Монумент 14

Глава 11 ПАНИХИДА

За неделю до церемонии прочитать собственное стихотворение перед одноклассниками было для меня все равно что залезть в школьном буфете на стол к старшеклассницам, снять штаны и продемонстрировать родинку на левом яичке.

Но всего за неделю все может измениться, и теперь я буду читать стихотворение.

Оно пришло мне в голову посередине ночи. Я схватил дневник и начал лихорадочно корябать его на бумаге. В темном магазине скрип ручки был единственным звуком, не считая гудение холодильников.

Закончив, я рухнул и уснул, уверенный в том, что из-под моего пера только что вышло самое гениальное стихотворение в мире. В сонном состоянии мне казалось, что оно поможет спасти мир.

Утром я проснулся, услышав, как Батист повторяет за Хлоей.

Я открыл дневник, чтобы насладиться своей гениальностью, — ничего удивительного — там были одни неразборчивые каракули. Я смог разобрать всего пару слов. Моя писанина хаотично расползлась по всему листу, но самым забавным было то, что я яростно что-то подчеркивал, но никаких слов над линиями не было, только восклицательные знаки.

Итак, мне пришлось все перечеркнуть.

Угадайте, кто приготовил завтрак? Мы с Алексом. Небось вы думаете, что всем уже надоели мои полусырые, полуобугленные деликатесы? Но все за милую душу уплели холодные, даже еще замороженные вафли и подгоревшие картофельные оладьи. Я поручил второклассникам почистить для всех апельсины. Они добросовестно выполнили задание. Я записал это в свой дневник.

Во время завтрака Джози сообщила, что церемония состоится в отделе мебели для спален и ванн через час. Она попросила нас не приходить раньше назначенного, чтобы все приготовить.

— Нам нужно как-то нарядиться? — спросила Хлоя.

Макс застонал и закатил глаза.

— Что? Это же церемония! Как в церкви! — запротестовала она.

— Это хорошая идея, Хлоя. Всем нужно надеть на себя соответствующую одежду, — распорядилась Джози.

— А можно я пойду так? — спросил Брейден. Он был в джинсах и толстовке.

Джози пристально посмотрела на Джейка. Она ждала.

Джейк прокашлялся.

— Мне кажется, что переодеться должны все без исключения, — сказал он. — Ситуация обязывает.

Я хорошенько протерся детскими влажными салфетками и переоделся в чистое. Достав дневник из спального мешка, я снова посмотрел на свое стихотворение, пытаясь разобрать хоть слово, хоть запятую и вдруг услышал звон колокольчиков.

— Что это? — донесся до меня голос маленького Генри.

Он выбрался из игрушечного домика, который они с сестрой построили из картонной коробки. Вслед за ним тут же возникла Каролина.

— Это колокольчик, — ответил я. — По-моему, это Джози хочет нам сказать, что пора собираться на церемонию.

— Наша мама их очень любит, — сказал мне Генри, беря меня за руку. — У нее их штук пять, она развешивает их по всему саду. Их часто сдувает ветром, но она всегда снова вешает. Ей очень нравится, как они звенят.

— Я знаю, — улыбнулся я, — у нас в саду их тоже слышно.

Моя мама из-за этих колокольчиков называла их маму хиппи, но я с ней был не согласен.

— Наша мама говорит, что они звучат, как в сказке, — добавила Каролина.

— Кстати! — пришло в голову Генри. — Давайте возьмем для нее несколько штук! Когда мы сможем отсюда выйти, захватим их с собой!

— Это хороший подарок, — добавила Каролина, кивая.

— Конечно, — сказал я. — Если хотите, вы можете взять для нее два колокольчика. По одному от каждого.

Они подобрали подходящую случаю одежду Генри надел на себя черные брюки, нарядную рубашку и трикотажную куртку. Каролина выбрала нарядное платьице в тон рубашке Генри, колготки и лакированные черные туфельки.

Они умыли веснушчатые мордашки и пригладили волосы.

Я подумал про себя, кто эти дети?

И что они думают о происходящем?

Генри не просил меня взять его на руки, но я все равно его поднял. Он обвил мою шею маленькой ручонкой и сразу почувствовал себя в безопасности. Каролина вцепилась в мою руку.

— Как здорово, что ты с нами, Дин, — сказала она мне. — Ты ведь наш сосед, и мы давно тебя знаем.

