Мужчины двенадцати лет

НИ КО И ЕГО ДЕДУШКА

Старый Гайтан вошел в каморку, подпрыгивая от радости. У стола, тесно прижавшись друг к другу, сидели за миской с макаронами его дочь и пятеро внучат. Он весело крикнул:

— Ура!

Четверо малышей подняли шум и возню. Они хором кричали:

— Иди к нам, дедушка, иди к нам!..

И, потеснившись, освободили для старика место за столом.

Присутствие дедушки, с его всегда улыбающимся лицом, полным веселых морщинок, с его живым, простодушным нравом, приводило внучат в восторженное настроение. Старик вытащил из кармана кулечек с конфетами:

— Сегодня я сяду рядом с Нико.

Николас, или попросту Нико, был старшим сыном в семье. Ему уже исполнилось тринадцать лет. Он был молчалив, даже немного мрачен — точь-в-точь, как его мать.

Дедушка сел рядом с Нико и обнял его:

— Знаешь, почему я сел рядом с тобой?.. Потому что у меня есть для тебя хорошая новость: я нашел тебе работу!

— О! — воскликнула мать, и ее увядшее лицо вспыхнуло, словно внезапная радость снова окрасила его ярким отблеском юности.

— Хорошо, — серьезно отозвался Нико. — А где?

— В том же доме, где служу я, у моего хозяина. Там ты будешь жить и получать двадцать песо в месяц. Да еще кормить тебя будут… Вот видишь! — обратился он к дочери. — Неплохо, а? Этого почти хватит, чтобы платить каждый месяц за комнату. К тому же его оденут в форму, и так он лучше свою одежду сбережет. А сеньор обязательно даст ему что-нибудь из своего старого платья. Он добрый. У него есть свои недостатки, но он не жадный, нельзя сказать…

Нико что-то пробурчал себе под нос. Никто не расслышал.

Но мать и дедушка разом запротестовали:

— Ты еще недоволен?

— Пусть уж лучше он ничего мне не дает!

— Тебе трудно угодить!

— Нет, он хочет, чтобы хозяин дарил ему вещи, ни разу не надеванные.

— Между прочим, вещи, которые он считает старыми и дарит слугам, на самом деле новехонькие. Помнишь, какое он мне в прошлом месяце пальто подарил?

— С иголочки. Мы его за двадцать песо продали. А чтоб старьевщик дал двадцать песо!..

— Хватит разговоров! — радостно воскликнул дедушка, наливая в стакан вина. — Выпьем за Нико — он у нас теперь работник! Да здравствует Нико! Ура!

— Ура! Ура! — нестройным хором подхватили четверо малышей, мигом заразившись буйной веселостью дедушки.

Нико улыбнулся. Мать поцеловала его в лоб и расплакалась.

— Что ты плачешь, дочка? Надо смеяться, а не плакать.

— Если бы Хуан его видел! Хуан всегда мне говорил: «Нико уже взрослый, скоро он тебе помогать будет». Он утешался этой мыслью в последние дни своей жизни…

И она обняла сына.

— А, вот как! — вскричал дедушка. — Ты, значит, плачешь от радости? Бедная ты моя дочурка! От горя — плачет, от радости — плачет… Ты только и умеешь, что плакать… Эй, ребята, а ну давайте посмеемся!

И дедушка громко захохотал. Четверо малышей вторили ему: «Ха, ха, ха, ха!» — замирая от восторга.

— Ну ладно, Нико, — сказал дедушка старшему внуку, — кончай обедать и одевайся.

— А чего ж мне одеваться? Надел шапку — и готов. Ведь штаны и куртка у меня одни.

— Сеньор, — сказал старик, входя в кабинет хозяина, — вот тут я внука привел.

— Какого внука?

— Которого вы обещали взять помощником привратника.

— Ах, да! А я было уже забыл. Пусть войдет.

Старик приоткрыл дверь в прихожую, где мальчик стоял и ждал, смущенно вертя в руках шапку и глядя в землю.

— Нико, входи…

И Нико оказался перед хозяином, который что-то писал на большом листе бумаги. Мальчик пробормотал:

— Добрый день!

Но, наверно, он сказал это очень тихо, потому что хозяин не ответил и продолжал писать.

