Москва и Волга

Холера

Холерный барак. В бараке лежит несколько женщин, отнюдь не из голодающих губерний (холерные вибрионы не любят голодных. Они предпочитают сытых, кто, как, в былине «Идолище Поганое», ежедневно по семи пудов мяса кушает, по семи ведер сырой воды выпивает. И селедкой закусывают).

Стон слышится из палаты. Что такое? Умирает?

— Да, — равнодушно отвечает няня.

— Когда привезли?

— Да вот, часа полтора назад. Из приемного покоя все умирать сюда приносят. Уж добро бы хороша была. А то и часа не проживет. Уж кровью пошла. Вот погляди.

Фельдшер равнодушно идет к столу, берет учебник химии и отправляется в дежурную комнату. Он студент, и ему завтра нужно держать экзамен. А потому и слышится из-за стены в промежуток между оханьем и стонами, как в «Вий» Гоголя:

Бу, бу, бу, бу, бу.

Вдруг — какое то движение у входной двери.

Няня догадывается:

— Ну, еще принесли! — с досадой говорит она и идет встречать.

Действительно, на носилках принесли еще одного больного.

— Куда класть? — спрашивают санитарки, остановившиеся с носилками в корридоре.

Им в ответ раздается:

— Бу, бу, бу, бу, бу.

Няня осведомляется: кто?

— Мальчишка какой то.

— Ну, мальчишку, значит, неси вот сюда, будет мужская палата. Уж там лежит один.

Выкладывают на койку. Уходят.

Содержимое оказывается на столько тощим, на столько сухим, что прямо годится на живой скелет. Руки как палки, одни кости. Суставы кажутся возвышениями вершины Монблана. Так они выделяются на общей ровной плоскости. Ребра все можно считать из другой комнаты. Глаза, как две ямы.

Но живой скелет не стонет и ничего не говорит.

Няня быстро отправляется к ванной и пускает воду.

Подходит к ребенку:

— Сынок! Иди в ванную! Дойдешь? Иль тебя донести?

Скелет неожиданно отвечает:

— Сам дойду.

И в самом деле, скелет поднимается и идет. Но после ванной не выдержал.

У него закружилась голова и няня его несет на руках, схватив в охапку.

— У, какой же ты легенький то! Тебе сколько лет то?

— Тринадцать, — протягивает в ответ мальчик. И в его голосе слышится уверенность взрослого человека, видавшего виды.

Жутко делается от этого тона ребенка.

Ушла няня, справив что нужно. Но холера дает себя знать.

В палате делается невыносимый запах.

Его сосед, уже достаточно поболевший, перенесший кряду и сыпной тиф и острый период азиатской холеры, не может выносить холерного запаха.

— Няня! Няня!

— Что вам?

Сосед указывает на судно.

Няня смотрит и говорит:

— Да там ничего нет!

— Да ведь запах то идет, — возражает выздоравливающий больной.

Няня жмет плечами.

— Что же я сделаю?! Холерный запах.

Больной тогда уже ей категорически заявляет:

— Возьмите раствор, какой у вас есть и сполосните, или же дайте крышку.

Няня идет и делает, что он посоветовал. Запах уничтожается. А из-за стенки раздается: Бу, бу, бу!

По уходе няни, живой скелет обращается:

— Дяденька!

— Что тебе?

— Дай мне спичку.

— На что тебе?

— Прикурить, — тянет мальчик.

— Да разве ты куришь?

— Смерть охота. Папироска есть, а спички нет.

Взрослый начинает его урезонивать.

— Да, что ты? Разве можно тебе курить! Тебе сейчас ничего нельзя, даже есть.

Мальчик возражает:

— А как же мне в другой больнице (называет больницу) давали яички есть и папирос принесли?

— Как, папирос принесли, кто-же? няня?

— Нет, нянька не пошла. А пришла к ней сестра с воли. Я дал ей три миллиона, чтоб она купила молока, яблок и папирос.

— Ну и что же она? купила?

— Пошла. Но другой день принесла мне три папироски.

— А яблок? И молоко?

— Нет, только три папироски. И сдачи не дала.

Сосед тяжело вздыхает в ответ и ничего не говорит. А мальчик продолжает:

— Няньки плохие там, никогда не ходят.

