Молодость

Игн. Назаров Страна должна знать

В шахте Фрунзе — прорыв. Меняется административное руководство. Комсомольцы шахты чувствуют на себе большую ответственность за плохую работу в шахте. Всех их занимает вопрос: как вывести шахту из прорыва. Комсомолец Алексей Хмара, бросивший рабфак, говорит, что нужно всем дружно петь дубинушку и мускулами, горбом своим поднять шахту на ноги.

Ваня Недопеков видит спасение шахты в овладении машиной, в своем изобретении конвейера для быстрой подачи угля. Есть сторонники у Алексея, есть сторонники у Недопекова. Каждая группа по-своему относится к инженеру Морозу, которого оклеветал Марьин и Копейкин люди большие, у старого хозяина шахты были в большом почете.

Изобретенный конвейер, неудавшаяся катастрофа в шахте, организованная лодырями и приказчиком Марьиным — классовым врагом, об'единяют ребят. При помощи инженера Мороза ребята овладевают техникой. Правильное руководство со стороны секретаря партячейки т. Захарова воспитывает у ребят правильное отношение к труду, к технике, к технической интеллигенции. Инженер Мороз убеждается, что техника без людей, без их энтузиазма — еще далеко не все. Алексей признает, что одним горбом шахту на ноги не поставить. Нужно учиться, нужно осваивать технику, нужно возвратиться на рабфак, с которого он ушел ради спасения шахты.

В пьесе показано подлинно коммунистическое отношение нашего комсомола к труду, единство целеустремления при разности методов и подходов к работе.

Мороз (вбегает рассерженный, заткнув уши) — Не хочу, не слышу. Есть цифры, человеко-дни, расчет, система — и никаких беллетристик. Довольно меня агитировать! (Видит, что он один). Товарищ Захаров, вы же от меня не отставайте, что я, сам с собой должен говорить?

Захаров (появляясь) — Вы же все равно не слушаете.

Мороз — Да, но вы со мной лозунгами разговариваете. «Энтузиазм»! Англичане без энтузиазма больше нас делают, нам работать нужно, система нужна, точный расчет. Техника в период реконструкции решает все.

Захаров — Правильно!

Мороз — Это же у вас у самих написано.

Захаров — А у вас?

Мороз — Ой, ой, ой, опять политграмота! Наивный вы человечина, поймите, меня переучивать поздно, — стар, сед, мамушка вы моя родная. Да вы мне еще стихи начните читать!

Захаров — Буду читать, товарищ Мороз, у нас сама жизнь — стихи. Днепрострой…

Мороз (затыкает уши). Не слышу.

Захаров — Кузбасс.

Мороз — Читал.

Захаров — Магнитогорск. Это вам не стихи.

Мороз — Я не слышу, товарищ Захаров.

Захаров — Ведь мурашки по спине бегают!

Мороз — Не ощущаю никаких мурашек.

Захаров — Вы, тов. Мороз, были на Сталинградском тракторном заводе?

Мороз — Был.

Захаров — Вы видели, как через каждые 15 минут трактор с конвейера по ленточке прямо в степь, в колхоз на Кубань?.. Эх, родная! На Кубани отпахали — в Сибирь, Эх, милая! Да тут ежели вкопаться мыслями, об этом красиво говорить надо.

Мороз — Стихами, товарищ Захаров, стихами.

Захаров — Да вы сами энтузиаст, товарищ Мороз.

Мороз — Что, я? Ни в коем случае! Ни в коем… Что?… (Слышится песня).

Мороз — Вот, я так и знал, так и знал! Это что еще за крики?

Марьин (появляясь) — Это штурмовой батальон под предводительством Алеши Хмары работает.

Мороз — Я спрашиваю, почему орут, а не кто орет. Надо слушать соответствующим местом.

Марьин — А это они не орут-с, товарищ Мороз. Это..

Настя (кричит). Песни поем, товарищ Мороз!

Мороз — Вот видите, товарищ Захаров, они песни поют.

Марьин — Группа энтузиастов.

Мороз — Вот, вот, вот. Батальон энтузиастов.

Захаров — Пойдемте, посмотрим.

Мороз — Обязательно смотреть (на ходу). Обязательно смотреть! Смотреть, все смотреть, все! (Подходит к группе Алексея). Ну, здрасте, здрасте… Так… Песню поете?

Голоса — Поем. Да. Песню.

Мороз — Т-а-а-к. А зачем это?.. Песню…

Алексей — Песня, она, товарищ Мороз, к труду зовет, в работе помогает.

Мороз — Не помню.

Алексей (горячо) — В любой момент — на войне, в работе тяжелой. Дубинушку знаете, — сила!

Мороз (Захарову) — Слыхали — душинушка. (Ко всем). Гм, так вот что, дубинушка, когда нужно быть внимательными, петь не годится. В пыли петь для здоровья вредно, да вообще данная обстановка не позволяет этого. (Захарову). Пойдемте, дальше.

Настя — Товарищ Мороз, значит, вы против энтузиазма?

Мороз — Какого, разрешите вас спросить?

Алексей (не вытерпев) — Нашего молодого, кипучего, сметающего на своем пути все преграды, все трудности!