— Я тоже так считаю, — ответил я.

Джози расчистила пространство от мебели. Поскольку предметы были сложены один на другой, я предположил, что к приготовлениям приложил руку и Нико.

Она прикрепила несколько золотистых и оранжевых дамских шарфиков к флуоресцентным лампам, и сразу все изменилось. Свет сразу стал приглушенным, более теплым и успокаивающим. Пол был застелен множеством ковриков. По краям свободного пространства были приготовлены подушки для сидения. Перед каждой подушкой была установлена большая незажженная свеча. В центре виднелась некая декоративная композиция из огромного, лежащего на полу зеркала, множества искусственных цветов из отдела подарков и разбросанных стеклянных шариков.

Выглядело это мило. Вернее, даже красиво.

— Пожалуйста, усаживайтесь.

Хлоя села рядом с Джози. За ними на карнизе висели колокольчики. Джози то и дело кивала Хлое, и та ударяла по колокольчикам маленьким молоточком.

Неторопливой походкой, вразвалочку явились Джейк и Брейден. После вчерашнего кулачного боя с Нико вид у них был слегка помятый. Лица украшали ссадины и синяки.

Брейден окинул взглядом сидящих и закатил глаза. К его чести, он не фыркнул и не стал насмехаться. Я уверен, у него есть шанс не стать окончательным уродом.

Как всегда неслышно появился Нико. Его левый глаз слегка припух, и, хотя выглядел он вполне аккуратно, я смог разглядеть следы крови вокруг его ноздрей. Он сел напротив Джейка и Брейдена на противоположной стороне круга, и я заметил, как они посмотрели друг на друга и отвернулись. Взгляды, надо сказать, были оценивающими и неприязненными.

Сахалия принесла гитару. Она нарядилась в белые джинсы и в несколько белых мужских рубашек, накинутых одна поверх другой. Она казалась очень красивой и чистой. Без макияжа она выглядела очень респектабельно.

Сев по-турецки, она положила гитару за спину, стрельнув глазами в сторону Джейка и Брейдена. Она боялась, что они начнут издеваться над ней из-за гитары. Джейк даже не взглянул на нее. Брейден осклабился. Насмешливо и, как мне показалось, с явным интересом.

Хлоя продолжала стучать по колокольчикам, пока все не пришли. Оставалось лишь одно незанятое место для Астрид.

— А где она? — спросил Макс. — Почему она не пришла?

Остальные тоже начали спрашивать, куда она подевалась.

— Давайте ее позовем, — предложила Джози. — Может, она и придет.

Дети начали кричать:

— Астрид! Астрид!

Хлоя повернулась и начала бить в эти проклятые колокольчики по-настоящему громко.

Астрид так и не появилась.

Я надеялся, что она придет. К этому времени ее не было уже около суток.

Я знал, что с ней ничего не случилось. Куда она могла отсюда уйти? А еще я знал, что она страшно корит себя за то, что произошло с Батистом в туалете. И знал, что она сможет это пережить. Должна.

Батист тоже сидел здесь. Он был тихий и бледный. С коричнево-синими синяками вокруг шеи. Это выглядело так, как будто шея была грязной, хотя, возможно, так оно и было.

Батист не звал Астрид. Он еще не отошел от происшедшего. Но это пройдет. Я был уверен, что пройдет. В конце концов, Алекс же меня простил. Хотя и не до конца.

— Скорее всего она просто спит, — наконец проговорила Джози. — Давайте начинать, возможно, она придет потом.

Хлоя повернулась и снова ударила по колокольчикам.

— Хватит, Хлоя, — остановила ее Джози.

— Прости, — слегка задыхаясь, ответила та.

Джози закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Открыв глаза, она начала:

— Мы собрались здесь, чтобы почтить память тех, кто погиб. Мы не знаем, сколько человек погибло. Мы не знаем даже, что происходит там, снаружи. Но мы можем помолиться за тех, кто ушел, выразить им нашу любовь и помочь им отправиться в рай.

В моей церкви не любят говорить о рае. Я принадлежу к Униатской церкви, которая проповедует веру, основанную на множестве религий, но не упоминает ни рая, ни ада, ни грехов и всего прочего.

Но я верю в рай. И верю, что все праведные души после смерти отправляются туда. Люди других религий верят в другое. И это хорошо. С их душами после смерти происходит то, во что они верят.

