Мокрушники на довольствии

Глава 8

Эрнест Тессельман жил черт знает как далеко – где-то на Лонг-Айленде. Я долго добирался до нужного мне района и еще дольше искал нужный мне дом.

Несколько раз я спрашивал, как мне пройти к нужному месту, но никто ни черта не знал. Наконец мне удалось получить от мальчика, игравшего со шпицем, более-менее осмысленный ответ. Мальчик втолковал мне, как добраться до дома мистера Тессельмана, и указанный им путь оказался верным.

В конце концов я увидел дом. Он выглядел внушительно, но был какой-то нескладный. С первого взгляда на этот дом становилось понятно, что у людей, живущих в нем, водятся деньги. Но при этом им явно не хватает вкуса.

Дом стоял поодаль от дороги, за подстриженной живой изгородью и ветвистыми деревьями. Покрытая гудроном подъездная аллея в форме подковы вела к парадной двери, а от нее – обратно, к расписанным узором каменным столбам, заменявшим ворота, и дальше, к проезжему тракту. Сам дом был сложен из красного кирпича. Он имел два этажа, а вдоль фасада выстроились четыре белые колонны. Парадная дверь тоже была белой, и ее украшал подвешенный посередине декоративный медный дверной молоток. Во все стороны от дома простирались земельные угодья Эрнеста Тессельмана, беспорядочно засаженные деревьями, кустами и живыми изгородями, мешавшими разглядеть соседние дома.

Я направил свой «мерседес» на подъездную аллею и, добравшись до самой середки «подковы», остановил машину. Вылез, обошел вокруг «мерседеса» и поднялся на веранду в стиле колониального плантаторского Юга.

Медный дверной молоток, как я уже говорил, служил лишь украшением, и использовать его по назначению было невозможно. Слева от двери виднелась белая кнопка звонка в золотой рамочке. Я нажал ее, и из недр дома донеслась трель. Какая-то незнакомая мне мелодия. Спустя минуту дверь открыл дворецкий в нарядном смокинге и с надменной физиономией. Он принадлежал к числу тех дворецких, которые совмещают обязанности старшего лакея и вышибалы, поэтому смокинг был ему не очень к лицу. Ткань его обтягивала всевозможные бугры, и самый большой бугор был под мышкой, на том же месте, что и у Джо Пистолета.

К счастью, мой собеседный облик не соответствует моему роду занятий. Ни один кинорежиссер не взял бы меня на роль «правой руки и хранителя покоев короля преступного мира Эда Ганолезе», как выразился тот дурак-газетчик. Я скорее похож на страхового агента, и ткань моего пиджака не бугрится. Я никогда не ношу огнестрельного оружия, поскольку за это можно в два счета угодить в тюрьму. Под приборным щитком моего «мерседеса» прикреплен «смит и вессон» тридцать второго калибра, к которому прилагаются всевозможные разрешения, должным образом оформленные и подписанные, но я почти никогда не притрагиваюсь к нему, только отношу домой, когда сдаю машину в мойку. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь угодливый мойщик завладел моим револьвером и сменил поприще.

Я сообщив своему приятелю в тесном смокинге, кто я такой, и сказал, что Эрнест Тессельман ждет меня. Дворецкий впустил меня в дом, даже не хмыкнув.

Я мельком оглядел гостиную, обставленную в соответствии с рекомендациями рекламного приложений к журналу «Лайф» – мебель из металлических труб и фальшивый камин. Потом Смокинг ввел меня в тесную каморку справа от гостиной, любезно попросил подождать минуту и удалился.

В одном из своих прежних воплощений эта комната служила приемной какому-то состоятельному врачу. Книжные шкафы, пепельницы на подставках, кожаные кресла, кофейные столики, заваленные старыми журналами, всяческие образчики рукоделия. Я прочитал статьи кинокритиков и старую «Таймс», полистал «Пост» в поисках комикса, и тут наконец вернулся Смокинг. Он спросил, не угодно ли мне последовать за ним, я ответил, что угодно, и последовал – вверх по широкой лестнице, такой же, как в «Унесенных ветром», и дальше по коридору, позаимствованному из старого фильма ужасов.

Складывалось впечатление, что архитекторы и художники по интерьеру работали тут не сообща, а пот очереди, и руководствовались совсем разными планами. В таких домах мне довольно скоро становится не по себе.

Эрнест Тессельман ждал в последней комнате справа, в самом конце коридора. Комната была просторная, со множеством окон и люком в потолке, и яркий свет почти резал глаза. Выглядела она как рынок аквариумных рыб; вдоль всего помещения тянулись ровные ряды скамеек, разделенные узеньким проходом.

Они были сплошь заставлены комнатными аквариумами, наполненными водой и кишевшими рыбками. Почти все аквариумы были оснащены лампочками, подсвечивавшими их сверху, снизу и изнутри, а в торцах аквариумов висели фильтры. Все они булькали. Лампочки в большинстве своем располагались под водой. Меня окружало одно стекло: окна, аквариумы, люк, и все это в совокупности немного подавляло меня. Ощущение было такое, будто я попал в подводный мир.

Я немного похлопал глазами, привыкая к окружению. Смокинг уже шагал прочь по коридору. Потом я увидел, как кто-то плывет ко мне по одному из проходов. Пловец держал в одной руке сачок, а в другой – коробку с рыбьим кормом. Время от времени он прерывал свое плавание, наклонялся к рыбкам и что-то кудахтал.

