Моя жизнь как фальшивка

27

ПОКА Я МЕРИЛА ШАГАМИ КОМНАТУ, ГОТОВЯСЬ К ЭТОМу безрассудному звонку, Слейтер объявился отнюдь не в офисе авиакомпании, куда он якобы отправился «разобраться с этой ерундой», а на Джалан-Кэмпбелл. Его потянуло к той девочке, хотя природу этой «тяги» он не сумел бы объяснить даже, я полагаю, себе самому. Он реагировал спонтанно, как на приглашение в Куалу-Кангсар, как на ласки Нуссетты в гамаке, когда над гаванью Сиднея сверкали зарницы.

В помятом, но чистом льняном костюме он выглядел настоящим английским поэтом-романтиком, пусть и немолодым.

В мастерской Чабб, сидя на бетонном полу, искал разрыв в поврежденной камере.

– Сейчас не могу говорить! – пробурчал он.

Не столь упрямый человек сдался бы и ушел, но Слейтер, нисколько не считавшийся с Чаббом, преспокойно опустился на металлический стул у двери, словно пресвитерианский кот с аккуратно поджатыми лапками.

Вскоре к ним спустилась китаянка и, усевшись за прилавок, продолжала сортировать резинки.

Когда Слейтер приподнял шляпу, она улыбнулась – он понятия не имел, сколь необычна подобная приветливость. Слейтер вел себя как дома. Распорядился принести ему копи сусу [68]из кедай на углу. Выкурил сигарету с гвоздикой. Размышляя о Нуссетте, погрузившись в прелестные и давно умершие воспоминания, он, похоже, напрочь забыл про костюм, но Чабб, чья рабочая одежда состояла из грязных лохмотьев, только о костюме и помышлял. Он сам признался мне в этом на следующий день.

– Зачем Слейтер пришел ко мне в мастерскую, мем? Зачем он пришел? Что он, любит меня? Нет, подумал я, он тоже замешан в эту проделку и хочет купить мне костюм. А потом я подумал: ему-то какая разница, есть у меня костюм или нет? Что ему до меня? Ха! Бессмыслица-ла! Но вот сидит, пьет свой кофе, словно махараджа, пережидает жару, пока туземцы вокруг суетятся… Казалось бы, я мог спросить его: «Что ты затеял, старина?» Но я придержал язык. Зачистил камеру наждаком и наложил заплатку. Миссис Лим спустилась и начала свою глупую возню с резинками. Не иначе, в них – наше богатство. Я накачал камеру, проверил ее в воде, спустил воздух, засунул ее в шину, снова накачал, поставил колесо и сменил цепь. За эту работу нам платят жалкие шекели, спаси нас господи! Вы скажете, я вел себя, будто нищий, но у меня не было денег на другой костюм, не было и не будет, и я подумал: без костюма я застряну здесь навсегда, до самой смерти. Словно К. в «Процессе», – так и буду сидеть на пороге. Но дверь откроется передо мной. У меня будет костюм. Я решил ничего не говорить Слейтеру, но потом не выдержал. Подошел к нему вплотную и спросил:

– Зачем ты пришел? Из-за костюма?

Он даже вздрогнул.

– Ну да, – сказал он, – разумеется.

– Почему так и не сказал?

– Не спеши, не спеши.

Мне стало не по себе. Почему вдруг он решил мне помочь? – подумал я. Лучше сразу во всем разобраться. Если это какой-то жестокий розыгрыш, скорее бы с ним покончить.

– Один миг, – сказал я и оделся в тряпки, оставшиеся от прежнего хозяина. Ненавижу его тряпье! Мурашки по коже.

– Пошли! – сказал я Слейтеру. – Пошли сейчас же.

– Что за спешка, старина? – удивился он. – Весь день наш.

Вижу, словил его на горячем.

– Нет, – сказал я, – пошли немедленно. Эта бой-баба видела меня в костюме своего покойничка. Ты себе не представляешь, что это за бестия, до чего зла. Пошли, – повторил я. И вышел первым, а ему пришлось пойти следом. Как и вы, он собирался затащить меня к тем китайским подонкам, но я, не останавливаясь, дошел до Бату-роуд. Там работает индиец-мусульманин, Хаджи Рамеш, мой клиент. Порядочный человек.

