Мужчины, рожденные в январе

На грани

В полночь он услышал легкий скрип тахты в соседней комнате — поднялась жена. Она осторожно прошла по паркету, остановилась у кресла, где обычно складывала свою одежду. Он понял, что она одевается. Затем шаги приблизились к зеркалу в прихожей. Сквозь матовое стекло он видит размытое темное пятно, в котором угадывается женская фигура.

Жена медленно, старательно красит губы, подводит глаза, собирает волосы в узел на затылке — ее любимая прическа, основательно зашпиливает их. Он слышит легкий звон стекла, это жена открывает флакончик французских духов. Она прикасается подушечками пальцев к шее, затылку, как бы смахивает с платья пыль.

Тень заколебалась и исчезла, клацнул выключатель торшера, дзинькнул ключ, в замочной скважине, послышалось легкое шуршание открывающейся входной двери, веселый стук каблуков на лестнице.

Он задыхается от выворачивающей его наизнанку боли, и нет сил крикнуть, чтобы жена остановилась, чтобы не смела делать, того, на что решилась. Тяжелый алый шар пригвоздил его к кровати. Он внутри этого шара, как косточка в сыроватой, перезревшей мякоти. Он чувствует всесильность фантастического шара и боится его, как боятся неукротимой стихии: наводнения, землетрясения, извержения вулкана; он ощущает шар, как неведомую жаркую плоть.

Нечеловеческим усилием воли он заставляет себя подняться. От перенапряжения гудит в голове, слегка подташнивает, во рту сухо и горько. Ему удается оттолкнуться от кровати, которая как магнит притягивает его. Он плывет в полумраке комнаты легко и свободно, точно рывок из шара позволил ему преодолеть земное притяжение. Ощущение невесомости приятно. Боль растворилась, она осталась на смятых, влажноватых простынях.

Он спускается по лестнице, и противный, плесневело-сырой коридорный запах ударяет в нос. На улице, глубоко вдохнув свежий, прохладный воздух, он вспоминает, что оставил дверь в квартиру открытой. Он думает: холод разбудит детей, спящих в дальней комнате. Восьмилетняя Ирочка всегда сбрасывает с себя одеяло, а трехлетний Миша ложится поперек кроватки, разбросав ручки и ножки. Он хочет вернуться, но жена заходит уже за угол соседнего дома, и, боясь потерять ее из виду, он спешит следом, а сердце его от жалости к детям наполняется колючим холодом.

Но спустя несколько минут он приходит к выводу, что открытая дверь — это как бы выход в мир, к людям, как бы прорыв из той беды, что неотвратимо надвигается грозовой тучей на детей.

Женщина торопится. Она все быстрее и быстрее уходит по сумеречной, плохо освещенной розовыми фонарями, стиснутой многоэтажной серостью бетонных домов улице. Предрассветный воздух густо синь, прохладен и сыроват, каким он всегда бывает летом на Крайнем Севере и высоко в горах. Пахнет морем и льдом. Угадывается приближение дождя.

Белый плащ женщины, как свеча в ночи, режет глаза…

На преследователя обрушивается лавина боли. Его будто бы парализовало, зашумело в ушах, нахлынуло удушье. Он вновь чувствует себя в жарком алом шаре. Как он попадает в этот шар, остается загадкой. Он не может идти дальше, падает на мокрый, холодный бетон тротуара и в отчаянии думает, что теперь потеряет жену из виду.

Он, муж этой женщины, обязан остановить ее. Он должен что-то предпринять, придумать, чтобы и ее и его честь осталась незапятнанной.

Что же сделать, чтобы вырваться из всесильного алого сгустка? Есть ли в человеке такие силы, которые могут победить эту фантастическую плоть?

И тут ему на помощь приходит любовь. Та любовь к уходящей женщине, которая переполняет его вот уже не один год. Любовь помогает ему подняться, он раздвигает улицу, невероятным образом срезает угол пятиэтажного здания, отодвигает часть домов в сторону и видит, как жена взбегает по бетонным ступенькам на крыльцо здания с колоннами и скрывается за массивной дверью. Без труда он узнает в этом здании городской Дворец культуры.

Он дышит тяжело, судорожно, как больной, отравленный газами, но удушье вскоре проходит. Это его настигает закон возмездия. Каждый человек, сколько бы ни жил на земле, должен быть добрым и справедливым. За свершенное зло человека непременно настигает возмездие.

