Муж беспорочный

Глава 18

Князь Ростислав ехал по своему городу под восторженные клики белозерцев; улыбаясь, приветственно махал рукой. Варяжская мазь и вправду оказалась чудодейственной, но лишний раз напрягать горло не стоило.

Любава встретила его со всем жаром, как встречала всегда, словно и не было между ними разлада, и Ростислав смутился: за все это время он почти не вспоминал о жене, зато часто думал о домике в Березовом. Любава, торопясь, вываливала охапки новостей: разбранилась вусмерть с Яросветихой, затем помирились; вишни уродилось невероятно, и насушили, и квасу наделали, и наливки, а вот с житом не очень; девка Беляна собралась замуж за кузнецова сына Яруна, хотя могла бы найти и получше; по слухам, ирландец Патрикей проповедует в Ростове и имеет успех; собака Муравка принесла семерых щенят, правда, один сразу сдох; Милана вернулась к бывшему мужу и живет наложницей (какой сором роду!), а Борислав уже успел взять другую жену.

— Зря не добил тогда, — зло сказал Ростислав.

Был затем веселый пир в честь вернувшейся с победой дружины, с хмельными медами, с боевыми плясками и величальными песнями. Словом, не скоро Ростислав преклонил на подушку свою рыжую головушку.

Поутру он пробудился от того, что нежная рука гладила его по виску. Не открывая глаз, нашел эту ручку и поднес к губам.

— Не спишь, ладо? — услышал он Любавин голос и проснулся окончательно. Приятно просыпаться рядом с красивой женщиной.

— Милый… я тебе хочу кое-что сказать.

Вид у нее был таинственный и счастливый.

— Боги к нам милостивы, ладо. Я, кажется, понесла.

Ну как рассказать, что почувствовал тогда Ростислав? Что чувствует человек, встретившись с Чудом?

С этого часа все его заботы были только о Любаве и малыше. А Любава, как бы между делом, попросила: «Миленький, не езди в Березовое». И он не поехал. Знал, что там с нетерпением ждет его Дана, и сам стремился к ней всем сердцем — а не ехал целую седьмицу, потому что здесь были Любава и дитя.

Но, наконец, кажется, удалось удоволить и ревнивую княгиню, и Ростислав в Березовое на денек вырвался. В конце концов там у него тоже семья.

Он ехал по дорожке из золотых листьев и думал, как причудливо играет Лада[86] людскими судьбами. Он-то думал, что всю жизнь будет любить Любаву, а Данька-холопка только для наследника. А вышло-то ровно наоборот.

Вот и завиднелись высокие тесовые ворота. Хлестнув коня, Ростислав влетел во двор наметом, круто осадил… Тишина оглушила. Даже псы не кинулись в ноги. Как Мстислав, прыгнула в голову странная мысль, и Ростислав тут же поспешил отогнать ее, заорал:

— Э-ге-гей! Есть кто живой, встречайте гостя!

Через миг высыпала во двор вся челядь… и как один человек повалилась на колени. Только Жучка и осмелилась подойти и жалобно пискнуть.

— Что за…

— Не вели казнить, светлый князь! — заголосила Малка. — Горе-то, горе-то какое! Не уберегли мы госпожу нашу, не уберегли голубушку!

— Тихо! — рявкнул князь. — Встать всем. И не орать. Что случилось?

— Пропала! Исчезла!

— Что значит пропала? Как может человек взять и пропасть?

— Пошла госпожа наша гулять, — всхлипнула Малка, — и не вернулась ни она, ни тетя Зарина, мы уж искали, искали, да куда там!

— Что еще за тетя Зарина?

— Так ключница новая.

— Мы, княже, вот что мыслим, — подал голос один из холопов. — Госпожу разбойники похитили.

— Какие еще разбойники? — в который раз вскинулся князь.

— Не серчай, княже, только тут такое дело. Как ты дружину на рать увел, здесь Шатун со своей ватагой объявился.

— Шатун? Их же лета три назад перебили.

— Видать, не всех.

— Убью… — хрипло прошептал князь.

— Только не всех, а?..

Ростислав обернулся на жалобный голос стремянного, пытаясь понять, в чем… затем сообразил, что бессознательно наполовину вытянул меч из ножен и, должно быть, со стороны выглядел как бешеный викинг, готовый крушить все вокруг.

— Собрать дружину, — хрипом вытолкнул из себя Ростислав; горло болело немилосердно. — Прочесать лес.

— Прочесать лес — это правильно, прочесть лес — это ты хорошо придумал. Только у меня другая задумка есть.

На горе стоит ольха, под горою — вишня. Мимо вишни идет дорога, у дороги стоит корчма. Корчма — это в ту пору было новшеством. В Новгороде, говорят, имелись целых две, да еще в Изборске. А вот на все Белозерское княжество корчма имелась одна-единственная, причем на Большой Ростовской дороге, а не в городе. В городе-то и без того найдется, где поесть, выпить и переночевать.

