Мурена

10

Кори, пробежавшись по кровати, застеленной шелковым бельем, скатилась вниз, на пол, а затем взобралась по кроватному столбику к пологу и закопошилась там, в складках. Мурена, бросив в нее виноградиной, сунул другую Леону в рот. Совсем не эротично, а так, будто пытался этот рот заткнуть, что было близко к правде — Леона прорвало на откровения. Впервые за все время нахождения в этом мире он мог честно делиться своими соображениями и не бояться, что его сочтут больным или одержимым.

Они сидели на полу у растопленного камина и трепались больше часа точно. Ни о чем, а потом, когда Мурена упомянул, что иногда скучает по родным болотам, Леон сказал:

— А я по телевизору иногда.

И пришлось объяснять что это.

— То есть ты сидел вечером у волшебной коробки, которая показывала тебе, как другие люди разговаривают друг с другом, пьют, едят и даже трахаются? Но зачем? Что интересного в том, чтобы смотреть на то, как кто-то ест, шарахается по лесу или плавает в реке? Это какая-то забава для умственно обделенных или для увечных, кто не в состоянии передвигаться сам? — Мурена искренне недоумевал. — Это же глупо.

— Это интересно, — возразил Леон. — Можно получить много опыта, наблюдая за другими людьми.

— Ну-ну. Боюсь, не опыта ради ты смотрел, как сношаются другие люди… Хотя да, ты прав с одной стороны, я бы посмотрел, как ты себя удовлетворяешь. Это определенно интересное, дарящее незаменимый опыт зрелище.

Леон усмехнулся, решив, что он шутит, но Мурена, повернув его голову за подбородок, произнес медленно и с улыбкой:

— Подрочи. Себе. Сейчас.

— Ты вуайерист? — спросил Леон. — Сказал бы сразу, я б еще подумал, тащиться к тебе вчера на конюшню или нет.

— Кто такой?

— Вуайерист… хм… такой извращенец, который любит подглядывать за другими людьми. За их интимными делами.

Уголки узких губ шута опять поползли к ушам, и Леон взмолился:

— Только не улыбайся! Иначе у меня не встанет точно.

— Не сказал бы, что тебе это помешало вчера, мой светлый принц. Тебе все равно ближайшие пару дней придется поберечь попку, поэтому — подрочи. Себе. Сейчас. Или… Есть идея получше.

Язык у шута был, как Леон успел заметить, длиннее обычного, умелый и гибкий, и он в какой-то момент затянувшегося поцелуя уплыл от его неспешных ласк, смутно замечая, что не менее умелые руки Мурены стягивают его штаны, чтобы высвободить и обхватить эрегированный к этому моменту член.

— Как только будет можно, я тебя до смерти за-тра-ха-ю. — От сказанного у самого уха мурашками обсыпало всю спину до поясницы.

Руки Леона оказались на не менее возбужденном члене, подтекающем смазкой, ее было больше той секреторной жидкости, что обычно выделялась у мужчин при этом. Мурена начинал течь ею еще обильнее, стоило пару раз провести по его члену ладонью и размазать ее по металлическим теплым шарикам, он начинал пахнуть ею — опьяняюще, густо, пряно. И если вчера Леон не смог сполна приметить всех нюансов его физиологии, то сейчас отмечал детали, хотя сознание упорно не желало анализировать происходящее. Подстроиться под ритм, в котором двигалась рука Мурены, оказалось просто, а вот не закрывать глаза и не прерывать визуальный контакт оказалось сложнее.

— У герцога, оказывается, были такие мягкие ладони, — произнес Мурена, не моргая. — Чудо просто… Спасибо судьбе, что теперь я могу оценить их по достоинству.

Когда в глазах замельтешили черные точечки, во рту стало сухо, Леон, не выдержав, уронил голову на его плечо. Пальцы, липкие и непослушные, кружили вокруг головки, подушечка большого поглаживала углубление — уретру. Леон прижался губами к пресной после мыла коже на шее, забрался второй рукой под гладкие, напитанные жизнью после каждого купания бирюзовые волосы, и от легкого касания пальцами участка над выступающим позвонком Мурена издал звук, напомнивший ему всхлип спящего человека, которому снится что-то очень приятное.

