Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога)

XXIII Двадцать пять лет с летучими мышами

Весной 1936 года профессор Бурдель из Парижского музея естественной истории вручил мне сотню алюминиевых колец, чтобы я окольцовывал встречающихся мне в пещерах летучих мышей. При этом он сказал, что о жизни и повадках этих маленьких животных известно очень мало и было бы интересно кольцевать их более или менее регулярно, чтобы точнее определить продолжительность их жизни, которая, как полагают, достигает трех или четырех лет.

Я весьма легкомысленно отнесся к своему новому оригинальному занятию — метить этих зверюшек — и отправился в хорошо известную мне пещеру, где еще раньше приметил колонию рукокрылых, висящих на своде на высоте шести или семи метров.

Вероятно, 8 апреля 1936 года можно считать исторической датой в анналах истории изучения летучих мышей, так как именно в этот день я стал первым во Франции, кто занялся отловом, кольцеванием и систематическим изучением их в естественной среде.

Теперь мною создана целая школа, а служба центра изучения миграции млекопитающих и птиц при Парижском музее насчитывает добрую сотню кольцевальщиков летучих мышей, в том числе, кажется, одну женщину.

Итак, вооружившись громадным полотняным сачком на длинной ручке, я отправился в пещеру Тиньяхюст (так на местном наречии называются летучие мыши). Начало оказалось успешным: добросовестно поводив сачком по своду, где висела колония, я сразу же до отказа наполнил свою ловушку.

Выйдя из пещеры, я расположился у входа и осмотрел добычу — двести двадцать пять летучих мышей вида мурин[28] (Myotis myotis). Это самые крупные летучие мыши в нашей стране (в среднем 40–42 см ).

К счастью, летучие мыши были в состоянии оцепенения, почти зимней спячки. Они двигались и защищались вяло, и я без труда брал их в руки, осматривал и окольцевал штук сто. Это заняло у меня довольно много времени: ведь у меня не было опыта, и я еще не научился надевать крошечное алюминиевое колечко не на лапу, а на крыло животного. На каждом кольце очень тонко, почти незаметно выгравированы слова "Парижский музей", затем буква, обозначающая серию, и регистрационный номер.

Первый сеанс кольцевания остался у меня в памяти как скучная и довольно неприятная процедура, так как животные, пробуждаясь, становились агрессивными, с ними было труднее справляться, и они награждали меня многочисленными укусами. По окончании кольцевания мне не пришлось нести мою добычу обратно в пещеру. Почти все животные проснулись и смогли сами долететь до своего родного свода.

Итак, в этот день я окольцевал сотню летучих мышей без всякого восторга, и, признаюсь, не имею особого желания продолжать это занятие, тем более что, вернувшись домой, должен был сесть за скучнейшее дело: передавая мне кольца, профессор Бурдель вручил также печатные листки, которые надо было заполнить в трех экземплярах на каждое окольцованное животное. В этих листках следовало аккуратно отметить дату и место кольцевания, вид, пол и возраст (молодая, взрослая или старая) каждой летучей мыши. С этого момента животные заносились в регистр, в котором предусмотрены также другие графы — дата, место и обстоятельства повторного отлова данной особи.

Насколько мне известно, на летучих мышей никто не претендует, даже собственники пещер, в которых они обычно живут, и каждый раз, когда я ловил одну из них, кольцевал и регистрировал, мне было приятно думать, что она становилась немножко моей собственностью! Сегодня это сделало бы меня сказочно богатым обладателем стада более чем в двенадцать тысяч голов летучих мышей: ведь именно столько рукокрылых я окольцевал с тех пор!

Не эта ли забавная и сомнительная награда влечет меня к "моим" летучим мышам? Не думаю. Но во всяком случае я довольно скоро проникся интересом и даже некоторой нежностью к этим робким, всеми презираемым и оклеветанным созданиям.

Должен сказать, что моя жена тоже разделила со мной эту весьма редкую склонность и, став ловким кольцевальщиком, всегда отпускала своих временных пленников не иначе, как нежно почесав у них за ушками!

