Морлоки

IX.

Караваев проводил своих гостей до ворот.

Все чувствовали себя смущенными, пришибленными. Расстались молча.

Василию Ильичу почему-то страшно было вернуться в комнату, словно там ожидало его что-то неожиданное и грозное.

Он остановился на крылечке и оглянулся.

Направо высилась труба его шахты и спокойно, равномерно дышала дымом и искрами. Прямо, до самого горизонта, светились розово-дымным светом такие же трубы. А позади разливалось, бушуя, безбрежное море пламени, -- то дышали бесчисленные трубы завода.

Океан жизни, океан труда... Нет страха и смущения в душе... Василий Ильич чувствует, как постепенно охватывает его восторженная, пьяная, почти безумная энергия. Сердце бьется быстро и громко... Работать, работать! Нет той ноши, которая показалась бы ему теперь тяжелой, нет той жертвы, которая может устрашить его! Работать, работать... для человека... с человеком! Как смешно торчит луна там, посреди небольшого клочка черного неба! Большая, круглая, темно-бронзовая, такая жалкая, такая глупая! Жалкая потому -- что она напрягла все силы, натужилась до красноты и все же бессильна осветить небо, горящее огнями, зажженными человеком! И даже этот черный островок неба в море розового дыма охватывает красное лицо луны тесным кольцом и смеется над ее потугами... Кто сильнее: природа или человек? Здесь царь -- человек! Здесь он всемогущ и непобедим!

Полный бодрости и радостного волнения, Караваев вошел в дом.

Забыл о Елене.

А она ждала его в дверях его комнаты. Стояла, опершись о косяк двери, и застывшим взглядом смотрела в одну точку.

Когда Караваев подошел к ней, она пропустила его мимо себя в комнатку, а сама, оставаясь в том же положении и не глядя на него, произнесла глухим голосом:

-- Я слышала сегодня, будто вы женитесь на Марусе.

Василий Ильич не сразу ответил. Слишком странно было все это: голос Елены и самый вопрос. Радость и бодрость сразу пропали. Снова зародился в душе страх, непонятный, наивный, чисто-детский страх.

Тем же голосом, но повернувшись к нему, Елена повторила:

-- Правда ли, что вы женитесь на Марусе?

Караваев подумал: "разве она не знала этого раньше?" Но сейчас же вспомнил, что это случилось вовсе не так давно, как ему кажется, что еще вчера он и сам не предвидел этого.

Он тихо ответил:

-- Да, Елена Дмитриевна. Я люблю Марусю.

Елена подошла к нему и, глядя прямо в глаза, сквозь сдавленные зубы процедила:

-- Я вас ненавижу!

Василий Ильич шарахнулся в сторону. Так неожиданно это было.

-- За что? -- сдавленным шепотом спросил он.

Елена села, закрыла лицо руками и после долгой паузы тихо заговорила:

-- Так страшно жить здесь! Так стыдно!.. Есть стыдно... дышать... даже думать, мечтать стыдно!.. Эти морлоки... Это не выходит из головы, успокоиться не дает... А вы!

-- Что же я?

-- Рыхлый вы! Как все! Я думала, у вас чуткая совесть, душа честная... Стыдно!

Василий Ильич подошел к ней, взял ее руку и нежно, любовно, как говорят с больным ребенком, начал убеждать ее:

-- Какая вы славная, чистая, смелая, Елена! Я восхищаюсь вами. Но вы неправы... Разве любовь преступление? Жизнь сложна, жизнь многогранна. Нельзя быть жестокой, даже во имя жалости к людям не надо жестокости, Елена... Любовь, это -- счастье. Это хорошо, честно и так радостно -- любовь! Знаете, Елена, пока я не знал любви, я никого не любил! И мои теории, и моя любовь к людям, и жалость моя -- все это было бескровное, умственное... И оттого не удавалось мне ничего, и оттого, как чужого, встречали меня в шахте, как врага... Сегодня я стал другим, новым. Это случилось в шахте, в черной шахте пришла ко мне светлая радость. Как я люблю, Елена! Люблю Марусю и свою любовь люблю! Да, свою любовь... Она раскрыла мою душу, сроднила меня с людьми... За что же вы меня ненавидите, Елена? За что? Ведь только сегодня я перестал ненавидеть себя, стыдиться себя!.. Не будьте жестокой, Елена!

Елена тихо высвободила свою руку из его рук, улыбнулась печальной улыбкой и заговорила мягко и с какой-то таинственной сосредоточенностью:

-- Нет, это неправда, что я вас ненавижу... Мне жалко вас и страшно за вас.

Потом она встала, прошлась по комнате, остановилась возле окна и, глядя на улицу, коротко спросила:

-- Когда свадьба?

-- Не знаю. Я еще не думал об этом.

-- Где?

-- Не знаю.

-- Только не здесь!

-- Почему?

-- Слышите, Василий Ильич, не здесь!

Елена подошла к Караваеву, взяла его руку и, сверкая своими полными тайны глазами, почти умоляюще повторила:

-- Не здесь! Ради Бога, Василии Ильич, не здесь! Уезжайте! Возьмите отпуск, поезжайте в город, там справьте свадьбу!

-- Разве это не все равно? Такая мелочь!

-- Нет, не все равно! И не пустяк! Я вас умоляю. Для вас же! Ведь вы единственный, кого я не хочу ненавидеть... Уезжайте!

Караваева взволновал этот умоляющий и настойчивый тон. Что-то почти мистическое сверкало в глазах Елены, и Василий Ильич чувствовал, что его снова охватывает страх.

А Елена, несколько успокоившись, продолжала:

-- Я предчувствую большое несчастье. Вы поймите. Нельзя надругаться над человеческим горем. Здесь стыдно смотреть на солнце. А вы хотите свадьбу... музыку, танцы, вина... Над головами зарытых в подземелье!.. Нет! Уезжайте! Пусть это будет далеко! Не так открыто, не так цинично!

Караваев собирался возразить. Вспомнились Маруся, белое платье, букет сирени. "Пусть тоже увидят весну".

Но Елена не дала ему говорить:

-- Я предчувствую большое несчастье... Вы думаете справедливости нет? Есть справедливость! Судьба мстит! Бойтесь мести, Василий. Ведь вы лучший. Судьба всегда избирает для мести лучших. Что ж, смейтесь! Скажите мне, что я суеверна, что я истерична... Но я чувствую, я чувствую! И верю своему чувству. Я боюсь вашей свадьбы, Василий!

И, сказав это, Елена встала:

-- Я ухожу.

-- Куда? -- встревожился Караваев. -- Как же вы пойдете ночью, одна? Я провожу вас.

-- Не надо. Мне близко. -- И вышла из комнаты.