Моя искренняя лгунья

13

Дилан, конечно же, слукавил, заявив журналистке, что не имеет в Кливленде собственного жилья. На эту ложь его подвигли две причины. Во-первых, надо было как-то обосновать необходимость жить на съемной квартире. А во-вторых…

Дилан вздохнул. Во-вторых, у него не было ни малейшего желания объяснять малознакомой девушке, почему он избегает подолгу гостить у собственных родителей.

Великолепное знание немецкого языка объяснялось очень просто — родная бабушка Дилана по материнской линии происходила из семьи немецких эмигрантов. По рассказам бабушки Дилан знал, что его прадед Петер Груббер весьма успешно занимался мелкооптовой торговлей в Германии, а его молоденькая жена была дочерью талантливого пианиста. Семья девушки бедствовала и потому с восторгом приняла предложение преуспевающего лавочника.

Когда у супругов родился первенец Герман, они невесть по какой причине решили переехать за океан. Через пять лет в семье появилась дочь Элизабет. А вскоре отношения супругов настолько испортились, что развод оказался неотвратимым. В результате Петер Груббер вернулся на родину, прихватив с собой Германа. Его жена и маленькая дочь остались в Америке без какой-либо поддержки.

Красивая, а стараниями матери прекрасно воспитанная и неплохо образованная девушка, Элизабет кружила головы мужчинам и довольно рано вышла замуж. Вскоре она родила единственную дочь Хельгу. Единственную, потому что ее муж погиб в авиакатастрофе за месяц до рождения дочери. Больше бабушка замуж так и не вышла, решив сохранить верность мужу, которого, видимо, очень любила.

Хельга Вудвордс, мать Дилана, с детства привыкла восхищаться своим отцом, которого видела лишь на черно-белых фотографиях. По рассказам матери она знала, что отец был Добрым и благородным. Фантазия рисовала ей сказку о том, как прекрасный принц — ее отец спасает несчастную хрупкую Элизабет от нищеты и позора.

Из рассказов матери Хельга узнала печальную историю своей семьи. Почему-то девушка усвоила, что злым гением оказался именно брат матери, который припеваючи жил с богатым отцом в Европе, тогда как им с матерью приходилось во всем себе отказывать. Хельга и сама бы не смогла объяснить, когда и как возникли у нее эти мысли. Ведь мать ни разу не сказала о своем брате ничего дурного.

Перебирая отцовские фотографии, Хельга попеременно пристально всматривалась то в снимки, то в собственное отражение. Ей очень хотелось быть похожей на своего отца, но Хельга как назло была точной копией матери. Те же большие ясные глаза, красиво изогнутые брови, четкий изящный профиль. Хельга росла красавицей, но относилась к этому факту весьма равнодушно.

Все годы учебы в педагогическом колледже Хельга носила скрывающие фигуру строгие костюмы, а густые темные волосы гладко зачесывала и тщательно заплетала в косу или убирала в узел на затылке. Подруг у нее не было, а своих многочисленных воздыхателей девушка немилосердно отшивала. Когда веселые студенты собирались шумными компаниями на вечеринках, Хельга оставалась дома и корпела над учебниками. На курсе ее считали девушкой со странностями, угрюмой и нелюдимой, но уважали за светлый ум и сильный характер.

Окончив колледж с отличием, Хельга без особых проблем нашла работу в муниципальной кливлендской школе.

Старательная, исполнительная, ответственная Хельга пришлась по душе школьному руководству, и через несколько лет молодая учительница стала одним из заместителей директора школы. Кроме собственно учительства Хельга везла на себе практически всю административную работу.

Так незаметно Хельге перевалило за тридцать. Отсутствие личной жизни ее ничуть не огорчало. Хельга сутки напролет проводила на работе и не особенно торопилась домой, где ее ждала только мама. Как это обычно и бывает в средних школах, ее коллегами были в основном женщины. Среди них трудилось немало ровесниц Хельги, но почти у всех были семьи и свои интересы. Хельга ни с кем из них так и не подружилась.

Одним из немногих мужчин в ее окружении оказался ее непосредственный начальник, директор школы Джеймс Вудвордс. Будучи холостым и бездетным, он также все свои силы и время отдавал работе. Они нашли друг в друге абсолютных единомышленников и подолгу беседовали, обсуждая текущие рабочие вопросы.