Раньше я относился к этим подземным обитателям с полным безразличием. Кое-что я, конечно, успел заметить мимоходом (например, что летучие мыши, по-видимому, имеют свои излюбленные пещеры). Много раз я был свидетелем их неправдоподобной ловкости, когда, пролетая по очень узким проходам, они лишь слегка задевали меня. Иногда во время зимней спячки я снимал их со стен пещеры, рассматривал их перепончатые крылья, мягкую и густую короткую шерстку и "страшное лицо, застывшее в гримасе".

Но с того дня, когда я впервые окольцевал и зарегистрировал летучих мышей пещеры Тиньяхюст, я проникся к ним интересом, который возрастал, по мере того как я, изучая и наблюдая их повадки и нравы, открывал удивительные вещи.

Пещера Тиньяхюст оказалась идеальным местом для наблюдений. Она расположена в двадцати километрах от Сен-Годенса, и до нее легко добраться на велосипеде, а это мой любимый способ передвижения. Достаточно отдаленная и хорошо замаскированная на склоне крутой и лесистой горы, она практически никому не известна, в ней нет ничего особенно привлекательного, и никто ее не посещает. Поэтому я был уверен, что смогу без помех проводить наблюдения, предполагая вести их в течение полного годового цикла.

Я стал отлавливать и кольцевать летучих мышей и сразу же натолкнулся на первую странность — в колонии примерно в тысячу особей были только самки.

Вскоре у меня образовалась привычка всегда навещать эту спящую глубоким сном стаю. Позднее я решил, что, поскольку летучие мыши — животные ночные, наблюдения надо вести ночью, если хочешь получить какие-нибудь результаты. Действительно, оказалось, что рукокрылые не только зимуют в пещерах с ноября по апрель, когда находятся в состоянии спячки, но и спят в них также в течение всего дня в другие времена года. С наступлением ночи они пробуждаются и оживленно вылетают на охоту за насекомыми, которых ловят на лету, как настоящие ночные ласточки.

Я совершенно не представлял себе, в какое время летучие мыши отправляются на охоту. После многократных наблюдений заметил, что они вылетают через час после захода солнца. Наблюдение за вылетом открыло новые необъяснимые, или, лучше сказать, необъясненные, особенности их поведения.

Пещера Тиньяхюст состоит из двух смежных залов, соединенных низким и узким проходом. Колония летучих мышей расположилась во втором зале, примерно в шестидесяти метрах от входа в пещеру. Здесь всегда царит полный мрак.

Вот как развивались события: место для наблюдений я выбрал под наклонной аркой входа. Я расположился на своем посту, как только зашло солнце, часов в восемь (дело происходило в мае), и замер, стараясь ничем не напугать летучих мышей, чтобы они не изменили своего обычного поведения.

Сумерки сгущались и переходили в ночь, и я ожидал, что сейчас колония пробудится от дневного сна и вылетит дружно, как стая воробьев, чего вполне можно было ожидать от таких стадных животных, как летучие мыши.

Однако только около девяти часов, то есть через час после того, как солнце скрылось за горизонтом, я услышал характерный звук, производимый одним или двумя животными (этот звук возникает, когда летучая мышь энергично бьет крыльями, чтобы затормозить перед поворотом). Одна-две летучие мыши влетели в первый зал. Я слышал, как они приближались, пересекли порог пещеры, пролетев в нескольких сантиметрах от моего лица, и сразу пропали на фоне ночного неба.

Прошло несколько минут. Быстро по прямой линии пролетает еще семь-восемь летучих мышей. Затем число вылетающих животных возрастает, и они летят уже сплошным потоком.

Но довольно скоро поток начинает редеть. Теперь я опять различаю каждое отдельное вылетающее животное и могу пересчитать их. Ритм вылета заметно снижается. Еще несколько летучих мышей покинули пещеру, и наконец я отмечаю, что последняя летучая мышь вылетела в десять часов пятнадцать минут. Странность такого нарастающего и снижающегося вылета побудила меня много раз повторять эти наблюдения в те бессонные ночи, которые я посвятил летучим мышам пещеры Тиньяхюст.