Нико и дедушка стоя ждали. Нико рассматривал хозяина: он был еще довольно молод, хотя лысина, ранние морщины и землистый цвет лица старили его. Какой худой! А руки как у мертвеца. Мальчику стало страшно, когда он взглянул на эти руки. Наконец хозяин подписал бумагу, промакнул ее и посмотрел на мальчика. Потом сделал презрительную гримасу и обратился к старику:

— Ну ты, старый хрыч, это и есть твой внук, о котором ты мне столько говорил?

— Да, сеньор.

— И он на что-нибудь годен, а?

— Ну как же, сеньор! Первые-то дни он, может, будет немножко неловок, ведь бедняжка никогда по коврам не ходил. Но вот увидите, сеньор, он привыкнет, а как привыкнет…

— Ну, ну, хватит! Заткни клюв, а то будешь тут каркать целый день. Тебе бы на аукционе работать, цены выкрикивать.

— Хорошо, сеньор, — ответил дедушка, склонившись в почтительном поклоне, и, отступив на шаг назад, заискивающе улыбаясь, ждал.

Хозяин надписал конверт, положил в него письмо и протянул дедушке:

— Возьми. Наклей марку и брось в ящик.

— Хорошо, сеньор. — Старик снова низко поклонился и направился к выходу.

— Эй, ты, подожди! Потом отправишь… Поговорим насчет мальчишки. — Он указал на Нико. — Не знаю, брать его или нет.

Старик принялся умолять:

— Возьмите его, сеньор! Пожалуйста, возьмите! Ведь дома еще четверо остались, мал мала меньше, А мать целый день сидит за иглой, чтобы всех прокормить. Возьмите его, сеньор. Я вас на коленях умоляю! Вы благородное дело сделаете, сеньор…

— Ух, надоел! Замолчи!

— Хорошо, сеньор.

Растерянный и дрожащий, Нико наблюдал эту дикую сцену. Возмущение и гнев душили его. Мысли путались. Он понял, что дедушка унижается перед этим человеком, который называет его на «ты» и обращается с ним как с собакой.

Он не знал, что делать. Слезы жгли ему глаза. Горло стеснило, словно он проглотил кость. Он с удовольствием бросился бы бежать куда глаза глядят, только бы оказаться где-нибудь подальше от этого гадкого человека, который так обижал его любимого дедушку. Но он вспомнил слова старика: «Ведь дома еще четверо остались, мал мала меньше. А мать целый день сидит за иглой, чтобы всех прокормить…» Он словно наяву увидел перед собой мать, склонившуюся над швейной машиной, и десятилетнюю сестренку Росину, готовящую жалкий обед на всю семью, для того чтобы матери ни на минуту не приходилось отрываться от работы. А он? Что он задумал?.. Он сделал над собой усилие: придется покориться. С трудом заставил он себя взглянуть на хозяина, обращавшегося к нему:

— А ну, молодчик, подойди!.. Да какой ты грязный! Разве V вас в трущобе нет воды?

Что?

— Как тебя зовут?

— Меня?

— Ну да, тебя! С кем же я, по-твоему, говорю? Ну да, тебя! Как зовут?

— Николас Сальватуччи.

— Но мы его называем Нико, сеньор, — вмешался старик.

— Нико? Ладно, так лучше, короче… Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Тринадцать лет, сеньор, — поправил хозяин. — Надо говорить: сеньор. Ну-ка, повтори: тринадцать лет, сеньор.

Нико повторил, запинаясь, красный от стыда и гнева:

— Три-на-дцать лет, сень-ор…

— Да он, кажется, придурковатый, — сказал хозяин, обращаясь к старику.

— Не думайте, сеньор! — заволновался дедушка. — Сейчас он немножко застыдился, а так-то он у нас шустрый. И какой крепкий! Вы взгляните, ему только тринадцать лет, а все пятнадцать можно дать. Да он взрослого мужчину положит на обе лопатки…

— Ладно. Надо его в приличный вид привести. Мой грум не должен ходить голодранцем. Покуда ему не сошьют ливрею, возьми у привратника куртку и штаны; мальчишке, верно, будет впору.

— Хорошо, сеньор.

— Да вели его помыть и постричь. У него, наверно, в голове полно вшей. Если ты его мне в приличный вид не приведешь, не возьму, так и знай. Вот пусть его вымоют да оденут почище — тогда посмотрим. Ну, живо!

