Мурена

3

У Мурены имелась своя комната в башне особняка — по прихоти архитектора их было четыре, по одной на каждую сторону света, и обычно все держали закрытыми. Тут было холоднее, чем во всем доме, даже летом, ветер уносил в бойницы ощущение уюта, а на винтовой лестнице, ведущей в одно большое, оборудованное под жилую комнату помещение можно было в темноте сломать ноги. Но Мурене все было нипочем: он любил прохладу и видел в темноте, хотя родился слепым. Однако для некромагов, кем был весь его род, не существовало никаких границ, природные уродства они превращали в достоинства, потому малыша сразу отнесли к жрецу. Тот, посмотрев на него, слабого и недоношенного, приказал поймать в море любую тварь и принести в жертву Чернобогам. В сети тем же вечером угодила мурена — подводный гад, пожирающий уловы рыбаков, а иногда и их самих, если везло. У мурены зубы-лезвия росли в несколько рядов, кожа источала ядовитую слизь, а ярко-бирюзовые глаза гипнотизировали любого зазевавшегося неудачника, превращая его в легкую и безвольную добычу. Эти глаза и достались шуту, вросли в его плоть вместе с заклинанием, наделяя не только преимуществами перед людьми обычными, но и делая уязвимым в редких вспышках агрессии. Чудовище будто не умерло, а продолжало жить в нем, иногда просясь на свободу. И Мурена готов был поклясться, что это оно тогда, сразу после его совершеннолетия, разодрало горло одному из верховных магов. Это был его первый мужчина, болезненный и постыдный опыт, не принёсший радости. Он бы пережил. А вот чудовище — нет, оно посчитало подобное отношение прямым оскорблением, точно им… воспользовались.

Мурену чудом самого не принесли в дар богам за то, что он выпустил кишки любовнику, ограничились изгнанием. Он шёл через Пески, через песчаную пустошь, ведомый привязавшимися в пути скучающими духами, пока не упал без сознания под палящим солнцем. Ещё немного, и те же самые духи, воплотившись в стервятников, содрали бы с него скальп, обклевав мясо до косточек, но мимо проходил караван, двигающийся к побережью с товаром для перекупщиков — специями, тканями, а также живым товаром, проданными в рабство девушками из земель далеких и диких. Мурену нашли, отпоили водой и взяли с собой до ближайшего порта на «Волчьей тропе», как называли путь работорговцев, пролегающий вдоль всего побережья.

— Ты собой хорош, — сказала одна из девушек, шагая рядом с ним по раскаленному песку, только имелось отличие — Мурена был все ещё свободен, а она шла в ручных кандалах. — Только тебя из этого мира никто не полюбит.

— Ой ли? — поднял бровь он. — Ты провидица или просто любишь язык почесать?

Девушка хмыкнула и отвернулась, а спустя годы Мурена понял, насколько эта ободранная дикарка была права — его никто не любил. Подобравший его на рынке, в грязи сточных канав, сам Король всегда жалел, немного побаивался его острого языка, но не любил. Придворные дамы сохли по его гибкому телу, таяли от сладких речей, но презирали, как и любого из черни. Придворные мужи считали его досадной помехой в делах государственных, ибо Его Величество всегда брал его на встречи с лицами высокопоставленными и на плановые советы, а Мурена язык за зубами никогда не держал, высказывая все, что успел заметить. То есть многое, употребляя в качестве аргумента как то, что было получено в результате наблюдений, так и то, что было добыто не совсем честным путём. Сбором сплетен, интрижками, подслушиваниями, лестью. За то его Король и брал, чтоб ему говорили правду, а врать мог любой, кто садился за стол переговоров. Мурену никто не считал ровней себе и никто не любил. Даже немногочисленные любовники, с кем он делил иногда постель, находили его забавной игрушкой с ртутными шариками внутри — красиво и необычно, но стоить неосторожно уронить, как вытекшая ртуть отравит хозяина. Потому старались после недолгих встреч незаметно исчезнуть из его жизни. Мурена видел такие игрушки с послушной ртутью в передвижных лавках, они были похожи на полупрозрачные гематитовые шары с жидким волшебством, кто-то давным-давно придумал смешивать ртуть с магическими, полученными искусственно элементами, чтобы она становилась похожа то на звездное небо, то на морские глубины, то на облака. Завораживало это зрелище, но любая трещина могла стоить обладателю чудесного шара львиной части здоровья.