Так я впервые увидел Эрнеста Тессельмана, оказавшегося совсем не таким, каким я себе его представлял. Мне казалось, что Тессельман слеплен из того же или почти такого же теста, что и мой хозяин. Я рассчитывал увидеть сурового грубого мужика, покрытого легким блестящим налетом благовоспитанности, а оттого приятного в обхождении. Но Тессельман совершенно не оправдал моих ожиданий. Это был плюгавый седовласый человечек с брюшком, в очках в проволочной оправе, с костлявыми руками, испещренными сосудами, похожими на курганы из синей глины. На нем был посеревший купальный халат, небрежно завязанный на поясе, мешковатая майка, линялые вельветовые штаны с оттянутыми коленками и стоптанные коричневые ночные туфли.

Я стоял в дверях и смотрел, как этот маленький суетливый профессор латинской словесности шастает туда-сюда по проходам и разглядывает рыбок сквозь стекла очков. Я все ждал, когда же он заметит, что его окружают не только твари, дышащие жабрами.

Наконец это произошло. Он посмотрел на меня поверх сползших на кончик носа очков, похлопал глазами и спросил:

– Это о вас Эд Ганолезе говорил мне по телефону?

– Да, сэр.

– Входите, – пригласил он, взмахнув сачком. – Входите, входите.

Я зашагал по проходу, но, когда добрался до Тессельмана, он уже забыл обо мне и заглядывал в один из маленьких аквариумов. Все емкости с водой были населены крошечными созданиями, именуемыми тропическими рыбками, а в том аквариуме, который разглядывал Тессельман, плавала одна особь. Туловище у нее было светло-коричневое, а хвост красный. Рыбка стрелой металась туда-сюда, будто искала выход, и, судя по всему, уже начинала терять терпение.

Тессельман постучал ногтем по стеклянной стенке сосуда, и рыбка подскочила к источнику звука, чтобы выяснить, в чем дело. Тессельман издал тихий надтреснутый смешок и, подняв глаза, посмотрел на меня.

– Она на сносях, – сообщил он. – Сегодня разродится.

– Очень милая рыбка, – сказал я, почувствовав, что Тессельман ждет какой-нибудь похвалы. А как еще можно похвалить рыбешку?

– За ней нужен глаз да глаз, – доверительным тоном проговорил он. Если сразу же не отсадить мальков, она их слопает.

– Монизм в действии, – заметил я.

– Все они каннибалы, – сказал он и повел вокруг сачком. – Все до единой. Рыбий мир очень жесток. Я хочу спасти этих мальчиков. Их мать краснохвостая гуппи, а отец – тоже гуппи, но лирохвостый. У них должно быть очаровательное потомство.

Я повернулся и оглядел несколько аквариумов. В большинстве из них плавало от пяти до десяти рыбешек, и создавалось впечатление, что все они гонялись друг за дружкой.

– А что произойдет, когда одна рыбка схватит другую? – осведомился я.

– Одна из них будет съедена.

– О!

– Вот, взгляните, – сказал он и, шаркая ногами, сделал несколько шагов по проходу. Аквариум, возле которого остановился Тессельман, был набит битком, в нем плавало с дюжину рыбок разной величины и всевозможных расцветок. Тессельман постучал по стеклу, и весь косяк бросился выяснять, в чем дело. Тогда Тессельман вытряс из жестянки немного корма, и рыбки неистово накинулись на еду. Одна из них совсем спятила и начала надуваться, как воздушный шарик.

– Это Бета, – сообщил мне Тессельман. – Драчливая рыбешка из Сиама. Там устраивают настоящие рыбьи бои, точно так же, как наши соотечественники во время оно устраивали петушиные. Говорят, это увлекательная азартная игра, не то, что наши договорные боксерские поединки.

– Очень милая рыбка, – повторил я; и вовсе не из вежливости. Бета и впрямь была весьма миловидна и похожа на новенькую яхту: пастельные тона, плавники, будто паруса, и все такое прочее.

– Красоточки мои, – молвил Тессельман, потом снова взглянул на меня. Вы хотели поговорить о бедняжке Мэвис?

– Да, сэр.

– Это просто ужас, – сказал он и побрел прочь, вертя головой и разглядывая своих рыбок. Я попытался представить себе Тессельмана рядом с Мэвис Сент-Пол или еще какой-нибудь дамой того же пошиба, и мне это не удалось. Тогда я попробовал представить себе этого вздорного ничтожного человечка в роли влиятельного политикана и тоже не смог. Наверняка он не такой простак, каким хочет казаться.

Я побрел по проходу следом за Тессельманом и сказал:

– Полиция ищет человека по имени Билли-Билли Кэнтел.

– Я знаю. Говорят, он наркоман. Решил ограбить квартиру и убил бедняжку Мэвис, когда она застукала его, – он постучал по одному из аквариумов и бросил немного корма в самую гущу стаи каннибалов. – Насколько мне известно, этого человека еще не поймали.

– Вероятно, я – единственный, кто видел его после убийства.

Наконец-то мне удалось завладеть его вниманием. Теперь этот очкарик смотрел на меня, не моргая.

– Вы его видели? Говорили с ним?

– Да, сэр.

Он отвернулся и с минуту следил за проворными рыбками, потом положил коробку с кормом и сачок.

– Коль скоро вас не интересуют тропические рыбы, пойдемте в мой кабинет, – предложил Тессельман.

Он пошел впереди, а я поплелся следом, приноравливаясь к его старческой поступи. Миновав коридор из ужастика, мы вошли в кабинет – темную комнату с высоким потолком и без окон. Вдоль стен стояли битком набитые книжные шкафы.

Тессельман включил лампу, дававшую рассеянный свет, взмахом руки пригласил меня сесть в коричневое кожаное кресло, а сам уселся за письменный стол, сложил руки на коленях и принялся изучать меня, поджав губы. Он выглядел несуразно рядом с этим громоздким изделием из красного дерева, казался еще меньше и тщедушнее. Пустая темная столешница была начищена до блеска. Мне подумалось, что она должна быть теплой на ощупь. Единственными предметами на ней были телефон и пепельница.

– Он рассказал вам об убийстве? – спросил Тессельман.