С того дня я вел наблюдения с блокнотом и карандашом в руке и светящимися часами на запястье, и результаты всегда совпадали с первоначальными. Теперь я мог сказать с полной уверенностью, что вылет всегда длится более часа (а это немало для колонии в какую-то тысячу особей). Сначала вылетает по одной летучей мыши в минуту, затем наступает максимум — пятьдесят особей в минуту, и под конец за последнюю минуту вылетает одно запоздавшее животное.

Точные цифры, которых здесь не буду приводить, давали на бумаге колоколообразную кривую, называемую "кривой Гаусса", заинтересовавшую многих метрологов.[29] Сам же механизм этого странного явления объяснить так и не удалось.

Теперь следовало определить, когда и в течение какого времени животные возвращаются с охоты.

Здесь наблюдения показали полнейшую анархию или по крайней мере такое разнообразие вариантов, что мне не удалось обнаружить в них какой-либо закономерности. Сравнивая отметки в моем блокноте в различные дни, я увидел, что первые летучие мыши возвращались около полуночи, а последние прилетали лишь на заре.

Иногда, впрочем, животные возвращались группами и гораздо раньше, например, между одиннадцатью часов вечера и часом ночи. Но эту кажущуюся неправильность всегда было легче понять, чем загадочный вылет "колоколом". Теплой безветренной ночью в воздухе летает много ночных насекомых, и летучие мыши быстро находят обильный корм и, насытившись, возвращаются в свою пещеру. Если же ночь холодная, ветреная, да к тому же немного дождливая, насекомых в воздухе совсем нет или во всяком случае очень мало, и муринам, чтобы насытиться, приходится долго охотиться, иногда до самого рассвета, всю ночь прочерчивая воздух в различных направлениях, чем и объясняется их возвращение в пещеру лишь к утру.

Когда я вел наблюдения в течение одной или нескольких действительно холодных ночей или в дождливую погоду, я отмечал, что, несмотря на наступление вечера, летучие мыши вообще не покидали пещеру. В это время они ничем не питались, и их пост длился столько же, сколько и дурная погода. Я заметил также, что им не требуется ничего, чтобы определять время суток. Безошибочный инстинкт подсказывает им это.

В Тиньяхюсте колонию летучих мышей отделяло от входа каких-нибудь шестьдесят метров, и можно было заподозрить внешние воздействия. Но я мог убедиться, что в других пещерах, где летучие мыши жили очень далеко от входа, иногда на глубине многих километров, они "знали", какая погода, и не трогались с места в те ночи, когда погода не благоприятствовала их полетам и не обещала хорошей добычи.

Однажды солнечным утром мы с моим другом аббатом Домиником Катала вошли в гигантскую пещеру Алден (департамент Од). Мы долго бродили по нижним горизонтам пещеры. На обратном пути около полуночи я увидел на высоком своде колонию летучих мышей, которую приметил еще утром. Она неподвижно и безмолвно висела в полном составе, и я легко пришел к определенному выводу.

— Мы намокнем, когда выйдем из пещеры. Идет дождь.

— Странно, — сказал аббат, — ведь утром была такая хорошая погода.

— Да, но теперь идет дождь.

— Вы что, колдун?

— Нет, но знаю, что идет дождь, — продолжал я упрямо настаивать.

Через двадцать минут, когда мы вышли под небольшой навес входа, мы заколебались, идти ли дальше, чтобы добраться до нашей машины, которую оставили в пятнадцати минутах ходьбы. Лил проливной дождь. Аббат Катала убедился в точности моего прогноза и был поражен, когда я поделился с ним секретом.

Я продолжал посещать пещеру Тиньяхюст и вести там наблюдения и был немало удивлен, когда заметил, что между 1 и 3 июня более тысячи самок, как одна, произвели на свет по детенышу (очень редко двух). Едва родившись, эти голые и слепые крошки с помощью маленьких коготков прицеплялись к матери и присасывались ротиком к ее соску. В таком положении они проводили примерно месяц. В течение этого времени мать и детеныш как бы составляли одно целое. Днем это не так удивительно, как ночью. В течение всего июня я наблюдал ночные вылеты мурин, и каждая самка вылетала на охоту вместе с детенышем.