— Вот так — хорошо? — Леон погладил это место вновь, и тот откинул голову, подставляясь под ладонь.

— Даже не представляешь как. Хоть веревки из меня сейчас вей.

В очаге треснуло полено. Вместе с этим резким отрезвляющим звуком по запястью потекло. Белое, тягучее семя расползалось и по ткани его приспущенных штанов.

После недолгого молчания, прерываемого только треском поленьев и громким дыханием, пробило на откровения и Мурену. Впрочем, более того, что Леон готов был вместить, шут и не рассказывал, вспоминая только значимые события своей жизни. Потом принялся напевать мамину колыбельную по памяти, извращая как только было возможно, и замолчал только увидев, что Леон спит, уложив голову на его колено. Спустя миг на ум пришло иное:

— Вы не трожьте, вороньё,

Ясны очи милого.

Не кружите, вороньё,

С криками постылыми.

Улетайте, вороньё,

К белому холму.

Забирайте, вороньё,

Горе и войну.

Не срывайте, вороньё,

Кровушку рябин.

Не будите, вороньё,

Он такой один.

Кори шлепнулась на кровать, Мурена замолк вновь и посмотрел на Леона, будто видел его впервые. Он только сейчас со всей ясностью понял, во что вляпался. В кого.

Поначалу Веста крепилась — поддерживали тетушки и кузины, да и тело не чесалось так сильно. Но с прошествием недели она поняла, насколько невыносимым может быть заточение в четырех стенах. Тетушки, посидев по очереди с шитьем у ее постели, разбегались по своим делам, вечера и ночи без сна она проводила в одиночестве. Ванны со снадобьем облегчали чертову чесотку, новых пятен не появлялось, но и старые пока не исчезали.

— Опять купание, — вдохнула она при стуке в дверь. — С меня скоро слезет кожа.

— Простите, леди, иначе никак, — участливо проговорил Нико, входя с двумя полными ведрами, от которых поднимался пар.

Веста, которая уже могла самостоятельно вставать, развязала чепчик, бросила его на пол и глянула на себя в зеркало. От увиденного снова захотелось плакать: расчесы на лице, отеки под глазами, спутанные потускневшие волосы. Оглянувшись и убедившись, что Йоло вышел, чтобы наполнить ведра, она задрала сорочку до шеи, изучая впалый живот. Единственное, что порадовало, так это грудь, она оставалась такой же упругой и аппетитной с виду. Видимо, Нико тоже оценил, поскольку ведра грохнули об пол, вода плеснула под ноги, Веста, ахнув, выпустила край сорочки.

— Простите, простите меня! — Нико, стащив рубаху, принялся вытирать ею пол. — Я случайно, я не видел…

— Все в порядке, ничего ужасного, это я сглупила, — Веста вытащила из гардеробной старое домашнее платье, повертела в руках, не зная, как его применить, уронила в лужу и придавила кончиком домашней туфли. — Только зря ты рубашку испортил. Скажи прачкам, чтоб дали новую.

Нико сопел, выжимая тряпку, и Весте показалось, что он прячет от нее лицо. Наклонившись, она заметила, что щеки его пылают.

— Что с тобой? — удивилась она.

— Простите меня, простите… — бормотал он. — Я не хотел подглядывать, но вы такая красивая!

Веста слышала комплименты постоянно. Это было частью придворного этикета и часто просто вежливостью. Но этот прозвучал так, будто она была единственной женщиной во вселенной, отчего сразу почему-то стало стыдно, по-настоящему неловко за то, что ее увидели с голой грудью. Веста, пробубнив в ответ нечто невразумительное, не знала, куда деть руки, потому отошла к окну и выглянула во двор, где мальчишки играли в солдат.

— Отнесешь меня сегодня к ручью? — произнесла она, проследив глазами за бабочкой, вспорхнувшей с подоконника. — Лекарь советовал солнечные ванны тоже.

