Моя жизнь как фальшивка

11

ЧАББ УТВЕРЖДАЛ, ЧТО ПОЕХАЛ в Мельбурн вовсе не затем, чтобы присутствовать на суде. Ему, дескать, предложили работу рекламщика у Дж. Уолтера Томпсона. Однако от Таунсвилля до Мельбурна две тысячи миль, и пока Чабб добирался – последний отрезок пути он летел в списанном бомбардировщике «Гудзон», сидя на ледяном металлическом полу – его приятель, начальник рекламного отдела, дал в морду творческому директору, и в результате Чабб остался без связей, как тысячи других солдат, пытавшихся влиться в мирную жизнь. Начались унылые хлопоты насчет работы, однако диплом бакалавра искусств да осколок японской шрапнели поблизости от позвоночника – не лучшая рекомендация. В рекламных агентствах ему ехидно отвечали: «Стихи здесь ни к чему». Пытался писать книжные рецензии, но заинтересовать сумел только «Аргус», поскольку в этой газете знали о его причастности к делу Маккоркла. Редактор литературного отдела дал ему поручение: внештатно вести репортаж о процессе Вайсса. Деньги нужны были позарез, но Чабб не чувствовал себя вправе зарабатывать на несчастье Вайсса. И все же в итоге оказался среди пестрого сброда, который каждое утро собирался под дверьми Верховного суда штата Виктория. С виду эти люди походили на читателей, примерно в тот же час ожидавших открытия Мельбурнской библиотеки: большинство – книжные черви, среди них – что-то бормочущие себе под нос безумцы, которые, если речь идет о библиотеке, тут же устремляются в читальный зал и засыпают там мертвым сном. Присутствовали и родители Вайсса, элегантные, седовласые. Чабб обходил их стороной. Имелись тут и педантично, хотя отнюдь не по моде одетые представители «Католического действия» [41], и какие-то пугала в плащах с растянутыми карманами – явно репортеры желтой прессы.

С тех пор я побывала в Мельбурне и сама убедилась, насколько безотраден там месяц май. Сумрачный и печальный свет, в проливе Басса набухает холодная вода, и даже когда солнце пригревает, сердце от такого света сжимается и леденеет. Чабб стоял, прислонившись к железной ограде, покуривая, дрожа в шинели АИВС [42], дожидаясь начала дня.

Интерьер Верховного суда выглядит неожиданно теплым – много кедровых панелей, красивая резьба, замечательные потолки высотой в двадцать футов. Но в Австралии всегда скупятся на отопление, тем более – в казенных зданиях, и, наверное, поэтому в зале номер четыре царил жестокий холод. Кедровая скамья показалась Чаббу невыносимо, насквозь ледяной, словно ее ковали из железа. Это еще можно было перенести, но мучительно раздражал запах черствого хлеба, сыра и апельсиновых корок. Внутри Верховного суда штата Виктория пахло как в сарае на школьном дворе, в том темном, беспощадном мире, где Чабб всегда был нежеланным гостем.

Здесь аппарат государства должен был решить, соответствуют ли стихи, написанные Чаббом ради розыгрыша, строгим правилам, которые судья Кокберн установил в 1868 году, дабы определять, «способствует ли текст, подозреваемый в непристойности, извращению умов людей, податливых на подобное аморальное влияние, ежели в их руки попадет издание такого сорта».

Заседание суда смахивало на богослужение, сама процедура напоминала Чаббу церковь в Хаберфилде: с шарканьем входит священник, взмывает ввысь гул органа, с отчетливым стуком ставят на место песенники.

На это христианское священнодействие ежедневно доставляли Дэвида Вайсса, и он давал показания либо стоя, либо сидя на скамье подсудимых рядом со своим длинношеим и клювастым адвокатом. Первый день суда оказался особенно тяжким испытанием – не только потому, что обвиняемый выглядел таким красивым и хрупким на фоне массивного судьи и деревянного чурбана Фогельзанга, но и потому, что Вайсс вздумал – кто его знает, почему – нарядиться в длинный пиджак тисненого бархата с черной шелковой бабочкой. Пожалуй, хватило бы и недели в Мельбурне, чтобы понять: здесь так одеваться не стоит, но Вайсс пожелал предстать перед своими обвинителями эстетом и чужаком. Чабб прав: он не умел раболепствовать.