– Не об убийстве, – ответил я. – Он не видел, как все произошло.

Вечером, еще до убийства, он уснул то ли в подворотне, то ли на улице, а очухался уже в квартире мисс Сент-Пол. Ее бездыханное тело лежало на полу.

Кэнтел перепугался до смерти и убежал, оставив свою шапку и отпечатки пальцев. Он сразу же пришел ко мне за помощью, но тут нагрянула полиция, и он снова ударился в бега. С тех пор я никак не могу его найти.

– И он не помнит, как убил бедняжку Мэвис?

– Он считает, что не делал этого. Я того же мнения.

Тессельман нахмурился.

– Почему?

– По трем причинам, – ответил я, загибая пальцы. – Во-первых, Билли-Билли – кроткий, ничтожный, тихий и забитый человечек, только и умеет, что спасаться бегством, когда надо защищаться. Зелье – его единственный порок. Он не убийца. Попав в передрягу, он сворачивается в клубочек, как ежик, и все. Во-вторых, он не носит с собой ни ножа, ни какого другого оружия, потому что боится. Он знает, что загремит в два счета, если полицейские найдут у него оружие. Кроме того, он отлично знает, что не способен пустить в ход нож. В-третьих, сразу после убийства кто-то позвонил легавым и навел их. Значит, на месте преступления были не только Билли-Билли и мисс Сент-Пол. Там был и настоящий убийца.

Тессельман пытливо разглядывал меня, задумчиво сложив губы бантиком.

Маленький суетливый человечек испарился почти без следа, уступив место умному немногословному мужчине, который уж наверняка никому не даст себя одурачить.

– Первые две из приведенных вами причин не имеют никакого значения, сказал он. – Кэнтел не убийца и не носит при себе оружие. Вы говорите о его характере и образе мыслей. Однако вы сами сказали, что он потребляет наркотики и накачался до потери сознания. Никакие законы психологии и логики не применимы к человеку в таком состоянии.

Я пожал плечами. Затевать споры о психологии было еще рановато.

– Значит, остается только телефонный звонок.

– Это мог быть всего-навсего свидетель, – сказал Тессельман.

– Возможно, но маловероятно. Где был этот свидетель? Если в квартире, почему он не пришел на помощь мисс Сент-Пол? И под кайфом, и на свежую голову Билли-Билли – тщедушный маленький задохлик. Такому придется изрядно повозиться, чтобы отнять у младенца леденец. И если он напал на мисс Сент-Пол с ножом, она вполне могла обезоружить его, уложить на лопатки и вызвать полицию. Он вовсе не свирепое чудовище, уж поверьте.

– Мы говорим о свидетеле, – напомнил мне Тессельман.

– Да, свидетель. Где он был? В квартире? Если там, значит, он либо убийца, либо соучастник убийства, поскольку даже не попытался предотвратить его.

– Он мог находиться в доме напротив и наблюдать это убийство из окна.

– Я не видел квартиру мисс Сент-Пол, – ответил я, – поэтому вам решать, возможно такое или нет.

Он на миг смешался, потом посмотрел на свои сложенные на коленях руки и задумчиво насупил брови. В конце концов Тессельман сказал:

– Вы правы: он не мог быть на противоположной стороне улицы. Мэвис убили в гостиной, а летом там всегда задернуты шторы, потому что работает кондиционер.

– Значит, он должен был находиться в квартире.

– Да, – Тессельман хмуро взглянул на меня и заявил:

– Мы с вами только что познакомились. Я не знаю, насколько вам можно доверять. От вас я впервые услышал о телефонном звонке. Вы не обидитесь, если я проверю ваш рассказ?

– Ничуть, – ответил я. – Можно мне пока покурить?

– Разумеется, – он пододвинул ко мне пепельницу и снял трубку телефона, Я прикурил и принялся попыхивать сигаретой, а Тессельман тем временем наскоро переговорил с каким-то человеком, которого называл Джоном. Он сказал, что подождет, и мы немного посидели, стараясь не смотреть друг на друга. Наконец Джон, ходивший куда-то, вернулся и ответил Тессельману на его вопрос. Повесив трубку, хозяин взглянул на меня и сказал:

– Хорошо. Продолжайте.

– Тем вечером Кэнтел отрубился. Или в какой-то подворотне, или прямо на тротуаре. Прикончив мисс Сент-Пол, убийца вошел на улицу, подобрал Кэнтела, затащил его в квартиру и бросил там. Кабы Кэнтел не очнулся и не смылся оттуда перед самым приходом полицейских, дело уже было бы в архиве, а Кэнтел – на пути к электрическому стулу, между тем как настоящий убийца продолжал бы себе гулять на воле.

– Существует еще один возможный вариант развития событий, – сказал Тессельман. – Кэнтел убил Мэвис, покинул квартиру и встретился с кем-то, прежде чем идти к вам. А этот кто-то немедленно позвонил в полицию.

– Боюсь, что вы заблуждаетесь, сэр, – ответил я. – Полиция прибыла на место раньше чем Билли-Билли успел пробежать квартал. Он видел легавых. И не разговаривал ни с кем, кроме меня.

– Вам приходится верить ему на слово.

– А почему я не должен ему верить? Тогда у него не было причин лгать. И если бы он встретился до меня с кем-то еще, то так и сказал бы. Он нуждался в моей помощи и не стал бы мне врать.

– Хорошо, я готов согласиться. Давайте пока считать, что это так. Но кое-что все же беспокоит меня.

– Да, сэр?

– Этот ваш убийца не на шутку рисковал, когда вернулся в квартиру с Кэнтелом на руках. Стоило кому-нибудь увидеть его, и весь замысел пошел бы насмарку.

– В такое время суток там очень тихо, а в доме мисс Сент-Пол, надо полагать, нет ни швейцара, ни лифтера.