— Хорошо, сеньор. Вот увидите, я его так разодену, что вы его и не узнаете, — ответил дедушка и, взяв за руку Нико, направился к двери. На пороге он остановился и добавил — Вот увидите, сеньор, он вам понравится, мой Нико, он у нас пригожий мальчик…

— Ладно, хватит! — прервал хозяин и со стуком захлопнул дверь перед их носом.

Нико с дедушкой остались одни в передней. Мальчик, голосом, в котором слышались слезы, проговорил:

— Дедушка, я лучше уйду… Я хочу уйти отсюда, дедушка!

— Да ты с ума сошел, голубчик!

— Я не хочу здесь оставаться, я уйду!

— Да ты думаешь, тебе в другом месте будет лучше?

Здесь тебя будут кормить, одевать, будут платить тебе по двадцать песо в месяц…

— А почему он с тобой так обращается, дедушка?

— Со мной? А как он со мной обращается?

— Ну, как… Он тебе «ты» говорит. Старым хрычом тебя обзывает. Перебивает тебя, кричит: «Хватит!», как будто ты собака какая-нибудь, а не человек… Я не хочу здесь оставаться, дедушка! Не могу я видеть, как он с тобой обращается…

— Ах, дитя мое, милое мое дитя! — грустно вздохнул старик. — Сразу видно, что ты еще молод. Как мало знаешь ты свет! Да где же со мной, с жалким, никому не нужным старичишкой, будут обращаться по-другому? Разве ты не понимаешь, что меня хозяин из милости держит? Он мне дает пятьдесят песо в месяц. А за что дает? За прекрасные глаза? Да где еще мне дадут пятьдесят песо в месяц! Поэтому он и позволяет себе так со мной обращаться. Это, видно, доставляет ему удовольствие. Ну и пускай себе! Я терплю. Он богатый, он горя не видел… А мне столько на долю выпало!.. Мне шестьдесят два года, чего я только в жизни не натерпелся! Тебе жалко смотреть, что он со мной так обращается, что называет меня старым хрычом? Это еще что! Хуже бывает…

— Как так? Может, он еще и бьет тебя?

— Видишь ли, когда он напивается в своей компании… Эх! Ничего не поделаешь, надо терпеть. Подумай о том, что дома мать день и ночь сидит за иглой да четыре птенца есть просят. Потерпи, Нико… Он известный адвокат, ор миллионер, а мы жалкие бедняки. Я несчастный старик, уже едва ноги волочу. А ты еще совсем мальчик, читать толком не умеешь, ремесла никакого не знаешь… Сеньор делает благотворительное дело, давая нам семьдесят песо в месяц. Где еще мы столько заработаем, Нико?

— Я бы лучше согласился продавать газеты на улицах…

— Нет, ни за что на свете!

— Почему?

— Ни за что!

— Да почему же?

— Не сумею объяснить тебе, мой мальчик. Мне кажется, что это как-то зазорно. Ходить целый день по улицам в грязи, в пыли… Мне кажется, твой отец, если б узнал, встал бы из могилы и сказал бы мне: «Так-то ты воспитываешь моего сына, Гайтан?» Нет, ни за что!

— Но тогда бы никто не обращался со мной так, как с тобой этот… — И он указал взглядом на запертую дверь.

— Нет, Нико!.. Ну, ну, хватит, как говорит сеньор. Пойдем, я приведу тебя в лучший вид. А когда сошьют ливрею… вот увидишь, какой ты будешь красавчик в ливрее! Шапка с галунами, куртка с двумя рядами золотых пуговиц… Не то, что бегать целый день по улицам, высунув язык… Ну, пошли!

— Дедушка!

— Что?

— Мне очень хочется плакать…

И Нико заплакал, прижавшись к дедушке. Старик обнял его, и они направились к выходу. Старик молчал — он чувствовал, что в горле у него дрожат, словно маленькие раненые зверьки, горючие слезы.

Нико был принят на работу. Увидев его умытым и принаряженным, адвокат вынужден был признать, что он действительно пригожий мальчик, как с гордостью утверждал дедушка. Так Нико приступил к исполнению своих обязанностей, не очень, впрочем, трудных: стоять у подъезда вместе с привратником и, когда подъезжает автомобиль, подбегать, открывать дверцу, а потом закрывать. Первый день он провел хорошо. Он совсем забыл об адвокате и развлекался зрелищем приезжающих гостей. Под вечер он увидел на углу мать, двух братишек и младшую сестренку. Они пришли полюбоваться на него. И смотрели на него издали восторженными глазами, радостно улыбаясь. В эту минуту Нико порадовался тому, что остался служить здесь. Он весело замахал рукой, приветствуя мать и малышей, которые, остановившись на углу, посылали ему воздушные поцелуи, не решаясь подойти ближе к подъезду этого роскошного^-дома и со страхом и робостью оглядывая важную фигуру привратника, который был явно недоволен этой сценой.