Дети росли довольно быстро, и уже к концу июня самкам стало не под силу летать с такой ношей. И вот в одну прекрасную ночь мне пришлось присутствовать при удивительном, поистине единственном в своем роде зрелище.

В повадках летучих мышей все очень точно упорядочено (в том числе роды — все самки колонии разрешились от бремени в течение двух суток). Однажды ночью в конце июня самки, по-видимому, "решили", что детеныши могут теперь повисеть под сводом одни, пока взрослые летучие мыши будут заниматься своей обычной ночной охотой.

"Операция отделения" детенышей от матерей была проведена блестяще за один раз.

Самки "решили" избавиться от необходимости таскать на себе лишнюю тяжесть, а напуганные детеныши ни за что не хотели отпускать матерей. Началась страшная потасовка. Мурины "болтали" и кричали совсем как попугайчики. Можно себе представить, какой гам стоял в пещере. Наконец матери одержали верх, освободились от детенышей и улетели, а молодняк, повиснув на потолке, остался ждать их возвращения. Ждали они отнюдь не молча, а испуская все время резкий и жалобный писк, очень похожий на писк отбившихся цыплят.

Я заметил, что в этот раз, а также в следующие ночи летучие мыши возвращались гораздо раньше, чем обычно. Вероятно, они спешили к своему потомству. Можно было предположить, что у животных, ведущих стадный образ жизни, чувство коллективизма развилось до такой степени, что каждая самка воспитывает любого первого попавшегося детеныша. Но это совсем не так.

Мы наблюдали тысячу самок, которые, возвращаясь в пещеру к тысяче малышей, образующих копошащуюся в темноте массу, умудрялись каждая находить своего детеныша (как овца и ее ягненок находят друг друга в большом стаде). Чтобы убедиться в этом, мы много раз пытались оторвать детеныша от матери и заставить его прицепиться к чужой матери, но нам это ни разу не удалось. Самка начинала кусаться и не принимала чужого детеныша.

Наблюдения я вел в глубине пещеры Тиньяхюст, которую посещал много раз в полном одиночестве под покровом двойной ночи — ночи на земле и вечной ночи подземелья. Иногда я говорил себе, что вот сейчас полночь — час, когда театры, кино и мюзик-холлы переполнены публикой. Зрителям предлагают самые разнообразные, сенсационные и утонченные зрелища. Я же, усталый и невыспавшийся, не согласился бы променять свое место на ложу в опере, ибо вкушаю тот острый и хмельной восторг разума, ту радость познания, которая роднит между собой астрономов, физиков, химиков, философов, любых исследователей, даже любителя летучих мышей.

Да, любым зрелищам, любым театрам я предпочитаю мои пещеры, где я наслаждаюсь свободой, фантазией, неожиданными открытиями. Кроме мерного звука капель, падающих с потолка, ничто не нарушает полной тишины.

Однажды я заметил, что все летучие мыши покинули пещеру. Молодые мурины окончательно возмужали, стали самостоятельными и независимыми и отправились на ночную охоту вместе с матерями. Удвоенный за счет молодых животных контингент держался вместе еще два с половиной месяца. Но около 20 августа колония покинула свое обиталище и куда-то исчезла, куда — я так никогда и не узнал. Позднее я понял, что Тиньяхюст — это вроде "роддома" для летучих мышей. Сюда оплодотворенные самки прилетали в конце марта или в начале апреля одновременно с появлением ласточек в этой местности. Здесь они жили в течение всей беременности, родов, выкармливания и "отлучения от груди" детенышей. Как только молодь начинала достаточно хорошо летать, вся колония куда-то переселялась.

Среди младшего поколения, родившегося в Тиньяхюсте, самцов было столько же, сколько самок, но молодые самцы больше никогда не возвращались в родную пещеру, тогда как молодые самки неизменно возвращались вместе со своими матерями, бабушками и прабабушками.

Мне показалось, что наблюдать летучих мышей днем и ночью в течение пяти месяцев, которые они проводили в родной пещере, недостаточно, и я стал производить с ними различные опыты. Самыми интересными и, как мне кажется, самыми ценными были попытки отлавливать животных и переносить их в незнакомые места, чтобы заставить их проделать то, что я назвал "полет-возвращение".