И, надо сказать, сие почтенное заведение пользовалось большим успехом, и не только у путешественников. Вот и теперь за широким дубовым столом расселось вперемежку немало проезжих купцов и местных мужиков, охочих до пива и закуски. И все с удивлением таращились на троицу новоприбывших. Первый из них был важный муж с ярко-рыжей бородой. Голова у него была замотана зеленым полотенцем, точь-в-точь капустный кочан, а широченный долгий зипун не подпоясан, видно, оттого, что не сходился на объемистом брюхе. Вторая — вероятно, баба, но настолько закутанная в нечто среднее между платком и вотолом, что биться об заклад никто не решился бы.

Ну а третий был обыкновенный словенский парень, верно, слуга или толмач, зато шумел больше всех; сразу подскочил к хозяину, затараторил:

— Живо, тащи на стол чего побольше да повкуснее, да горницу готовь, вишь, гость важный! Арабский купец, знаешь, какой богатый! Во, аж бороду хной красит!

Понятно, тут уж хозяин начал действовать по принципу «что есть в печи — все на стол мечи». Сразу появились и миски, и блюда, и тарели, и тарелки, и тарелочки, и горшки, и кувшины. Всем любопытно было, как станет есть баба, размотается, наверное. Ан нет — оказалось, берет маленькие кусочки и тащит под платок. А купец сунул было в рот кусок ветчины — тут же выплюнул, опрокинул блюдо и заорал:

— Свин! Тьфу! Собака!

— Ты, хозяин, чего, очумел?! — завопил еще громче толмач. — Арабу свинину предлагаешь! Куря тащи! — и потихоньку сгреб ветчину со стола себе в котомку.

Один из мужиков, жилистый и долговязый, протиснулся к гостю со жбаном.

— Брось ты орать, дружище. Давай лучше выпьем.

Толмач перевел, араб подозрительно покосился на жбан и залопотал на своем языке.

— Нельзя, вера не позволяет, — объяснил толмач.

— Ба! Да что за вера такая — ни выпить, ни закусить.

Араб, видать, понял, и важно возразил:

— Хорошая! Баба. Вот.

И показал четыре пальца.

— Зато можно четырех жен иметь, — сообщил толмач.

Долговязый удивился:

— Всего четырех? Во не повезло вам, — а сам тем временем разлил медовуху по кубкам. Араб кубок свой взял, сунул туда персты и отряхнул их над полом. А затем опрокинул кубок себе в глотку, да так ловко, что сразу стало ясно — это ему не впервой.

— Пророк сказал, — объяснил толмач обалдевшему долговязому, — что первая капля вина губит человека. А про остальное речи не было.

Долговязый продолжал беседу:

— А какой товар везете?

— Благовония, пряности, шелк…

— Да откуда шелк-то? Шелк только у греческих царей есть.

— Вот и нет. Шелк везут из далекой-далекой Желтой страны, потом он попадает к арабам, а от них — к грекам[87].

— А еще что?

— Золота немного. Так, мешочек с седло размером. И еще астурийскую плясунью[88]. Прекрасную, как газель. Газель — это такая глазастая коза. Впрочем, сам не видел, но знаю, что за нее продавцу заплатили как за трех пригожих девок.

Узкая тропа вилась по нарядному осеннему лесу, а по тропе той ехал небольшой отряд. Впереди, на тонконогом вороном жеребце важно гарцевал рыжебородый арабский купец, за ним катилась большая телега, нагруженная доверху, на которой восседала закутанная в свои покрывала астурийка, а правил уже знакомый нам толмач. Копыта мягко ступали по опавшей листве…

Спокойной рысью ехал по лесной дороге небольшой обоз, как вдруг со всех сторон с деревьев и из кустов высыпали крепкие парни с топорами, кистенями да рогатинами. Воздух огласился воинственными криками, бранью, ржанием. Один из разбойников схватил под уздцы купеческого коня — и тотчас получил прямой в челюсть, отчего кувыркнулся вверх тормашками.

— Лежи, зараза, — сказал арабский гость на чистейшем словенском языке.

Другой, долговязый, уцепил за край чадры астурийскую танцовщицу — смертоносный клинок разящей змеей вылетел ему навстречу, а чаровница, скинув покрывала, обратилась в гибкого красавца Третьяка со шрамом на щеке.

Толмачу в ладонь прыгнула рукоять запрятанного до поры меча. А рогожка, прикрывавшая груз, взлетела, и выскочили из-под нее еще четверо дружинников.

И пошло мордобитие… Или, если желаете, закипела кровавая сеча. Разбойники, устроившие засаду на богатого купца, и не подозревали, что для ловцов готова своя западня. Часть нападавших перебили на месте; те, кто посмышленее, дали деру в лес, где их и повязали княжьи люди. Захватили и самого Шатуна. А история эта долго еще гуляла по Руси и, кажется, даже попала в сборники фольклора.