Нередко они задерживались допоздна, и тогда мистер Вудвордс подвозил Хельгу на своем автомобиле. Недалеко от ее дома они прощались, обменявшись коротким рукопожатием. И это была именно та манера общения, которая вполне устраивала Хельгу.

К ее величайшему изумлению, в одну из таких поездок Джеймс Вудвордс предложил Хельге выйти за него замуж. Она до того растерялась, что ничего не ответила, лишь пожала плечами. Затем, коротко кивнув на прощание резко развернулась и чуть ли не бегом бросилась к своему дому. Ей и в голову не пришло, что этот кивок ее начальник мог расценить как согласие стать его женой.

Следующие два дня Хельга пребывала в каком-то непривычном смятении. Вспоминая их последний разговор с Джеймсом Вудвордсом, она не могла поверить в серьезность его намерений, до того его образ не вязался в ее сознании с представлением о супружестве. Директор казался Хельге этаким человеком-кремнем, в жизни которого нет места тихим семейным радостям.

За следующие пару дней, в течение которых Хельга ни разу не столкнулась с директором, она твердо решила ответить на его предложение отказом.

Забыв классный журнал, Хельга торопливо вернулась за ним в учительскую. Дверь была приотворена, и Хельга как вкопанная остановилась на пороге. Причиной этой неожиданной остановки стал невольно услышанный разговор, доносящийся из-за двери в учительскую.

— Нет, ну ты представляешь, какая стерва! — чуть не плача говорила молоденькая учительница географии миссис Лин. — Я ей говорю:

«Позвольте мне сегодня уйти на час раньше. У меня муж завтра с утра уезжает в деловое турне, мне надо помочь ему собрать вещи». А она: «Вы взрослый человек, должны уметь планировать свои дела».

— Да что с нее взять. Старая дева. Самой небось завидно, что у других семьи, вот и пакостит, как умеет…

Хельга узнала голос учительницы английского языка. Несмотря на захлестнувшие ее гнев и стыд, Хельга отстраненно удивилась, что дипломированный филолог так вульгарно выражается. Она на цыпочках бросилась прочь от двери и вбежала в дамскую комнату.

Сердце у нее бешено колотилось, мысли путались. Надо же! Она и не подозревала, что ее подчиненные относятся к ней настолько плохо. В их голосах было столько неприязни, что Хельге стало не по себе.

Взглянув на себя в зеркало, Хельга увидела, что ее лицо пылает, словно кто-то отхлестал ее по щекам. Она смочила руки холодной водой и, приложив ладони к щекам, сделала несколько глубоких вдохов. Хельга некоторое время смотрела на себя в зеркало. Потом, убедившись, что ее лицо приняло прежнее спокойное выражение, аккуратно промокнула лицо платочком и невозмутимо отправилась в класс.

Старая дева, говорите? А известно ли вам, что скоро я стану женой вашего начальника? А вы живите со своими никудышными мужьями, которые изменяют вам на каждом шагу.

Эти неизвестно откуда взявшиеся мысли поразили Хельгу гораздо сильнее, чем случайно подслушанный разговор. Она не узнавала себя, рассудительную и хладнокровную Хельгу, которой нет дела ни до чего, кроме работы и школьных нужд.

Делая вид, что полностью поглощена уроком, Хельга мысленно перебирала недостатки своих коллег. Одну из них она определила как молодящуюся старуху. Даме хорошо за сорок, а она знай себе порхает, вся в легкомысленных бантиках, оборочках, рюшечках! Другой, по мнению озлобленной Хельги, больше всего подошло бы прозвище «конторский крысеныш». Жиденькие волосенки собраны в какой-то засаленный хвостик, личико остренькое, сама маленькая и худенькая и вечно сутулится.

Так мало-помалу она пришла к выводу, что ни одна из этих дам и в подметки не годится ей, Хельге. Впервые она подумала о себе, как о настоящей красавице, женщине, способной дать счастье самому требовательному мужчине. Да, но при этом они-то все замужем, а она… Это, в конце концов, несправедливо!

После окончания занятий она решительно направилась в кабинет директора.

