милка и Фирца — дочери некоего Салпаада. Их отец умер в пустыне, не оставив сыновей. А как быть с наследством? Кому передать его? Моисей обратился к Господу, и Он дал общее установление для подобных случаев: при отсутствии сыновей наследство должно переходить к дочерям, если нет дочерей — к братьям, братьям отца и так далее[40].

Итак, Моисей сомневался и счел за благо вопросить Господа. А ведь на его месте тупой фанатик-буквалист подумал бы: «Могу ли я обращаться к Богу с подобной просьбой? Не будет ли это выглядеть, как упрек Ему в том, что Он не все предусмотрел?!» И сказал бы сиротам: «В Законе ничего не сказано, значит вам не полагается наследства». А человек самонадеянный также не обратился бы к Богу, считая себя достаточно мудрым и сведущим, чтобы принять решение, ни с кем не советуясь.

Мне вспоминается детство. Однажды, изучая под руководством моего отца книгу «Берешит», я заметил какой-то оборот речи, который я часто слышал в устах Моисея. Я удивленно воскликнул: «Господь говорит в точности, как дедушка Моисей!»

Лицо отца помрачнело, и мама, заметив это, закричала, что я маленький негодник, которого Господь непременно накажет за такие богохульные слова. Но отец сказал:

— Никогда не ругай ребенка за неподобающие вопросы. Пусть спрашивает не боясь, иначе мы воспитаем скрытного лицемера.

И отец пояснил мне, что это не Моисей записывал в Тору свои излюбленные обороты и слова, но, напротив, обороты и слова, которые он слышал от Господа, постепенно стали привычными для Моисея и часто звучали из уст его.

Спор Финееса с Халдеем

Много позже мне пришлось встретиться с неким халдеем, человеком великой учености, но язычником, не просветленным Господней истиной. Он не мог поверить в то, что Тора была дарована Израилю самим Предвечным, и называл ее книгой хоть и чрезвычайно мудрой, глубочайшей, но — сочинением человеческим. При этом он ссылался на то, что в Торе якобы встречаются противоречия, темные места, повторения, а некоторые разделы, как он утверждал, «плохо написаны» и содержат соблазн, ибо великие и святые мужи предстают людьми слабыми, грешными, недостойными.

Действительно, Моисей как правдивый историк не скрывает недостатков Ноя, Авраама, Иакова и его сыновей. Но откуда наш пророк и учитель мог бы узнать о мыслях и внутренних переживаниях давно умерших людей, если не от Всеведущего? И разве не предпочел бы обычный, не вдохновленный Господом бытописатель обойти вниманием все то, что выставляет святых и почитаемых мужей в невыгодном свете?!

Конечно же, каждого, и даже нееврея, именно эти, якобы «соблазнительные», места должны убедить в боговдохновенности Торы. И описание праведников как людей, не сумевших удержаться от грехопадения, но способных затем искупить грех и заслужить не только прощение, но и благоволение Предвечного, — поддерживает и в нас, людях слабых, надежду на прощение, спасение и милость к нам Господа.

Но вернусь к разговору с ученым халдеем. Я спросил его, коль скоро он считает Тору делом рук человеческих, — сколько мудрецов и на протяжении какого времени должны были бы совместно трудиться, дабы разработать законы столь совершенные, точные, всеобъемлющие и справедливые?

Подумав, тайноведец смущенно признал, что для осуществления столь великой задачи не хватило бы десяти славнейших мудрецов, и ста мудрецов, и одной человеческой жизни, и десяти человеческих жизней.

Значение Закона

Закон дает нам возможность познать Бога и приблизиться к нему, он указывает нам путь совершенствования нас самих, а затем и всего мира. Веровать в Господа — значит соблюдать Его Закон, поступать согласно тем правилам, которые Он перед нами установил. Если бы мне пришлось отвечать на вопрос, действительно совершенно лишенный смысла, но допустимый как чистая игра ума: что важнее, веровать в Предвечного, не соблюдая Его заповедей, либо забыть о Боге, следуя Его Закону, — я бы ответил, что второе предпочтительнее. Лучше совершить хороший поступок, руководствуясь дурными соображениями, чем дурной поступок из благих побуждений. Ибо наши дела важнее для Господа, чем наша вера. Следуй Закону, пусть сомневаясь, — и ты рано или поздно придешь к Богу и уверуешь в него.

Не только вера в Единого, но и строгое исполнение Его установлений — вот что отличает Израиль среди остальных племен и связывает сынов Авраама в единый народ. Мне радостно думать, что только мы, израильтяне, оказались способны возвыситься до понимания Торы, воспринять свет истины и нести его всему миру. Наша верность Закону побуждает детей Израиля стремиться к праведности, улучшать себя, а затем и весь мир. Таким образом, наше избранничество — не льгота, а, скорее, тяжкое бремя, которое мы взяли на себя ради нашей любви к Богу.

Закон обнимает все стороны нашего бытия, он учит не только тому, как служить Богу, но и как нам строить семейную, общественную жизнь, как вести дела, заниматься земледелием, ремеслами, торговлей, чтобы быть угодными Ему.

Позволю себе удобным для обозрения способом сгруппировать правила и предписания, рассеянные по разным местам Торы в соответствии с той последовательностью, в которой наш учитель получал эти предписания от Господа. Надеюсь, что не навлеку упрека от ревностно благочестивых мужей за такое своеволие в изложении.