***

Сосед, Гендо, праздновал юбилей — сорок лет, дата, которую стоило отметить со всем размахом, потому он разослал посыльных с написанными лично, на надушенной бумаге, приглашением для всех, кого знал в округе. Письмо получил и Леон.

— Надо сходить, — сказал Мурена, к которому Леон явился за советом. — С соседями, Ваше Превосходительсиво, нужно дружить. У нас войны случаются чаще, чем вы смотрели свой волшебный ящик со сношающимися людьми.

— Там и слонов показывали, — проворчал Леон и сразу пожалел об этом:

— Кто такой? — заинтересовался Мурена, вычесывающий гребнем волосы.

— Это такое большое животное, похожее на… — Леон взмахнул рукой, пытаясь подобрать подходящий аналог слона в этом мире. — На… Оно большое, как домик садовника, где он хранит инструменты. У него огромные уши, похожие на… раскатанные для пирога куски теста, он серого цвета, на четырех ногах, одна его нога как столб. У него на лице… — Леон вновь взмахнул рукой, касаясь носа. — На морде, то есть, висит такая штука…

— Висячий нос? — поднял брови Мурена.

— Да, но он похож на… член. Очень длинный сморщенный член.

Мурена, помолчал, наслаждаясь его замешательством, потом спросил:

— На него ты тоже дрочил?

— Нет, зачем мне дрочить на слона! — фыркнул Леон. — И причем тут слон? Я не за этим пришел. То есть, получается, мне придется ехать? Но я никого там не знаю! Поедешь со мной?

— Посмешить публику хотите? Похвастаться, какая у вас зверушка забавная? — проговорил Мурена, с тревогой отмечая, как в словах скользит досада, а он прежде не стыдился своего положения.

— Не обязательно напяливать на себя цветное тряпьё, чтобы быть шутом, — изрек Леон глубокомысленно. — Как я понял, тебя кроме как в этих владениях, никто не знает. А если и знают, плевать — мне какое дело, что думают о тебе незнакомые личности? Выбери костюм в гардеробной и готовься, пожалуйста, ехать. Посыльный сказал, что нужно выдвигаться сегодня вечером, чтобы утром предстать за столом юбиляра.

— Вы мне предлагаете прикинуться вашим другом? — спросил Мурена, оставляя фамильярное «ты» для встреч в более интимной обстановке.

— Да. Один я поездку не перенесу, а Вилли ехать отказался — у него ателье на днях открывается.

Мурена, лежащий, как обычно в кресле, — ноги через подлокотник, голова свешивается — всмотрелся в бесхитростное лицо Леона, который чувства скрывать не умел — у него любая приязнь и неприязнь сразу отпечатывалась на лбу. Сейчас же в его глазах сквозило нечто, напоминающее восхищение. Будто он в самом деле не видел разницы в их положении.

— Уломали меня, — Мурена поднял ногу, растопыривая на ней пальцы и глядя между ними на бледный серп месяца в оконном проеме. — Любой черный костюм подойдет.

Отправив Леона на поиски любого черного костюма, Мурена спустился в сад — подышать ночными фиалками и поразмыслить, замечая издалека в облюбованном для купаний фонтане маленькую тощую фигурку с прилипшими к спине влажными волосами. Йоло, похожий на лягушонка без одежды, растирал босые ступни мочалкой, сидя на каменном бортике. На Мурену он посмотрел один раз, но долго, и опять занялся своим делом.

— Я погляжу, ты тоже не любитель носить на себе благородных вшей, — заметил Мурена, приближаясь. — Сколько тебе, интересно? Двенадцать? Четырнадцать? Шестнадцать?

Йоло, подняв обе руки, дважды загнул все пальцы.

— Шуточки про шлюшек, которым платят за то, что они похожи на детей, приветствуются, — Мурена скользнул взглядом по гладкому паху, растяжкам на бедрах и пояснице — видимо, в определенный момент кости начали расти, а кожа за ними не успевала. — Откуда ты? Из Вотчины? Песков?