— Я согласна стать вашей женой, мистер Вудвордс, — деловито заявила Хельга, едва переступив порог.

Пройдя формальную процедуру бракосочетания в мэрии и обменявшись первым со дня их знакомства поцелуем, новоиспеченные супруги Вудвордсы спокойно отправились домой.

Никаких особых торжеств по поводу создания новой семьи запланировано не было. Джеймс Вудвордс заявил, что традиционная свадьба — дело хлопотное, и Хельга его вполне поддержала. Поэтому в квартире Вудвордса, предоставленной ему муниципальной школой, где им теперь предстояло жить, молодых ждал скромно накрытый стол и несколько человек гостей, включая мать Хельги.

Через несколько месяцев после свадьбы Хельга, делая уборку, случайно наткнулась на маленький альбом с фотографиями. Он лежал почти на самом виду на одной из полок, заставленных книгами. Хельга машинально смахнула пыль с твердого темного переплета и собралась уже положить альбом на место. Но тут ее охватило любопытство, и Хельга, усевшись в кресло, принялась рассматривать фотографии. Ей попалось несколько снимков мужа в окружении коллег, на одном из них на заднем плане маячила она сама. Были здесь и слегка выцветшие фотографии совсем молодого Джеймса Вудвордса, на некоторых из них он был со своими ровесниками. Никого из них Хельга не знала.

Ее внимание привлекла свадебная фотография, на которой был ее муж со своей первой женой сразу после венчания. Совсем молоденькая девушка в пышном белом платье с длинным шлейфом и присборенной фате. Ее муж держал девушку под руку и улыбался невероятно счастливой улыбкой. Такой улыбки Хельга у него ни разу не видела. Даже когда месяц назад она сообщила ему, что ждет ребенка. Он лишь коротко кивнул и сказал: «Ну что ж, я рад». Хотя это было его желание — иметь детей.

Хельга некоторое время внимательно рассматривала фотографию своей предшественницы.

Темные, слегка подвитые локоны, хорошенькое круглое личико, большие глаза с неуловимо озорным выражением. Судя по свадебному наряду, первая свадьба ее мужа прошла со всеми, присущими этому событию «никчемными хлопотами».

Хельга вспомнила собственную скромную свадьбу, и ей сразу стало грустно. Нет, конечно, с одной стороны она чувствовала облегчение, что ее миновали все эти невозможные хлопоты и расходы. Да и как бы она чувствовала себя в свои тридцать «с хвостиком» в белом подвенечном платье среди множества шумных гостей. Да, но ведь ее муж даже не спросил ее, Хельгу, какую ей хотелось бы свадьбу. Просто заявил, что «все это ни к чему». И теперь Хельге вдруг стало жаль, что не было у нее ни радостных предсвадебных хлопот с выбором платья, ни белой фаты, ни волнующей церемонии в церкви.

Мысли Хельги плавно перетекли к разговору с матерью незадолго до свадьбы. Она тогда спросила маму, почему та больше никогда не пыталась выйти замуж. Хельга ждала услышать что-нибудь вроде «не встретила такого, как твой папа» или «не хотела для тебя другого отца». Но странный ответ матери сбил Хельгу с толку. Мама сказала буквально следующее: — Не захотела больше ни с кем связываться, вот и не вышла.

Лишь после свадьбы Хельга по-новому осмыслила слова матери. В первую брачную ночь она отчетливо поняла, что может означать желание женщины «ни с кем больше не связываться».

Возможно, в семейной жизни имеют некоторое значение общие интересы и взаимное уважение супругов, но вот что такое любовь, так и осталось для Хельги тайной за семью печатями. Ее начали тревожить спавшие до поры до времени мысли, а действительно ли ее мать так уж сильно любила отца? И не было ли более прозаической причины, по которой она решилась выйти замуж?

Хельгу вдруг поразило открытие, какое сильное влияние могут оказать на чью-либо жизнь мелочи вроде забытой вещи или случайно подслушанного разговора. В самом деле, не вернись она тогда в учительскую, ее жизнь продолжала бы катиться по годами накатанной колее. И это была именно та жизнь, при которой Хельга считала себя по-настоящему счастливой. Теперь же Хельга с грустью чувствовала, что ее любимое состояние холодноватого безмятежного спокойствия раз и навсегда улетучилось. Зато теперь у нее все как у всех. Она замужем и скоро родит ребенка. И никто не будет вправе упрекнуть ее в том, что она старая дева и ей нечего делать дома по вечерам.