Настя (восторженно) — Ну, скажите, товарищ Мороз, что вы против такого энтузиазма!

Мороз — Конечно же против, мамочка вы моя родная. Против.

(Свет переносит на группу Недопекова. Ребята возятся с конвейером).

Недопеков — Нажали, нажали. Своди, ребята, крепче. Да вы жмете или нет?

1-й парень — Жмем. (Кряхтит).

Недопеков — Ну, а что же вы, ребята, только держитесь?

2-й парень — Поклеп, Ваня, жмем добросовестно. Смотри! (Жмет, кряхтит).

Недопеков (садится) — Да так жать совсем и не надо. Конечно, назови еще сюда 20 человек да нажми все сто двадцать, конечно, получится. А надо, чтоб два человека. Понял? Вот ты да я. Да чуть нажали — и готово. Тогда правильно придумано. А так… (махнул рукой).

2-й парень — Плохой ты, Ваня, значит изобретатель.

3-й парень — А, говорил — переворот в шахте произведем.

Недопеков — Если бы сделали…

2-й парень — Э-э, сделаешь ее!

Недопеков (берет книжку, смотрит в нее). Дай чертеж.

2-й парень (подает). Ну, что там?

Недопеков — Вот, понимаешь, немножечко, совсем немножечко бы — и все хорошо. А она вот… не рассказывает! На, читай (дает книжку парню).

2-й парень (в испуге) — Ой, да ну тебя! (бросает книжку).

(Появляются Захаров и Мороз).

Захаров — Ну, вот вам и еще герои.

Мороз — Опять герои… Здрасте, герои, ну, что у вас тут?

Недопеков — Да вот, ничего пока.

Мороз — Что это?

2-й парень — Конвейер организуем.

3-й парень — В сто раз время экономится.

2-й парень — Ежели пойдет.

Мороз — Так. Ага. Это уже лучше. Ну, и что же?

Недопеков — Заело что-то.

Мороз (смеется) — Заело? А как делали?

2-й парень — Смеяться тут нечего.

Недопеков — По чертежу делали. (Дает чертеж).

Мороз — А ну, ну (читает). В шахту технику даешь, Недопекова чертеж… Идеологически вполне выдержанно. А технически ни к чортовой матери. Хотите, скажу, что заело? (Пауза). Безграмотность заела.

Захаров — Ты, товарищ Мороз, с ними полегче. Ребята-ж молодые, а ты им загадки вставляешь.

Мороз — А это что? (Поднимает книжку). Ну, вот. Вот, товарищ Захаров, вам и ответ. Алгебра под ногами. (К ребятам). У ваших ног. Топчите, а она, вот эта маленькая, запачканная углем книжонка вам мстит. (Захарову). А, что?

Захаров — У ребят интересная мысль, товарищ Мороз.

Мороз — Мысль. Мысль. Мало мыслей. В данном случае техническая грамотность обеспечивает реальность мысли.

Захаров — Товарищ Мороз, ты меня не понял.

Мороз — Понял, понял. Пойдемте.

Недопеков — Товарищ Мороз, я к вам домой приду. Ладно?

Мороз — Зачем?

Захаров — Вот он меня правильно понял.

Мороз — Ага, ну что же, милости просим.

Захаров (Недопекову, в стороне). А ты, Ванька, вот что. Носа не вешай, иди к Морозу: днюй, ночуй у него, ругайся или дружи… Но знания усвой его на сто двадцать.

Недопеков — Во как понял, товарищ Захаров!

(С криками «ура», размахивая лампочками, бегут ребята группы Алексея, Они возбуждены).

Настя — Вот, товарищи, кто не верил в победу нашу: сегодняшняя добыча по участку прыгнула с 44-х до 62-х!

Все — Ура!

Алексей (Недопекову) — Ну, кто прав?

Недопеков — Не знаю.

Алексей — Ну, а мы знаем. Товарищи, я говорил, что сдвинем с мертвой точки.

Настя — И сдвинули.

Мороз — Что такое, что такое?

Настя — Мы сегодня подняли добычу до 62-х.

Мороз — Ну, и ерунда — восемнадцать процентов.

Алексей — Энтузиазм, товарищ Мороз!

Мороз — Телячий восторг, товарищ Алексей (пошел).

Парень (вслед) — Чего, чего?

Захаров — Ничего, ребята, молодцы. Только глубже в работу, Алешка, всматривайся. Сила, она, знаешь, не только в мускулах.

Мороз (кричит) Товарищ Захаров, ну что вы застряли там?

Захаров — Иду, иду. Мы, Алешка, еще с тобой на эту тему потолкуем.

Алексей — Товарищ Мороз, а я вас понял.

Мороз — И ничего (вы, молодой человек, не поняли. (Захаров и Мороз ушли).

Настя — Алексей, что это у тебя? (Видит на руке у Алексея кровь).

Алексей — Пустяки, царапина.

Настя — Дай, перевяжу. (Срывает с головы косынку, перевязывает).

Алексей — Вяжи туже.

Настя — Но тебе ведь больно.

Алексей (зубами стягивает до боли повязку). Эй, ребята, на зло всем маловерам, железной стеной вгрыземся в работу. Я предлагаю всем сейчас отстоять еще смену.