– Да, вы правы. И все же, к чему столько возни? Почему убийца не ушел, оставив все как есть?

– Наверное, у него был веский мотив для убийства мисс Сент-Пол. И полиция могла обнаружить этот мотив, не будь у нее под рукой готовенького подозреваемого.

– Хорошо, но почему именно Кэнтел?

– Это мог быть кто угодно. Первый попавшийся бездельник, который крепко спал и не почувствовал бы, как его тащат.

– Звучит не очень убедительно. Кэнтел наверняка вспомнил бы, как его несли.

– Не обязательно. Вчера ночью я пытался разбудить одного его приятеля, чтобы узнать, куда мог подеваться Билли-Билли. Приятель был под кайфом. Я его и тормошил, и по щекам шлепал, и по квартире водил, и в холодную ванну сажал. Но все равно прошло почти полчаса, прежде чем он меня узнал. И это при том, что я специально приводил его в чувство. А убийца не хотел, чтобы Кэнтел проснулся, ему надо было только перетащить Билли-Билли с места на место. Это совсем не трудно.

Тессельман откинулся на спинку кресла и принялся изучать корешки книг на ближайшей полке.

– Что ж, звучит правдоподобно, – сказал он наконец. – В этой версии есть смысл.

– Причем это – единственная версия, в которой есть смысл, – отвечал я.

– Хорошо, процентов на семьдесят пять вы меня убедили. Вам что-то от меня нужно, иначе вы не пришли бы сюда. В чем дело?

– У меня к вам две просьбы. Во-первых, вы шепнули кому-то в полицейском управлении, чтобы дело было раскрыто и убийца упрятан за решетку как можно скорее.

– Возможно, я и обмолвился о том, что заинтересован в скорейшем завершении следствия, – ответил он. – Но ведь не я командую полицейским управлением.

– Это мне известно, сэр. Но полиция проявляет неуемное рвение, пытаясь вынудить Эда Ганолезе выдать Кэнтела. Легавые расстраивают всю нашу работу, проводят облавы, хватают людей и вообще всячески гадят нам. Мешают деятельности организации, а между тем, нам именно сейчас нужно, чтобы все шло как по маслу, иначе мы не сможем отыскать человека, который подставил Билли-Билли.

– Неужели управление полиции занялось такими делами? – с непритворным удивлением спросил Тессельман.

– Да, сэр. И вся беда в том, что мы действительно не знаем, где Билли-Билли. Его видел только я, да и от меня он сбежал, когда явились легавые. И теперь никому не ведомо, куда он подевался.

– Так вы хотите, чтобы я вытащил шлею из-под хвоста, верно?

– Да, сэр.

– Ладно, посмотрю, что можно сделать. А какая вторая просьба?

– Мэвис Сент-Пол, – ответил я. – Убийца знал девушку, и у него были причины желать ее смерти. Ни я сам, ни кто-либо из моих знакомых ее не знал.

Быть может, вы расскажете мне, с кем она дружила? У кого были причины расправиться с ней?

Выражение лица Тессельмана неуловимо изменилось. Он опять стал похож на суетливого старика, бесцельно бродящего между аквариумами с тропическими рыбками.

– Не думаю, что у бедняжки Мэвис были враги, – сказал Тессельман. – Она была очень милой и хорошенькой девушкой. – Очкарик подался вперед и опять захлопал глазами. – Прекрасная девушка, – повторил он. – Могла бы стать хорошей певицей, не оперной, конечно: голос у нее был чистый и мягкий, но недостаточно сильный. Звенел, будто колокольчик. Знаете, она ведь хотела вернуться в театральное училище. Природа щедро одарила ее. Один мой приятель оплачивает постановки музыкальных комедий на Бродвее, и я уже говорил с ним о Мэвис. Он обещал подыскать для нее роль, как только Мэвис выучится и наберется опыта. Ее ждало прекрасное будущее. Такая хорошенькая девушка...

– Может быть, кто-то недолюбливал ее, вы не знаете?

– Да кто мог ее недолюбливать, такую милую девочку. Она была еще совсем ребенком. Все ее любили...

– В таком случае, с кем она дружила? Круг ее знакомых?

– Я знал лишь немногих, – ответил Тессельман. – Вероятно, ее бывшая соседка по комнате сумеет помочь вам лучше, чем я. Ее зовут Бетти Бенсон.

– Я уже слышал о ней. У меня есть ее адрес, но я еще не ходил туда.

– Она могла бы вам помочь, – Тессельман положил свои костлявые суетливые руки на стол и уставился на них. – Такая милая девушка. Все ее любили.

В дверь постучали. Тессельман поднял глаза и крикнул:

– Войдите!

Дворецкий просунул голову в кабинет и сообщил:

– Мэйбл рожает, мистер Тессельман.

– О! – Тессельман тотчас преобразился, вновь превратившись в старого суетливого чудака; грусти, навеянной разговорами о Мэвис Сент-Пол, как не бывало. Он поднялся и торопливо обошел громадный стол. – Идемте! – позвал он меня. – На это стоит взглянуть.

Он затрусил по коридору, по-стариковски шаркая ногами, а мы с дворецким устремились за ним. Вся наша компания сгрудилась возле аквариума, в котором плавала Мэйбл со своими новорожденными детенышами. Тессельман принялся орудовать маленьким сачком, вылавливая мальков и отсаживая их в большую колбу, наполовину наполненную водой. Мэйбл металась туда-сюда, гоняясь за своим молодняком. То и дело преграждавший ей путь сачок привел рыбку в такую ярость, что она врезалась головой в стеклянную стенку аквариума.

– Они прекрасны, мистер Тессельман, не правда ли? – сказал Смокинг.

– Прекрасны, – откликнулся Тессельман таким же голосом, каким говорил о Мэвис Сент-Пол.