Завет любви

Если вы спросите, что в Законе главное, что составляет его сердцевину, я отвечу: любовь Бога к человеку, любовь человека к Богу, которая должна проявляться не только в молитвах и жертвоприношениях, но в доброте, справедливости и благотворении.

Сказано: «Не враждуй на брата твоего в сердце твоем… Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего; но люби ближнего твоего, как самого себя»[41].

Значит, любить самого себя — тоже требование Закона? Да, мы должны любить себя, но не как дикари-язычники, потакающие своим похотям и готовые погубить десятки других людей ради собственного блага. Нет, в себе мы должны любить подобие Бога, лучшие стороны своей души.

Любить ближнего, как себя, значит быть строгим и к себе, и к другим. Закон предписывает обличать наших ближних в грехе, чтобы этот грех не передался нам[42]. Увидев, что ближний твой творит недоброе дело, мы обязаны упрекнуть его, образумить, воззвать к его совести. Стоять, равнодушно взирая, когда проливается кровь соседа твоего, — большой грех, почти соучастие в преступлении.

Любить ближнего означает искать в поступках и в сердцах ближних своих все лучшее, себя же судить строже, чем других. Любить ближнего — значит уметь поставить себя на его место, а ею — на свое, посмотреть на себя его глазами и постараться понять его изнутри. Не делай другому того, что самому тебе было бы неприятно! Твори другим добро, если хочешь, чтобы к тебе относились по-доброму! Вот и весь секрет праведного поведения человека в обществе.

Милосердие и помощь ближнему

Следовать Закону — значит быть милосердным. Если к тебе прибежит раб, угнетаемый своим господином, не выдавай его — пусть живет у тебя без притеснения[43]. Если у тебя есть раб из евреев, отпусти его на свободу через шесть лет, и не с пустыми руками, а с наградой — скотом, зерном, вином[44].

Хочешь следовать путями Господа — всячески помогай слабым и беззащитным. Закон есть крепкая длань для немощного и опора бессильного. Он особенно строг к тем, кто обижает неспособных дать отпор и самим за себя постоять. «Не злословь глухого, и пред слепым не клади ничего, чтобы преткнуться ему; бойся Бога твоего, Я Господь»[45].

Мы должны поддерживать бедняков, давать им взаймы, не беря роста[46]. Причем помогать следует не через силу, уступая назойливым просьбам, но с радостью: «Не должно скорбеть сердце твое, ибо за то благословит тебя Господь, Бог твой, во всех делах твоих и во всем, что будет делаться твоими руками»[47].

Напротив, тот, кто ожесточает свое сердце против нищего, отказывает в помощи своему ближнему и отворачивает от него свой взор, идет против Закона[48]. Господь предупреждает обидчиков вдов и сирот: вдовами станут их собственные жены, сиротами — их дети[49].

Вы, конечно, хорошо знаете, что каждый седьмой год поля, виноградники, масличные рощи положено не убирать, но оставлять в покое, чтобы плодами питались нищие и убогие[50]. Бедным и голодным путникам надо оставлять неубранные края поля и виноградника, не подбирать упавшие плоды[51]. Для вдов и сирот следует оставлять сноп в поле, некоторую часть плодов на садовых деревьях и лозах[52].

Каждый разумный человек понимает, что тщательный сбор плодов не принесет хозяину такой пользы, которую доставит благодарность нуждающихся. К тому же Господь обещает дать более обильный урожай тому, кто не только преследует собственную выгоду, но и снисходит к нуждам ближнего своего. Более того, если бедняк или путник из скромности не решается взять плоды, хозяину следует прямо пригласить попользоваться.

В свою очередь, тот, кто пользуется благодеяниями своего ближнего, должен проявлять умеренность и не злоупотреблять чужой добротой. В винограднике разрешено есть плоды досыта, но запрещено набирать ягоды про запас; дозволяется рвать руками колосья в чужом поле, но не жать серпом[53].

Каждый пятидесятый год — священный, юбилейный, когда прощаются или улаживаются все долговые обязательства.

Земля, проданная израильтянином вследствие засухи, болезни или денежных трудностей, в юбилейный год возвращается прежнему хозяину или его детям. Навечно землю продавать нельзя, ибо она — Господня, а мы пришельцы и поселенцы у Него[54]. Значит, каждая семья имеет возможность вновь вернуть себе свой надел и как бы начать жить сначала.

Таким образом наш Закон ставит предел непомерному обогащению одних и вечной нищете других, выравнивает, насколько это можно, состояния и дает каждому случай выбиться из бедности.

Естественное сострадание к слабым и несчастным не должны вытеснять справедливость. Тот, кто отклоняется от истины в пользу сильного и богатого, гневит Господа; однако ему неугоден и тот, кто потворствует нищему в тяжбе его[55]. По своему опыту знаю, как трудно бывает удержаться от жалости к беднякам и вершить суд, невзирая на лица.

Соответствие наказания проступку

К сожалению, многие из нас устроены так, что склонны оправдывать такие свои поступки, за которые сурово осуждают других. Я выбил в драке зуб другому? «Велика важность! И он сам виноват, зачем разозлил меня». Другой выбил мне зуб? «Каков негодяй! Ведь я его и пальцем не тронул…»

Снисходительность к самому себе, кстати сказать, очень часто присуща людям нетерпимым и злопамятным. Мне это всегда казалось особенно мерзкой чертой.