Все — Даешь!

Настя — Алексей, ты прямо…

Проходят Алексей, Настя и другие ребята.

Алексей — А слыхала, что о Морозе говорят? (Слышна песня).

Настя — Сплетки.

Алексей — Зачем он остановил две лавы? (о забор с силой ударяется камень, завернутый в бумагу, аккуратно перевязанный). Что это?

Парень — Камень. Смотрите, ребята, смотрите!

Настя — Письмо. (Читает). «Инженеру Морозу доверять опасно. Будьте осторожны. Друг партии и комсомола».

Парень — Таких друзей мы короче называем.

3-й парень — Сволочь!

Настя — Какая глупость!

Алексей — Как знать.

Настя — Да ну тебя, Алексей, ты еще скажешь…

(Появляется Марьин).

Алексей — А что сейчас делает Мороз?

Настя — Ерунда, Алексей, при чем тут Мороз?

Марьин — Работает. Ему очень не нравится наш порядок. Недоволен. Говорят, изобретает что-то.

1-й парень — Стойте, стойте, ребята! Я часто вижу по ночам в его окне свет. И занавесочкой загорожено.

3-й парень — И лампа с зеленым колпаком. Верно, Вася!

1-й парень — Верно!

2-й парень — Вот видите!

Марьин — Простые вещи. Человек работает.

Алексей — Над чем?

Марьин (читает записку). «Друг партии и комсомола». Гм. Да. Чорт его знает. Нате (отдал записку, ушел).

Алексей — Ребята, может, я не прав. Но когда сомнение в башку влезет… Дело, конечно, не в этом (показывает на записку), но вот не доверяю я почему-то Морозу.

1-й парень — Проверить бы его.

Настя — Это не выход, ребята. И потом Мороза мы еще мало знаем…

Алексей — Вот и узнаем.

Настя — Так не узнают.

Алексей — А по-моему, чем подозрениями заниматься, — лучше начистоту.

1-й парень — Разговор по душам.

2-й парень (показывает на идущего Мороза). И прямо в лоб…

Мороз (крупно шагая по залу). Мамочка вы моя родная. Я же говорю, вы, Захаров, совсем наивный организм, Постойте, постойте, вы говорили, я вас слушал. Вот так. Теперь у вас классовая борьба. Какая, где? Мы же вступили в период социализма, строим бесклассовое общество. (Ему загораживают дорогу ребята). Постойте, постойте. Что это! А-а-а, ну, здрасте, здрасте (хочет обойти, ему снова загораживают дорогу). Ну, что вы! Ну, вижу, вижу — энтузиасты. Да что это вы такие, как индюки надулись? На погоду, что ли!

Алексей — Товарищ Мороз! Почему две лавы остановил?..

Мороз — О-о… А кто спрашивает?

Алексей — Комсомол.

Настя — Алексей!

Мороз — Комсомол. Так, так. А сколько у нас комсомольцев на шахте?

Настя — 122.

Мороз — Ну, а вас семеро. (Смеется).

Настя (отводит Алексея в сторону). Что ты выдумал?!

Алексей — Пусти! (Морозу). Хорошо, товарищ Мороз, тогда мы спрашиваем.

Мороз — Но я, молодой человек, на улице не привык разговаривать Хотите спрашивать — милости прошу ко мне домой.

Настя — Алексей, не смей!

Алексей — Пусти! (Морозу). Пойдемте. Пошли, ребята.

Настя — Я иду к Захарову.

Алексей — А я к Морозу.

Мороз (на ходу). Товарищу Морозу, или гражданину, а не Морозу просто. Учить вас надо элементарной вежливости, молодой человек.

(Все заходят в квартиру Мороза и видят спящего прямо за столом Недопекова).

Мороз — Т-с-с! (берет и переносит на постель Недопекова. Парень хочет ему помочь). Не надо! Ну, господи благослови, начали.

Алексей — Дело, товарищ Мороз, такое…

Мороз — А со стола ты слезь.

Алексей — Так (слезает).

1-й парень — Вот гад!

2-й парень — Бюрократ!

Алексей — Мы прямо, товарищ Мороз, хочешь — обижайся, хочешь — нет. Пришли с тобой поговорить начистоту.

Мороз (к ребятам). Правильно это, ребята?

Все — Правильно!

Алексей (его передернуло). Я, кажется, ясно сказал, товарищ Мороз.

Мороз — Точно знать на всякий случай не мешает.

Алексей — Хорошо. Тогда будем говорить прямо, товарищ Мороз.

Мороз — А как же еще можно говорить? Прямо, прямо.

Алексей — Почему добыча не повышается регулярно, в то время, как мы напрягаем все свои силы и внимание? Почему две лавы остановлены? Почему…

Мороз — Почему, почему, почему! Песен мало поете, вот почему. (Смеется).

Алексей — Старо, слыхали.

1-й парень — А, да что там! Можно вопрос, товарищ Мороз? (Показывает бумажку). Вот это читали?

Алексей (парню). Постой!

Мороз — Что это? (Берет бумажку, читает), «Друг партии и комсо»… Гм. Так. Значит, Морозу доверять опасно. Вот оно что. Так вы, может быть, обыщете меня?