Йоло замотал головой. Поднял руки и изобразил арку из соединенных указательных пальцев.

— «Сумеречная арфа»? Нет? Тоже горы? Пещеры? «Багряные пещеры», — Мурена присвистнул. — Я слышал, там давно никого нет, вымерли от заразы с Песков.

Усмехнувшись, Йоло почерпнул воды и плеснул в лицо, смывая остатки мыла.

— Значит, не вымерли, — проговорил Мурена. — Или не все.

Про жителей Пещер рассказывали много где, и все утверждали, что их скосила чума. Поговаривали, что из плоти Нанайи, сотворившей мир, первыми произошли великаны, первый нареченный — Трой, в честь которого и назвали горы у Мотылькового моря. Вторыми родились люди, третьими — морские и земные гады, а последними, самыми малочисленными, сахтсы — похожие на людей сущности, живущие сразу в нескольких мирах и умеющие быть одновременно в нескольких местах. Великаны унаследовали от Первобогини силу, люди — ум, морские и земные гады — живучесть и плодовитость, а сахтсам достались способности, превосходящие любую силу, ум и живучесть. Однако было их так мало и они были так заняты познанием себя и современного мира, что не нашли времени для любви — и, как следствие, начали исчезать, воплощаясь в других, более развитых мирах, а те потомки, что остались, ушли в пещеры и начали вырождаться. Их никто не видел, но все боялись — встретить потомка сахтса означало то же, что увидеть третью Луну.

Потому Мурена с такой тщательностью запоминал каждую черточку бесстрастного лица, чтобы потом суметь его описать.

Йоло смотрел на него с вызовом — наверное, внимание его он трактовал как презрение к самому черному, самому низшему в иерархии слуг рабу. На первый взгляд его можно было назвать страшненьким — слишком острые, хищные черты лица, жесткая линия рта, слишком близко посаженные глаза и упрямый лоб. Но в самом облике сквозило что-то незыблемое, неотделимое от течения времени, и Мурена, который родился уродцем, это ощущал. Точно стоял у самого края земли и смотрел в бьющиеся о скалы пенные волны.

— Ты самое прекрасное существо, что мне довелось видеть, — сказал он со всей честностью. — Прошу тебя, проживи подольше, чтобы оставить потомков. Это не должно исчезнуть.

Подняв голову, Йоло открыл рот, точно собираясь что-то сказать, но тут же сжал губы. Для Мурены также очевидным стало то, что Йоло никакой не немой. Он просто не хотел разговаривать.

Передав шуту со служанкой выуженный из гардеробной костюм, — черный шелк с вышитыми золотыми узорами по манжетам, вороту и бокам чего-то, очень похожего на укороченный жилет — Леон с ее же помощью оделся сам и попросил уложить несколько пар вещей — на две персоны — в дорожную сумку из свиной кожи. Предполагалось, что у юбиляра он пробудет несколько дней, потому нужно было подготовиться. Между вещами Леон устроил несколько книг, среди которых был медицинский справочник и альбом с зарисовками животных, ведь он продолжал изучать все, что казалось необходимым.

Экипаж с сидящими рядом с кучером бритоголовыми господами в портупеях ожидал его на заднем дворе.

— Вы что, это чудовище с собой берете? — спросила служанка, провожая Леона по узкой тропинке между деревьями. — Жуть! Не завидую, что вас попросили привезти шута. Он и вас в дороге с ума сведет своим языком.

— Языком? — хмыкнул Леон.

— Болтлив как демон! Дай вам Нанайя терпения, Ваше Превосходительство.

Леон, открывая дверь в карету, первым делом увидел вытянутые ноги в начищенных сапогах. Затем свет масляной лампы стоящей позади служанки выхватил расшитый жилет, лежащие на атласе сиденья руки в перчатках, а на плечах того, что Леон окрестил пиджаком — гладкие волосы.

— Так мы едем или как? — тонкие губы расползлись в улыбке. — Не лишайте меня возможности сводить вас с ума.