Я посмотрел на старика. Он не вызывал доверия. Слишком уж быстро происходили перемены. Казалось, они подчинялись какому-то сложному расчету.

Он превозносил достоинства покойной Мэвис Сент-Пол таким же тоном, каким расхваливал своих тропических рыбок, пожирателей собственных чад.

Мне больше нечего было там делать, да и Тессельман, похоже, напрочь забыл обо мне и о нашем разговоре, поэтому я сказал:

– Что ж, мистер Тессельман, кажется, мы обсудили все, что нужно. Я, пожалуй, пойду.

– О, да, – ответил он, отворачиваясь от своих рыбок. Тессельман на миг замер и малость похлопал глазами. – Повидайтесь с Бетти Бенсон, она расскажет вам о друзьях Мэвис, – посоветовал он мне и снова принялся орудовать сачком.

– Повидаюсь, – ответил я. – А вы не забудете о шлее, ладно?

– Да, я позвоню нынче днем. А, попалась, маленькая пройдоха!

– Я сам найду выход, – сказал я.

– Держите меня в курсе, – бросил Тессельман, не отводя глаз от рыбок.

– Хорошо, сэр.

Я миновал коридор из ужастика, лестницу из «Унесенных ветром», гостиную из рекламного приложения к журналу «Лайф» и вышел на улицу к своему «мерседесу». Я немного посидел за рулем, собираясь с мыслями. Тессельман предстал передо мной по меньшей мере в трех разных лицах, и только одно из них – лицо человека умного и расчетливого, показалось мне истинным.

Увлечение рыбками можно было рассматривать как некую отдушину, отдых от мыслительной деятельности. Собственно, этой цели служат все увлечения.

Но к чему эти крокодиловы слезы по Мэвис Сент-Пол? Тессельману почему-то нужно было внушить мне, будто он относился к Мэвис Сент-Пол не как к очередной любовнице, а гораздо серьезнее. Но зачем? Ответ на этот вопрос мог оказаться весьма интересным.

На обратном пути в город я остановился у телефонной будки и позвонил Эду, чтобы сообщить добрую весть о Тессельмане.

– Ищейки отозваны, – сказал я.

Эд ответил, что по-прежнему нет никаких известий ни о Билли-Билли, ни от него самого, и тогда я спросил, чем мне лучше заняться – поисками Билли-Билли или охотой на подставившего его умника.

– Забудь о Билли-Билли, – сказал Эд. – Где бы он ни прятался, полиция не может его отыскать, значит, место достаточно надежное. Найди подонка, который заварил кашу, а о Билли-Билли мы можем не волноваться.

Стало быть, моя следующая остановка у Бетти Бенсон, проживавшей в Виллидж, на Гроув-стрит близ площади Шеридана.

Гроув-стрит, естественно, была улицей с односторонним движением и вела в противоположную от цели моего путешествия сторону. Я попытался объехать квартал, что совершенно невозможно сделать в Гринвич-Виллидж, и в конце концов оказался на Гроув-стрит, между двумя «фольксвагенами», в полутора кварталах от нужного мне дома.

Бетти Бенсон жила в старом здании, которое перестраивали раз пять, и теперь уже невозможно было определить, с какой целью его первоначально возвели здесь. На двери подъезда был домофон. Я нажал кнопку, возле которой стояла фамилия Бенсон, спустя минуту зажужжал зуммер, и я толкнул дверь.

Бетти Бенсон обитала на третьем этаже, и в доме не было лифта. Я успел запыхаться, пока добрался, и вспомнил, что со вчерашнего дня спал всего несколько часов. На лестничной площадке я остановился, чтобы перевести дух и оглядеться. Все двери на этаже были закрыты, но в одной из них я заметил открытый глазок, а посему подошел и заглянул в него. Я увидел чей-то глаз, устремленный на меня из-за двери.

– Мисс Бенсон? – спросил я.

– Вам чего? – дверь приглушала ее голос.

Обычное для Нью-Йорка приветствие. Чем меньше у Нью-Йоркера пожитков, тем тверже он убежден, что за дверью его жилища собралось все остальное человечество, которое только и ждет удобного случая, чтобы обобрать бедняжку до нитки.

– Я – приятель Эрнеста Тессельмана, – сказал я. Это было не совсем верно, но мне казалось, что сейчас самое время произнести такое громкое имя.

Если Бетти была подругой, а в прошлом и соседкой Мэвис Сент-Пол, она, наверное, знала, кто такой Эрнест Тессельман.

Похоже, она и впрямь это знала, но ни капельки не обрадовалась.

– Идите отсюда, – сказала она.

– Я хотел поговорить с вами о Мэвис, – сообщил я.

– Я уже беседовала с полицейскими. Идите отсюда.

– Я не отниму у вас много времени, – пообещал я.

– Да уходите же, – твердила она свое. – Не хочу ни с кем разговаривать.

– Что вы так нервничаете? – спросил я.

– Забыли, что случилось с Мэвис?

– Не валяйте дурака. Я – друг Эрнеста Тессельмана, и мне надо поговорить с вами.

– Я вас не впущу, – заявила она.

– Тогда я буду ждать здесь, – пригрозил я ей. – Рано или поздно вы куда-нибудь пойдете.

– Я вызову полицию.

– Зовите полицейского по имени Граймс, – посоветовал я. – Мы с ним друзья.

Крышка дверного глазка захлопнулась, и я услышал, как Бетти Бенсон ходит по квартире. Интересно, неужели она и впрямь позвонит легавым? Я уже жалел, что связался с этой цыпочкой. Нервные женщины плохо действуют на меня.

Спустя пару минут глазок опять открылся, и снова показался глаз.

– Почему вы не уходите? – спросила она.

– Я хочу поговорить с вами.

– Говорите из-за двери – Разумеется, – ответил я. – Это меня вполне устраивает.