Перед Законом, как перед Господом, все равны, иначе сильный начнет невозбранно обижать слабого, многочисленная семья — малочисленную, коренной житель — пришельца и гак далее. У нас нет сословий или отдельных людей, пользующихся большими или меньшими правами так, чтобы один и тот же поступок одному вменялся в преступление. а другому нет, или так, чтобы действие, совершенное по отношению к одному, считалось преступлением, а по отношению к другому — нет. Весь народ участвовал в клятвенном договоре с Предвечным, и все одинаковы в правах и обязанностях.

Закон воспитывает в нас взаимную уважительность, чувство собственного достоинства и умение сохранять достоинство наших ближних, всего народа, а также готовность отвечать за свои поступки. Чтобы злому и буйному неповадно было бесчинствовать, за каждое причиненное повреждение следует причинить такое же повреждение виновному. Душу за душу, око за око, зуб за зуб, руку за руку, рану за рану, ушиб за ушиб[56]. Впрочем, потерпевший может отказаться от своего законного права на возмездие, потребовав от обидчика возместить ущерб деньгами и сам назначив цену.

Когда от твоей несдержанности пострадал твой раб, хотя бы незначительно (выбит зуб) — отпусти его на свободу[57].

Ложные доносчики, лжесвидетели приговариваются к тому, что они сами умышляли сделать ближнему своему[58]. Только так можно истребить это зло.

Причинивший другому боль как бы посягает на образ Божий. Если ты нанес обиду ближнему своему, ты не вымолишь прощения у Всевышнего: простить вправе только тот, кто был обижен.

На Земле обетованной, где мы живем, среди нас, сынов Израиля, обитает сам Всевышний, и земля эта не должна быть осквернена человеческой кровью. Если же некий злодей осквернил ее убийством, то земля может быть очищена от крови только кровью пролившего ее[59]. Умышленное убийство не искупается никаким выкупом.

Закон не попустительствует тем, кто нанес другому вред, хоть бы не по злому умыслу, а по беспечности, неосторожности или забывчивости. Твой скот потравил чужое поле; по твоей нерадивости возник пожар; оставил открытой яму, а в нее упал и погиб чужой вол; не следил за своим волом, зная, что тот бодлив, — во всех случаях ты обязан возместить ущерб[60]. Если же хозяин, зная о норове вола, допустил его забодать до смерти человека, сей нерадивый хозяин должен быть предан смерти[61].

Ответственность за слова

Наши слова суть тоже наши дела, за которые мы отвечаем в той же мере, если не больше. Кто злословит отца своего или мать свою, повинен смерти, как и тот, кто ударил их[62], но о первых повторено, что они еще и навечно прокляты[63], таковых не вешают, а побивают камнями. Помню случаи, когда злостных клеветников наказывали строже, чем воров и грабителей.

Закон предостерегает нас от того, чтобы внимать пустому слуху, не говоря уже о том, чтобы переносить его[64]. Тем более недопустимо злословить судей и начальников народа[65].

Справедливость к врагам

Закон требует от нас быть справедливыми и милосердными не только к друзьям, родственникам, соседям и вообще близким людям, но и к тем, кто нам неприятен:

«Если найдешь вола врага твоего, или осла его, заблудившегося, — приведи его к нему;

Если увидишь осла врага твоего упавшим под ношей своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним»[66].

Даже явного злодея, сделавшего подкоп под твой дом, Закон разрешает убить на месте, только если преступление обнаружено ночью, когда нельзя определить, обычный ли это вор либо убийца. Если же хозяин расправился с непрошеным гостем, когда солнце уже взошло, он должен отвечать, как за убийство[67].

Даже уличенных преступников нельзя наказывать более чем сорока ударами, «чтобы от многих ударов брат твой не был обезображен пред глазами твоими»[68].

Не злорадствуй ничьей беде, не пользуйся тем, что другой попал в трудное положение, но помоги ему выбраться, даже если это твой враг! Будь выше мстительности и обиды! — так учит нас Закон Моисея.

Даже в пылу боя израильские воины убивают только тех, у кого в руках оружие, всех же прочих (за исключением ханаанеев) должны пощадить, наложив на них дань.

Израильский воин, взяв в плен девушку или женщину враждебного племени и полюбив ее, не может немедленно сделать ее своей женой или наложницей. Это разрешается не раньше, чем пленница выдержит траур, оплакивая своих родственников, погибших в войне[69].

Ибо безнравственно брать женщину, сообразуясь лишь со своими страстями и не обращая внимания на ее состояние. Если же муж, утолив свою страсть, охладеет к пленнице и не захочет быть связанным с нею, то он не вправе вновь вернуть ее в рабское положение, но должен дать ей свободу.

Хотел бы я знать, есть ли где-нибудь на свете другой народ, чьи уставы были бы хоть в сотую долю так справедливы и человеколюбивы!

Отношение к пришельцам и иноверцам

Глубокой ошибкой было бы полагать, что заветы справедливости и доброты действительны только по отношению к сынам своего народа. Нет, в Законе несколько раз указано, что и пришельцы ограждены и защищены Законом.