— А много у тебя было денег?

— Много. Три миллиона.

— Да где же ты столько взял? — удивляется сосед.

— Подают на вокзале.

В это время входит фельдшер. Подходит к мальчику с скорбным листом в руках и спрашивает:

— Как тебя зовут? Фамилия?

— Иван Листов, 13 лет.

— Откуда?

— Из Казанской губернии.

— Как сюда попал?

— Приехал с братом.

— Где твой брат?

— Помер. Здоровый был.

— О чего помер?

— От белой каши.

— От какой белой каши?

— Да там сестры давали на вокзале белую кашу. Он ел и помер. А я не ел и остался. А здоров он был.

— Ну, нет, тут не каша.

— Каша.

— Откуда привезли сюда?

— Из Н приемника.

— А туда откуда попал?

— Из другой больницы. Я в трех больницах был.

Фельдшер уходит.

Время обеда, час дня.

Няня подает и выздоравливающему и мальчику горячее — суп из пшена.

Мальчик ест.

Потом дается пшенная каша. И это ест.

Сосед смотрит и недоумевает, как можно это давать во время холеры.

После обеда сменяется бригада. Вступают на дежурство другой фельдшер и другая няня.

Этот фельдшер — тоже студент и тоже готовится к экзамену, но не по методу зубристики, в по лабораторному. Он первым долгом осведомляется, какие и сколько больных в холерном бараке и какие им сделаны назначения доктором.

Входит в мужскую палату и дает висмут и салоль выздоравливающему.

Потом закуривает папиросу, подходит к мальчику, пробует его пульс.

Справляется в истории болезни: «Иван Листов. Холерные вибрионы найдены». Подумал он и тоже дает ему какое то лекарство.

Затем, убедившись, что в холерном бараке все спокойно, садится у стола здесь же рядом с палатой и начинает долбить химические формулы.

Опять носилки. Фельдшер быстро встает, идет на встречу. И вместе с няней, молоденькой девушкой, укладывают больного.

Больной оказался с железной дороги машинистом.

Цвет лица землистый. На лице фельдшера опытный глаз читает: жить от силы сутки. Делает ему камфарное впрыскивание.

— Когда заболел?

— Утром.

— Родные где?

— В Тамбовской губернии. Спасского уезда.

Записывает.

Пять часов вечера. Ужин. На ужин дается белая булка и рисовая американская каша.

Новоприбывший в тяжелом состоянии и не может есть. Мальчик тоже не ест. Сосед обращается к нему:

— Ваня, ты что же не ешь? Не хочешь?

— Хочу.

— Ну, так ешь!

— Мне бы яичка!

— Да где же тебе взять яички? Да потом и нельзя тебе есть яйца, пока доктор не позволит. Ешь кашу.

— Не могу. Она мне опротивела. Брат на вокзале умер.

— Да что ты, брат? То на вокзале. А это каша хорошая. Ну булку ешь!

— Мне бы сухариков.

— Вот это дело. Тебе и следует иссушить французскую булочку на сухари. Попроси няню.

Зовут няню.

— Няня, посуши мне сухари.

— Где же я тебе посушу? В кухне не позволяют, а тут нельзя.

Ребенок вздыхает, и няня уходит.

Ночь. Ваня то и дело спускается с постели. Рабочий охает и стонет. Сосед Вани не знает, как заснуть.

Утро. Няня разносит чай с конфектами и дает каждому по пол фунту черного хлеба. Дает и Ване. Ваня берет и сейчас же начинает его есть. Его сосед приходит в ужас.

— Ваня!

— Что?

— Не ешь черного хлеба. Ведь у тебя сильный понос.

— А как же дали?

— Дали потому что дали. Может быть по ошибке, — врет ему сосед. Он отлично знает по себе, что дали не по ошибке, а потому, что так у них положено. Ваня слушается и перестал есть.

Одиннадцать часов. Вдруг раскрываются обе половинки дверей и в палату торжественно вносится докторская конторка. На ней докторская слуховая трубка и смоченное в сулемовом раствор полотенце.

Фельдшер откуда то взял колпак и очень напоминает в нем гоголевского сумасшедшего. Идет и сам ухмыляется своему виду.