Конечно, предыдущий брак мужа не явился для Хельги внезапным открытием. Джеймс Вудвордс незадолго до свадьбы вскользь упомянул об этом и, предвосхищая возможные расспросы, причину своего разрыва с женой объяснил так: — Мы оказались очень разными людьми. Тем самым он дал понять, что не желает пускаться в дальнейшие объяснения, да Хельга на них и не настаивала.

Первая жена Джеймса Вудвордса, веселая заводная Джессика, бросила его через два года после свадьбы. Никто из знакомых Джеймса не сомневался именно в таком исходе. Все гадали лишь о том, как скоро это случится.

Действительно, более неподходящих для совместной жизни людей трудно было бы подобрать, даже если бы кто-то специально задался такой целью. Джессика обожала наряды, развлечения, шумные вечеринки с танцами до утра. Хозяйство она вела кое-как, ничуть не заботясь о горячих ужинах и чистых рубашках для мужа. Джеймс, стремившийся к спокойной размеренной семейной жизни, очень страдал от этого непреходящего бедлама.

В ответ на все попытки мужа хоть как-то изменить ситуацию Джессика закатывала свои красивые глаза и раздраженно заявляла:

— Как же ты мне надоел со своими вечными нотациями! Я молодая красивая женщина и хочу жить так, как мне нравится. Тебя, между прочим, к алтарю никто насильно не гнал.

Изменила она мужу практически в первые же месяцы их супружества, едва на горизонте замаячил более-менее настойчивый воздыхатель. Вскоре ее измены приняли столь очевидный характер, что провести ночь вне дома стало для Джессики нормой. В конце концов она потребовала у мужа развода, чтобы вновь выйти замуж, и вскоре молодые отбыли куда-то в западные штаты.

— Мы создаем собственный бизнес! — с гордостью заявила Джессика одной из своих бесчисленных подруг.

Джеймс Вудвордс дал Джессике развод без каких-либо возражений и с таким облегчением, которое удивило его самого.

Этих подробностей Хельга, конечно, не знала. Она лишь смутно догадывалась о причине расставания Джеймса с его первой женой, особенно после разговора с его старшей незамужней и бездетной сестрицей.

— В прошлый раз Джимми женился на вертихвостке! — решительно заявляла золовка, с наслаждением затягиваясь тонкой папиросой в длинном мундштуке. И смачно добавляла короткое грубое словцо, которое, по ее мнению, вполне точно характеризовало Джессику.

По доходившим до нее слухам Хельга знала, что у ее золовки была весьма бурная молодость. Сестра мужа понимала толк и в мужчинах, и в женщинах, так что ее суждению Хельга доверяла вполне. Хорошо, что она не слышала, как в одной из бесед с братом ее новая родственница выдала:

— В тот раз ты женился на вертихвостке, а в этот — на статуе. Не везет тебе с бабами, братишка!

Джеймс Вудвордс и сам чувствовал внутренний холод жены. Иногда его начинала раздражать ее всегдашняя невозмутимость, хотелось изо всех сил потрясти ее за плечи, накричать на нее, чтобы вызвать хоть какие-то эмоции. Но мистер Вудвордс тут же брал себя в руки. Холодное безразличие Хельги устраивало его гораздо больше, чем бьющая через край энергия первой жены.

Мистер Вудвордс никогда не был глупцом и превосходно понимал, что равнодушие Хельги к плотским утехам и есть та основа, на которой держится их семейная жизнь. Ее затянувшаяся девственность и полное неведение в отношении секса вселяли в мистера Вудвордса уверенность, что во втором браке ему гарантирована безусловная верность жены. Намучившись с Джессикой, он считал женскую верность важнейшим условием счастливой семейной жизни. А любить его было не за что. В свое время эту истину ему более чем доходчиво растолковала первая жена.