«Пришельца не притесняй и не угнетай, — говорит Господь, — ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской… — И повторяет: — Пришельца не обижай: вы знаете душу пришельца, ибо сами были пришельцами… Пришелец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя… Один суд должен быть как для пришельца, так и для туземца»[70]. Нарушителям грозит гнев Божий. Разумеется, пришельцы несут и равные обязанности и так же отвечают перед Законом[71].

Всех чужеземцев, приходящих к нам с желанием подчиниться нашим законам, мы примем дружелюбно, полагая, что родство возможно не только по общности крови, но и вследствие избрания единого образа жизни.

Добавлю, что некогда мне довелось разбирать дело одного израильтянина, укравшего овцу у язычника. По моему разумению, вор подлежал более строгому наказанию, нежели если бы он обокрал кого-то из своих, ибо в данном случае, кроме имущественного преступления, он опозорил весь народ и тем самым как бы прибавил к своему греху еще более тяжкий — осквернение Имени Божьего. Я обратился за советом к старшим, и те подтвердили, что преступника, согрешившего против чужих, полагается карать более сурово.

Я вынужден подробно остановиться на этом вопросе потому, что некоторые язычники распускают злонамеренные слухи о нетерпимости израильтян, о якобы свойственном нам высокомерном презрении ко всем другим народам, о том, что мы гнушаемся всеми иноплеменниками.

Увы, в Израиле есть свои неразумные, которые в заблуждении ума своего гордятся богоизбранностью Израиля, любовью к нему Господа и отличием от других племен, как личной заслугой. Такие считают, что дав себе труд родиться евреями, они тем самым уже вознеслись превыше всякого нееврея. Я же не устаю твердить моим ученикам: святость, избранничество Израиля, преимущество перед другими племенами — в его праведных делах, праведность же — в исполнении Божьих заповедей[72].

Бог хотел бы видеть Израиль народом святым и царством священников, но для того, чтобы стать Его уделом из всех народов, Израилю необходимо слушаться гласа Его и соблюдать Его завет[73]. «Правды, правды ищи!» — требует Господь. Стремление к справедливости Он ставит условием нашей жизни и владения Землей обетованной[74]. Тем же, кто чрезмерно кичится своей принадлежностью к Израилю, я привожу слова Моисея: «Не говори в сердце своем, что за праведность мою привел Господь овладеть сею землею… Не за праведность твою и не за правоту сердца твоего идешь ты наследовать землю их; но за нечестие народов сих Господь изгоняет их от лица твоего»[75].

Будем же помнить, сколько раз Израиль гневил и раздражал Господа своим упрямством, непостоянством, неблагодарностью, склонностью роптать, и постараемся избавиться от того скверного качества, за которое Бог назвал нас жестоковыйным народом. Отвергая идолов, почитаемых другими народами, мы не вправе хулить их или высмеивать племена, им поклоняющиеся. Также не дозволено ограблять чужие храмы или присваивать себе приношение, назначенное не Предвечному, а другому богу.

Господь запрещает самовольно изменять границы ни Израиля, ни соседней страны, с которой мы живем в мире, ибо из желания изменить границы возникают лишь войны и смуты. Кто нарушает границы, недалек от того, чтобы нарушать законы.

Быть настоящим евреем — значит сохранять святость веры и растить семена спасения, предназначенного когда-нибудь распространиться на все человечество. Быть настоящим евреем — значит нести дополнительные обязанности, ибо только от нас Бог требует выполнения Закона. Для язычников это необязательно, они могут обрести прощение Бога, соблюдая всего лишь семь заповедей Ноя, которые Господь дал всем народам после потопа (не служить идолам; не хулить Божьего имени; не убивать; не грабить и не красть; не блудодействовать; не есть удавленины и мяса, оторванного от живого животного; иметь писаные законы, суды, придерживаться законных отношений с другими народами).

Господь желает, чтобы евреи не отказывали чужеземцам в тех щедротах, которые мы оказываем своим землякам и единоверцам. Тогда неевреям станет особенно ясным то благоволение, которое Предвечный оказывает Своему избранному народу.

Доброта ко всему живому

Милосердие, по Закону, должно простираться не только на людей, но и на все живое. Вспомним случай со жрецом Валаамом. Валаам едет в землю Моавитскую, чтобы проклясть Израиль. Ангел Господень стал на дороге, чтобы воспрепятствовать ему. Ослица Валаама; видит Ангела, а Валаам не видит, он принимается бить ослицу за то, что она отказывается его везти. Когда жрец, наконец, прозревает, Ангел строго спрашивает, за что он избил животное. Валаам отвечает ангелу: «Согрешил я, ибо не знал, что Ты стоишь против меня на дороге»[76].

В чем же состоит этот грех? В том, что жрец ослушалея воли Господней? Но Господь не запрещал ему идти в землю Моавитскую[77]. Быть может, Валаама виноват в том, что он ослушался посланца Божьего? Но Валаам не знал, что тот стоит на дороге, угрожая ему мечом, а как только прозрел, поклонился Ангелу, выразив готовность подчиниться.

Очевидно, избиение невинного животного и было, по мнению Валаама, его серьезным грехом.

Итак, жестокость по отношению к бессловесным тварям недопустима. Истинно праведного человека отличает доброта к домашнему скоту, равно как и к зверям и птицам полевым.