Когда его приводили к присяге, Вайсс заявил, что клясться не может. В причинах отказа сперва не разобрались, судья счел, что дело в иудейском вероисповедании, однако Вайсс уточнил: он вообще не верит в Бога. Все эти подробности имеются в протоколе судебного заседания. У меня есть копия, с которой я время от времени сверяюсь.

Более всего потрясла Чабба даже не эта нелепость – судить человека за изысканно-культурный каламбур с засовом-Засовом. Его ужаснуло, с какой беспощадной мощью власть обрушилась на желторотого юнца.

Вел заседание не сэр Дэвид Гиббонс, а Альфред Казинс – крестный отец отвергнутой Вайссом девушки. Крепкий, здоровый, с накачанными плечами пловца, крупными кистями, широким и невыразительным ртом. Главный свидетель обвинения Фогельзанг также был спортсменом и прославился главным образом своей игрой в анархичную и яростную, можно сказать, кельтскую разновидность местного футбола. Даже у прокурора, краснорожего, совершенно утратившего спортивную форму, было разбитое лицо боксера, на котором – ни капли сочувствия или хотя бы любопытства.

Суд начался с показаний Фогельзанга, описавшего свой визит к Вайссу на Экленд-стрит.

Полагаю, когда массивный детектив гнусаво и монотонно читал записи из своего блокнота, это выглядело довольно мрачно, однако годы спустя в фойе отеля «Мерлин» Чабб разыгрывал диалог Вайсс – Фогельзанг скорее комически. Лишь намного позднее, читая протокол, я смогла оценить точность воспроизведения: гротескная пародия на суд отпечаталась в его мозгу, словно выжженная огнем.

Дет. Фогельзанг: Вам известны стихотворения Боба Маккоркла?

Вайсс: Да.

Дет. Фогельзанг: Среди них находится стихотворение «Засов – Марине». Что вы думаете об этом произведении?

Вайсс: Я не могу рассуждать за автора. Вам бы следовало спросить у него, что означают его стихи.

Дет. Фогельзанг: А как по-вашему, что они означают?

Вайсс: Спросите автора. Я не собираюсь выражать личное мнение.

Дет. Фогельзанг: То есть у вас есть свое мнение, но вы не желаете его высказывать?

Вайсс: Я должен подумать над стихотворением два или три часа, прежде чем оценить его.

Дет. Фогельзанг: В нем содержатся непристойные намеки?

Вайсс: Что вы знаете о классических персонажах?

Дет. Фогельзанг: Я не это хочу узнать. Я хочу знать смысл стихотворения.

Вайсс: Перикл и Засов – оба классические персонажи.

Дет. Фогельзанг: В этом стихотворении содержатся непристойные намеки?

Вайсс: Не более, чем у Шекспира или Чосера.

Дет. Фогельзанг: Следовательно, вы признаете наличие непристойных намеков в стихотворении?

Вайсс: Нет, не признаю.

Дет. Фогельзанг: Что, в таком случае, означают слова: «Часть вошла, словно Засов?»

Вайсс: Уверен, есть люди, способные найти непристойный смысл в чем угодно.

Эта реплика вызвала смех на галерке, и судья строго напомнил: зал заседаний – не варьете. Чаббу напоминания не требовались – система правосудия и так наводила на него страх, и чем сильнее сам он дрожал, тем больше уважал Вайсса, который не склонился перед тупой и грозной махиной.

