Морлоки

X.

Дни проносилось быстрые, шумные, содержательные. Караваев чувствовал себя так, как будто попал в стремительный пенистый поток и несется, как щепка, радостно отдаваясь силе течения, упиваясь его шумом, мощью и безудержностью.

Любовь к Марусе росла и крепла. Иногда ему казалось, что это сон, видение -- эта нежная красавица, обвивавшая его душу лучами неизбывного счастья. Где бы он ни был -- в своей комнате, в шахте, за работой и в редкие минуты отдыха -- он видел ее перед собой, словно она стала неотъемлемой частью его души.

-- А я считал любовь пустяком, выдумкой поэтов! -- говорил он Марусе.

-- А теперь?

-- Теперь я думаю, что никто не сумел описать любовь... Что слова такие бледные, сухие... И мне самому хочется писать стихи!

Ременниковы отнеслись к их любви с нескрываемой радостью.

Семен Дмитриевич положил руку на плечо Караваева и сказал:

-- Лучшего мужа для моей Маруси я не желал! Главное то, что вы человек умный и способный и дорогу в жизни проложите себе легко...

А Варвара Александровна, вся раскрасневшись от радости и волнения, призналась:

-- А ведь я это предвидела! Когда вы в первый раз пришли к нам, я так и решила -- этого молодца надо поймать в сети... Несколько раз думала, как бы это его скрутить... А он...

-- Сам скрутил себя! -- смеясь, подсказал Караваев.

Оказалось, что за Марусей есть и приданое, о чем Ременников сообщил Василию Ильичу с серьезной деловитостью и обстоятельностью, сдерживая его нетерпение указанием на то, что "дело делом", "деньги счет любят" и т. д.

Было решено, что свадьбу справят через два месяца.

Когда речь зашла об этом, Караваев вспомнил Елену и ее последнюю просьбу.

-- Я бы хотел, -- сказал он, -- чтобы свадьба была не здесь. Мы поедем в город и там обвенчаемся.

-- Что вы! Что вы! -- возмутилась Варвара Александровна. -- Это невозможно! Знакомые все обидятся... Помилуйте! Я так мечтала о свадьбе Маруси... Обдумала все... И вдруг! Нет, я ни за что не соглашусь на это!.. И зачем? Скрываться, кажется, нет причин.

Караваев не возражал. Он решил, что об этом поговорить можно и после. Два месяца представлялись ему, живущему напряженной жизнью, таким громадным сроком, в течение которого может совершиться много событий...

Его сношения с шахтерами развивались своим чередом, и так же, как он никогда не забывал Маруси, и мысль о "деле" никогда не покидала его. В свободные часы его можно было видеть уже в рабочей казарме. В шахте и на улице его окружали шахтеры. Он уже не был "чужим". Ему верили. Его любили.

Такая близость к шахтерам не могла остаться тайной для администрации рудника.

Однажды у Ременниковых к нему подошел Березин и с таинственным видом отозвал его в уголок. Очутившись с глазу на глаз с Караваевым, Березин сделал торжественное лицо и шепотом заговорил:

-- Василий Ильич, я должен предупредить вас, как товарища... я хочу сказать, как единомышленника...

-- О чем речь?

-- Вы неосторожны! В нашем деле необходима самая строгая конспирация...

-- В каком нашем деле? -- иронически переспросил Караваев.

-- Ах, зачем это недоверие к человеку, убеждения которого всем известны! -- обиженно ответил Березин. -- Мы служим одному делу... И вот я говорю: надо быть осторожным... Очень осторожным...

Караваеву было смешно.

-- Скажите-ка лучше, -- внезапно прервал он Березина, -- как идет ваша охота с мистером Вильямсом?

Березин покраснел, что-то пробормотал и ретировался.

На следующий день на ту же тему заговорил Ременников.

-- Послушайте, Василий Ильич, -- начал он, убедившись, что никто их не слышит. -- Ведь это, друг мой, слишком. Мне профессор Наитинов писал, что вы левый. Я против этого ничего не имею. Я сам демократ и конституционалист. Но нельзя, друг мой, через край хватать! Не забывайте, что вы имеете дело не с фабричным пролетарием, а с шахтерами. -- Семен Дмитриевич многозначительно взглянул на Караваева. -- Ведь это дикари! Они не доросли до понимания принципов организованной борьбы между трудом и капиталом! С ними иметь дело опасно... Они не так поймут... Мы и так живем под вечным страхом пробуждения этого зверя... Ну, да, зверя... При всем демократизме, надо смотреть правде прямо в глаза... А затем... Помимо этого... -- после долгой паузы продолжал Ременников, -- наши отношения... В какое положение вы ставите меня? Все знают, что я выдаю за вас свою дочь. Моя снисходительность по отношению к вам будет принята за пристрастие... Ведь мы служим не шахтерам, а предприятию!