Когда они ушли, привратник сказал Нико:

— Скажите им, чтобы больше не приходили: сеньору это может не понравиться.

— Почему?

— Они очень плохо одеты.

— Но это моя мама, и братья, и сестра!

— Они очень плохо одеты… Живее, живее!..

Нико бросился к подъехавшему автомобилю и открыл дверцу.

…В этот вечер к ужину были приглашены гости. Дедушка прислуживал в столовой. Нико дремал в кухне, ожидая его возвращения. Он не хотел ложиться, пока не придет дедушка. Из столовой слышались крики и взрывы хохота: там, очевидно, царило бурное веселье.

Вошел слуга и сказал повару:

— Все уже перепились! — и, взяв блюдо, снова направился в столовую.

Нико продолжал дремать. Вдруг он вздрогнул и прислушался. Ему показалось, что он слышит голос дедушки, напевающий какую-то песенку. Он вышел во внутренний дворик, между столовой и кухней. Да, дедушка пел. Нико стоял и с удовольствием слушал: вот так же и дома дедушка тоже иногда плясал и пел народные песни, чтобы развлечь дочку и внучат.

Слуга снова вошел в кухню, и Нико услышал, как он сказал повару:

— Старый шут уже опять поет.

Повар спросил:

— Его тоже напоили?

— А как же!

Слуга взял бутылки и снова ушел.

Нико остался стоять во дворике, не зная, что и думать. Неужели это они о дедушке говорили? Он взволнованно влетел в кухню:

— Кого напоили?

Повар, тучный, неторопливый человек, поморщился и спокойно ответил:

— Иди-ка спать, это будет лучше всего!

— Нет! — вскричал Нико.

Повар снова поморщился и продолжал украшать цукатами сладкий пирог.

— Кого слуга назвал старым шутом? Кого? — крикнул Нико, приходя в бешенство.

— Спроси у него самого, вот он идет, — ответил повар, показывая на входящего слугу.

Нико бросился к нему:

— Кого вы назвали старым шутом?.. — И он совал в лицо слуге дрожащий маленький кулак.

Слуга отступил на шаг назад. Повар вмешался и разнял их.

— Иди в столовую, — сказал он Нико, — или ступай во двор и посмотри через окошко, что делает твой дед. Ты сам убедишься, что он старый шут. Ступай!

Нико опрометью бросился из кухни. Подбежав к окну столовой, выходящему во дворик, он остановился и заглянул внутрь. С полдюжины мужчин, молодых и старых, одетых во фраки, сидели за столом по обе стороны от хозяина, занимавшего центральное место. Все пили и кричали. Нико увидел какого-то лысого старика, взобравшегося на стул и громко горланившего песню. И тотчас же он заметил дедушку, который пел и плясал в уголке зала, в то время как один из гостей бросал ему в лицо хлебные шарики.

Нико хотел было ворваться в столовую и силой увести дедушку, но понял, что тот совсем пьян: дедушка был очень красен, и маленькие глазки его блестели… И в эту минуту Нико ясно, как наяву, увидел мать, склонившуюся над швейной машиной. Он увидел сестренку Росину в грязном платье, стряпающую обед, из последних сил ворочающую тяжелую кастрюлю. И трех других: Минго, Паскуаля и Лауру… Он увидел их на углу, посылающих ему воздушные поцелуи и радостно улыбающихся. Дедушка терпел — значит, он тоже должен терпеть. И он остался стоять у окна с широко раскрытыми, испуганными глазами, дрожа от возмущения и горя…

Хозяин встал. Он махнул рукой, сказал что-то по-французски, и все замолчали. Нико видел, как он подошел к дедушке и взял его за нос. Тогда все начали петь, хлопая в ладоши или отбивая такт ударами ножей о рюмки. Дедушка начал плясать, в то время как хозяин тянул его за нос и тащил за собой по комнате. Это зрелище всех, видно, очень забавляло, потому что гости так и корчились от смеха, держась за животы…