Собственные сексуальные проблемы мистер Вудвордс успешно решал благодаря коротким ни к чему не обязывающим связям на стороне. Его жену это нисколько не волновало. Возможно, Хельга и не подозревала об изменах мужа. Мистер Вудвордс был очень осторожен, и никакие доброхоты ни разу не поставили Хельгу в известность об истинном положении дел.

Во всем остальном Хельга была превосходной супругой. С детства приученная к порядку аккуратной матерью, Хельга легко, без жалоб и как-то незаметно справлялась с хозяйственными хлопотами. Прекрасно воспитанная и неизменно доброжелательная, она пришлась по душе знакомым мистера Вудвордса, и они наперебой поздравляли его с удачной женитьбой.

Рождение сына особенно не взволновало ни Хельгу, ни ее мужа. Хельга не привыкла сидеть дома и, едва оправившись от родов, вернулась на работу. Маленький Дилан был передан на попечение няни, а затем матери Хельги, которая была несказанно этому рада.

Без каких-либо специальных педагогических приемов бабушка обучила Дилана немецкому языку. Так что в три года ребенок вполне бегло мог изъясняться как на немецком, так и на английском. У них был собственный, известный лишь им двоим уговор — на улице и в гостях разговаривать по-английски, а дома только по-немецки. Видя способности внука, бабушка начала потихоньку обучать его чтению и письму на двух языках, и мальчик уже в пять лет свободно читал сказки братьев Гримм на немецком.

Когда пришло время отдавать ребенка в школу, учителя в один голос заявили изумленным родителям, что в первом классе начальной школы ему делать нечего, и Дилан был сразу зачислен во второй.

Все свои детские годы Дилан провел возле бабушки. Родители ревностно контролировали его учебу, изредка устраивали сыну детские праздники. Дилан любил своих родителей, но бабушка была для него всем. Ее смерть стала для Дилана первым настоящим ударом. Ему тогда исполнилось пятнадцать.

Из очаровательного, послушного ребенка он превратился в весьма ершистого подростка, которому непременно надо было спорить с родителями по любому поводу. Дилан и сам не знал, что его больше раздражает — приверженность родителей бесхитростному провинциальному образу жизни или их категорическое нежелание вступать с ним в какие-либо дискуссии. Все выпады сына они отражали с каким-то непреходящим спокойствием.

Блестяще окончив школу, Дилан без малейших затруднений поступил на экономический факультет, выиграв ежегодную стипендию. Он почему-то был уверен, что родители мечтают в будущем видеть своего сына учителем. Однако предвкушаемых Диланом бурных объяснений так и не состоялось. Родители спокойно поздравили сына с блестящим окончанием школы и поступлением в университет, и на этом все обсуждения закончились. Жизнь стремительно менялась, но мать с отцом словно ничего не замечали.

Временами Дилану казалось, что они с бабушкой относились к одному и тому же миру, а родители — к совершенно другому, холодному и враждебному. Дилан иногда с грустью думал, что, будь бабушка жива, он гораздо чаще приезжал бы в родной город и подолгу бы в нем гостил.

Дилан рассказал Джереми лишь часть правды о происхождении внезапно свалившегося на него наследства. Он припомнил, как однажды, вернувшись с лекций, столкнулся на пороге своей квартиры с очень пожилым незнакомым человеком. Несмотря на явно преклонный возраст, держался незнакомец весьма бодро и с большим достоинством. Да и одет он был стильно и дорого, отнюдь не по-стариковски.

Завидев Дилана, незнакомец отчего-то просиял и протянул ему руку, как хорошему знакомому. Дилан с улыбкой пожал гостю руку и пригласил его в гостиную.

— Я сейчас сварю кофе, — начал было он, но мать резко его перебила:

— Это ни к чему. Господин уже уходит.

Пораженный Дилан вопросительно посмотрел в глаза матери, но та молчала с суровым застывшим лицом. «Господин» послушно открыл дверь и, уже выходя, полуобернулся к Дилану и с улыбкой сказал:

— Всего доброго, Дилан. Рад был повидаться.

Мать молча закрыла за странным гостем дверь и ушла в свою комнату. Отец просто от всего устранился, уединившись в гостиной с телевизором. Однако в этот раз родителям оказалось не так-то легко уйти от объяснений. После его настойчивых расспросов мать наконец сдалась.