Алексей — Мы не за этим пришли.

1-й парень (берет со стола чертеж). Это что за чертеж?

Мороз — Во, во. А вы как думаете?

2-й парень — А ну! (Подозрительно к чертежу). Гляди, ребята.

4-й парень (второму). Читай, ты, кажется, разбираешься в чертежах.

5-й парень — А ну. Неразборчиво что-то. (Передает четвертому, чертеж обходит всех).

Мороз (иронически). Ну, читайте, читайте, товарищи. Или из вас так-таки никто не знаком с чертежами? Ай, герои! А ведь там самая суть. Ну, вы энтузиазмом, энтузиазмом его! (Смеется).

Девушка — Не беспокойтесь, товарищ Мороз, прочтем. (Алексею). Алексей, читай!

Алексей (берет чертеж и долго на него смотрит. Мороз начинает смеяться все громче и громче).

Девушка (умоляюще). Алексей! Алешка, ну! (Алексей молчит).

Мороз — Вам еще серьезно и долго нужно учиться. Вы, говорят, бросили рабфак. Напрасно. Напрасно, молодой человек. (Ирония) Алексей.

Девушка (читает надпись на чертеже). Чертил Недопеков.

Мороз — Вот именно, Недопеков, а не вы. Ну, хватит. К чортовой матери. Вон! (Открывает двери). Вон!!!

(Появляются Захаров, Настя, за ними Хмара).

Хмара — Т-а-ак.

Мороз (холодно). Здравствуй, товарищ Захаров.

Захаров — Здравствуй, товарищ Мороз. (Смотрят друг на друга, заулыбались).

Мороз (уже ласково). Здравствуй, товарищ Захаров.

Захаров — Сердитый ты, товарищ Мороз.

Мороз — Лампу потуши.

Захаров — Тьфу ты, чорт, а ведь я по всему поселку шпарю днем с фонарем и хоть бы хны… Так значит, ты обсерчал на нас, товарищ Мороз. Крепко обсерчал.

Мороз — Обсерчаешь на вас (кладет бумажку на стол).

Захаров (читает). «Инженеру Морозу доверять опасно». А вот партия доверяет вам, товарищ Мороз. (Читает). «Друг партии»… Да… Забыли они только одно — человек у нас делом проверяется.

Мороз — Вот, вот именно. Именно делом, молодой человек!

Настя (Алексею). Слышишь, Алешка, делом. А на грязь, сплетню короста еще липнет. В баню нам надо сходить, в баню.

Захаров — Ох, в баню!

Хмара — Стойте, Александр Васильевич. Сразу простите, уже ежели что. А только, сосет у меня. Нутро выворачивает.

Настя — Что такое еще?

Хмара — Постой. Товарищ Мороз, есть у вас шрам?

Мороз — Господи Исусе Христе — какой шрам?!

Захаров — Кузьма!

Хмара — Постой, Николай. (Смотрит за ухом у Мороза). Что ты скажешь, в гражданку точь-в-точь такого вот зарубил.

Мороз — Под Воронежем?

Хмара — Под Воронежем.

Мороз (порылся в столе, вынул фото). Этого?

Хмара — Он! Волосы, усы…

Мороз — Брата убил.

Хмара — Так (грузно сел). Родного?..

Настя (шопотом). Ну да.

Алексей — Ну, и чо же?

Мороз (бросает фото обратно в стол). Правильно сделал.

Захаров (облегченно вздохнул). Ну, вот. Спокойной ночи, товарищ Мороз. Извините, что побеспокоили.

Мороз — Спокойной ночи, товарищ Захаров. Так помните: человек у вас… у нас — делом проверяется.

Захаров — Ну, Алешка, пойдем ко мне… чай пить!!!

(Мороз и Хмара смотрят друг на друга).

Хмара — Ну… чай.

Занавес.

Н. Пастушин Один из тысячи

…1919 год. Над рудничным поселком «Парамоновки» — сентябрьская мокрая, густая ночь. Дождь охлестывает домишки горняков и высокий недвижный копер.

Изредка, будто одинокие шахтерки, вспыхивают и гаснут огни в окнах.

Кто-то идет. Грузно разминая грязь, шлепает наугад, злостно бормоча ругательства по адресу темноты и дождя.

Остановился. Чиркнул спичкой. Огонек осветил насупленное, с аккуратными усиками лицо, военный с погонами плащ, короткий заграничный карабин.

Неподалеку у окошка, словно ветер веткой, — осторожный стук. В темноту окна — детский мальчуганий голос:

— Дядя Сергей, а дядя Сергей! Сейчас же на собрание к товарищу Мележику. — И в открывшееся окно еще тише: — Да смотри, не влипни! Здесь, где-то, кадет — сволочага шляется.

Товарищ Мележик — председатель ревкома. Мальчуган — Колька Кобзев.

В шахтах у ворот тюрьмы — толпа. Грузный казак с нагайкой загородил своей лошадью узкий проход во двор.

Происходит «передача». Жены шахтеров, старики, подростки протягивают сквозь решотку забора хлеб, записки, табак. Колька просовывает в щель небольшую картофельную лепешку.