Мурена привык идти в одиночку по своему пути, и тот был слишком узок, чтобы пригласить в спутники кого-то ещё.

Придумывать ерунду он с детства умел, рифмовать ее он научился меньше чем за пару дней. Пришлось быстро приспособиться, ведь когда Его Величество, проходя с охраной по городу, заметил его, жить ему оставалось возможно пару часов — от колотой раны в боку не спасала даже нечеловеческая живучесть. Король, направляющийся в церковь, был в подходящем расположении духа, потому приказал подобрать оборванца и приставить к нему лекаря, а уже во дворце Мурена понял, что судьба даёт ему ещё один шанс, возможно, последний, и он вцепился в него зубами и ногтями, узнав, что любимый шут его, карлик-уродец, попал под телегу, и тот теперь грустен и задумчив, как никогда.

— Не печальтесь, Ваша Сладость,

Не сдвигайте хмуро брови.

Если выпить браги малость,

То пройдут любые хвори.

Мурена, явившись в тронный зал, юркнув между опешившими стражниками, перекатился через голову и протянул сидящему на возвышении Его Величеству кубок с не разлившимся при этом вином. В шуты его взяли тем же днём.

Мурена чаще всего прикидывался взбалмошным идиотом, напрашивающимся на неприятности, страшилищем с раздвоенным языком и светящимися в темноте зрачками, безобидной смешной тварью и ручной зверушкой Его Величества, дрожащей при виде столового ножа. Мало кто знал, — может, и никто, — что эти самые столовые ножи он метал не хуже сбалансированных кинжалов и умел взбираться по почти вертикальным поверхностям на поражающую воображение высоту без верёвок и «кошек». Да и многими умениями он обладал не потому, что был рождён в Некроземлях, а потому, что много где бывал и много чему научился. Даже роды у коровы принять мог при надобности и сварить суп из того, что росло под ногами. На службе у Короля он привык к хорошей еде, чистым простыням и относительной свободе, это, после долгих лет одиночества, ночлежек со сбродом, голода и побоев, было заслуженным раем. Поэтому отказать Королю в его просьбе-приказе проследить за ушлым герцогом он не мог. И находился теперь в задумчивости, осознавая, что герцог внезапно рехнулся окончательно, предложив обдурить Его Величество. Конечно, он знал, что Король уже стар — умрет ли тот сам, отравят ли его, но вместе с ним отправят на тот свет и всех приближённых, включая беднягу шута. Никто из тех, кто займёт трон, в здравом уме не оставит в живых тех, кто был близок к предыдущему правителю. Это распространённая практика, что уж там… Король был обидно стар, а Мурена прекрасно молод и хотел иметь обходной путь на случай любой подобной неприятности. Хотя бы кусок своей земли подальше от Гредагона или небольшое состояние, позволившее начать новую жизнь, которых у него, как у кошки, было все девять. Но большую часть он уже истратил, и эта, скорее всего, грозила стать заключительной.

Мурена, поднявшись в свою башню, захлопнул за собой дверь, бросил длиннохвостую шапку-колпак в угол — звякнули бубенцы — и рухнул на кровать, закидывая затем руки за голову. Почти сразу же пальцы защекотало.

— Кори, я же говорил, чтобы ты не забиралась в постель, я могу тебя не заметить, — он нащупал над головой увесистое гладкое тельце красноглазой белой крысы и пересадил её на грудь, приглаживая длинный голый хвост. Крыса, обнюхав рубашку, залезла под воротник, поднырнула под спутанную прядь волос и деловито побежала дальше, явно намереваясь переместиться на стол с яблочным огрызком.

— Я совсем забыл про твой ужин, — произнёс Мурена, садясь с неохотой. — Сейчас спущусь в кухню, найду тебе в кладовке кукурузу.

Перехватив волосы шнурком, он встал. Нужно было подумать, что делать с герцогом и как выгадать пользу от его предложения для себя, но с юга наплывала дождевая туча и хотелось спать. Однако Кори не стала бы ждать до утра, отважившись куснуть его за пятку ночью, потому ему приходилось сейчас тащиться вниз. Отказать себе в удовольствии пройти мимо покоев Лойда он не смог и порадовался этому, поскольку зрелище перед ним явилось заслуживающее внимания.