Господь, распространяя свою заботу на все свои создания, повелевает: «Если попадется тебе на дороге птичье гнездо на каком-либо дереве или на земле, с птенцами или яйцами, и мать сидит на птенцах или на яйцах, то не бери матери вместе с детьми;

Мать пусти, а детей возьми, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои»[78]. Я уже говорил, что Суббота необходима человеку, чтобы он отошел от будничных дел и отдал свои помыслы Богу. Но Суббота необходима и природе, чтобы человек не вмешивался в нее, одна из целей Седьмого дня — дать отдохнуть домашним животным[79]. Закон запрещает заграждать рот волу, когда он молотит на жниве[80]. Ибо несправедливо лишать существо, которое трудится вместе с нами, известной доли злаков.

Господь говорит, чтобы мы не вырубали садовые деревья, растущие близ вражеской крепости, если бы лес понадобился для изготовления осадных орудий. Деревья эти существуют на благо людям, и если бы они обладали даром слова, они бы заявили, что несправедливо подвергаются истреблению, ведь не по их вине возникла война и, будь у них возможность, они бы перешли на другое место.

Такое неприятное само по себе дело, как убийство животных, употребляемых в пищу, Бог повелевает выполнять так, чтобы не причинять лишних мучений — мгновенно, одним ударом. Мясо раненого животного, растерзанного хищниками, умершего в страданиях, становится нечистым, запретным, вкушать его нельзя, так же как и кровь зверей и птиц[81].

Духом человечности проникнуто требование не варить козленка в молоке его матери[82], то есть не держать вместе мясное и молочное, не смешивать их за трапезой и даже в желудке, т. е. между вкушением мясного и молочного должно пройти определенное время.

Вообще употребление мясного Господь разрешил нам, снисходя к нашей слабости, только после Потопа, наложив ограничения. Можно долго спорить, почему запретна свинина, только ли потому, что она сама по себе мерзостна, или потому, что еще и вредна. Но главное, на мой взгляд, сам принцип: не убивай живое бездумно, по прихоти, не ешь, что попало.

По совести говоря, я не считаю ограничения в пище такими уж жесткими, а соблюдение их — таким уж трудным. Нормальный человек не испытывает никаких неудобств от того, что не ест верблюжатины, зайчатины, мяса тушканчика, а также коршуна, грифа, ворона, совы и прочих хищных или питающихся падалью тварей.

Лично у меня никогда не было также охоты попробовать лягушек, змей, ящериц, червяков, моллюсков и прочую нечисть. Только извращенный вкус может не довольствоваться той разнообразной мясной пищей, которая дозволена. А это всякий жвачный скот с глубоким разрезом копыт (волы, козлы, овцы, и олень, и буйвол, и лань, и серна), из птиц — куры, утки, гуси, голуби, из рыб — имеющие чешую и плавники.

Суровость и человеколюбие

Человеколюбие Закона вовсе не противоречит его суровости. Да, Закон суров, он предусматривает проклятие и наказание смертью за десятки деяний, нарушающих Господни уставы. Но рассмотрим, что же это за преступления? Они либо столь омерзительны и ужасны, что самый снисходительный законодатель не смог бы покарать за них иначе, как истреблением (убийство, похищение свободного человека и продажа его в рабство, кровосмесительство, скотоложство, содомия, вызывание мертвых). Либо деяния суть такого рода, что для исполнения их нужны крайняя дерзость и упорство в нечестии, ибо воздержаться от них гораздо проще, чем совершить (например, богохульство, осквернение субботы, нарушение Пасхи, вкушение запретной еды).

Нет, не жестокие наказания устанавливает наш мудрый и святой Закон, но всегда соразмерные опасности деяния. Рассмотрим довольно распространенные примеры, связанные с воровством домашнего скота. Если украденные животные обнаружены живыми, вор обязан заплатить вдвое. Если он уже успел продать или заколоть скот, то за каждого вола вор платит впятеро, за овцу — вчетверо. Укравшему нечем заплатить? Его продадут в рабство. Разве это чрезмерно строго?

Если кто обольстит необрученную девицу, тот обязан на ней жениться, а если отец не согласен отдать ее в жены, заплатить выкуп. Если кто овладел необрученной девицей против ее воли, он не только женится на ней, не только платит выкуп, но и не имеет права развестись с ней в течение всей жизни. Разве это чрезмерно строго?

Моя судейская практика привела меня к выводу: суровость Закона смягчается необходимостью придерживаться множества формальностей, без соблюдения которых человек не может быть приговорен к смертной казни. Например, чтобы осудить осквернителя субботы, я должен был удостовериться в том, что тот предварительно был предостережен и что его спрашивали: «Знаешь ли ты, что сегодня суббота? Знаешь ли ты, что дела, которые ты делаешь, запрещены в субботу? Знаешь ли ты, что за нарушение субботы положена казнь через побитие камнями?»[83] И только в случае утвердительных ответов на все вопросы, только если виновный не внимал предупреждениям, могла быть применена казнь. Я не припомню таких случаев. Цель надзирателей, следящих за соблюдением субботы, заключается не столько в том, чтобы устрашить народ примерным наказанием ослушников Закона, сколько в той, чтобы не допустить нарушений и немедля прекратить, коль скоро они все-таки были допущены.

Вспоминаю, когда я в юности изучал Тору, меня удивил следующий отрывок:

«Когда сыны Израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы.

И привели его собирающим дрова к Моисею и Аарону и ко всему обществу.

И посадили его под стражу, потому что не было еще определено, что должно с ним сделать.

