Мой Израиль

Третье-Исайя

Война Йом Кипура связана с массовым возвращением секулярных израильтян к иудаизму. Впрочем, и до той войны отношение к «мекорот» («источникам», или основам иудаизма) было почти повсеместно любовным. Даже кибуцники, все еще шагавшие под четырехпрофильным красным знаменем (Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин), трепетно относились к еврейской старине и изучали священные книги в качестве неопровержимых исторических свидетельств. Не знать источники означало не осознавать себя израильтянином.

Нарочитое пренебрежение левой интеллигенции ко всему, что имеет отношение к иудаизму, это явление более позднее и, возможно, тоже связанное с Войной Йом Кипура. Одни пришли из-за этой войны к иудаизму, другие отошли от него на расстояние, уже не совместимое не только с сионистской идеей, но и вообще с еврейством.

Говорят, каждая война обладает свойством отделять то, что было «до», от того, что стало «после». Относительно двух главных войн XX столетия это можно сказать наверняка. А для урожденных израильтян таким мироощущенческим водоразделом стала именно Война Йом Кипура.

Она началась с ощущения разгрома. Войну удалось выиграть, но сделано это было невероятным народным усилием, сравнимым с чудом. Не диво, что послевоенное смятение умов было всеобщим.

Доктор Z был из урожденных израильтян, отличился в Шестидневную и после Войны Йом Кипура кипел от негодования. Будучи человеком деятельным, он решительно включился в политическую борьбу с опозорившимся режимом рабочей партии МАПАЙ (нынешняя «Авода»). Она погрязла в беспечности и коррупции, а потому довела армию до того, что та едва не проиграла войну, похоронив тем самым сионистскую мечту.

Аргументы Z звучали убедительно, к тому же у меня были старые счеты с социализмом. Я тоже превратилась в пламенного агитатора за партию ДАШ — «истинно демократическую, антикоррупционную и центристскую». Недовольных оказалось в стране намного больше, чем преданных идее социализма. ДАШ набрала 15 мандатов. В результате Менахем Бегин смог создать коалиционное правительство с правым уклоном, впервые без участия МАПАЙ. Это было неслыханно, невиданно и казалось невероятным.

От нежданного успеха кружилась голова. Все вокруг дышало надеждой на большие перемены. И тогда доктор Z ультимативно послал «эту русскую», то есть меня, на курс лекций профессора Йешаяу Лейбовича набираться «израилизма». Несмотря на то что данный профессор уже объявил «этих русских» отребьем, не имеющим ни малейшего отношения к евреям и еврейству.

Рассказываю я все это, чтобы подчеркнуть: тогдашняя популярность Лейбовича во многом зависела от настроений израильского общества. Он был «идолом поколения». Одни были готовы идти за ним в огонь и воду, другие считали врагом нации, подлежащим побиению камнями. Среди интеллигентной публики, голосовавшей за ДАШ, первых было больше.

Лекции происходили в тель-авивском культурном центре «Цавта». Зал был переполнен. Я сразу отметила, что аудитория состояла в основном из людей светских, хотя лектор был человеком религиозным и говорил о вещах сугубо религиозных. Этот парадокс подтверждался не раз: последователи и обожатели Лейбовича, заполнявшие городские залы и кибуцные аудитории, в большинстве своем не носили кипы, тогда как среди религиозной публики он не пользовался особым авторитетом.

Лекции, или публичные выступления (можно назвать и так, и эдак), на которых мне довелось присутствовать, были обставлены театрально. Сначала — громкие призывы к тишине. Потом приглушался свет, и на сцену тянулась цепочка прислуживавших пророку учеников, каждый из которых что-то нес: кресло, книгу, магнитофон… Между тем волнение в зале нарастало. Снова призывы к тишине, и вот из-за кулис выводили старца, одетого в то, что ветхозаветные летописцы назвали бы отрепьями пророка, а нам придется обозначить как сильно поношенный ширпотреб. Старцу под восемьдесят. Скрючен, вогнут и выгнут. Даже лицо втянуто внутрь. Из впадины торчит крючковатый нос, в глубине мерцают свирепым блеском глаза. Он гневается и выговаривает, выплевывает слова и бьет ими по щекам.