Каждый из нас создает свой собственный рай.

Дети захлюпали и начали ерзать.

Джози сделала знак Сахалии.

Та достала гитару и взяла несколько аккордов.

— Это одна из моих любимых песен, — сказала Сахалия. — Ее поет группа «Насекомые с планеты Зеро». Не знаю, слышали ли вы ее или нет, но я ее вам спою.

Я не знал этой песни. Я понятия не имел, что существует такая группа.

И Сахалия начала петь. Ее голос был низким и скрипучим, но звучал приятно. Как будто у вас чесалось в ушах и он их почесывал.

Вот что она пела:

Птицы небесные летите прочь от меня

Котята на диване, оставьте меня в покое.

Я в ярости, я готова кусаться, я сейчас взорвусь.

Мне нужно, чтобы меня оставили в покое.

Если вы понимаете, что хорошо, а что плохо,

Вы уйдете

И оставите меня в покое.

Сделайте то, что должны.

Услышьте меня

И забудьте.

Рыбки в пруду, не клюйте сегодня на мой крючок.

Собаки на улице, обходите меня стороной.

Я в ярости, я готова кусаться, я сейчас взорвусь.

Мне нужно, чтобы меня оставили в покое.

Дорогой Господь! Оставь меня в покое!

Слова, если вслушаться, звучали довольно асоциально. Но мелодия была прекрасна и печальна. Она звучала как погребальная песня.

Не знаю, но лучшего я и представить себе не мог. Когда песня закончилась, Джози кивнула мне:

— Теперь Дин.

Должен вам сказать, что я не только не боялся Брейдена или Джейка, мне не было страшно выставить напоказ мои чувства, я хотел этого.

Я надеялся, что Астрид бродит где-то рядом. Я был почти в этом уверен. Мне очень хотелось, чтобы она услышала и узнала, о чем я думаю.

А еще я надеялся, что мое дурацкое стихотворение поможет ей прийти в себя.

Вот оно:

И наступила тьма, и мир в ночи,

То не Господь укрыл нас на ночь одеялом,

Как будто свечу, что всех нас освещала,

Задули. Раз — и нет свечи.

И в полной тьме, обнявшись, мы все ждем,

Когда придет к нам кто-нибудь с огнем.

И можно спрятаться, а можно испугаться,

Забиться по щелям и там дрожать.

Но важно знать, что тьму мы можем обуздать,

Лишь если будем друг от друга загораться.

Мы станем светом, и на свет придут все те,

Кого нам не хватает.

Смотрите, вот уже светает,

Да будет свет! Да будет свет!

Джози встала. Мы этого не планировали, но кем бы она была, если бы не чиркнула в этот момент спичкой и не зажгла свечу. Как будто все происходящее было подстроено заранее. Я читаю стихотворение о свете, и все зажигают свечи. Но мы ничего такого и не предполагали.

Джози повернулась к Улиссу, сидящему слева от нее, и протянула ему свою свечу. Он знал, что делать: взял свою свечу, зажег ее от свечи Джози, потом повернулся к Максу и зажег его свечу.

Когда пламя совершило полный круг, Джози встала и поставила свою свечу на зеркало в центре круга. Она сделала знак, чтобы мы все последовали ее примеру.

Пятнадцать огоньков колыхались над зеркалом в унисон, отбрасывая блики на стены торгового зала.

Малыши смотрели вокруг, как зачарованные.

Джози встала. Она держала в руках корзинку с какими-то кусочками нарезанной бумаги и картона. Это были фотографии людей. Не знаменитостей — обычных граждан. Она вырезала из журналов, упаковок продуктов, книжных обложек.

— Это фотографии незнакомых людей, — сказала Джози. — Я хочу, чтобы каждый из вас взял по одной, внимательно посмотрел на изображенного там человека и послал ему всю свою любовь. Представьте его в круге света и пожелайте ему мира.

Улисс махнул рукой на Джози, прошептал что-то по-испански и отодвинул от себя фотографию. Это был третий раз, когда я слышал, как он говорит. То, что он сказал, явно было серьезным. И он начал плакать.

Улисс сунул фотографию в руку Джози.

— Что он сказал? — спросил я Макса. Но Джози поняла. Она порылась в корзинке и дала Улиссу одного из толстых китайцев, жующих яблоко.

— Эта подойдет?

Улисс кивнул.