— В пятую камеру — Кобзеву, — говорит он, а у самого сердце чечетку выбивает. — «Хоть бы не разломил», — проносится у него в голове. Он вздрагивает, вспоминая, как неделю назад ему всыпали десяток плетей за карандаш, который он пытался в булке передать брату.

Лепешка пошла. А на другой день пятая камера оказалась пустой. Брат Кольки, коммунист Кобзев и его товарищ Звонарев бежали. На подоконнике остался лобзик, которым были перепилены несколько прутьев решетки. Лобзик, переданный Колькой в картофельной лепешке.

До самого 1920 года отряды Каледина, банды Назарова не давали спокойно вздохнуть семьям горняков «Парамоновки», ныне шахты им. Артема.

Отец, сестра, братья Кольки — семь человек из семьи Кобзевых сначала в красногвардейских отрядах, а потом в Красной армии отбивали, с тысячами таких же, как и они, свои шахты, свою новую жизнь.

Находилось дело и Кольке. Подноска патронов к линии огня, чистка картошки в отрядной кухне, добыча разных сведений, — все это он выполнял с серьезностью взрослого.

В двадцатом — шахта уже навсегда стада советской. Отец, сменив винтовку на отбойный молоток, снова полез в шахту.

Но недолго он там проработал.

Свыше тридцати лет работы на шахте и долгие месяцы борьбы на фронте взяли свое. В 1921 году умер старик Кобзев, награжденный званием героя труда.

В. 1920–21 гг. Николай Кобзев — рассыльный в шахтпарткоме. А в конце 1923 г. Кобзев по длинным подземным галлереям, прижавшись к земле, к угольным пластам, по узким ходам пополз в забой.

В начале 1924 года вступает в комсомол. В этом году Николай работает в шахте чернорабочим. Присматривается к отбойщикам, крепильщикам, вагонщикам. Решает научиться крепить.

С 1925 года Кобзева знают, как хорошего крепильщика, настолько хорошего, что уже через год ему поручают работу внештатного инструктора в школе горпромуча.

Работа секретарем шахтной комсомольской ячейки и членом бюро окружкома ВЛКСМ крепко связывается с работой под землей.

Он не покидает работу в шахте до сентября 1928 года, когда по путевке бюро окружкома комсомола он уезжает учиться в Московский горный рабфак им. Артема.

Учеба давалась туго. Три группы начальной школы — это, конечно, плохая подготовка. Но не плохое намерение имел Кобзев.

Учиться лучше других — таково было намерение, которое уже во втором полугодии стало действительностью. В результате — по всем предметам отметка «хорошо».

Горный институт им. тов. Сталина — заключительная ступень теоретической учебы Кобзева.

— Пугался я сначала, — признается он. — Ведь шутка ли? — Выс-ше-е учеб-но-е за-ве-де-ни-е. Но все это — чепуха, — оживляется он. — Я убедился, что нужно только желание и усилие, остальное будет.

Желания и усилия у Кобзева хватит, «остальное», т. е. звание инженера, он получит через два года.

Сейчас — практика. Уже четвертый раз за последние три года приезжает Кобзев на шахту «Артем». В прошлом году премирован за отличную работу по креплению. Теперь он десятник 813 лавы западно-капитального уклона.

Лава только что начата разработкой. Серьезное и ответственное дело, — это понимают все девять человек бригады Кобзева.

— К 1-му сентября сдаю лаву в полную эксплоатацию, — говорит Кобзев. — Это будет мой и всей бригады мюдовский подарок.

На-днях он и несколько лучших ударников (Галатов, Ожогин и др.) получили звание ударников и премированы путевками в базу отдыха.

Небольшая чистая комнатка в доме шахтоуправления. Цветы на окнах, Ленин и Сталин на стенке. Этажерка с книгами — все больше технические.

— Чтоб не забыть — приходится частенько заглядывать в них, — говорит Кобзев.

Он подходит к столику, возится у радиоприемника и через две-три минуты «Партизанская песня» наполняет комнату.

— На-днях приобрел, — улыбается он и вдруг суровеет: — Был бы жив отец — вот послушал бы! А то старый за всю свою жизнь лишь два кино-фильма видел, да и то при советской власти. Не до развлечений раньше было, когда в желудках и у самого и у семьи пустота, хоть углем набивай…

Взглянув на часы, Кобзев спохватывается:

— Э-э! да я, кажется, опаздываю… В шесть тридцать — лекция в клубе о новых методах крепления кровли. Приезжий инженер делает. Надо пойти…

Александр Горшков Штурм угля

В зале заседаний совпартшколы — необычайное оживление. Возле сцены, сгрудившись в тесный живой круг, поют ребята. «Марш Буденного». В зал беспрестанно прибывают все новые и новые лица, теряясь в неугомонном человеческом потоке. И над всем этим многоголосым, как пчелиный рой, гулом, над разнообразием лиц и костюмов царит то неиссякаемое веселье, какое отличает молодежь.

Дробно прозвенел колокольчик в руке секретаря райкома. Волнение в зале понемногу улеглось. Все головы повернулись к эстраде, где за длинным, покрытым красной скатертью столом сидит представитель окружкома Синятников.