И сказал Господь Моисею: должен умереть человек сей; пусть побьет его камнями все общество вне стана.

И вывело его все общество вон из стана, и побили его камнями, и он умер, как повелел Господь Моисею»[84].

Почему преступник, коль скоро его вина была доказана и было установлено, что он упорствовал в грехе, не был наказан сразу? Что значит «не было определено, что должно с ним делать» и зачем Моисею потребовалось вопрошать Господа, если к тому времени было известно, что осквернители субботы караются смертью?

Мне разъяснили, что это был первый обнаруженный случай нарушения субботы. Тогда еще не был точно установлен вид казни — повешение, побитие камнями или умерщвление стрелами. Таким образом, человек, собиравший сучья в пустыне, не мог быть предупрежден, какой именно казни он подлежит. Поэтому Моисей и Аарон были в сомнении, применима ли здесь казнь.

В ответ на обращение Моисея Господь не только разъяснил способ казни, но и указал, что в данном случае Закон имеет обратную силу.

Самое тяжкое наказание предусмотрено Законом за нарушение супружеской верности. Напомню, однако, что для обличения в этом преступлении (как и в любом другом) недостаточно одного свидетеля, требуется три, в крайнем случае два[85]. Притом свидетели должны заслуживать полного доверия благодаря своему безупречному поведению в прошлом. Нечего и говорить, что выполнить это требование в таких щекотливых делах почти никогда не удавалось, хотя в глубине души я не сомневался в виновности подсудимых.

Вам известно также, что Закон обязывает доносителей и свидетелей первыми наложить руки на преступников, и только после них бросают камни в осужденных все остальные[86]. Не стоит объяснять, какое бремя ответственности ощущают на себе свидетели, и в случае малейшего сомнения они воспользуются возможностью истолковать события благоприятным для подсудимого образом и повернуть дело в его пользу.

Суд — дело Божье

Из всего сказанного видно, как сложны и ответственны обязанности судии. Делом Божьим называет суд Тора, требуя судить по правде, тщательно проверять все свидетельства, выслушивать беспристрастно обе стороны, не различать, знатный, богатый и сильный стоит пред тобой либо малый, слабый и бедный. В этом отношении образцом для всех израильских судей был и остается, конечно, сам Моисей.

Тот, кто вершит суд, не должен бояться угроз, принимать дары и — это, наверное, самое трудное! — не отступать от истины, следуя мнению большинства[87]. Осудить невинного — одно из самых страшных преступлений в очах Господа. Если судья примет подношение, его ждет одна кара: смерть[88].

«Допустимо ли нарушать заповеди ради спасения своей или чужой жизни?» — спрашивают меня ученики.

Человеколюбие Господа проявляется в том, что он допускает отступать от Закона, если есть опасность для жизни. Так, в субботу дозволительно вытащить из колодца упавшего туда ребенка. Я допускаю также, что перед лицом голодной смерти и при отсутствии другой пищи нам разрешено съесть мясо нечистого животного.

Безусловно запрещено, даже под угрозой гибели, убийство, служение идолам и кровосмесительство. Я уверен: поставленный перед выбором — умереть либо перейти в язычество, любой из нас предпочтет смерть отступничеству.

И еще вопрос, который часто задают мне ученики: «В Законе сотни различных правил и запретов. Какие среди них суть самые важные? Неисполнение каких простительно?»

Я всегда отвечаю: «Нам не дано знать, что считает самым важным Господь, и не следует нам делить заповеди и уставы на большие и малые, коль скоро за исполнение малой уготована, возможно, большая награда, чем за соблюдение той, которую мы по слепоте своей считаем более важной. Закон — это твой дом, твоя ограда; станешь ли ты вынимать из крепостной стены хотя бы один-единственный кирпич?!»

Праведность — это не то, чему отведено в твоей жизни особое место или особое время. Нельзя быть праведником в доме собраний и нечестивцем в доме своем или винограднике своем. Праведность есть то, что составляет твою жизнь от пробуждения до отхода ко сну, она должна проявляться во всех твоих делах.

Доступность Закона и легкость его исполнения

Господь, сообщив через Моисея свой Закон, дает нам руководство, как следует себя вести, чтобы быть приятными в Его очах и радовать Его, как радовался Он о наших праотцах. Он не требует от нас чрезмерного, Его заповедь не трудна, не непостижима.

«Она не на небе, чтобы можно было говорить: «кто взошел бы для нас на небо, и принес ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?»

И не за морем она, чтобы можно было говорить: «кто сходил бы для нас за море, и принес бы ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?»

Но весьма близко к тебе слово сие; оно в устах твоих и в сердце твоем, чтоб исполнить его»[89].

Кары нечестивцам и награды праведным

Что ожидает нечестивцев, отвергающих Господни законы? Поистине страшны кары, которые Он обрушит. Да ведает отступник и ослушник:

«Пошлет Господь на тебя проклятие, смятение и несчастие во всяком деле твоих рук, доколе ты не будешь истреблен… Вместо дождя Господь даст земле твоей пыль… Предаст тебя Господь на поражение врагам твоим; одним путем выступишь против них, а семью путями побежишь от них; и будешь рассеян по всем царствам земли… С женою обручишься, и другой будет спать с нею; дом построишь, и не будешь жить в нем; виноградник насадишь, и не будешь пользоваться им… Сыновья твои и дочери твои будут отданы другому народу, глаза твои будут видеть и всякий день истаевать о них, и не будет силы в руках твоих… И сойдешь с ума от того, что будут видеть глаза твои… И будешь ужасом, притчею и посмешищем у всех народов, к которым отведет тебя Господь»[90].