Он также видел, что из всех присутствовавших в зале только жертва его розыгрыша понимала, насколько этот розыгрыш профессионален. Прочие актеры, не исключая и адвоката, под дулом пистолета не сумели бы прочесть стихи. Неких «достопочтенных» психологов из Мельбурнского Технического университета призвали засвидетельствовать, что стихи представляют собой произведение искусства. Их оценка, по словам Чабба, выеденного яйца не стоила, зато Вайсс изящно парировал все нападки, выявляя отсылки к «Периклу» и «Буре» [43], пародии на Элиота и Рида [44], и становилось ясно, что мистификация – сердцевина этой поэзии, ключ к ее тайне.

Порой Вайссу удавалось взять верх, однако он был в невыгодном положении: поэзия Маккоркла практически не поддавалась истолкованию, а потому со стороны могло показаться, будто Вайсс попросту напускает туман, как способный, но ленивый абитуриент.

Румяноликий прокурор предложил Вайссу прочесть вслух строфу из «Египетского списка» и объяснить суду ее значение.

Вайсс: Стихотворение начинается с того, что некий человек исследует тело.

Прокурор: Какой человек?

Вайсс: Лирический герой стихотворения.

Прокурор: С чего вы это взяли – исследует тело? Я ничего подобного здесь не вижу.

Вайсс: Все, чего он касается, напоминает ему о загадке человеческой жизни…

Прокурор: Где тут сказано о загадке человеческой жизни?

ЗАСЕДАНИЕ ПРЕРВАНО

Почему было прервано заседание? Протокол не уточняет, но Чабб запомнил каждую мелочь и мог реконструировать для меня эту бредовую сцену.

– Тупица! – выкрикнул хриплый, некультурный голос.

Вайсс вздрогнул.

– Тишина в зале! – потребовал судья.

– Отвечайте на вопрос! – настаивал прокурор.

Но Вайсс не мог оторвать глаз от человека, подавшего «реплику с места». Лицо у него сделалось, точно вареная требуха.

– Продолжайте, мистер Вайсс.

Запинаясь, Вайсс пробормотал, что самая суть стихотворения «в его неуловимости и неизъяснимое». В переднем ряду яростно заскрипел стул, и это сбило Вайсса с мысли. Он попытался еще добавить, что упомянутый в шестой строке позвоночник «на самом деле составляет часть мозга», что автор связывает его с той «проницательной и любознательной частью мозга», которая пытается проникнуть в «тайну бытия».

Прокурор: Какая еще проницательная и любознательная часть? Где вы это видите?

ЗАСЕДАНИЕ ПРЕРВАНО

В протоколе ни слова ни сказано о нарушителе спокойствия с хриплым, некультурным голосом.

– Спросите автора, на хрен! – восклицал он. – Спросите автора, фарисеи блядские!

И о судебных приставах здесь не упомянуто. Они с шумом ворвались в зал. Какая-то женщина вскрикнула, об пол хрястнул стул. Из общей свалки вновь вынырнули приставы, повисли на крупном мужчине с диковатыми темными глазами, с черными волосами до плеч.

– Ура культуре! – ревел дикарь. – Зиг хайль!

Он обернулся к суду и поднял руку – не в нацистском приветствии, какого можно было ожидать после этого вопля, но словно благословляя. А потом, тряхнув плечами, словно освобождаясь от чересчур теплого пальто, сбросил с себя приставов и с неожиданной грацией, легко ступая на носки, распрямив спину и плечи, вышел из притихшего судебного зала.

Затем произошло нечто, на взгляд Чабба, еще более дикое: прокурор, словно ничего не желая замечать, спокойно продолжил допрос:

Прокурор: Не думаете ли вы, что любой нормальный человек заподозрит здесь в слове «указатель» намек на половой член в состоянии эрекции?

ЗАСЕДАНИЕ ПРЕРВАНО

И тут Вайсс агрессивно ткнул пальцем в сторону Чабба, поникшего на кедровой скамейке.

– Я не стану отвечать, – заявил подсудимый, – пока этот человек не уйдет отсюда.

Совершенно растерянный, опечаленный, пристыженный Кристофер Чабб вышел на Уильям-стрит. Больше он в суде не бывал.