Я выудил из внутреннего кармана карандаш и записную книжку.

– Мне нужны имена знакомых Мэвис. Ее друзей и врагов.

– Кто вы такой?

– Я же говорил: приятель Эрнеста Тессельмана.

– А зачем вам сведения о Мэвис?

– Я разыскиваю ее убийцу.

– Вы имеете в виду того наркомана?

– Нет. Он ее не убивал.

– Тогда кто же?

– Пока не знаю.

– Почему вы говорите, что наркоман ее не убивал?

– Потому что я разговаривал с наркоманом, и он сказал мне, что не убивал. А наркоманы, как известно, никогда не лгут.

– Вы разговаривали с ним?!

– Совершенно верно.

– Кто вы такой?

– Я уже говорил: приятель Эрнеста Тессельмана.

– Почему вы ищете убийцу?

– Меня просил господин Тессельман, – это была еще одна неточность, но сделать такое утверждение было намного легче, чем сказать правду.

– Ему-то что до этого?

– Он любил Мэвис.

– Ха! – воскликнула Бетти. – Эрнест Тессельман любит только самого себя. И своих рыбок, – немного подумав, добавила она.

– Почему вы так говорите?

– Говорю, и все тут.

– Может, я войду, как вы думаете? – спросил я. – Вы могли бы сварить кофе. Мы бы сели, как воспитанные люди, поболтали о наркоманах, рыбках, Эрнесте Тессельмане, Мэвис Сент-Пол и еще куче занятных вещей.

– Не шутите, – сказала она.

– Я и не шучу, – ответил я – Я очень серьезен. Я только что преодолел два больших лестничных пролета, я почти не спал вчера ночью и с удовольствием присел бы.

После минутного молчания она спросила:

– Вы вооружены?

– Разумеется, нет. За кого вы меня принимаете?

– Распахните-ка пиджак, – потребовала Бетти.

Я распахнул пиджак и показал ей, что у меня нет наплечной кобуры. Потом повернулся спиной и приподнял полы пиджака, дабы она увидела, что и в заднем кармане брюк у меня тоже нет оружия. Опять повернувшись к ней лицом, я сказал:

– Хотите, я закатаю штанины? Может, у меня нож к ноге привязан.

– Я должна соблюдать осторожность, – заявила Бетти, – после того, что случилось с Мэвис...

– Разумеется. Капелька осторожности стоит ведра крови.

Глазок снова закрылся, зазвенела цепочка, и дверь распахнулась.

Несколько секунд Бетти разглядывала меня, крепко вцепившись в дверную ручку и решая для себя, не замышляю ли я нападение. Потом сделала шаг назад и посторонилась.

– Ладно, заходите, – сказала она.

Я и зашел. Гостиная была длинная и узкая, с серыми стенами, выдержанная в стиле Гринвич-Виллидж до такой степени, что казалась скорее театральной декорацией, нежели настоящей жилой комнатой. Все избито, все по шаблону. На черном кофейном столике, отдаленно похожем на японский, лежала серая коряга.

Посреди одной стены висело модернистское полотно, изображавшее грязное разбитое оконное стекло. Низкий стеллаж из досок, поделенный на двенадцать полок перегородками из положенных без раствора кирпичей, дешевый проигрыватель на столике, явно купленном с рук, а рядом – пять или шесть долгоиграющих пластинок. Три бутылки из-под «кьянти» были с большим вкусом подвешены в простенке между окнами, скрытыми занавесками из красной мешковины. На разнокалиберных столиках – пара бутылок из-под мозельского, заляпанных свечным воском, а посреди потолка – крюк, благодаря которому нетрудно было определить, где висел регулируемый по высоте светильник, когда такие светильники еще были в моде.

Убранство квартиры плохо вязалось с обликом Бетти Бенсон, который был гораздо больше под стать ее имени. Кабы в ее глазах сияли маленькие белые звездочки, она выглядела бы точь-в-точь как та девушка на картинках Джона Уиткома в субботней «Ивнинг пост». На вид Бетти была типичной миловидной стопроцентной американкой, безмозглой студенткой-первокурсницей с копной каштановых волос, привлекательным глуповатым личиком и вполне сносной, хотя и не очень впечатляющей фигурой. Она была одета в серый вискозный свитер и розовые велосипедные шорты. Лет через пять она сменит свою корягу на посудомоечную машину и мужа и переберется в пригород, в один из новых жилых районов.

Девиц этой разновидности я почти не знал, поскольку по работе обычно не вступал в соприкосновение с ними. В студенческие годы у меня было несколько таких знакомых, но и тогда, и теперь они наводили на меня тоску. Я не знал, как мне вести разговор с Бетти Бенсон, чтобы расположить ее к себе и побудить дать ответы на мои вопросы.

Она закрыла дверь и повернулась ко мне.

– Если вы попытаетесь что-нибудь сделать, я закричу, – объявила Бетти.

– Я не стала запирать дверь, а сосед сейчас дома, потому что он работает в ночную смену.

– Проклятье, – сказал я. – Стало быть, мне все-таки не удастся изнасиловать и прикончить вас.

Я совсем забыл, что такие цыпы-дрипы наглухо лишены чувства юмора.

Бетти постояла несколько секунд, раздумывая, как отнестись к моему высказыванию, и наконец сдалась.

– Садитесь, куда хотите, – пригласила она.

– Благодарю, – ответил я, обходя стороной черное плетеное кресло и устраиваясь на маленьком диванчике.

– Вы хотели поговорить о Мэвис, – напомнила Бетти.

– Ага. А еще я хотел кофе, если у вас найдется уже готовый. Я не шутил, когда жаловался на недосыпание.

– Хорошо. Вы какой кофе любите?

– Черный. Одна ложка сахару.

– У меня растворимый, – неуверенно проговорила Бетти.