Нет, я не в силах продолжать, ибо каждый раз при чтении этих страшных строк в свитке Торы меня охватывает трепет ужаса. Успокаиваюсь я при мысли, как, в сущности, легко избежать такой участи.

Наш Бог в милосердии своем жестоко карает не за неисполнение Закона, а за нестарание, нежелание его исполнить[91]. Каждый может оступиться и впасть в грех по незнанию или ошибке; этот грех искупается покаянием и жертвой. Прокляты навечно и истреблены будут лишь те, кто творят сугубые мерзости и упорствуют в беззаконии. Это тайно поклоняющийся кумирам, злословящий своих родителей, нарушающий межи, сбивающий слепого с пути, превратно судящий пришельца, сироту и вдову, кровосмеситель, скотоложец, злодей, убивающий тайно, и берущий подкуп за пролитие невинной крови[92].

Грешили и великие праведники, и дед мой Аарон, однако были не прокляты навечно, но прощены, ибо горько сожалели о своих ошибках и заблуждениях, искупили их и не повторяли. Мы можем черпать в этом утешение: если даже великие люди знали искушения и минуты слабости, Господь снизойдет и к нашим слабостям.

Создатель предоставляет нам самим выбирать между жизнью и смертью, добром и злом, благословением и проклятием.

Сопоставим судьбу нечестивца с теми наградами, которые Господь обещает слушающим Его глас и исполняющим Его заповеди:

«Грядут на тебя все благословения сии, и исполнятся на тебе… Благословен плод чрева твоего и плод земли твоей, и плод скота твоего… Поразит пред тобою Господь врагов твоих, восстающих на тебя… И даст тебе Господь изобилие во всех благах… И увидят все народы земли, что имя Господа нарицается на тебе, и убоятся тебя. Откроет тебе Господь добрую сокровищницу Свою, небо, чтоб оно давало дождь земле твоей во время свое, и чтобы благословлять все дела рук твоих…»[93].

Сказано также: «Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое»[94]. Так будем ли мы колебаться, делая наш выбор?

Несмотря на нашу греховность, Господь надеется на то, что мы способны стать такими, какими Он хотел бы нас видеть. «Освящайте себя, и будьте святы, ибо Я Господь, Бог ваш, свят», — так говорит Он[95]. Благословен Ты, Царь Вселенной, верящий нам и прощающий нас!

Смерть пророка

Моисей назначил себе преемника. Как и предполагалось, им стал Иисус Навин, на которого пророк возложил руки свои в знак передачи всей полноты власти. Народ принес присягу новому вождю.

Стремясь избежать даже намека на возможность распрей в будущем, Моисей позаботился о том, чтобы Ханаанская земля заранее была распределена между коленами Израиля. Он распорядился, чтобы более многочисленные колена получили больший удел. Только священники и левиты не получили особых уделов, так как им предстояло служить Господу во всем Ханаане. Хорошо помню торжественный день, когда Иисус Навин, мой отец Елеазар и представители каждого из колен Израилевых делили земли. Долго обсуждали сравнительные достоинства и недостатки участков, плодородие почвы, наличие источников. Жарко спорили, уточняя границы, так что моему отцу приходилось успокаивать и призывать к порядку. Замечу, что никому и в голову не приходило усомниться в важности и, так сказать, действительности решений, хотя земля, которую делили, еще не была завоевана и на ней жили чужие народы. Так велика была вера в Господа, в то, что он дарует нам победу и отдаст Израилю страну обетованную.

Благословив народ в целом и все его колена, дав последние напутствия, Моисей сложил вдохновенную песнь во славу Бога, которую мы записали за ним и выучили наизусть. Она воодушевляет нас и в злую годину, и в добрый час. Все вы прекрасно ее знаете, она начинается словами: «Внимай, небо, я буду говорить, и слушай, земля, слова уст моих, прольется, как дождь, учение мое, как роса, речь моя, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву»[96].

Кстати, не все знают, что Моисей, между походами и государственными делами, сочинял гимны и псалмы. Их поют, не всегда зная автора. А сейчас, когда я пишу эти строки, у меня не выходит из головы печальный напев и проникновенные слова, которые я слышал однажды из уст самого Моисея незадолго до его смерти:

…Когда Моисей, благословив каждое колено Израиля, стал прощаться с народом, дал понять, что более израильтяне его не увидят, раздались вопли и стенания. Почтенные мужи, которые были подростками во время исхода, рыдали и били себя в грудь. Женщины, заливаясь слезами и причитая, до крови царапали себе лица. Громко плакали дети, которых ничем нельзя было унять. Казалось, будто стар и млад старались превзойти друг друга в выражении своей безмерной скорби. Одни сокрушались о том, что ждет их в будущем, словно впервые осознав, какого вождя и заступника они лишаются. Другие скорбели о том, что приходится расставаться с человеком, всех заслуг которого они не умели должным образом оценить. Трудно было поверить, что многие из этих людей незадолго до этого в злобе кричали Моисею: «Кто тебя поставил начальником над нами?»