Преследователь не считал себя праведником, но он не причинял людям зла. Только он не всегда был стоек в борьбе за добро — молчал, когда нужно было вступать в бой.

— Его нужно немедленно госпитализировать, — говорит женский голос.

— Прежде следует остановить кровотечение, — отвечает спокойно мужчина. — Давление падает?

— Он долго читал. Он последнее время стал очень много читать. Спешил закончить большую историческую работу. Иногда сидел над книгами до глубокой ночи, не берег себя. Часто жаловался на боль в висках и сердце. В работе он просто неуемен. — Голос у второй женщины взволнованный, ломающийся. — Я проснулась в полночь и услышала стон. Когда заглянула к нему в кабинет, он был весь в крови и без сознания. Я тут же вызвала вас. Он читал, когда это случилось, в кабинете горел свет…

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — успокаивает мужчина. — Ему скоро станет гораздо легче. Ольга Юрьевна! Введите викасол. Да, да, для улучшения свертывания крови. А вы пройдите в другую комнату и успокойте детей. Вдруг они проснутся.

— Напрасно вы ее выпроводили. Она медработник и вполне могла бы помочь нам, — голос у девушки сух и спокоен.

— Запомните, Оля: в критическую минуту влюбленный медик всего-навсего влюбленный человек.

— Давление падает… Кажется, сердце остановилось…

— Немедленно вводите адреналин… Закрытый массаж сердца! Дыхание рот в рот.

— Я приготовила еще реополиглюкин.

— Хорошо, он должен поднять давление.

— Давление поднимается.

— Сколько?

— Чуть больше ста.

— Хорошо! Будем увозить. Я позвоню в реанимацию.

Его слегка знобило, будто он стоял на сильном ветру, и он почувствовал, что способен идти дальше. Он почувствовал ту необычную легкость, которая всегда приходила к нему, когда он хоть на мгновение вырывался из плена плотного алого шара. И тут же — это длилось всего считанные секунды — к нему пришло просветление. Что это с ним происходит? Что это они с ним делают? Откуда взялись эти люди в белых халатах? Но опять он проваливается в прохладную предутреннюю стынь северной ночи.

Тяжелая, обитая желтой кожей дверь подается с трудом — как он ослаб! Он проскальзывает в щель, и дверь захлопывается, как сильная челюсть большого голодного зверя.

Его окружает удушливый сырой мрак. Но он не может повернуться и уйти. У него уже не хватит сил открыть дверь. И он делает еще один шаг, решительный шаг в кромешной темноте.

Он не чувствует под ногами твердого и летит вниз, но ему вовсе не страшно. Полет удивительно медленный, это скорее всего парение в теплой ночи. Воздух становится чище, пахнет нагретой землей, и он чувствует себя невесомым.

Парение приостанавливается, он приземляется на что-то упругое, подрагивающее, как батут. Впереди холодно сверкнул цилиндрический предмет. Он тянется к нему. Оказывается, это огромная никелированная дверная ручка. Значит — за этой дверью?

Его переполняет яростное желание знать правду. Он рвет на себя ручку и оказывается в большом зале, освещенном спокойным голубым светом.

В центре зала он видит ее. Она почти обнажена — сквозь прозрачную ночную рубашку просвечивает ее удивительно белое тело.

У него от отчаяния начинает болеть голова: он ничего не может сделать, ничего не может изменить. Он чувствует, что вот-вот должно произойти такое, чего он потом никогда не поправит. Любовь к этой женщине наполняет его жаждой борьбы за ее и свою честь.

Она была сейчас необъяснимо молода и стройна, как в первые дни их знакомства. Эта притягательная хрупкость поразила его много лет назад на озере, когда еще не было любви, а было жаркое, постыдное туманящее разум желание.

В тот первый вечер их знакомства, когда он добился своего, когда она, убитая случившимся, сжавшись в комочек, отвернувшись к стене, лежала на топчане рядом с ним, он понял, что не сможет обмануть, бросить это невинное доверившееся ему существо. И потом случилось то, что случается с каждым любящим мужчиной: для него стала желанной только эта женщина, С годами его чувство не охладело.

Что же произошло теперь?