В проведении этих опытов мне с большим воодушевлением помогала моя жена. Мы отлавливали в пещере двадцать — тридцать летучих мышей, кольцевали их, уносили на далекие расстояния и отпускали, наблюдая, сумеют ли эти животные найти пещеру, в которой обитали.

Что касается сравнительно коротких расстояний, как, например, Сен-Годенс или Сен-Мартори (от восемнадцати до тридцати шести километров), мы не были особенно удивлены тем, что летучие мыши легко отыскивали свой дом (что нам становилось ясно, когда мы обнаруживали в своем сачке животных, окольцованных для этих экспериментов). Окрыленные успехом, мы начали увеличивать расстояние. Иногда мы сами увозили подопытных животных в различные отдаленные места, иногда отправляли в плетеной корзине по железной дороге.

Мы выпускали летучих мышей в Тулузе (100 км ), Ажене (120), Каркассонне (150), Сен-Жан-де-Люз (180), Молье-Пляже в Ландах (200), Сет (265), Монпелье (280) и в Ангулеме (300 км ).

Все опыты увенчались успехом и показали, что летучие мыши одарены такой же удивительной способностью ориентироваться, как почтовые голуби и перелетные птицы. Кроме того, наши опыты показали, что все беременные мурины стремились разрешиться от бремени только в своей пещере Тиньяхюст и нигде больше.

Из-за трудности перевозок летучих мышей по железной дороге (очень много животных погибало в пути) я отказался от мысли выпускать летучих мышей дальше чем за триста километров. Мне казалось, что результаты опыта достаточно убедительны, и животное, способное найти дорогу на расстоянии триста километров, вероятно, сумеет найти ее также за четыреста и пятьсот километров.

Однажды нам представился случай быстро доставить в Париж десяток мурин. Это взяла на себя госпожа де Сед, принимавшая участие в окрашивании вод в Тру-дю-Торо в 1931 году. Она выпустила животных со своего балкона в Нейли в два часа ночи при свете луны.

Она не сразу отпустила всех летучих мышей, а выпускала их одну за другой, чтобы иметь возможность проследить за их поведением. Все животные сначала делали ориентировочный круг, обычный в таких случаях, и все затем прямо направлялись на юг, то есть к пещере Тиньяхюст, находившейся в семистах километрах по… полету летучей мыши. К сожалению, животных было только десять, и в своем сачке я так никогда и не нашел ни одной из этих путешественниц. Само собой разумеется, что в своих опытах и наблюдениях я не ограничивался пещерой Тиньяхюст.

Я окольцевал с тех пор свыше двенадцати тысяч летучих мышей (главным образом в департаментах Верхней Гаронны и Верхних Пиренеев), которые дали мне много драгоценных наблюдений.

Неоднократно я встречал, да и теперь встречаю, в тех или других пещерах окольцованных мною летучих мышей. Между прочим, я никогда бы не поверил, как часто поступают сведения об окольцованных летучих мышах из совершенно различных мест от людей, заинтригованных кольцом и охотно сообщающих о своей находке Парижскому музею. Смысл и цель кольцевания в том и состоит, что оно дает драгоценные свидетельства.

Чтобы рассказать только о самых удивительных случаях, я упомяну о скаутах из Бове (департамент Уаза), которые дважды сообщали в музей о находке в соседних подземных карьерах в Сен-Мартен-ле-Нод летучих мышей, окольцованных мною в Верхних Пиренеях, то есть за семьсот километров от места находки. Здесь уже не могло быть речи о "полете-возвращении", и животные перекочевывали добровольно. Был такой случай: особь семейства подковоносов (обычно считающегося оседлым), которую я окольцевал в пещере Гаргас (Верхние Пиренеи), отловили в Фринбахе в Баварии, то есть на расстоянии одной тысячи ста километров.

Я мог бы рассказать массу интересных историй, но ограничусь одной, в которой речь пойдет не о дальности преодоленного расстояния, а об удивительных совпадениях.

В мае 1938 года Андре Бонмезон, штукатур, ремонтировал деревенскую мэрию в Эсканекрабе (Верхняя Гаронна) и обнаружил забившуюся в трещину летучую мышь, на которой было кольцо с надписью "Парижский музей Н 149".

