Мой бывший враг

3

Димка и правда молодец. За полтора прошедших месяца он почти восстановился. После того, как у него сошли струпья с обожженных мест на шее и плечах, я стала втирать ему специальную мазь, чтобы не остались слишком заметные рубцы.

Сначала я чувствовала, что Димка просто сидел и терпел мои манипуляции, будто ему было неприятно или даже больно, хотя я старалась действовать очень нежно. Но потом, спустя время, стала замечать, что он от моих прикосновений расслабляется, млеет, открывает шею. Дыхание у него меняется, становится частым, неровным. А потом и вовсе его реакция меня стала вгонять в краску, словно я ему эротический массаж исполняю. Я, конечно, продолжаю мазать, но сама теперь касаюсь его кожи и рдею от смущения, будто в этом и правда есть что-то интимное.

Если ещё неделю назад я выкатывала его в больничный двор на коляске погулять. То теперь он уже пытается ходить сам. Пусть пока по стеночке, с палочкой и только до конца коридора и обратно, но в его случае это просто невероятный прогресс. Даже врачи так говорят. А ещё говорят, что в этом и моя большая заслуга. Я не верю, конечно, но слышать всё равно приятно.

Единственное, что по-прежнему плохо – это его глаза. Зрение к нему так и не вернулось. Может, ещё слишком рано впадать в панику, но я же вижу, как врач озабоченно хмурится во время осмотра. Будто сам в растерянности. Он, конечно, успокаивает на словах, но его встревоженность никак не дает мне покоя…

Ещё и отец мой тут отчебучил номер. Заявил вдруг, что хочет навестить Димку. Вообще-то он и до этого про него спрашивал. Я отвечала хмуро и зло: «Плохо». Отец мой ответ как ком проглатывал и молча, ссутулившись, отходил.

Понятно, что не его вина в том, что произошло с Димой. Но если углубиться, то отчасти и его тоже. Во всяком случае он до последнего желал Димке, как и всем из семьи Рощиных, гореть в аду.

Я – человек не суеверный, но после случившегося отцовские слова не могу воспринимать спокойно. Ощущаю их чуть ли не сбывшимся проклятьем. Поэтому и на отца тоже смотреть спокойно не могу. От его голоса, от его вида меня всю скручивает внутри. Я терплю – отец же, но терпения этого осталось с гулькин нос.

Но когда отец сказал, что хочет съездить к нему в больницу, я чуть не поперхнулась.

– Зачем это?

Отец неловко помялся.

– Поговорить хочу. Сказать спасибо.

В общем, я упиралась сначала, но потом решила: пусть. Отец выглядел искренним.

– Только при мне. И пообещай, что не скажешь ему ничего плохого, – предупредила я.

В общем, встреча века состоялась. Привела я отца к Димке в палату.

– Дим, тут мой папа. Он хочет тебе что-то сказать.

Отец сначала ужасно растерялся, с минуту топтался у порога, будто к полу прирос. Потом неуверенными шажочками приблизился к Димкиной кровати. Дима, реагируя на звуки, повернул к нему голову, и отец, помешкав, стал протягивать ему дрожащую руку.

– Он тебя не видит. Просто говори, что хотел сказать.

– Здравствуйте… здравствуй, – кивнул отец. Даже я бы сказала, почти поклонился. Таким я отца никогда не видела.

Я, чтобы их не смущать, отошла к окну. Раскрыла створку пошире, впуская в палату запахи лета.

– Здравствуйте, – без всяких эмоций ответил ему Димка.

– Я… – начал отец и замолк.

И пауза как-то слишком затянулась. Я обернулась и вижу – отец сильно трёт рукой глаза и щёки. И губы у него трясутся. И кадык у него на шее вздрагивает. А потом поняла – он плачет! Отец плачет! По-настоящему…

Потом он всё-таки выдавил сипло, с дрожью в голосе:

– Прости меня… и спасибо тебе за дочь. Ты… Прости.

И чуть ли не опрометью выскочил из палаты.