– Прекрасно, я люблю растворимый, – ответил я, хотя на самом деле ненавижу его.

– Я тоже, – сообщила она и улыбнулась. Теперь у нас с ней появилось что-то общее.

Я сидел на черно-белой полосатой кушетке и ждал, а Бетти тем временем бряцала столовым серебром в кухонной нише. Я услышал свисток чайника, потом опять звон посуды, и вот уже Бетти вернулась в комнату. Она ступала очень осторожно и держала в вытянутых руках две полные чашки кофе.

– Давайте я вам помогу, – предложил я, вставая и забирая у нее одну из чашек. Мы опять сели. Я – обратно на кушетку, а она – в плетеное кресло в дальнем углу.

– Так вы – друг Эрнеста Тессельмана? – спросила она меня. Отрадно было видеть, что мне удалось вдолбить ей хотя бы это.

– Совершенно верно.

– Это звучит ужасно странно, – рассудила она.

– Почему? Ведь они были в какой-то мере сожителями, не так ли? Надо полагать, Мэвис много для него значила.

Бетти помешала кофе и покачала головой.

– Это на него не похоже, – сказала она. – Грязный старикашка.

– Почему вы так говорите?

– Потому что он такой и есть. Как-то раз он приперся сюда. Это было еще до начала их сожительства. Приходит он, а Мэвис то ли в магазине, то ли еще где. Ну, он и начал меня соблазнять. Так-то вот. Гуляет с Мэвис, знает, что я – ее лучшая подруга, а сам лезет обольщать. Ведь он мне в деды годится.

– И Мэвис тоже, – обронил я.

– Мэвис думала, что он поможет ей сделать карьеру.

– А вы тоже так думали?

– Он мог ее поддержать, – ответила Бетти. – Но я готова биться об заклад, что не захотел Мэвис так ничему и не научилась. Она гуляла и спала со всяким, кто обещал ей достать луну с неба, а мужики – они ведь все одинаковые. Только и могут, что врать. Но Мэвис так и не поумнела. Каждый раз свято верила, что пришло ее время, что «этот» мужчина ее не обманет.

– Значит, Эрнест Тессельман был не единственным? – спросил я, держа наготове блокнот и карандаш. – Других вы знаете? Хотя бы некоторых?

– Ну конечно, знаю, – ответила она. – Мэвис была моей лучшей подругой.

Когда она... э-э-э... оставалась без мужчины, то жила только здесь.

– Первым был какой-то Сай, верно?

– Не совсем, – поправила меня Бетти. – Алан Петри – вот кто был сначала, но его можно не считать.

– Алан Петри? – я записал имя в блокнот. – Кто он такой и почему его можно не считать?

– Ну, они же не виделись уже много лет. К тону же, у Алана не было ни денег, ни видов на будущее, а значит, между ними и Мэвис не могло быть ничего серьезного.

– Вас послушать, так эта Мэвис Сент-Пол – просто золотоискательница, заметил я.

– Такой она и была, – сказала Бетти Бенсон. – Пусть она умерла, пусть была моей лучшей подругой, но правда есть правда. Мэвис была славной девчонкой, замечательной соседкой, но при этом ужасно своекорыстной.

– Значит, она никогда не относилась серьезно к этому... – я взглянул на имя, которое записал, – к этому Алану Петри? А он к ней?

– Да так же. Во всяком случае, это мое мнение. Я не очень хорошо знала его. Алан был просто мальчиком, бравшим уроки актерского мастерства, не обладавшим большим дарованием и, наверное, понимавшим это, коль скоро он ушел из класса Пола вскоре после нашего знакомства. Им с Мэвис просто нравилось жить вместе, вот и все. Какое-то время им было хорошо друг с другом, а потом все кончилось.

– Вы имеете представление о том, где он теперь?

– Кажется, живет где-то на Лонг-Айленде, – ответила она. – Во всяком случае, я слышала, что так. Теперь он человек семейный, актерство забросил и пошел служить в полицию.

– Легавый? – переспросил я, делая пометку возле фамилии Петри.

– Он перестал играть сразу же после ухода Мэвис. Сдал какой-то экзамен на полицейского и получил место. Потом женился. Кажется, я ни разу не видела его жену. Переехал куда-то на Лонг-Айленд. Мы не встречались уже несколько лет.

– Потом был Сай... Как его фамилия?

– Грилдквист, – ответила она.

– Вот-вот, Грилдквист. Он появился после Петри?

– Нет, какое-то время Мэвис встречалась с Полом Девоном. Преподавателем актерского мастерства.

– Тем самым, у которого они с Петри брали уроки?

– Совершенно верно. Я тоже у него учусь. Там мы с Мэвис и познакомились. Они с Полом не сожительствовали, но проводили вместе очень много времени. Понимаете, Мэвис не приходилось платить за уроки.

– Вот молодчина, – заметил я.

– Такая уж она была. – Бетти Бенсон, как говорится, закусила удила. Все не без греха, как вы знаете. И мы с вами тоже. Мэвис была очень милой девушкой, но ее угораздило родиться жадной, вот и все.

– Ладно, ладно, я ведь на нее не нападаю. Кто был после Пола Девона?

– Сай Грилдквист, – ответила она.

– Наконец-то, – я записал имя. – Она жила с ним, не так ли?

– Приблизительно полгода. Потом вернулась сюда. Он сулил ей золотые горы, но в конце концов она поняла, что Сай не намерен исполнять свои обещания, и бросила его.

– Обида была?

– Недолго. А у него – так и вовсе не было. Он уже имел на примете другую девушку.

– Судя по вашим словам, вы недолюбливаете мистера Грилдквиста.

– Да, недолюбливаю, – согласилась Бетти. – Толстый неряшливый развратник, не говорящий ни слова правды.

