Глава седьмая

Морриган

На этот раз он не стал прятаться в кустах, а с грозным видом поднялся по широким мраморным ступеням. Будто он здесь полноправный хозяин. И почему мне так тяжело понять этого стервятника? У него голая грудь, лицо блестит. Он помылся. Без грязи кожа приобрела золотистый оттенок, длинные пряди волос стали ярче. Из-за раздавшихся плеч на его тощие рёбра ещё больнее смотреть, но взгляд у него, как у лютого зверя.

— Ты же вроде не собирался приходить? — Я отступила на шаг, когда он поравнялся со мной.

Он долго смотрел на меня, и наконец ответил:

— Я прихожу и ухожу, когда угодно, куда и откуда захочу. Как так вышло, что Харрик Великий знает твоё имя?

Мне будто дали под дых. Я слышала, как миадрес в лагере шептались о Харрике. Ама и остальные его ненавидят. Его имя, будто яд: неприкасаемое. Тревожно думать, что он может знать, как меня зовут. Джафир наверняка ошибся.

— Ваш Харрик его не знает. Мы с ним вообще не знакомы. Я видела этого человека только издалека, когда он давным-давно напал на наш лагерь. — Я отступила на шаг. — И, да будет тебе, стервятник, известно: никакой он не великий. Обычный трус, как все… — Я замолкла, взвешивая слова, которые крутились на языке — боялась, что Джафир снова убежит или того хуже.

— Как мы все? — подсказал он. — Ты это собиралась сказать?

«Почему мы здесь? — подумала я. — Принадлежим к враждующим сторонам, однако наши пути то и дело пересекаются». — «Нет, Морриган, это не случайность. Ты сама пригласила его сюда. Ты хотела его видеть».

Я не понимала ни себя, ни всё то, что закладывали в меня с детства. Стервятники представляли для нас угрозу, и всё же парень, который проявил ко мне милосердие восемь лет назад, когда сам был ещё ребёнком, вызывал во мне живой интерес.

— Джафир. — Я произнесла его имя с уважением. — Как насчёт того, чтобы почитать? — И в знак примирения добавила, воспользовавшись его собственным термином: — Книгу Древних.

Мы читали около часа, а затем он ушёл. За этой встречей последовали другие. На первых мы вели себя робко и нерешительно. У стервятников и их жертв мало общего. И всё же здесь, спрятанные долгими тропами и укромными каньонами, мы научились оставлять позади хотя бы часть того, что определяло наши личности. Доверие друг к другу то исчезало, то появлялось снова, но мы оба, не сговариваясь, решили, что должны держать свои встречи в тайне. Расскажи о них он, меня бы убили. Расскажи я, мне бы запретили сюда возвращаться.

Я никогда не думала, что мы сможем встречаться долго. В конце концов, наше племя никогда не засиживалось на одном месте. Мы вели кочевой образ жизни. Вскоре мы покинули бы долину, отправились куда-нибудь далеко, и встречам с Джафиром пришёл бы конец. Но пока племя не уезжало — не возникло нужды. Укромность нашей долины позволяла без тревог собирать и выращивать урожай. Чужаки к нам не совались. Дни перетекали в месяцы, а месяцы — в годы.

Я научила Джафира буквам, а затем и словам. Вскоре он тоже начал читать. Упражнялся он и в письме, рисуя буквы пальцем на земле.

— Как пишется Морриган? — спросил он, и повторяя за мной буква за буквой, вывел моё имя. Помнится, я ещё долго смотрела на надпись, восхищаясь её изгибами, линиями и тем, как необычно стало выглядеть моё имя.

Недели и месяцы мы всем делились друг с другом. Джафир отличался не меньшим любопытством, чем я. Парень жил с одиннадцатью людьми. Все были одной семьёй, но он точно не знал, скольких на самом деле связывают родственные узы. Фергюс ему не объяснил, но это и не имело значения. Женщина по имени Лаурида объявила Джафира своим сыном, но он не знал, так ли это. Лаурида была женой Фергюса, но появилась в клане только на восьмом году жизни Джафира — вот почему он сомневался. Однажды Лаурида просто приехала с Фергюсом и осталась. Ту же, кто могла быть его настоящей матерью, Джафир помнил очень смутно: только голос, не лицо.

Он спросил, была ли Годрель моей матерью, и я сказала, что она моя бабушка. Джафир этого слова не знал. «Мать моей матери, — пояснила я. — Ама меня вырастила, а моя мать умерла, когда я была совсем маленькой».

— А твой отец?

— Я никогда его не знала. Ама говорит, что он тоже умер.

Джафир поджал губы. Возможно, спросил себя: «Не от рук ли моих родичей погиб её отец?». Вероятно, папу действительно убили стервятники. Ама никогда не рассказывала, как это случилось, но её глаза неизменно вспыхивали гневом и она тут же переводила разговор на другое.

Как-то я спросила Джафира о его брате, но он только пожал плечами и показал шрам на руке.

— Стефану привычнее изъясняться при помощи кулаков.

— Пожалуй, стоило бы воздержаться от знакомства.

— А я бы воздержался от того, чтобы вас знакомить, — ответил Джафир, подшучивая над моей манерой выражаться, и мы оба рассмеялись.

Я не осознавала, что между нами протянулась ниточка дружбы. Это казалось невозможным. Однако парень, когда-то спрятавший меня от своих родичей-стервятников, как выяснилось, способен и на другие добрые поступки: сплести браслет из луговой травы, подарить щербатую тарелку с золотым ободком, найденную в руинах. Однажды, заметив, как я разглядываю облака, он вручил мне пригоршню неба, просто чтобы увидеть мою улыбку. Я положила ее в карман. Бывало мы несказанно злили друг друга своей непохожестью, но всегда мирились. Мы менялись вместе: незаметно, день за днём, медленно, будто дерево, что просыпается после зимней спячки.