— Это брат твоей бабушки, — коротко произнесла она, не глядя на сына.

— Но почему я раньше его никогда не видел у нас в гостях? — недоуменно спросил Дилан. — И разве обязательно было так невежливо его выставлять?

— Потому что мы не хотим поддерживать с ним какие-либо отношения, — сурово заявила мать. — И тебе не позволим.

— Но почему?!

Мать вздохнула и некоторое время теребила длинную нитку аметистовых бус.

— Потому что из-за него мы с твоей бабушкой едва сводили концы с концами, — тихо произнесла она наконец.

— Но ведь это же мой дед, хотя и двоюродный. — Дилан запальчиво посмотрел на мать. — И к тому же он наверняка не хотел причинить вам зло.

— Это было не в его власти, — непонятно возразила мать и безапелляционно добавила: — Этот человек нам никто. И никаких обсуждений больше не будет.

И как ни старался Дилан, ему так и не удалось что-либо узнать о своем внезапно объявившемся родственнике. А позже Дилану стало не до него. Много сил и времени отнимала учеба, да еще Дилан начал подрабатывать бухгалтером в одной из оптовых фирм, а позже предпринял первые попытки создать собственный бизнес.

Это было время у когда ему приходилось работать по восемнадцать часов в сутки практически без выходных и каких-либо гарантий на успех. Он видел, как одна за другой появлялись и так же стремительно исчезали созданные было фирмы.

Дилан стиснул зубы и неистово рвался к своей цели. Его бешеная работоспособность, врожденная коммуникабельность и деловая хватка помогли ему достичь определенных успехов, а позже создать собственный бизнес в Европе. И здесь у него состоялся едва ли не первый в жизни неприятный разговор с родителями. Вместо того чтобы порадоваться его успехам, они заявили:

— Не думали мы, что наш сын когда-нибудь станет работать на чужую страну, не интересуясь жизнью родителей. Не так мы тебя воспитывали…

— Да вы вообще никак меня не воспитывали! — закричал Дилан, — Ни на какую страну я не работаю. Я работаю только на самого себя!

И вот промчалось несколько лет, Дилан стал если не одним из богатейших людей мира, то, во всяком случае, вполне преуспевающим дельцом. И тут нежданно-негаданно пришла весть о наследстве. Дилану не пришлось долго гадать, кто это вдруг решил его облагодетельствовать, по выражению Джереми. Тот самый человек, которого его родители в свое время не захотели пустить на порог, сделал ему поистине королевский подарок.

Вспомнив ту отвратительную сцену, Дилан вновь испытал жгучий стыд не только за родителей, но и за себя самого. Ему ведь никто не мешал броситься вслед за тем человеком, попытаться с ним поговорить, посидеть в каком-нибудь кафе, если уж дома нельзя. Но нет, вместо этого он пустился в ненужные пререкания с матерью, и время было безнадежно упущено.

Известие о том, что у бабушки есть родной брат, не явилось для Дилана внезапным открытием. Однажды, когда ему было лет двенадцать, бабушка достала из шкафа довольно большую шкатулку лакированного дерева. Любопытный Дилан никогда ее раньше не видел и сразу же заинтересовался ее содержимым. В шкатулке оказалось множество писем на немецком языке, старинных рождественских открыток, эмалевая брошь в ажурной серебряной оправе.

Но больше всего внимание мальчика привлекли черно-белые фотографии, наклеенные на тисненый картон. На одной из них, держа на коленях младенца, сидела на стуле с высокой спинкой… его мама. Возле нее стоял мальчик лет пяти, уцепившись ручонкой за ее юбку и скорчив уморительную рожицу.

Дилан не мог глаз отвести от этого странного снимка. Мама была одета в какое-то незнакомое темное платье с широкой юбкой. Дилан никогда не видел у нее такого платья. Но его поразил не столько наряд матери, сколько ее необычная улыбка, нежная и печальная одновременно. Его мама никогда так не улыбалась. Мальчик поднял глаза на бабушку, которая тоже молча смотрела на фотографию.

— Это моя мама?

— Нет, — серьезно возразила бабушка. — Это моя мама.

Она с некоторым нажимом произнесла слово «моя» и добавила, указав на младенца:

— А это — я.

