Морпех Рейха

Затишье

Еще через три дня у меня сняли последние швы, а на следующий выписали: не совсем здоров, но в больнице мне делать больше нечего. Главное — не напрягаться еще пару недель и помнить, что мой иммунитет оставляет желать лучшего, а значит, мне стоит беречься от инфекций, насколько возможно. Выписали рецепт на иммуностимуляторы — и свободен.

Каким-то образом Зоран Вальдич заранее узнал о моем возвращении, потому что в холле меня ждал очень теплый прием. Тут, помимо управляющего, собралось где-то человек семьдесят персонала — консьержи, повара, официанты, горничные — преимущественно люди, которые находились в отеле в момент атаки. Мне устроили овацию, симпатичные девушки вручили мне больше цветов, чем я смог унести, а Зоран Вальдич сообщил, что мой счет закрыт со стороны отеля: мне больше не требуются деньги для проживания здесь. Отныне я могу считать отель своим домом, персонал — своей семьей, и для меня в любое время года найдется приличный номер.

— Вы очень любезны, Зоран, — сказал я.

— Это меньшее, чем мы можем вам отплатить за то, что вы сделали для нас. И, вообще-то, я тут как бы и ни при чем, это мой шеф. Он сам, к сожалению, не смог встретить вас лично, потому что его только на днях перевели из реанимации в отделение интенсивной терапии. В момент, когда он узнал о нападении, у него случился инфаркт.

— Печально слышать. Надеюсь, он поправится.

Потом из толпы вынырнула Гордана, а с нею два консьержа с большим предметом. Оказалось, пока я лечился, она написала мой портрет в крупном формате — полтора на полтора метра, примерно. На нем я был запечатлен в ракурсе «чуть сбоку снизу», из-за чего казалось, что я, гордо выпрямившись, устремляю свой орлиный взор куда-то вперед и вверх поверх голов.

— Интересный ракурс… Это ты по памяти так?

— Ну-у, не совсем. По фото.

— Не припоминаю, чтобы я вот так позировал для фотографа, — признался я.

Гордана кашлянула. Оказалось, работала она не по моей фотографии, а по фотографии кенотафа на Аллее Памяти, который венчает мой бронзовый бюст примерно в таком виде. А вот перерисовать бронзовое изваяние в «живом цвете» Гордане пришлось по памяти, благо она у нее хорошая.

— Только с габаритами ты все же немножко того… перегнула. Куда я такую громадину повешу?

Зоран сразу же подсказал:

— Например, можно прямо вот тут, в холле.

— Хм… Тоже вариант.

Разнорабочий нашелся здесь же и его сразу послали за инструментом.

Правда, как портрет вешали, я уже не видел: ушел в номер с Горданой.

— Только тут такое дело, — сказал я ей уже в номере, снимая рубашку, — мне врачи запретили напрягаться, так что некоторое время напрягаться придется тебе…

— И это замечательно, — хихикнула Гордана, стаскивая футболку.

На следующий день я вместе с Агнешкой поехал смотреть свой новый особняк.

Дом мне, конечно же, понравился: два этажа, восемь комнат, не считая двух холлов — один на первом, другой на втором. Кухня, два санузла, несовмещенных конечно же, причем ванная на первом этаже даже получше, чем в номере Горданы, веранда, два балкона, гараж, двор, маленький сад. Само собой, что дом полностью обставлен: мебель, бытовые приборы, на кроватях постельное белье, в кухонном шкафу посуда. Злата, серебра и красного дерева, конечно же, нет, но содержимое явно куплено не в самом дешевом супермаркете. Даже телевизоров две штуки, из которых один — плазма в холле с диагональю метра полтора как минимум.

В общем, элитная недвижимость на то и элитная.

Ради любопытства я заглянул и в холодильник, но там, как и ожидалось, пусто, все устройства не подключены к сети.

— Ясно, с обедом все будет не так просто, — вздохнул я.

— Ну, придется ограничиться десертом, — улыбнулась Агнешка, села на стол и принялась расстегивать блузку.

Я тоже улыбнулся:

— Ты даже не подождешь, пока я закажу в ресторане обед?

— Зигфрид, да вы издеваетесь?! — она до сих пор так и не перешла на «ты». — Пока вы в госпитале были, я без вас спокойно кушала три раза в день, а вот со сладким — увы, без вас никак!

Еще три дня я веселился, как мог. Вначале сводил Агнешку в казино, где снова выиграл тридцать тысяч и на них купил девушке серьги и кулон с сапфирами. На следующий день повел Гордану в самый дорогой ресторан города, но там меня сразу же узнали и персонал, и другие посетители. В качестве легкого вина к ужину нам подали еще более старую бутылочку, чем та, которую выставил мне граф Айзенштайн, заботился о нас лично метрдотель, и в самом конце он отказался давать счет.

— Помилуйте, герр фон Дойчланд, если хозяин заведения узнает, что я выставил вам счет — выгонит меня взашей без выходного пособия.

Он, конечно, шутил, но я понял, что настаивать бесполезно, так что я просто вручил пять сотен чаевых официантам.

Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Брунгильда позвонила мне через «библиотечную фею» Зигрун — из Англии в Хорватию напрямик без танцев с бубном и варганом хрен дозвонишься, поскольку космическая эра в этом мире так и не настала и спутников связи нет в принципе — и сообщила, что готовится к посадке в цеппелин на рейс в Германию.

Я простился с Агнешкой и Горданой — разумеется, с каждой отдельно, они так и не узнали о существовании друг друга — пообещал, что непременно еще вернусь в Сплит, и отбыл обратно. Ехал, естественно, не на автобусе: Майерлинг предоставил в мое распоряжение свой собственный комфортабельный «майбах» представительского класса, а также Книспеля и его напарника в качестве водителей.

Машина оказалась выше всяких похвал, мотор тихий, ход мягкий, водители — замечательные, так что я выключил телефон и вскоре заснул. Проснусь уже в Рейхе, скорей всего.

В Германию я въезжал далеко не ранним утром. Наверное, Брунгильда прибыла куда раньше меня: цеппелины развивают сто-сто сорок километров в час и более, особенно при попутном ветре, и к тому же летают по прямой, в то время как автомобиль зависит от дорог.

Я включил телефон и позвонил, но получил ответ о том, что абонент не в сети.

Книспель довез меня до поместья Айзенштайнов, отдал мне честь, я поблагодарил его и двинулся к особняку.

Нажимаю кнопку переговорного устройства и называюсь, диспетчер открывает дверь.

Уже в особняке я встретил в холле Рутгера и по его виду понял, что не все ладно.

— Здравствуйте, Рутгер, — поздоровался я, — что-то вы мрачны.

— Бруни погибла, — коротко сказал он. — Цеппелин, на котором она летела, сбит над Ла-Маншем.