Выговаривает ученикам или залу? Хлещет невидимых противников или присутствующих в зале врагов? Как бы то ни было, действие уже началось. Более двух тысяч лет тому и пять минут назад. При перво-Исайе, второ-Исайе и снова-Исайе.

Иврит старца высок, но даже я, не особо сведущая в религиозных писаниях, немедленно понимаю, что речь идет об «акедат Ицхак», жертвоприношении Ицхака праотцем Авраамом. И что связь еврея со Всевышним вытянута по вертикали и действует снизу вверх. В середине лекции отмечаю: моему пониманию помогает не столько простота лекционного иврита, сколько обилие философских терминов и понятий. Кант, Гегель, Декарт, Спиноза — это мы проходили или читали.

Жертвоприношение Ицхака — любимый Лейбовичем пример для разбора, встречающийся почти в каждом из его философско-теологическо-политических мыслеизъявлений. Речь его — письменная и устная — великолепно построена. Интонация безошибочна и артистически точна. Мысль отточена, слова тщательно подобраны, слово к слову, ни одной лишней буквы. Удовольствие от акта слушания-чтения-внушения-понимания огромное. Я впервые ощутила то, что, очевидно, неодолимо влекло римлян к подиуму, на котором выступали Цезарь, Цицерон, Гракхи и Сципион. Или тянуло толпы иудеев к городским воротам и смоковницам, в которых и под которыми гневно вещали пророки, потом названные библейскими.

Вряд ли слушавшие этих пророков в те давние времена — или Лейбовича вместе со мной — до конца понимали, что именно говорится, а уж верность пророчеств могут оценить только далекие потомки. Но сам акт — эмоциональный, внушающий одновременное желание подчиниться и заткнуть уши, иначе говоря, сказать «сделаем и услышим» («наасе ве-нишма») именно в этом библейском порядке действий: подчинимся, сделаем, а потом услышим и, может быть, поймем — был эмоционально захватывающим событием. Толпа расходилась из «Цавты» в экзальтированном состоянии духа.

Ни размеры статьи, ни объем эрудиции в разбираемых вопросах не позволяют мне заняться подробным разбором и толкованием теологических, философских и политических писаний профессора. Ограничусь общими соображениями, отметив мимоходом, что официально он считался профессором биологии и органической химии, а не философом. Мне довелось слушать изложение Лейбовичем его достижений в области нейротрансмиттеров сердечной мышцы. В докладе не было ровно ничего драматического. Профессор обыденно бубнил, зал не менее обыденно журчал. Ничто не напоминало наэлектризованную атмосферу «Цавты» в момент сцены пророчества.

И все же первая, полученная Лейбовичем в Берлинском университете докторская степень, была именно по философии и теологии. Биология и медицина, которым он обучался в Кельне и Гейдельберге, принесли ему докторскую степень почти на десять лет позже. А родился будущий профессор в 1903 году в Риге и вырос в обеспеченной, интеллигентной и ортодоксальной семье сионистов. В школу не ходил, занимался у частных преподавателей. К слову сказать, обучался ивриту вместе с будущим сэром Исайей Берлиным, с которым переписывался до конца жизни. Приведу отрывок из письма Лейбовича к Берлину. На мой взгляд, в этом отрывке наличествует краткое, но исчерпывающее определение жизненной позиции Лейбовича.

«Мне кажется, вы считаете меня либеральным интеллектуалом, чем-то вроде Толстого или даже пацифиста. Это не так. Ничего похожего. Я вполне за войны, когда они абсолютно необходимы. Причины моего пребывания в Израиле обыденны. Я считаю, что Господь хотел, чтобы мы жили здесь, и я хочу жить в еврейском государстве, предпочтительно демократическом. И даже в огорчительно недемократическом, если таково желание большинства. Но я не хочу жить в государстве, угнетающем арабов. Это — империализм, и он мне чужд. Я хочу жить в еврейском государстве, управляемом евреями для евреев…»

Это признательное сообщение, написанное незадолго до кончины, выносит за скобки полемические выверты Лейбовича, ухитрившегося назвать Израиль нацистским государством. Нет сомнения в том, что автор словосочетания «иудео-нацизм» сознательно искал славы парадоксалиста, хотя за пределами красного словца воззрения его вполне резонны и логичны. Правда, они выражают точку зрения, на которой стоит большинство ортодоксальных религиозных фундаменталистов любого вероисповедания, поскольку — и это ли не очередной парадокс! — Лейбович, ставший чуть ли не путеводной звездой антирелигиозной израильской левой публики, не менее экстремально ортодоксален и религиозен, чем, скажем, верховный иранский аятолла.