Дилан всматривался в круглое щекастенькое лицо ребенка и не мог поверить, что эта девочка в кружевном чепчике и ползунках — его бабушка. А этот незнакомый мальчик…

— Это мой брат Герман, — произнесла бабушка, угадав его мысли.

— Помню, мама часто плакала, глядя на эту фотографию, — задумчиво проговорила бабушка. — Она рассказывала, что сердилась на Германа, когда они собрались фотографироваться. Он все время шалил, никак не хотел стоять как следует… А потом мама очень переживала, что ругала его тогда. Ведь этот снимок был сделан за две недели до отъезда.

— А куда вы уезжали? — спросил Дилан.

— Не мы, а он. Он уехал в Германию с нашим отцом.

— А сейчас они где?

— Не знаю. Сначала приходили письма от маминых родителей, что все у них хорошо, — бабушка указала на пачку конвертов. — Но вскоре они умерли.

Несмотря на установившуюся традицию, в тот раз бабушка и внук говорили только по-английски. Бабушка, как могла, объяснила Дилану, что Петер Груббер силой увез сына в Германию, невзирая на просьбы бывшей жены не разлучать ее с ребенком. Родившаяся в Америка дочь ничуть не интересовала Петера. Немецкие родственники, как и сам Петер Груббер, обвиняли его жену в том, что она настояла на отъезде в Америку, и отказали ей в какой-либо помощи. Общаться с сыном женщина не могла и с нетерпением ждала писем от своих родителей, которые могли сообщить хотя бы, что Герман жив. Но после смерти родителей и эта ниточка оборвалась.

Теперь взрослый Дилан был уверен, что непоседливый мальчик и есть тот самый двоюродный дедушка, которого он видел лишь раз в своей жизни. Вернее, был. Что побудило его разыскать своего американского внучатого племянника и перевести на его имя немалые деньги? Дилан не думал, что бабушкин брат действительно был так уж одинок.

Должно быть, дедушка Герман, живя в благополучной Германии, жалел об оставшихся в Америке матери и младшей сестренке. Может быть, он думал о них все эти годы и, лишь только позволили обстоятельства, примчался в Америку, чтобы разыскать свою младшую сестру. Узнав же, что Элизабет уже нет в живых, Герман Груббер попытался сделать что-нибудь для ее дочери Хельги, своей родной племянницы.

Как же трудно ему было их разыскать через столько лет, не зная, что Элизабет вышла замуж и вскоре овдовела. Должно быть, Герман Груббер посвятил их поискам немало сил и средств, даже приобрел ради этого жилье в Америке.

А его племянница, неглупая образованная женщина, не сумела или не захотела этого понять и так холодно обошлась со своим родственником, фактически указав ему на дверь.

Повзрослев, Дилан начал постепенно отдаляться от родителей, а создав самостоятельный бизнес, и вовсе практически перестал с ними общаться. Нет, он, конечно, присылал им подарки к Рождеству и на День благодарения. Зная, что родители располагают весьма скромными средствами, Дилан не лишал их и определенной материальной поддержки. Но вот к частому общению с отцом и тем более с матерью он отнюдь не стремился.

Да и сами родители не предпринимали никаких шагов, чтобы сломать выросшую между ними и их сыном стену. И хотя они вовсе не возражали против пополнения своих банковских счетов солидными суммами, приглашения пожить в родном доме приходили в Европу из Кливленда весьма и весьма редко. Дилан родителей за это не упрекал. Ему лишь было горько сознавать, что дом, в котором прошло его детство и часть юности, не вызывает в нем тех теплых воспоминаний, которыми иногда делились с ним его друзья.

Психопатка мать, носившаяся с нелепой сказкой о злодее Германе и превратившаяся с годами в холодную бездушную куклу, всю сознательную жизнь пребывала в убеждении, что именно ее родной дядя виноват в ее безрадостном детстве и юности. А отцу и вовсе ни до чего не было дела, кроме собственного спокойствия и репутации исправного администратора. На редкость гармоничная пара! — невесело усмехался про себя Дилан. Он твердо решил, что если у него когда-нибудь будут дети, родительский дом станет для них самым желанным местом на земле. Во всяком случае, он, Дилан Вудвордс, сделает для этого все от него зависящее.