Входит доктор. Тоже в колпаке, но с видом, напоминающим уже делового человека, каждая минута у которого на счету. Ликуй человечество, и берегись холера! Доктор быстро подходит к конторке, берет перо и смотрит историю болезни Ваниного соседа. Тот спрашивает:

— Как, доктор, скоро меня выпишите? Ведь я уже здоров.

Доктор, стараясь тоном показать, что все это ерунда, заявляет:

— Да ведь опять нашли у вас этих господ (холерных вибрионов).

— Доктор! А чего мне есть нельзя?

— Воздержитесь от мяса: мясо способствует их размножению.

— А еще?

— Черного хлеба тоже нельзя.

Сосед искоса взглядывает на столик к Ване, где лежит огрызок черного хлеба.

Студент-фельдшер что-то говорит доктору.

Доктор быстро идет к Ване, берет его за руку и моментально возвращается на свое место к конторке, первым делом вытирает о полотенце руки и что то записывает.

Затем, посмотрев на машиниста, тоже что-то записывает.

Трубка на этот раз оказалась не нужна.

Няня, как будто священнодействуя, приподнимает конторку и тоже с озабоченным видом, как у доктора, несет ее в женскую палату.

Восемь человек больных осматриваются быстрей, чем работает сама холера. Через пять минут доктор уже поспешно и озабоченно идет к выходной двери, тщательно вымывает там руки, сухо на сухо вытирает их полотенцем и как метеор исчезает.

После его ухода фельдшер с насмешкой срывает свой колпак и достает из шкапа, кому прописано портвейн.

На следующее утро Ване опять дается черным хлеб, а за обедом мясной суп и на второе порция мяса.

Метеор опять является и быстро исчезает. Ни Ваню, ни рабочего уже не смотрит.

К вечеру машинист умирает. По больничному персоналу можно было сразу определить, кто обречен на смерть.

На место одного приносят и кладут туда же другого. Оказывается тоже служащий М.-К. жел. дороги, татарин. Ему дают лекарство.

А Ваня все лежит и тяжко вздыхает. Около него лежит его булочка, которую никто ему не посушил на сухарики. А доктор даже не заметил. Чуть не ежеминутно сам сходит с постели и оправляется.

Дежурные фельдшера и няни подойдут, посмотрят и отойдут.

Его сосед спросил однажды потихоньку:

— Ну как этот? И услышал в ответ:

— Скоро кончится.

Но один кончился, одна кончилась, поступившие гораздо после Вани.

А Ваня все лежал и лежал.

И вдруг вздумал, что не удобно ему обходиться в палате. Пошел в уборную. Благополучно дошел туда. И оттуда, хоть с трудом, но все таки возвратился без посторонней помощи.

Сосед вступился: Ваня не ходи в уборную. Разве тебе можно!

Ваня что то запротестовал. Но видно ему был определен доктором смертный приговор.

В одно время ему сделалось холодно.

— Няня, дай грелку!

— У нас только и есть одна грелка, и та сломалась.

Сосед думает: ну, холера! Ну, публика!

— Погоди, — догадалась няня: — я положу тебе бутылку к ногам с горячей водой.

Положила. Ваня успокоился.

Но видно ребенку очень было тяжело в больнице: ведь никого, решительно никого, кто бы к нему подошел с открытой душой. Нынче трудно понять его.

— Няня! — Зовет он няню. — Няня!

Няня идет.

— Что тебе, сынок?

Ваяя молчит и ничего не говорит, лежит с закрытыми глазами.

Отошла от него няня.

— Скоро помрет должно? — спрашивает его сосед.

— Сейчас должен кончиться, — отвечает няня.

— Опять слышится:

— Няня!

Няня подходят:

— Что тебе, родимый?

Ваня опять молчит. Бедняжке хотелось просто, чтобы она была с ним.

— Ну! вот! зовешь, а сам не знаешь зачем, — не поняла его няня. И ушла.

— Няня! Няня!

Няня легла на постель и не подошли.

Так промучился ребенок до самого утра.

Утром опять:

— Няня! Няня! — едва слышно говорит он. — Ня-нь-ка! Уу! — послышалось с его койки.

Что он переживал в это время, когда даже выздоравливающий склонен обвинять тех, кто к нему не очень быстро подойдет! Ужас!

Утром Ваня умер.