Нико вошел в столовую, оттолкнул дедушку, взял адвоката за нос и начал что было сил трепать его из стороны в сторону. Потом ударил его кулаком по лицу. Он бы ударил его еще и еще, но кто-то сзади с силой схватил его за руки… Когда Нико вошел и схватил хозяина за нос, все так и оторопели. Эта сцена была для всех настолько неожиданной, что никто не тронулся с места. Но уже в следующую минуту некоторые из гостей опомнились и бросились на мальчика. Несколько рук схватило его и оторвало от адвоката, но он успел еще схватить бокал, бросить хозяину в лицо и в последнюю долю секунды увидеть, как это лицо залилось кровью. В ту же секунду кто-то ударил его по голове так сильно, что у него потемнело в глазах. Однако ему удалось вырваться и выбежать во двор. Вслед ему неслись брань и угрозы. «Бежать!» — промелькнуло у него в мозгу. Напрасно привратник пытался схватить мальчика, — Нико оттолкнул его и бросился бежать со всех ног вниз по улице.

Он не остановился, пока не добежал до жалкого дома, где жила его семья. Он хотел войти, но дверь комнаты оказалась запертой. Что делать? Конечно, сейчас уже, наверно, очень поздно. Он снова пошел на улицу, бродить до рассвета…

…Всю ночь проходил он по улицам. Иногда ему удавалось подремать на какой-нибудь скамейке, пока сторож не заметит и не выгонит. Под утро он забрел к знакомым каменщикам, друзьям деда. Они уже ушли на работу. Он бросился на одну из коек и заснул. Спал он беспокойно, вздрагивая. Сноп солнечных лучей, упавший ему на лицо, разбудил его. Куда теперь? Он решил вернуться домой и рассказать обо всем матери. Когда он вошел, все завтракали. Дедушка тоже был здесь.

Мать, увидев его, крикнула голосом, в котором слышалось отчаяние:

— Зачем ты сделал это, Нико?

Дедушка смотрел на него с упреком. Наверно, наплел им тут невесть что о вчерашнем происшествии. Правды он, конечно, не сказал. Да пускай себе говорит что хочет! С потемневшим лицом, так и не ответив на слова матери, Нико сел за стол.

Мать поставила перед ним тарелку:

— Вот видишь, как все получилось! Из-за тебя хозяин дедушку тоже выгнал. Теперь мы все должны жить на мой жалкий заработок. Кончатся гроши, которые твоему дедушке удалось отложить на черный день, и… Зачем ты сделал это, Нико?

Мальчик молча отрезал кусок мяса и положил в рот. И вдруг он услышал, как дед сказал:

— Когда мне было тринадцать лет, я сам зарабатывал себе на хлеб, а не сидел на шее у матери.

Мальчик вскочил. Он взял тарелку обеими руками и с грохотом швырнул об пол.

Потом опрометью бросился из комнаты. Старик за ним.

Нико шел не останавливаясь. Дойдя до ближайшего бульвара, он опустился на скамью и стал думать. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся. Перед ним стоял дедушка. Нико брезгливо поморщился и отодвинулся от него.

Но дедушка сел рядом с ним и заговорил:

— Нико… Нико… — Слезы мешали ему говорить, голос срывался. Наконец, сделав над собой усилие, дедушка продолжал: — Нико, ты меня очень презираешь?

Нико обернулся и влепил в лицо старика два звонких поцелуя, по одному в каждую щеку.

Старик обрадовался:

— Спасибо, Нико! А я боялся, что ты теперь разлюбишь меня… Повар мне все рассказал… Да, я старый шут, это правда, жалкий, старый шут. Но, кроме этого, я еще несчастный старый человек, и мне пришлось претерпеть много лишений на своем веку. Не презирай меня, Нико. Ведь у меня никого нет на свете, кроме вас. А ты, Нико, мне теперь дороже всех. Я горжусь тобой, мой мальчик! Я горжусь тем, что у меня такой внук! Такой сильный, такой смелый! Я бедный, жалкий старикашка… Но бог, если только есть бог, потому что ведь, наверно, есть бог!.. Как ты думаешь, Нико, есть бог?

— Не знаю, милый дедушка…

— Спасибо, внучек, спасибо! Так меня и зови: милый дедушка. Не презирай меня… Если есть бог, то он знает, где правда. Он видит, что это сеньор виноват, а не я.

— Почему он так унижал тебя?