Плавным, спокойным движением руки женщина распустила волосы. Темные пряди, слегка отливающие синевой, прикрыли оголенные плечи. Она была красива, раскрепощена, она, казалось, собиралась войти в теплую воду реки.

Он почувствовал испарину на лбу. Его душила ревность, но он не знал, что предпринять, как остановить мать его детей от рокового шага.

В голубой выси неожиданно возникает прохлада, дышится легко, пахнет, как после грозы, озоном.

— Ирина Михайловна! Приподнимите голову мужа. Еще чуть-чуть повыше. Ага, вот так будет хорошо. Ольга Юрьевна, голубушка, берите носилки. А вы, Ирина Михайловна, не суетитесь. Возьмите на всякий случай одеяло.

— Олег Иванович, вы так толкаете, что я — могу упасть.

— Наклоните носилки, а то двери узкие. Я постараюсь не толкать. Я просто выше вас и потому вам неудобно. Ирина Михайловна, придерживайте больного. И не плачьте, этим делу не поможешь. Уж вы-то должны понимать! Вы же медик…

— Какой я медик! У меня голова кругом идет от горя.

— Подождите, Олег Иванович, я зацепилась за какой-то ящик. Поставят же посреди площадки, будто другого места нет!

— Ольга Юрьевна, сделайте шаг назад. Вот так, теперь идите осторожно вперед.

— Заставить бы тех, кто делал эти дома, крутиться чтут с носилками!

— Банальная история, Оленька. Бывает еще хуже.

— В следующий раз берите мужчину.

— Где их, голубушка, брать? Скоро врачей мужчин, как и преподавателей, совсем не будет. Полностью обабится медицина.

— Куда ж это они денутся?

— Вот догонит нас Ирина Михайловна и вам ответит. Она, как депутат, утверждает бюджет больницы. Весь секрет в зарплате.

— Он дышит?

— Дышит и очень хорошо. Только бы дорогой не растрясти…

— У меня так свело руки, будто я их весь день держала в холоде.

— Потерпите, голубушка, вот уже дверь.

Из темноты в световой круг выходит юноша. Он необычно строен и красив. На нем роскошный золотистый халат, такие халаты, наверное, носили только бухарские эмиры.

Преследователя начинает знобить. Откуда этот непостижимый, леденящий тело и душу холод? От ревности или бессилия? Он смотрит, как юноша приближается к женщине, но не может сдвинуться с места. Он прирос к полу. Силы вновь покинули его.

«Я все это знал, я все это предвидел», — в отчаянии думает он.

Вдруг перед ним возникают горы старых, полуистлевших книг. От фолиантов исходит розоватое, трепетное свечение. Это мысли тех, кто писал эти книги. Если бы приблизиться к свечению и коснуться его… Но у него нет сил даже протянуть руку. Как нужны ему эти мудрые, веками хранимые людьми мысли. Ему стоит только дотянуться до розового свечения, и он познает тайну человеческой души. Он откроет ее людям, и на земле не станет зла.

Он вдруг понимает, что все это бред, галлюцинация.

Юноша останавливается в нескольких шагах от женщины.

Преследователь неимоверным усилием воли поднимает руку. Книги и розовое свечение исчезают. Он вспоминает поразившие его когда-то летописные строки, которые навсегда как бы вплавились в его память.

«В Муроме самодержествовал благоверный князь Павел. И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасным».

«Ты должен был знать, — говорит он себе, — что этим все кончится. Должен был знать еще тогда, когда так настойчиво добивался этой девушки. Тебе было за тридцать, а ей всего восемнадцать».

«Но я любил ее, — протестует в нем кто-то жалеющий его. — Так никогда ни один мужчина не любил женщину».

«Но до этого ты ее обесчестил, — возражал другой голос. — Какая азиатчина! Какая пошлость!» — «Но я же любил ее! Разве этого мало?»

Это невыносимо! Это какая-то фантастика!

Он задыхается. Он чувствует, что вот-вот опять окажется в могущественном алом шаре.

Ни ярость, ни любовь к этой женщине не могли теперь ему помочь. Он ощущает на своем теле кольчугу, тяжелый шлем на голове, а в руках щит. Он нащупывает холодную рукоять меча, легко выхватывает его из ножен и вскидывает над головой.