Леон никогда не спал с женщинами. Даже не трогал их, поэтому прижавшиеся к его спине мягкие упругие холмы были для него так же чужеродны и удивительны, как если бы его обвили тентаклями инопланетные организмы.

— Это подарок для меня — что ты наконец разделся?

Маленькая ручка нащупала между ног онемевший от ужаса член, и Леон сел, вместе с этим быстро отодвигаясь. Лежащая рядом девушка поразила его сразу двумя вещами: во-первых, на ней был забавный чепчик, как у младенца, и глухая, затянутая под горло, белая ночная рубашка, какие прежде Леон видел только в фильмах на леди из домов престарелых; во-вторых, она была далека даже от понятия «симпатичная» — чересчур пухлые губы и щеки, курносость, толстая шея и покатые плечи. Зато под тканью рубахи проступали груди размера эдак пятого, предполагая наличие не менее пышного зада, и Леон подумал, что герцог в постели предпочитал явно не таких худышек, как его будущая жена. Только вот самому Леону от этого проблем прибавилось.

— Прости, я… — он поморщился, изображая замешательство, и девушка капризно надула губы:

— А я не верила, когда мне сказали, что ты головой так сильно приложился! Думала, горбатого лепишь.

Леон, услышав понятие из блатного жаргона, переспросил, кого именно он лепит.

— Придуряешься, — пояснила девушка. — Так что, теперь совсем никак?

Леон, у которого не встало бы на эти телеса в горе рюшей ни при каких обстоятельствах, сказал:

— Никак. И лучше вообще забудь сюда дорогу.

— То есть, ты меня бросаешь? — оскорбилась девица. — Тогда прощальный секс.

— Нет, нет, какой ещё секс? Какой прощальный?

— Давай, пупсик мой, я сама все сделаю, как обычно, ты уж во мне не сумневайся…

Леон крякнул, прижатый к кровати пышным, пахнущим коровьим маслом и жареным луком, телом.

— Ты кухарка, что ли? — поинтересовался он задушенно.

— Да, — пробасила вдруг девица. — Ты и это забыл?

Дать себя изнасиловать Леон не собирался, поэтому дёрнулся под тушей, отворачивая лицо от накрывающих его мясистых губ. Преимущество в весе у пассии герцога было явное, попытка успехом не увенчалась, и пришлось упираться в девицу коленом и локтями.

— Хотя бы язычком мне приятно сделай, пупсик, ты же умеешь, ну, — возбужденно пропыхтела та, и Леон по-настоящему испугался. Собрал все силы, скинул с себя тушу и ломанулся к выходу, дотянувшись до ручки и приоткрыв дверь. Проходящий по коридору вездесущий шут сначала поднял брови, рассматривая его распластанное на ковре тело, затем перевёл взгляд на испуганно вскочившую кухарку и, откинув голову, беззвучно рассмеялся. Девица, поправляя чепчик, выскочила пробкой из комнаты, а Леон сел на полу и ощупал руку, за которую хваталась настойчивая пассия.

— Вы времени зря не теряете, — сказал Мурена, нависая над ним. — Только напрасно обидели Сойну. Обиженная женщина страшнее смерча.

— Ты знал, что мы были любовниками? — спросил Леон.

— Все знали. Весь дом. Кроме Весты, конечно. Вы всегда любили таких… — шут широко раскинул руки, будто оглаживая огромный шар. — Таких по-деревенски простых и сочных женщин.

Провёл языком по нижней губе, раздумывая, и добавил:

— Творожники и плюшки не нужны,

Унесите сдобы горы.

Герцогу груди мясистые важны

Да складок телесных волны.

Любит наш герцог спелых баб,

Чтоб схватиться за мощный сосец.

Горячих ущелий он вечный раб и…

— Пожалуйста! — взмолился Леон, чувствуя подкатывающую тошноту — запах жареного лука точно впитался в воздух. — Замолчи.

Он поднялся, смахнул с задницы приставшую к ней неясного происхождения пушинку и резко выпрямился, успевая поймать на себе откровенно оценивающий, тот самый «трахающий» взгляд, который в свою сторону не ловил никогда. Потому что на его прежнее, рыхлое и слабое тело, никто так не смотрел. Захотелось вжать голову в плечи и ссутулиться, как он это делал всегда, когда к нему обращались, и только усилием воли этот порыв подавил. Мурена своих умозаключений и не скрывал:

— Однако задница у тебя, ублюдка, рабочая.