— Потому что он богат и любит поразвлечься. Разве он задумывается над тем, что может чувствовать какой-то нищий старик! Ах, но до чего ж ты был хорош в эту минуту, Нико! Я даже сам тебя испугался. Если б тебя не оттащили, ты бы убил его. Я горжусь тобой, внучок, горжусь! Твой дедушка тобой гордится, милый мальчик. Тринадцать лет всего-навсего! А сделал такое, чего я никогда в жизни не решился бы сделать. Я всегда был трусом. А теперь я старое, ненужное чучело! Рядом с тобой я чувствую себя таким ничтожным… Ты должен теперь меня защищать.

И дедушка, сжавшись в комочек, спрятал голову на груди внука. Мальчик молча, как взрослый, обнял старика и прижал к себе.

Старик продолжал:

— Всю жизнь мне приходилось унижаться и страдать. А вот теперь я стар и ничего у меня нет. За все годы мне только и удалось скопить эти несколько жалких грошей. Зачем я унижался? Почему я был так робок и труслив? А теперь… Где найти человека, который даст мне пусть уж не пятьдесят, а хоть двадцать песо в месяц? Прежний хозяин давал мне пятьдесят, потому что я у него был как раб. Ведь я был сущий раб! Когда он напивался со своими друзьями, я должен был их забавлять… Как-то раз… Нет, я не расскажу тебе, Нико! Сжалься надо мной, мой милый мальчик, сжалься! Не презирай меня! Ты ведь меня не презираешь?.. Отвечай. Скажи, что ты меня не презираешь. Ты ведь меня любишь по-прежнему?

Нико снова поцеловал его. И старик снова заговорил:

— Спасибо, Нико! Я вижу, что для тебя я по-прежнему остался твоим дедушкой Гайтаном. Помнишь, как я пел тебе колыбельную песенку, когда ты был еще совсем маленький? Помнишь, как веселил тебя и твоих братишек и сестренок, отплясывая перед вами веселый танец? Иногда, когда хозяин заставлял меня петь и плясать для своих пьяных гостей, я думал о вас, моих детках. И тогда мне очень хотелось сказать ему: «Нет, я не буду петь для вас, я не буду плясать! Я пою и пляшу только для моих внуков!..» Но у меня никогда не хватало смелости сказать так, и я пел и плясал для него и его гостей. А они издевались надо мной, жалким старикашкой, бросали в меня хлебными шариками и выплескивали остатки вина из рюмок мне в лицо. И я позволял им делать все это… Потому что, если б я не позволил… Где ж еще нужна такая старая развалина, как я? И где бы еще мне дали пятьдесят песо в месяц? Это и была моя работа: быть шутом, для того чтобы у вас, моих дорогих, было что есть, для того чтобы моя дочка и пятеро внучат не померли с голоду да с холоду и не должны были просить милостыню на улицах… Не презирай меня, Нико, не презирай меня, мой храбрый, мой добрый мальчик!..

И дедушка еще крепче обнял внука, который ласково гладил его голову. Нико думал. Старик спросил:

— Что ж мы теперь будем делать?

— Сколько ты скопил, дедушка?

— Двести семьдесят семь песо…

— Хорошо, дедушка. Ведь ты был когда-то зеленщиком, правда?

— Да, пока не поступил к этому адвокату. Два с половиной года тому назад.

— Ну, так теперь будь опять зеленщиком!

— Не могу, Нико: этих денег не хватит на покупку лошади, а я уже не могу возить тележку.

— А я могу!

— Ты?

— Да, дедушка. Два года тому назад я был еще маленький. А теперь я взрослый, ты сам видишь!

— Да, да, ты у нас силач!

— Ну вот, купи тележку и овощей. Ты будешь продавать, а я возить. На хлеб заработаем. И не придется терпеть, унижаться… Ладно, дедушка?

— Хорошо, Нико. Я согласен. Как ты хочешь, так и будет.

— Мы будем работать вместе, дедушка, да? А если заработаем побольше, откроем палатку на рынке. Ладно?

— Ну конечно, заработаем! Я тебе так во всем доверяю. Я совсем другой рядом с тобой. Я чувствую себя сильным. Я уже не жалкий старикашка, шут богатого адвоката… Теперь… Кто ж я теперь?

— Дедушка Нико.

— Да, дедушка Нико, храброго, отважного Нико…

Старик не мог продолжать — он заплакал, но он плакал от радости. И, плача, прижимался к внуку, ища у него защиты точно так же, как внук, плача, прижимался к нему в приемной адвоката.