Этот портной устроил мастерскую в проходе между двумя пестрыми универмагами и закрепил рулоны с тканями на такой высоте, что за образцами приходилось посылать наверх двух босоногих мальчишек – они карабкались, точно обезьянки. Наконец выбрали хорошую серую шерсть, Чабб встал на деревянный ящик, и портной торжественно снял мерку, выкликая каждый результат, чтобы старший сын мог занести его в кожаный гроссбух.

– Я все пытался сообразить, какой фокус готовит мне Слейтер. Стыдно признаться, как я мечтал об этом костюме. И вот, когда я стоял на ящике, Слейтер принялся задавать мне вопросы.

– Сколько вас всего, старина, в вашем маленьком семействе?

Зачем лгать? Я сказал ему: нас трое.

– Замечательные у твоей жены глаза.

– Не жена она мне, – ответил я. И с чего Слейтер вздумал отвешивать комплименты? Глаза у нее безумные. Вы видели? От такого взгляда свинец плавится.

– Значит, у нее есть дочь?

– У меня есть дочь, – уточнил я.

– И где же она? Почему я с ней не знаком? Вроде как промежду прочим, мем.

– Познакомь нас, – говорит.

И тут я понял, ради чего он пришел. Не ради костюма, а чтобы я продал ему дочь.

– Нет, – сказал я, – они обе этого не любят.

– О чем ты, старина?

– Они не знакомятся.

Я и близко не мог подпустить его к дочери, но не оставаться же без костюма – вот я и просил мастера сшить побыстрее. Он обещал вторую примерку – считай, готовый костюм – в тот же день. Я думал, я все предусмотрел, мем. Назначил примерку как раз на то время, когда дочка приходит из колледжа. Но, как назло, это был вторник, а я совсем забыл, что по вторникам занятия кончаются рано.

Она чуть помедлила на пороге. Свет бил из-за спины – она казалась ангелом с крыльями. Слейтер поднялся навстречу. Он казался совсем стариком, мем, но страшно властным, сильным – не знаю, как объяснить. И она – в расцвете красоты, юная кожа, ясные глаза. Слейтер смотрел прямо на нее и видел ее мать – как иначе? Те же глаза, скулы, рот, да и походка.

Дочка увидела его, но откуда ей было знать, кто он такой? Она подобных людей в жизни не видывала. Вот она и ответила на его улыбку. И тут он поклонился, да так вычурно, мем.

– Полагаю, мы были знакомы с вашей матерью, – сказал он.

Дочка повернулась и убежала наверх. Я возился с ремонтом в мастерской – но не мог же я оставить Слейтера наедине с его паскудными фантазиями.

– Ты помнишь-ла ее? – окликнул я Слейтера. – Мать? Ты говорил о ней раньше. О Нуссетте.

– Ну да, – ответил он. Так нагло, мем. Завзятый Дон Жуан. А что он мог о ней знать? Такой вот он самоуверенный.

– Один день, одна ночка, – напомнил я ему. – Немного успел узнать, а?

Я был зол, и он это видел, однако подошел ко мне, лавируя между велосипедами.

– Послушай, старина, – заговорил он. – Я должен за что-то попросить прощения?

– За что-то! Чхе! Еще бы, ты спал с ней. Думаешь, я не знаю? Она была дурной женщиной.

– Всего одну ночь, старина.

Но я не это имел в виду, когда назвал ее дурной женщиной. Чего ради она переспала с ним, мем? Слейтер – романтик, тщеславный дурак. Он понятия не имеет, как его использовали. Я решил: пора ему узнать, что это была за женщина.

С этими словами Чабб извлек очередной сверток и, неуклюже размотав его, предъявил мне пластиковую папку с пожелтевшей газетой. На первой странице – фотография молодого Кристофера Чабба в тогда еще новом костюме.

– Вы это показали Слейтеру?

Он покачал головой:

– К чему? Вы переверните.

На обратной стороне я сквозь пластиковую упаковку разглядела заголовок: «"Санди Телеграф", 4 июля 1952 г. ОТЕЦ "ПРОПАВШЕЙ МАЛЮТКИ" ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ».

– Черт! – пробормотала я

– Вот именно, мем. Не знаешь, как жизнь обернется.