Леон открыл рот, теряясь между «спасибо» и «пошёл ты», снова засомневался в правильности обоих ответов и потому сказал:

— Спокойной ночи.

Закрыл дверь, рухнул в постель и коснулся стремительно увеличивающегося от внезапно подкатившего возбуждения органа. Все таки он впервые ощутил себя сексуальным, а либидо у нового тела было на редкость высокое и игривое — возбуждался он теперь чуть ли не по щелчку пальцев.

— Святые угодники! — богохульствовал он, проводя по твёрдому и красивому, как литой сахарный леденец, стволу. — Вот это даааааа…

Кончая, он готов был разреветься от осознания, что хотя бы в этом ему точно повезло.

— Просыпайтесь, Ваше Превосходительство, — ставни стукались о стену, раскрываясь. — Уже семь.

Леон с неохотой открыл глаза, разглядывая снующую по комнате служанку.

— Через час завтрак, а вы ещё не одеты, — продолжала она, подбирая с пола брошенные вчера вещи.

— Семь утра, — Леон зевнул, почёсывая живот. — Включите, пожалуйста, воду в ванной.

Служанка округлила глаза:

— Принести нагретую воду, вы хотели сказать? С утра?

— Да, да, нагреть, я про это. А что с утра… не моются?

— Лекарь не советуют совершать водные процедуры чаще одного раза в пять дней, от воды стареет кожа, — пояснила девушка. — Только бедняки моются часто, чтобы не смердеть, поскольку у них нет душистых вод для благоухания. Ну и наш шут, но он почти блаженный, ему простительно.

Ну да, как же он мог забыть — о гигиене тут свои понятия. Леон потрогал заросшую щетиной челюсть.

— Наберите воду, — сказал он, с трудом не завершая просьбу привычным для себя, но противоестественным для герцога «пожалуйста». — И принесите бритву.

— Позвать брадобрея? — уточнила служанка.

Леон поёрзал, переживая неприятные флешбеки, когда понял, что завитки в паху слиплись от результата его вчерашних исследований.

— Нет, просто бритву принесите, — сказал он. — Или тут, типа, только опасные лезвия есть?

— Только лезвия, — проговорила служанка. — Но многие пользуются новинкой — магическими растирками, они удаляют волосы, наш лекарь привёз недавно с ярмарки в Мирамисе. Только вы отказались им пользоваться, не по-мужски это, сказали…

Не по-мужски — ходить с заросшим очком и потерявшимся в зарослях членом, хотелось сказать Леону, но вместо этого он просто попросил принести ему чудесные порошки и потом объяснить ещё, как с ними справляться.

С Риной шут столкнулся на лестнице — та тащила в подоле склянки, а через плечо у неё было перекинуто чистое полотенце. Мурена прошёл было мимо, спускаясь к завтраку, который кухарка накрывала для прислуги раньше, чем господам, но приметил содержимое склянок и, ухмыльнувшись, зажал служанку между собой и перилами.

— Пусти меня, идиот! — шикнула та, гремя склянками в подоле. — Не видишь, тороплюсь!

— Потому и хочу спросить, кому ты это несёшь, — не давая ей шелохнуться, проговорил он. — Леди Веста решила оголить лобок перед свадьбой? Так ещё две недели до торжества, рановато она о брачной ночи печётся.

— Это для герцога, — призналась Рина. — Он сделался какой-то совсем чудной. Ванну попросил с утра.

— Ванну? — Мурена присвистнул. — Эва как. Давай сюда свою ерунду, я сам ему отнесу. Расскажу, как пользоваться, он поди, глупенький, и не знает.

— Его Превосходительство!.. — Рина стиснула в горстях край передника, но Мурена все равно отвоевал добычу. — Он уже в ванне!

— Так и хорошо! Спинку потру.

Качнувшись вперёд, он лизнул пискнувшую служанку в нос, подмигнул и взлетел по лестнице так быстро, что ей только и оставалось спуститься обратно вниз.

— Скоро там Лойд? — поправляя выбившийся из прически локон, спросила идущая навстречу Веста.

— Боюсь, что нет, — присела в реверансе Рина. — Он принимает ванну.

Веста поперхнулась словами и случайно ударила себя по губам веером. Отлетевшая с щеки мушка упала на натёртый воском паркет.