Печаль народа была так велика, что и сам учитель и законодатель наш был тронут. Хотя он сам говорил, что не следует слишком явно и несдержанно отдаваться скорби, ибо человеческая смерть является следствием Божьего предопределения, на сей раз он заплакал. Признаюсь, я был потрясен происходящим до глубины души, ибо никогда раньше не видел на лице Моисея даже слезинки.

Моисей медленно направился туда, где ему было заповедано умереть. Огромная толпа следовала за ним, ни на миг не переставая рыдать. Тогда Моисей знаком руки остановил людей и принялся уговаривать их не идти за ним. Не смея перечить ему, израильтяне остановились. Моисея сопровождали только его племянник, мой отец первосвященник Елеазар, Иисус Навин и еще несколько ближайших друзей и сподвижников. Достигнув подножия горы Нево, он обнял напоследок Елеазара и Иисуса и настоял, чтобы все оставили его.

Он один взошел на вершину горы. Господь открыл его взгляду чудесную картину. Как на ладони прямо впереди, над пальмовыми рощами, виднелись твердыни Иерихона — первой мощной крепости у врат Ханаана, а вдали, у самого горизонта — различалась синяя полоса Великого Западного моря.

Иордан нес свои воды среди высоких берегов к маслянистой глади Мертвого моря, взятой в тиски желтыми, серо-коричневатыми, фиолетовыми скалами. Справа простиралось озеро Кинерет, за ним — покрытые снежной шапкой вершины горы Хермон.

Вот она, земля наших праотцев, земля, текущая молоком и медом!

И сказал Моисею Господь:

— Вот земля, о которой я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: «семени твоему дам ее». Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь»[98].

Это произошло в новолуние последнего месяца в году[99]. В этом же месяце Моисей и родился.

Мне остается лишь привести строки, которые Елеазар и Иисус Навин в те скорбные дни по велению Господа дописали в самом конце книги «Дварим»: «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицом к лицу по всем знамениям и чудесам, которые послал его Господь сделать в земле Египетской пред фараоном и над всеми рабами его, и над всею землею его, и по руке сильной и по великим чудесам, которые Моисей совершил пред глазами всего Израиля»[100]…

…Отвернувшись от раскинувшейся перед ним с высоты величественной картины, испустил дух. Кончина его окутана вечной тайной, и по сей день никто не знает, где находится место его погребения.

Народ Израиля лишился своего святого пророка, великого вождя, мудрейшего законодателя, своего отца и учителя, человека, беседовавшего с Господом как бы с другом своим[101].

В течение тридцати дней мы оплакивали Моисея. А потом свернули шатры, чтобы под водительством Иисуса Навина переправиться через Иордан.

Настало время начать освобождение страны обетованной!

Клевета о смерти пророка

Под покровом тайны, окутывающим обстоятельства смерти Моисея, родились темные и отвратительные слухи. Опровергать их и вступать в спор с врагами Израиля мне всегда казалось делом недостойным. Но недавно мой любимый внук, испуганно округлив глаза и оглядываясь, чтобы никто нас не услышал, прошептал:

— А правда ли, дедушка, что Моисей не сам умер? Говорят, что его убил кто-то из своих…

И я понял, что, если не задушить эту гнусную клевету в зародыше, она будет жить в грядущих поколениях, подобно тому, как змеиное шипение несется вслед величавой поступи льва.

Конечно, ничто не в силах омрачить сияющий облик нашего пророка, но я не хочу, чтобы даже тень несправедливых подозрений падала на Израиль — его народ и мой народ. Подлость этих подозрений состоит в том, что, при всей своей лживости, они могут выглядеть основательными в глазах людей невежественных: разве не роптал Израиль на своего пророка? Разве мало было среди нас недовольных?

Да, сыны Израиля постоянно роптали на Моисея, но скажите, был ли от сотворения мира хоть один великий преобразователь, чья деятельность не вызывала бы ропота? Да, требования Моисея многим казались чрезмерно суровыми, но можете ли вы назвать хоть одного законодателя, чьи установления никому не казались бы обременительными?!

Да, не все покорялись Моисею с подобающим смирением и беспрекословностью, но есть на свете хоть одно общество, в котором нет недовольных вождем?!

Задумайтесь: если в первые, самые тяжелые месяцы исхода, если за десятилетия безнадежных и мучительных скитаний по пустыне никто не осмелился поднять руку на Божьего человека, как эта мысль могла прийти в голову кому-то из поколения тех, кто с детства был приучен видеть в Моисее бога, героя-избавителя, чудотворца, владыку жизни и смерти? Уже не говоря о кощунственности такого предположения, оно до крайности нелепо, просто лишено смысла для любого, кто хоть мало-мальски знаком с действительной обстановкой, окружавшей Моисея в последние годы его жизни.

У моих сверстников, у всех, кого Моисей привел к преддверию страны обетованной, одно его имя вызывало благоговейный трепет. Моисею не нужны были телохранители, у него не было необходимости защищаться, ибо возможность покушения полностью исключалась. А точнее, само это предположение не возникало. Кто и что могло угрожать человеку, которого охранял сам Господь?

Наверное, греховно с моей стороны даже упоминать о существовании вздорного, злонамеренного слуха, и если я решился все же обсуждать и доказывать его абсурдность, то только потому что еще большим грехом мне кажется промолчать, зная, как было на самом деле.

Для того, чтобы воссиял свет истины, иногда приходится иметь дело с грязью!