После обычных выборов президиума Синятников встал. Его встретили дружными рукоплесканиями.

— Товарищи! — начал он с привычной уверенностью, которая с первого слова изобличает опытного оратора. Шопот в задних рядах окончательно затих…

— Товарищи! Наша страна, под руководством коммунистической партии, напряженно борется за выполнение пятилетнего плана. Растут новые гиганты — Днепрострой, Тракторострой, Магнитогорск. Но одно, товарищи, обстоятельство тормозит быстрейшее выполнение пятилетки. Это — прорыв на угольном фронте…

Докладчик говорил долго, но эта многоречивость не утомляла слушателей. Наоборот — хотелось впитать в себя как можно больше толкающих к действию слов, потому, что слова эти были просты и близки каждому пришедшему на собрание. Хотелось итти на зов партии, вырвать шахты из тисков прорыва.

Всем было ясно, что терпеть дальше нельзя: нужно бросить лучшие силы на помощь рудникам…

— Товарищи! Я предлагаю здесь, на этом собрании, создать угольный комсомольский батальон и перебросить его для постоянной работы в шахту имени Дзержинского.

Так говорил секретарь райкома Саша Довгань, вытянувшись у рампы во весь свой огромный рост. На его предложение зал отозвался одобрительным рокотом…

— Правильно!

— Поможем шахте Дзержинского!

— Даешь угольный батальон!

Сквозь разнобой юношеских голосов выплеснулся резкий фальцет Алешки Рыбака:

— Ребята! Обожди!! Председатель, можно? — обратился он к президиуму. — Так вот, ребята! Предложение товарища Довганя нужно принять и всячески приветствовать, ибо мы, как бы сказать, верные помощники партии. Я, ребята, выдвиженец. Меня недавно выдвинули в финотдел, но я добровольно меняю конторскую ручку на обушок и иду назад, в свою родную шахту. Вызываю последовать моему примеру Портянкина и Гуреева.

Зал дружно хлопал своему товарищу-шахтеру и нетерпеливо ждал выступлений Портянкина и Гуреева.

— Об'являю себя мобилизованным на шахту и вызываю Николая Изгоева, — заявил Гуреев, — широкогрудый детина с серпообразным шрамом на лбу.

…Словно футбольный мяч на стадионе, летал из стороны в сторону один и тот же вызов «итти в шахту». И везде этот вызов встречал радостный прием.

Лишь двое отклонили его — под предлогом от’езда на учебу. Портянкин и Стремов. За это их об'явили «дезертирами, не оправдавшими звания членов комсомола».

Сидя за столом, в центре президиума, Довгань сосредоточенно слушал выступления и торопливо что-то записывал. Перед закрытием собрания он попросил слова:

— Позвольте, товарищи, огласить список тех, кто об’явил себя мобилизованным на шахту им. Дзержинского.

Собрание внимательно слушало список…

^— Эти семьдесят человек, — сказал Довгань, — добровольно идущие на помощь шахтерам, должны составить крепкий угольный батальон, способный своей энергией и энтузиазмом поднять рабочие массы на выполнение и перевыполнение промфинплана. Вызываем последовать нашему примеру все остальные районы округа! А сейчас, товарищи, мы все организованным порядком идем на субботник в шахту Дзержинского, которая отныне пусть будет нашей подшефной!

Не дождавшись последних слов секретаря, Алешка Рыбак с легкостью сайги вскочил на стул и, размахивая фуражкой, прогорланил:

— Да здравствует пятилетка, ура!!!

— У-р-р-а-а!!! — могучим, стоустным гуденьем отозвался весь зал.

Над городом низко нависли хмурые тучи. Медленно, словно в раздумьи, ползли они в серовато-влажной мгле февральской ночи. По временам, сквозь разорванные клочья этих туч, на минуту показывался бледный диск луны: разольет в пространстве свой кроткий, радужный свет — и снова спрячется за надземный движущийся полог.

По главной улице с песнями шли городские комсомольцы. Их было много — и ребята и девушки. Горящие факелы, один из которых нес долговязый Алешка Рыбак, с треском шипели, создавая странные тени.

Позади Алешки, в рабочей фуфайке и поношенных ватных брюках шел Саша Довгань. Он смотрел на дрожащие, подернутые легким туманом рудничные огни. Неожиданно, разрезая мглистый воздух, прокричала сирена, и в ее протяжном зове Довганю послышался надрывный стон, затаенная тревога о прорыве, о невыполнении производственного задания.

Ребята пели, а он молча шел и думал о том, что через три дня большинство этих товарищей, шагающих бок о бок с ним, пойдут в шахту, в забой, составят крепко спаянный комсомольский батальон, а он один, оторванный от родного коллектива, уедет в деревню…

Вот и рудник. Расстояние без малого три километра пройдено незаметно. Справа, из-за конторы рудоуправления, долетает неясный шум бегающих взад и вперед вагонеток. Рядом с конторой тянется к небу закоптелый копер[4], на его остроконечной вышке приветливо пылает пятиугольная звезда.

Администрация, заранее уведомленная о прибытии комсомольцев, готовила им теплый прием. Заместитель заведующего, улыбаясь, поочередно жал руки прибывшим на субботник.

