Мужняя жена

Холст на траве

Ее зовут Мэрит, жену нового соседа. Она расстилает на траве перед домом холст для беления. Наклоняет свое ладное тело, разглаживает тканье округлыми руками, кладет то там, то тут маленькие камешки, чтобы холст не унесло ветром. С видом опытной хозяйки выполняет молодая жена Повеля эту важную работу. Вчера только вынесли ткацкий станок, который занимал всю горницу, а нынче холст уже лежит на траве.

Первый холст, сотканный ее руками. Мэрит поселилась тут в усадьбе прошлым летом. В тот день Повель, ее супруг, вывел ее из дому и показал небольшую делянку близ двора, всю синюю от цветущего льна. Там рос ее первый холст, который она соткет в собственном дому. Мэрит залюбовалась голубым сиянием и окинула делянку ласковым взглядом. «Начну с простынь», — подумала она.

Лишь накануне ее свадебные простыни были постланы в первый раз. Еще за два дня до того, как она появилась в Хэгербеке, Мэрит жила девушкой в отчем дому. Теперь она стала мужней женой и сменила отчий дом на свой собственный.

Замужество ее с Повелем произошло просто и буднично.

Она всегда была послушна родительской воле, слыла девушкой тихого, серьезного нрава. К пляскам и забавам не лежала у нее душа. К тому же плясать она была не мастерица, и ей не хотелось, чтобы парни скалили зубы у нее за спиной, говоря, что ее в танце волоком приходится тащить. Она была молода, но компании со сверстниками не водила. Когда ей минуло двадцать лет, к ее родителям явился Повель и спросил, не отдадут ли они за него дочку. Он только что купил усадьбу в Хэгербеке, и ему не хочется переезжать туда одному.

Отец с матерью в свою очередь спросили ее, не против ли она выйти за Повеля. Нет, она была не против. Ничего худого про него никогда не говорили, и он был старше ее ровно настолько, насколько подобает мужу быть старше жены. Правда, Повеля она прочила себе в мужья не больше, чем кого другого. Но так уж повелось, что муж выбирает жену, а не жена мужа. Их, не мешкая, сговорили, и с первого же дня Повель был с нею ласков и добр. А теперь уж и после свадьбы много дней минуло.

Мэрит задумчиво глядит в ясную апрельскую даль. На ее чистый белый лоб набегают морщинки, а в глазах затаилось глубокое удивление, они полны раздумья. Мэрит думает о своем прошлом и настоящем.

Прошлым летом, после свадьбы, когда ее льняное поле стояло в цвету, душу ее еще переполняла надежда. Теперь лен холстом стелется по траве. Летом он был цветущим предвестием, ныне стал осязаемой явью. В тот день, когда она любовалась голубым сиянием льна, жизнь сулила ей неведомые радости. И вот ее холст лежит на траве, а она думает о том, сбылись ли эти посулы.

Смутные мечты и желания томили ее, еще когда она была девушкой. Особенно донимали они ее по ночам, днем стыдливость гнала их прочь. С тех пор как Повель посватался к ней, у нее только и думы было, что о свадьбе. Как все это будет?.. Смутно догадывалась она о том, что однажды ночью с ней приключится чудо. То чудо, которого дожидается каждая девушка.

Последние девичьи сны видела Мэрит перед тем, как проснуться мужней женой.

То, что ей довелось пережить, не оправдало ее надежд. Она стала новобрачной, и между ней и Повелем произошло то, что бывает по ночам между мужем и женой. Но она обманулась в своих ожиданиях. То, что случилось, не было похоже на чудо. Душа ее томилась по чему-то иному. Хотелось освободиться от чего-то, что сковывало и томило ее, — она мечтала унестись куда-то в головокружительном забытьи. Но ей так и не удалось оторваться от земли. Повель взял ее, но не увлек за собою в захватывающий дух полет. Она лишь чуть воспрянула и вновь поникла.

Желание унестись куда-то ввысь крепло в ней с каждой новой неудачей. Может, она хочет того, чего и на свете нет?

Но сердце подсказывало ей, что это не так, и она не переставала надеяться.

Так было прошлым летом. К осени ее лен пожелтел, голубые цветы усохли и осыпались. Вместо них появились коробочки с семенами. И вот лен повыдергали с корнем, связали в снопы. На гумне лен околотили и разостлали по жнивью мокнуть. Потом его томили в банном пару, мужицкие руки мяли его, бабьи — теребили. Когда Мэрит в первый раз взяла в руки кудель, она была женой Повеля уже четыре месяца.

Долгими вечерами при свете лучины вертела она колесо прялки. Лен превращался в нити, когда поле, на котором он вырос, покрыли высокие снежные сугробы. Долгими вечерами сучила она пряжу, мотала ее на веретено. Когда она поставила в горнице ткацкий станок, она была женой Повеля шесть месяцев. И надежда все еще не покидала ее.