Бонмезон отпустил животное и, заинтригованный своей находкой, написал в Париж, что летучая мышь Н 149, которая "удрала из музея", обнаружена в Эсканекрабе.

Служба музея поблагодарила его и написала, что данная летучая мышь не беглянка из музея, а что ее окольцевал Норбер Кастере в феврале этого же, 1938 года в Сен-Годенсе, в пещере Тибиран (Верхние Пиренеи). Этот случай повторного отлова не представлял особого интереса: расстояние от места кольцевания всего тридцать три километра, время от момента кольцевания только три месяца.

Через шесть лет, 24 января 1944 года, в пещере Тибиран я обнаружил в своем сачке эту же летучую мышь, которая зимовала здесь же, как в 1938 году. Но представьте себе, что 5 мая этого же года тот же самый штукатур Бонмезон, ремонтируя стену церкви, опять нашел эту же летучую мышь! Она лежала в трещине мертвая, он без труда достал ее, снял кольцо с меткой Н 149 и отправил его мне. Как без кольцевания можно было бы узнать, что эта летучая мышь семейства подковоносов, зимовавшая в пещере Тибиран, имела обыкновение летом "посещать" мэрию и церковь в Эсканекрабе!

И кто знает, сколько раз она проделала этот путь! По меньшей мере в течение семи лет, как можно установить на основании этого интересного эксперимента, в котором главную роль сыграло самое невероятное совпадение — двукратная поимка животного одним и тем же человеком.

В настоящее время на основании своих наблюдений я могу составить некоторое представление о продолжительности жизни летучих мышей. Как помнит читатель, профессор Бурдель, вручая мне первые кольца, сказал, что эти животные живут примерно три-четыре года.

Я начал кольцевать летучих мышей с 1936 года и мог сообщать музею об отлове своих "подопечных", окольцованных пять, десять, пятнадцать лет тому назад.

В настоящее время рекорд (можно говорить о мировом рекорде, поскольку кольцевание проводится во многих странах и специальные публикации помещают результаты отловов для сведения кольцевателей) принадлежит особи семейства подковоносов, которую я повторно отловил 2 января 1960 года в пещере Лябастид (грот Рычащего Льва). Эта самка летучей мыши (кольцо G 106) — моя старая знакомая, так как я уже пять раз отлавливал ее в этой пещере, где она входит в колонию примерно из ста пятидесяти особей.

Я окольцевал ее 30 декабря 1938 года, то есть двадцать три года назад! Но поскольку к моменту кольцевания она была уже взрослым животным, можно считать, что этой летучей мыши по меньшей мере двадцать пять лет, а может быть, и гораздо больше.

Я внимательно осмотрел эту "старейшину" и не обнаружил никаких характерных признаков старости. Ее клыки стерты только наполовину, в то время как мне приходилось видеть животных с совершенно стертыми клыками. Сколько же лет в таком случае живут летучие мыши? Вопрос остается открытым.

Заканчивая главу, мне хочется сказать, что мы лишь слегка коснулись многих удивительных аспектов жизни рукокрылых, обитающих в небольшом уголке Пиренеев, тогда как эти животные обитают во всем мире: от экватора до полярного круга — и сильно различаются как повадками, так и размерами (крыланы или летучая лисица тропиков величиной с кошку, а нетопырь — карлик наших чердаков — весит всего четыре грамма!).

Мы ничего не рассказали, например, о знаменитом природном радаре (или, точнее, сонаре), позволяющем животным летать и находить направление в полной темноте самых глубоких пещер, так как это увело бы нас слишком далеко за рамки наших воспоминаний. И все же мы с сожалением покидаем этих робких и привлекательных созданий, совершенно безобидных и очень полезных. Они, кроме прочих заслуг, вдохновили французского изобретателя Клемента Адера, "отца авиации", который точнейшим образом скопировал строение крыла летучей мыши, когда создавал свою знаменитую "Летучую мышь", поднявшуюся 9 октября 1890 года над парком замка Арменвилье в департаменте Сена и Уаза.