Я увидел, что Джози разглядывает фотографию, которую отдал ей Улисс. На ней была полная пожилая латиноамериканка, пекущая печенье. Наверное, она была слишком похожа на бабушку Улисса.

Мальчик вытер нос рукавом. Этот милый испаноговорящий ребенок был среди всех единственным, кто не говорил по-английски. Он не тронулся рассудком. Он просто делал, что мог. Я по-настоящему полюбил его.

Наконец я обратил внимание на кусок картона в собственной руке.

На ней был голенький младенец на пеленке.

При мысли о нем у меня закололо сердце. Наверняка его уже нет в живых.

Может, фотограф сделал эту фотографию лет пять тому назад, и теперь малышу может быть пять или десять или пятнадцать лет, и он умер.

Мне начало казаться, что это не слишком хорошая идея устроить панихиду. Что мы пытаемся тут сделать?

Я почувствовал, что внутри меня поднимается протест. Это пустая трата времени. Малыши расстроятся или вообще не поймут, что к чему. Это была явная глупость, и зачем только Джози все это затеяла? Кто она такая, чтобы подвергать нас всех столь тяжелому испытанию, чтобы заставлять нас думать о мертвых детях и разбивать нам сердца?

Что она о себе возомнила?

Джози прижала фотографию к груди и начала петь:

Покойтесь с миром, покойтесь с миром.

Пусть любовь окружает вас, когда вы идете

Своим путем.

Это была очень простая песенка. И после того как она пропела ее еще пару раз, остальные дети начали подпевать, кто как мог.

Сахалия снова взялась за гитару и стала наигрывать мелодию.

Мне не хотелось петь эту дурацкую песню.

Мне было так жалко этого ребенка.

— Пойте все, — скомандовала Джози.

Я уставился на нее.

— Пой, Дин, — настаивала она.

Я не мог.

— Пой.

Алекс, сидевший слева, положил руку мне на плечо.

Я так рад, что он со мной. Так счастлив быть рядом с братом. Мне было стыдно, что у меня есть семья, когда у большинства других ее больше не было.

Это было так много для меня одного.

Я снова опустил взгляд на фотографию и, прищурив глаза, стал в нее всматриваться, пока этот ребенок не стал единственным, что я видел.

И, я открыл рот и начал шепотом петь ему: «Покойся с миром».

Я не думал сейчас обо всех детях. Обо всех людях. Обо всех, кого мы потеряли. Я просто пел этому кудрявому малышу, прося для него мира и покоя.

Я мог петь этому малышу, который наверняка отправился в рай. Только ему.

Наконец Джози сказала:

— Аминь.

И я понял, что больше не пою.

Мое лицо было в слезах. Они промочили воротничок рубашки и даже залили уши, чего раньше со мной никогда не случалось.

— Достаточно, — проговорила Джози. — Церемония окончена.

— Погодите, — сказал Батист. — Можно я прочитаю молитву?

— Конечно, — ответила Джози.

Батист встал и начал молиться вслух.

— Господи! Сущий на небесах! Да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо твое есть царство и сила и слава вовеки! Аминь.

— Аминь, — хором повторили мы.

Я не понимал, что означают слова «сущий на небесах», я не знал, что такое «прости долги», я всегда посмеивался над всем этим. Но сейчас, когда Батист решил помолиться за нас, мне было приятно. Взгляд его светился, лицо стало смиренным и счастливым. Он дал нам то, в чем мы так нуждались.

Алекс прислонился ко мне, и я обнял его.

Каролина и Генри прижались друг к другу, Улисс сидел у Джози на коленях. Макс тоже жался к ней. Она приглаживала его вихор. Самый непослушный вихор в мире. После каждого поглаживания он снова вставал дыбом.

Хлоя бросилась к Нико и обняла.

Было видно, что тот не имеет ничего против.

Брейден подозрительно пристально разглядывал пол, и я заподозрил, что он тоже плачет, но не хочет, чтобы кто-то это увидел. Джейк расстегнул верхние пуговицы рубашки, обнажив (а как же иначе!) гладкие квадратики мышц. Опустив голову, он хмыкнул.

Я глубоко вздохнул, отгоняя раздражение.

— Господи, Луиза, — сказала Хлоя. — Давайте что-нибудь поедим. Я умираю от голода.

Мы засмеялись.

Впервые за три дня это было легко.