Его почитателей трудно обвинить в незнании или непонимании трудов и идей кумира. Профессор был первоклассным и востребованным перформером. Он выступал с шоу-лекциями по всему Израилю, пользовался услугами продюсера, имел многочисленных учеников и умело манипулировал всеми видами СМИ. Очевидно, в этом случае мы имеем дело с феноменом слухового восприятия только того, что приятно слышать. Возьмем для примера серию бесед проф. Лейбовича с проф. Равицким на тему «Вера и философия», передававшуюся по радиостанции «Галей ЦАХАЛ». Слушать радиолекции собирались не только группами, но и целыми аудиториями, что заставляет предположить либо повсеместное увлечение израильтян философией и теологией, либо гипнотическое воздействие лектора-перформера на слушателей. Основная аудитория Лейбовича — кибуцная и левоинтеллигентская публика родом из Европы — и впрямь была неплохо образована в принятом там между войнами либеральном духе и стиле. Но и перформер был отличный, этого тоже нельзя отнять.

Основные параграфы своего вероучения Лейбович выделял неоднократно. Всевышний в его понимании трансцендентен, то есть недоступен человеческому ощущению и пониманию. Антропософское толкование Его сути есть ересь. Посему человек не может и не должен занимать Всевышнего своими проблемами. Его человеческое дело — исполнять все предписания (мицвот), поддерживая, таким образом, предсозданный порядок Вселенной. Предсозданный, поскольку мир был создан по желанию Всевышнего таким, чтобы каждое действие имело предуготовленные последствия. Свобода же воли выражается в том, что мы сами выбираем пути взаимодействия с этим миром, вызывая тем самым ту или иную его, мира, реакцию. Не Создатель, а созданный Им мировой порядок вознаграждает нас за правильный ход и наказывает за ложный.

Из вышесказанного следует, что для еврея единственный правильный жизненный путь есть служение Всевышнему путем исполнения мицвот. Только тот, кто живет алахически верно, не ожидая за это награды, то есть бескорыстно, может называться евреем. И только алахическое государство имеет право считать себя еврейским. Потому: «Если государство не является государством Торы — а возможно, такое государство вообще неосуществимо и служит только вечной целью — остается служение в качестве принципиальной оппозиции…» (из упомянутой серии радиобесед). И — если придерживаться исторической парадигмы — «служить в качестве принципиальной оппозиции» означает делать то, чем занимались библейские пророки.

В своей лекции «Йешаяу Лейбович: антитеза раву Куку», прочитанной на конгрессе в рамках Института Ван Лир, проф. Равицкий полагает, что Лейбович в своей роли оппозиции власти полностью повторяет перво- и второ-Исайю: как позицию перво-Исайи, пророчествовавшего еще в еврейском государстве, сменяет противоположная позиция второ-Исайи, уже находившегося в изгнании, так и раннего Лейбовича-сиониста сменяет «поздний» Исайя, ставший внутренней принципиальной оппозицией уже оформившемуся государству.

Подчеркнем, что третье-Исайя — Лейбович даже в самых последних своих текстах настаивал на том, что ни в коем случае не является врагом еврейского государства, а, напротив, служит ему особым способом, несмотря на то что неалахическое государство не может требовать служения. Нет более четкого и философски оправданного взгляда на современное государство, если, конечно, смотреть на него с позиции радикального религиозного фундаментализма. То, как край радикального либерализма стыкуется с крайним религиозным фундаментализмом, лучше, чем на примере Лейбовича, не объяснишь и не покажешь.

Между тем люди, близко знавшие философа-парадоксалиста, говорят, что он был приятен в общении, внимателен к окружающим и со всеми любезен. И что, нарушая — только по мелочам! — святость субботы, притворно вздыхал и пенял окружающим за якобы именно ими «подставленные» соблазны. То есть был вполне человечен, даже слишком человечен. Не исключено, что вел он себя так в назидание Ницше, поскольку любое значимое явление, встречавшееся профессору на жизненном пути, служило ему поводом для оппозиции.