– Похоже, Мэвис умела находить отличных любовников, – заметил я.

– Она хотела разбогатеть, – просто ответила Бетти Бенсон, – поэтому и якшалась с толстосумами.

– Да, в этом есть смысл. Кто был следующим участником этого парада богатеев?

– Все выглядело гораздо благопристойнее, чем вы думаете. Мэвис не была... э-э-э... проституткой или чем-то в этом роде.

– Я знаю. Она была просто своекорыстной.

– Как и многие другие люди, – подчеркнула Бетти.

– Согласен. Кто сменил Грилдквиста?

– Человек по фамилии Рикардо. Джонни Рикардо. Владелец ночного клуба, кажется.

– Хорошо. Сколько он продержался?

– Всего несколько месяцев. Потом Мэвис опять переселилась сюда и жила, пока не встретила Чарлза Моргана.

Я записал имя и спросил:

– А это кто такой?

– Он как-то связан с телевидением, это все, что я знаю. А после него был Эрнест Тессельман.

– Понятно, – я взглянул на список. – Кто-нибудь из них был женат?

– Не знаю, – ответила Бетти, потом на минуту задумалась. – Сай. У Сая Грилдквиста есть жена. Или была, но потом он, кажется, развелся. Это случилось после ухода Мэвис. А Джонни Рикардо тогда как раз был разведен, а теперь опять женился.

– А Пол Девон?

– Нет, этот не женат. Был когда-то в молодости, но его жена попала в аварию и погибла. Он так и не женился вторично. Пол очень любил ее и совсем сломался, когда она погибла. Лег в клинику, и все такое прочее.

– Когда это случилось?

– О, много лет назад.

– А откуда вы все это знаете?

– Да это все знают. Все, кто берет у него уроки. Всякий раз, когда Пол слышит ее имя, у него мутится в глазах.

– Понятно, а Чарлз Морган женат? Или был женат, когда встретился с Мэвис?

– Не знаю, – сказала Бетти. – Не помню. Мэвис наверняка мне говорила.

Она всем со мной делилась. Но я не могу вспомнить, был он женат или нет. Да и не имеет значения.

– Почему?

– Дело в том, что он умер около года назад. Мэвис думала, он оставит ей кучу денег по завещанию. Чарлз ей так сказал, но ничего не оставил. Я уж и забыла, кому достались его деньги, да их и было-то негусто. Во всяком случае, меньше, чем думала Мэвис.

Я записал рядом с именем Чарлза Моргана: «Уже год, как умер» и спросил:

– Вы не знаете людей, которые ненавидели Мэвис и, возможно, хотели ее убить?

– Разумеется, не знаю, – Бетти взглянула на меня так, будто я высказал безумное предположение. – Кто мог ненавидеть Мэвис? Конечно, она иногда доставала людей. Но все мы так или иначе действуем друг другу на нервы.

Мэвис была ужасной лентяйкой и хотела, чтобы ей все приносили на блюдечке.

Никогда не мыла посуду и ничего не делала по дому, если была ее очередь. Но она была очень милой. Не злорадствовала и не перемывала людям косточки за глаза. Она была хорошим другом. Все ее любили.

– Вы часто виделись в последнее время?

– Конечно. Она то и дело забегала поболтать.

– Ее что-нибудь тревожило? Не казалась ли она вам испуганной или чем-то расстроенной?

– Ни капельки. Она была на седьмом небе. Думала, что Эрнест Тессельман устроит ей большую роль в какой-нибудь музыкальной комедии. Она даже считала, что он женится на ней. Собиралась пойти к адвокату, чтобы обсудить развод и все такое прочее.

– Развод?

– Ну разумеется. Не могла же она выйти замуж, не получив развод.

– Я и не знал, что она состояла в браке.

– О, это было давным-давно. Она вышла замуж в своем родном городе, еще до приезда в Нью-Йорк. Там какая-то военно-воздушная база или что-то в этом роде. Ее муж служил на этой базе. Кажется, она работала там секретарем юрисконсульта и познакомилась с этим парнем. Но вскоре после свадьбы он сбежал от нее, и Мэвис приехала в Нью-Йорк. Вот почему она была такой корыстной в отношениях с мужчинами. Вышла замуж по любви, а кончилось разбитым сердцем.

– Вы знаете ее фамилию по мужу?

– Кажется, она никогда ее не упоминала. Уж точно не Сент-Пол. Это был ее сценический псевдоним. Она взяла его в честь Пода Девона, потому что он учил ее актерскому мастерству. Но Мэвис никогда не говорила мне, как звали ее мужа. Она не любила вспоминать эту страницу своей жизни. Ей было ужасно больно.

– Могу себе представить, – я взглянул на список и прочел имена вслух: Алан Петри, Пол Девон, Сай Грилдквист, Джонни Рикардо, Чарлз Морган, Эрнест Тессельман. Вы не знаете, был ли у нее еще какой-нибудь близкий человек?

– Нет, кроме них, я никого не знаю, – ответила Бетти. – Она бы сказала мне, будь у нее еще кто-нибудь. Мы все друг другу рассказывали.

– А как насчет женщин? У нее было много подруг?

– Только я. Мэвис не любила женщин, считала их глупыми.

– Понятно, – я принялся раздумывать, о чем бы еще спросить, но ничего не придумал и встал. – Большое спасибо, мисс Бенсон. Вы мне очень помогли.

Она поднялась и проводила меня до двери.

– По-моему, вам следовало бы последить за Эрнестом Тессельманом, посоветовала Бетти. – Если он сказал вам, что был влюблен в Мэвис, это ложь.

Он просто водил ее за нос, как и все остальные. Он не собирался ни жениться на ней, ни устраивать ее в музыкальную комедию.

– Почему вы так думаете?

– У Мэвис не было слуха. Она не могла спеть ни одной ноты.