— Спасибо, спасибо, ребятки, — скороговоркой повторял он. — Спасибо, что пришли к нам на помощь в такой критический момент…

Проводя к стволу городских ребят, одетых в широкополые шляпы и огромные сапоги с железными подковами, зам. зав. громко, чтобы все слышали, сказал:

— Ну, товарищи, я надеюсь, что вы по-ударному возьметесь за работу и покажете пример нашей молодежи.

— Будь покоен, товарищ Молотков, уж мы постараемся, приналяжем коллективом, силенка есть: ведь нас, посчитай, человек двести найдется, — живо отрапортовал сообразительный Алеша Рыбак.

Все девушки остались на поверхности выполнять работу по отгрузке угля; к ним присоединилось несколько не отличающихся здоровьем ребят. Остальные, разделившись по группам, садились в клеть и бесшумно ныряли в непроглядную земную пасть. С непривычки слегка кружило голову, а от давления воздуха шумело в ушах…

На площадке, на глубине в 200 метров, происходил «инструментаж». Плотно обступив Алешку — бывалого парня, хорошо изучившего все подземные пути и переходы, молодые люди в одинаковых войлочных шляпах и с лампочками «шахтерками» в руках внимательно слушали наставления своего проводника.

— Так вот, братишки, — заключил Алешка, — запомните хорошенько все то, что я вам сейчас сказал. А теперь по два человека — айда к месту работы!

И отряд шахтеров-новичков, в шутку названный кем-то «рыбаками» по фамилии своего вожатого, растянулся длинной лентой вдоль подземной одноколейки.

Довгань шел рядом с Алешкой, впереди всех. Стуча о камни громадными сапогами, он видел, как вдоль штрека дрожаще маячили огоньки. Почему-то он вспомнил предпасхальные вечера далекого детства в деревне, когда в «чистый четверг» он со своей богомольной бабушкой возвращался из церкви домой, держа в шапке двухкопеечную зажженную свечку. И по всем улицам, точь-в-точь, как в этом штреке, то удаляясь, то снова приближаясь, мерцали бледные, нарушавшие беспросветную темь, огоньки. Но то было давно, много лет назад, и нет нужды вспоминать это тяжелое и однообразное детство. Нужно думать о сегодняшнем дне, о борьбе с прорывом, об ударной работе…

По пути встречались шахтеры без рубашек, с лампочками в руках; остановившись, с любопытством осматривали они бригаду Рыбака.

По мере удаления от ствола, главная галлерея становилась уже и темнее. Вперемежку с людскими голосами отчетливо слышалось бульканье ручейка, белой змейкой бегущего меж извилистых расщелин породы. А нагруженные антрацитом вагонетки, движимые непрерывным проволочным канатом, безостановочно, одна за другой, бежали, бежали, звонко постукивая о стальные стыки узкоколейки.

Но вот штрек круто повернул влево и, разделившись на два туннеля, стал невидимым за непроницаемой подземной теменью. Где-то во мраке бухали глухие удары, повторяясь под низкими серыми сводами.

Разбившись на три группы, «рыбаки» со рвением принялись за работу. Алешка, выполнявший работу отбойщика, не раз, положив на плечо ломик и неестественно согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок головой, обегал всех работавших и повторял:

— Дружнее, ребятки! Не сдавай темпы!

Слова его подбадривали ребят и подхлестывали отстающих. Голос бригадира отгонял усталость и сон, давал новую зарядку.

«Что значит сила авторитета!» — думал о Рыбаке Саша Довгань, нагружая углем вагонетку. — «Ему бы быть капитаном на пароходе: команда слушалась бы его без оговорок».

В уступе было пыльно и душно. Тусклый свет лампочек падал на оголенные спины тягальщиков. Санки, доверху нагруженные свежими глыбами антрацита, медленно ползли под уклон. Черная пыль проникала в рот и нос, неприятно щекоча ноздри, и ребята то и дело чихали. Работавший рядом молодой углекоп вытер лоб рукавом, переглянулся со своим товарищем и, улыбаясь, спросил.

— Что вы, братцы, табак нюхаете, что ли?

Но ребята не рассмеялись шутке. Все были поглощены одной общей мыслью: выполнить с честью этот первый комсомольский субботник, дать «на-гора» как можно больше черного золота. Молча работая над упрямыми тысячелетними пластами, непокорными, как стены крепости, каждый с радостью чувствовал себя бойцом великой армии строителей социализма, И хотя усталость сковывала мускулы, и в горле пересыхало от пыли, — нужно было не отставать от общего хода ударной работы.

Алешка Рыбак, полулежа на свежей угольной насыпи, с уверенностью старого шахтера долбил невысокую, в метр вышиною, стену. Лампочка скупо озаряла его спину и плечи, черные от штыба и промокшие от обильно выступающего пота. Далеко вперед зашел Алешка, оставив позади старых рабочих.

— Вот чорт! За ним не поспеешь, — с досадой бросив на земь молоток, пробасил здоровенный детина. — И откуда у него прыть такая?

— Нужно не отставать, вот что! — сказал другой шахтер. И оба с остервенением принялись за прерванную работу.