Но однажды все резко изменилось раз и навсегда.

Тем утром он из рогатки с десяти шагов подстрелил белку и пытался научить тому же меня, но раз за разом мои камни позорно летели мимо. Он обзывал меня мазилой, а я смотрела на него волком.

— Нет, не так, — проворчал он, лёжа на лугу. — Вот так. — Он вскочил и, встав сзади, положил поверх моих рук свои. Затем, прижимаясь грудью к моей спине, медленно натянул рогатку и замер. Повисло неловкое молчание, которое, казалось, продолжалось вечно. Ни один из нас не смел шелохнуться. Я пыталась разобраться в своих необычных ощущениях. Его тёплое дыхание овевало мне ухо, сердце пустилось вскачь, я чувствовала: между нами происходит нечто необычное. Нечто сильное, необузданное, полное неопределённости. — Не важно. — Внезапно он выпустил мои руки и отступил. — Мне пора.

Джафир взлетел на лошадь и ускакал, не попрощавшись. Я смотрела вслед, пока он не скрылся из виду.

Я не пыталась его остановить. Мне хотелось, чтобы он уехал.


* * *

Длинный общинный дом гудел от разговоров, но я чувствовала себя не в своей тарелке. Смотрела на столбы, камыш, звериные шкуры на стенах и укладывала чистые тыквы.

— Ты за ночь едва ли пару слов вымолвила. Что с тобой, дитя?

— Ама, я не ребёнок! — развернувшись, резко ответила я. — Разве не видишь? — Я втянула воздух, сама удивляясь своей вспышке.

Ама взяла у меня из рук тыквы и отложила в сторону.

— Да. — Её голос был тих. — Детского в тебе больше нет, передо мной… молодая женщина. — Её бледно-серые глаза блеснули. — Я просто отказывалась это замечать. И как ты так быстро выросла?

— Ама, прости! Я не хотела грубить… — кинулась я к ней в объятия.

Но оправданий у меня не осталось. В голове творился полный сумбур, тело казалось чужим. Стоило вспомнить о тёплом дыхании Джафира на коже, как в животе разливалось тепло.

— Все хорошо, — сказала я. — Пойдём, остальные ждут.

Ама потащила меня в глубь общинного дома, где у очага уже сидело всё племя. Я устроилась между Микой и Бринной. Ему было тринадцать, а ей — двенадцать, но теперь оба казались мне такой малышнёй. Как и Шей и Шанталь, близнецы-восьмилетки напротив. Для меня все они были детьми.

— Расскажи нам историю, Ама, — попросила я. — О прежнем мире.

История бы меня успокоила, мысли все ещё скакали в голове, как кузнечики по полю.

Дети хотели слушать про башни, богов и Бурю.

— Нет. Расскажи лучше, как ты встретила папу, — попросила я.

Ама неуверенно посмотрела на меня:

— Но это история не о прежнем мире, а о том, что случилось после его гибели.

Я нервно сглотнула:

— Тогда расскажи нам о том, что случилось после его гибели.

Я слышала эту историю раньше, но очень давно. Мне нужно было услышать её снова.

— Мы познакомились через двенадцать лет после Бури. Мне шёл всего восемнадцатый год. К тому времени я далеко забралась с Выжившими, но место было столь же разорённым, как предыдущие. Нам помогали смекалка и сила духа, мать учила меня доверять голосу Знания внутри, ибо всё иное значило мало. Карты, технические устройства и прочие изобретения человечества не помогли бы нам уцелеть и найти пищу. День ото дня я заглядывала в себя всё глубже, открывая умения, которыми боги наделили нас в начале времён. Казалось, к этому сведётся вся моя жизнь, а затем я повстречала его.

— Он был красивым?

— О, да.

— Сильным?

— Очень.

— Он был?..

— Хватит перебивать, — шикнула я на детей. — Дайте ей закончить.

Ама с удивлением посмотрела на меня и продолжала дальше.

— Больше всего меня поразила его доброта. Мир погряз в трясине отчаяния, и доброта была такой же редкостью, как ясное голубое небо. Мы наткнулись на подвал, оставшийся от прежних дней. Тогда ещё встречались кладовые с не испорченной и не разграбленной едой, но соваться в такие места было рискованно. Главарь тех, кто её охранял, нас заметил и замахал «идите прочь», но ваш папа стал упрашивать ради нас и смягчил его. С нами поделились тем немногим, что у них было. Тогда я последний раз ела оливку, но этот вкусный пустячок положил начало кое-чему куда более… приятному.

Пата закатила глаза, а другие миадрес засмеялись. «Куда более». Скрытые смыслы в историях Амы больше от меня не ускользали.


* * *

— Куда ты так спешишь? — спросила Ама. — Полевые жуки устроят тебе выволочку, если опоздаешь? — В её голосе звучало подозрение. А ещё она наблюдала за мной, пока я торопливо управлялась со своими утренними обязанностями.

Сбавив шаг, я устыдилась того, что утаиваю от Амы здание с книгами… и Джафира. Но недостаточно, чтобы выложить правду. Одно я уже поняла: Ама не может читать мои мысли, как я когда-то верила. И всё же она их знала. Дышала ими. Жила ими. То же самое относилось к мыслям всего племени. Такой груз тяжело нести, и часть её ноши однажды должна была перейти мне.

— Ама, тебе что-то нужно?

— Нет, дитя. — Она погладила меня по щеке. — Иди. Собирай. Я понимаю: порой человеку нужно уединение. Просто не позволяй мирной жизни убаюкать твою бдительность. Опасность всегда рядом.

— А я всегда настороже. Ама, я всегда помню об опасности.


Загрузка...