— Ольга Юрьевна, последняя ступенька, скользкая, и я умоляю вас…

— Я постараюсь, постараюсь…

— Ирина Михайловна, хорошо, что вы подоспели, помогите Ольге Юрьевне. Здесь очень крутые и скользкие ступеньки. Поднимите чуть-чуть носилки, повыше. Вот хорошо.

— Олег Иванович! Отчего же не останавливается кровь? Как это жестоко! Я не выдержу всего этого! Почему опять пошла кровь? Вы вводили викасол? Я не переживу, если с ним что-то… Как же наши дети…

— Перестаньте наконец! В машину, в машину носилки. Так. Закиньте голову больного. Томпонаду двойную…

— Вы хоть и шофер, но могли хотя бы подержать дверцу.

— У меня радикулит. Поехали?

— Подождите. Ольга Юрьевна, как давление?

— Сто с небольшим.

— Давайте поезжайте, только потихоньку.

Что же помешало ему нанести удар? Неожиданный из какого-то космического далека звук, похожий на вой сирены, который он так часто слышал мальчишкой в дни войны, когда дежурил на крышах. Он увидел, что под сверкающий халат юноши, переливаясь, вползает змей. Да это и не юноша совсем, а бездушный манекен из папье-маше с пустыми глазами, жесткими конскими волосами, розовыми выпяченными губами. Как — же раньше он не видел этого!

Чешуя снизу отсвечивает золотом. Спирали ввинчиваются под халат, и на спине манекена видны движущиеся бугры.

Вот на уровне правого уха манекена показалась плоская змеиная голова. Голова несколько раз плавно качнулась, и взгляд змея застывает на полуобнаженной женщине.

Казалось, прошла вечность, спрессованная в миг, прежде чем человек с мечом в руке понял, что в образе змея перед ним осквернитель чести, достоинства.

Решение пришло мгновенно.

Раздвоенный змеиный язык слегка колеблется, как тонкое пламя свечи на сквозняке, и слышится морозящее душу шипение.

Прежде чем женщина увидела все это, меч с сокрушительной силой опускается на голову змея. Сталь прорубила чешую, врезалась в сырую тугость змеиной плоти и рассекла ее.

Холодная голубизна пространства теплеет, розовеет, манекен и рассеченный змей исчезают.

Преследователя охватывает восторг: зло, которого он боялся, наконец-то уничтожено. Какое счастье вновь верить любимому человеку!

Мужчина вступает в освещенный розовым светом круг. Женщина, увидев его, делает шаг навстречу. Он обнимает ее, целует, чувствуя солоноватый привкус ее губ. Он задыхается от счастья, что она будет с ним всегда.

— Ты устал, ты дрожишь, я заждалась твоего прихода, — шепчет она.

Они смело вступают в темноту, и начинается их парение. С каждой секундой парение становится все стремительнее.

— Куда мы? — доверчиво спрашивает женщина.

— К рассвету, в бесконечность, — отвечает мужчина, переполненный счастьем близости любимой.

И тут сердце мужчины пронзила боль: он вспомнил о детях. «Они остаются совсем одни, — беззвучно закричал он. — Кто поможет им в трудный час? Люди, заклинаю вас, помогите им!»

Он знает, что не имеет права уносить с собой в неведомое жизнь той, кого так сильно любит. Она еще так молода и красива. Она нужна его детям. Но он не в силах бороться с собой.

Возмездие свершилось.

— Больного в реанимацию.

— Включите РО-5, возможно, придется вскрывать грудную клетку для прямого массажа. Сколько у нас запасов концентрированной крови? Вызовите на всякий случай доноров. Остановка?

— Да, около минуты…

— Закрытый не поможет. Попробуем дифибриллятор.

Когда он вновь почувствовал себя в горячем алом шаре, сдавливавшем и сковывавшем его, то подумал, что если теперь не растворится в этом шаре, то уже не превратится в некую энергию, которой суждено вечно летать во вселенной крошечной светящейся точкой. Все живое превращается в свет, свет — это часть живого.

Постепенно алый шар рассосался, тяжесть исчезла, мужчина очнулся и не удивился, когда увидел возле кровати женщину, жену.

Женщина держала его руку, глаза ее излучали тепло и ласку.

— Я тебя бесконечно сильно люблю, — беззвучно прошептал он.

Она приподнялась и поцеловала его.