Валятся звонкие глыбы угля.

Тягальщики еле успевают убирать их.

…К выстроившимся в шеренгу вагонеткам, что вперегонки, друг за дружкой, бегут по канату, добычу доставляют тягальщики. У них руководитель — Гуреев, парень со шрамом на лбу, тот самый, что на общегородском собрании принял вызов Рыбака. Красный от натуги, ползет он впереди всех на четвереньках и, как ломовая лошадь, поражая всех своей силой, тащит за собою привязанные к поясу санки. Он дышит часто и отрывисто, и крупные, как горох, капли пота текут по его спине.

Вслед за Гуреевым один за другим, будто бурлаки, тянут ребята груз. Они знают, что в других шахтах наиболее тяжелые процессы работы механизированы. Там теперь труд зарубщиков выполняет врубовая машина, а работу тягальщиков и откатчиков — конвейер. Но это в более крупных рудниках, где кривая суточной добычи резко поднялась вверх. Здесь же, на шахте им. Дзержинского, механизация только начинается. Поэтому этой шахте более, чем какой либо другой, нужна помощь.

…Гудит подземелье неугомонным гулом. На поверхности — не меньшее оживление: нужно во-время выгрузить клетки с углем, ежеминутно шныряющие вверх и вниз по скрипучему канату.

Было уже совсем светло, и на востоке угасал последний свет зари, когда усталые и довольные комсомольцы возвращались в город.

Рудничный поселок просыпается рано, а проснувшись, сразу начинает жить полной жизнью. Лай собак, грохот сортировки, перестук вагонеток, звонкая девичья песня, крик петухов, звук гармоники — все смешалось в нестройный концерт.

Начиная от стадиона, граничащего с городской окраиной и до самого террикона[5], что исстари вздымается ввысь своим черным конусом, широко распластался поселок.

Стройные трубы, точно жерла гигантских орудий, устремились к небу, без передышки извергая в утреннюю синеву черные космы тягучего дыма.

— Что же вы, ребятки, носы повесили, едят вас мухи с комарами? Устали, небось? Пустяки! Давайте лучше споем.

И, не заставив себя ждать, Рыбак первый затянул:

Ребята тотчас ответили ему:

Пели, пока не вышли на широкую людную улицу проснувшегося города.

Нужно было расходиться по домам, а к девяти снова быть на работе — в предприятиях, в учреждениях…

Через два дня, ранним утром, на городской площади трудящееся население города пришло провожать своих комсомольцев на работу в шахту Дзержинского.

Вокруг трибуны развевались знамена, гремел оркестр межсоюзного клуба, заглушая звонкоголосые песни школьников и пионеров. На трибуну поочередно поднимались Саша Довгань, Синятников, Алеша Рыбак, Молотков, представители городских организаций и бросали с вышины приветственные и радостные, согретые внутренним чувством слова. А в сторонке, возле здания райисполкома, недвижно стояли грузовые автомашины, готовые в любую минуту послушно умчать из города в соседнюю шахту семьдесят пять лучших комсомольцев…

На площадь, задыхаясь от быстрой ходьбы, вбежал бывший работник редакции местной газеты «На-гора» Василий Гуреев (в прошлом году, как активный рабкор, он был выдвинут на работу в редакцию, а вот теперь вместе с другими товарищами возвращался назад в шахту тягальщиком). Он торопливо раздавал только что вышедший номер газеты.

На первой странице бросалась в глаза напечатанная крупным шрифтом заметка:

«23 февраля 1930 года 220 городских комсомольцев провели субботник на шахте им. Дзержинского. Заражая других самоотверженной, подлинной ударной работой, они показали великолепные образы большевистского труда. Если прежде суточная добыча шахты не превышала 70 % задания, то 23-го план был выполнен на 110 %. Особенно отличались своей исключительной энергией гг. Рыбак А., Гуреев В. и секретарь РК ВЛКСМ Ал. Довгань.

Приветствуя полезнейший почин городских комсомольцев, вся партийная и советская общественность надеется, что достигнутые на шахте им. Дзержинского результаты будут удержаны и закреплены недавно организованным комсомольским угольным батальоном».

Читая эти строки, Саша Довгань радовался коллективной победе и в то же время ощущал в своем сердце щемящую боль от предстоящей разлуки с товарищами. Часть из них через несколько минут уедет в шахту, другие останутся в городе, а ему, командированному на долгие месяцы в деревню, предстоит, вдали от города, провести большую и ответственную работу по коллективизации крестьянских хозяйств…

«А впрочем, — подумал он, — не все ли равно, где работать: на фабрике, в шахте, в деревне? Везде много почетного дела: выполнять поручения партии, отдавать свои силы на перестройку страны, итти в ногу с лучшими сынами рабочего класса по пути, указанному Ильичей»…

Так думал Саша, и ему стало необыкновенно радостно и легко.

И когда, наконец, загудели и тронулись машины, и перед ним мелькнули знакомые лица от’езжающих, — его охватило великое чувство счастья за себя, за этих товарищей, что прощально машут руками, за страну, — безраздельно захватило и увлекло, зовя вперед — к новому, светлому, радостному будущему..

Ст. Константиновская н-Д.