Для того, чтобы положить конец этим разговорам и подозрениям, Караваев решил выступить открыто с проектом рабочей кассы.

В назначенный день собрались у Ременникова все инженеры, мистер Вильямс, мосье Турго, доктор Кац. В гостиной был предложен чай, но дамы не вышли, и получилось впечатление чисто делового собрания.

Караваев пришел позже всех. Его задержала Маруся. Она поджидала его на улице.

-- Я боюсь, Вася! Мне страшно за тебя! -- сказала она.

Караваев усмехнулся:

-- Ну, вот еще! Не съедят!

-- Но они не поймут тебя... Я знаю... Я слышала, как они о тебе говорили... С такой иронией... Особенно Заблоцкий... Я ненавижу его!

Караваеву сразу сделалось весело -- и от того, что предстоит серьезный бой, и от того, что Маруся уже живет его жизнью, его заботами и мечтами. Он бодро вошел в дом.

Серьезного боя однако не было. Хотя внешне все было обставлено с некоторой даже торжественной деловитостью: с выбором председателя, провозглашением начала "заседания", но видно было, что собравшиеся отбывают служебную повинность, скучают и нисколько не интересуются докладом молодого инженера.

Ременников, заметно волнуясь за своего будущего зятя, предложил:

-- Приступим к докладу. Василий Ильич, слово за вами.

Василий Ильич оглянулся. Все смотрели на него: англичанин со своей застывшей улыбкой, Ременников несколько смущенно и тревожно, Березин, суетливо вертясь на стуле и стараясь изобразить на своем лице подбадривающую улыбку, Заблоцкий с наглой насмешкой, мосье Турго, откровенно позевывая, доктор Кац с усталым равнодушием. Один только Кружилин сидел в уголку, дымил папиросой и не смотрел на Караваева.

Василий Ильич начал, несколько запинаясь, но быстро овладел собой и заговорил гладко и убежденно. И чувствуя, что ему удалось заинтересовать слушателей, он все больше возбуждался и к концу говорил уже страстно. Изложив все выгоды рабочей кассы не только для шахтеров, но и для предпринимателей. Караваев заговорил об обязанности интеллигенции прийти на помощь подземному племени, о совести, которая не может успокоиться при виде ужасов подземного труда...

-- Ну, это из репертуара Елены Дмитриевны! -- прерывая Караваева, громко произнес Заблоцкий и рассмеялся.

-- Продолжайте! -- сказал Репейников, обращаясь к Караваеву.

-- Я кончил и хотел бы выслушать ваше мнение о моем предложении.

Довольно долго длилось молчание. Все украдкой поглядывали на мистера Вильямса, но англичанин не выказывал желания говорить.

Опять заговорил Заблоцкий.

-- Чего вам, собственно, надо? -- обращаясь к Караваеву, выкрикивал он, мешая слова с шумным смехом, -- равенства, братства и прочего? Оттого, что будет касса, равенства еще не будет, вы все-таки будете в "господствующем классе", а они -- "порабощенным пролетариатом"... И какое вам дело до них? Они сами о себе думают! Не беспокойтесь! А если вы им друг, так вместо касс отучите их от водки, -- это будет самая лучшая касса! И вообще все это сантименты!

-- Нет, отчего же! -- попробовал говорить Березин. -- Объединение трудящихся это вовсе не пустые слова...

-- Это -- химера! -- решительно и авторитетно заявил мистер Вильямс.

-- Я тоже так смотрю! -- подхватил Ременников. -- Касса взаимопомощи среди шахтеров это -- химера. Шахтеры не доросли до этого. Они дики, невежественны, озлоблены. Дайте срок. На место нынешнего рабочего придет грамотный, трезвый. Это будет, может быть, не скоро, но ведь это будет...

-- Это тоже своего рода химера! -- тем же тоном заявил мистер Вильямс.

-- Браво! Превосходно! -- крикнул Заблоцкий.

Караваев чувствовал, что кровь бросается ему в голову. Еще минута -- и он наговорил бы кучу дерзостей этим отупевшим в сытости своей людям.

Но к нему подошел Кружилин. Он ничего не сказал, только взглянул на него, стараясь глазами передать свою мысль. И Василий Ильич понял его.

Стоит ли спорить, горячиться, вооружать против себя и без того недружелюбно настроенных товарищей и "начальство"? Ничего, кроме вреда, из этого не получится. Вспомнилась Елена, ее слова об "элоях" и "морлоках". Да, она права. Нельзя стоять посреди этих непримиримых начал. От этих надо уйти. Не здесь искать помощи. Они чужие... И пусть они иронизируют, возражают с притворной серьезностью. Ему уже нет дела до них. Он пойдет другими путями...

И Караваев больше не участвовал в споре, который, впрочем, скоро прекратился, так как дамы заявили, что им скучно.