Целыми днями и вечерами сидела она за тканьем. Подножки скрипели под ногой, рука направляла челнок. Медленно выползала ткань. Жадно поглощала она пряжу, становилась крепкой и прочной, ползла под станок и наматывалась вокруг навоя, который что ни день становился все толще. Ей пришлось передвинуть распорку, локоть за локтем выползала ткань, а основа поглощала и поглощала пряжу. Ворот быстро раздавался в ширину и сделался толщиной с бревно.

Работа была ей привычна и шла сама собою, не занимая мыслей. За тканьем она погружалась в воспоминания о минувшей ночи.

В родительском доме она, сколько себя помнила, всегда спала с младшей сестрой. Ни разу до брачной ночи не лежала она рядом с мужчиной. Теперь сестру Ингу Лизу навсегда сменил Повель, теперь каждую ночь с ней был мужчина. Но чуда, которого она когда-то ожидала, не происходило.

Когда они ложились, Повель тянулся к ее телу и брал ее. Но она оставалась равнодушной. Потом она лежала взбудораженная, дрожащая и одинокая. Он крепко засыпал, а она долго не могла сомкнуть глаз.

Сон не приходил. По ней, так лучше бы вовсе ничего не было. Ей почти хотелось, чтобы она опостылела Повелю и он оставил бы ее в покое. Отчего это? Но мужу она не говорила ничего — совестно было. Повель никогда не сказал ей худого слова, он славный, ее супруг. И она не хотела обижать его, высказывая недовольство. К тому же, может, и недовольство ее пустое. Может, она ждет того, чего на свете не бывает. Может, она сама во всем виновата. Нет, она скорее умрет, но и словом не обмолвится об этом мужу, хоть им и не должно ничего таить друг от друга. И она молчала, притворяясь всякий раз, что с охотой уступает ему. Но когда она наконец засыпала, ей снились стыдные сны, воспоминание о которых потом весь день не давало покоя. Она не только совестилась их, она ненавидела их, открещивалась от них. До чего она, должно быть, беспутная, раз видит такие сны. Верно, она не такая, как все люди. Что же это находит на нее, когда она в себе не вольна?

Так боролась Мэрит с плотским желанием, которого чуралась и стыдилась. Ей и в голову не приходило, что Повель пробудил в ней жажду, которую не может утолить. Душа у Мэрит все еще девичья, еще тревожат ее прельстительные сны.

И так жила она ожиданием и надеждой с того самого дня, как увидала свое льняное поле в цвету.

Но теперь пришло время кроить полотно. Она прикидывает, сколько выйдет из него простынь. Она аккуратно сложит их в сундук, стоящий в спальне. Из этого сундука она будет вынимать их одну за другой и застилать ими широкую супружескую кровать, которая стоит рядом с сундуком. Она будет снимать простыни с кровати, стирать их, снова стлать и так сотни раз. Много тысяч ночей будут они с Повелем почивать на этих простынях. Из года в год будет полотно снашиваться от их тел. Крепок холст, но не вечен, и однажды, поутру, застилая постель, она заметит в простыне первую прореху и пришьет первую заплату. А там и недалек день, когда простыню сунут в мешок с тряпьем. Это случится много лет спустя, когда они с Повелем состарятся.

Но лишь год назад голубым сиянием цвело под солнцем ее льняное поле.

Дивно было оно, как несбыточное чудо, как сказочная небыль. Но теперь Мэрит перестала ждать и не верит больше в чудеса.

Путь окончен, впереди ее больше ничего не ждет. Девица стала мужней женой, но ничего не изменилось. И весь свой век проживет она так, как живет теперь.

И она расстилает свой холст, как повелось исстари в первый солнечный день весны. В месяц цветень расстилают его, чтобы выбелило его солнце и промыли дожди. И на память ей приходят думы, которые занимали ее, когда она ткала этот холст. Она ткала его в зимнюю пору, долгими одинокими часами, погруженная в раздумья и мечты. И потому он тесно сплетен с чем-то сокровенным в ее душе. Он напоминает о мечтах и яви, которая когда-то была цветущим предвестием. Он точно впитал в себя ее думы за прялкой, мотовилом, кроснами. И не холст стелет она по траве, а несбывшиеся свои мечты, обманутые ожидания, порушенную свою веру.

Мэрит, молодая жена Повеля, выпрямляет свое ладное тело и слегка ослабляет узел платка, слишком туго повязанного на голове. Вот так. Теперь холст может лежать. Но на всякий случай она кладет еще один камешек, оберегая полотно от ветра. Вот так. Теперь все, как надо.