Мы, животные

Окоп

Мы проснулись оттого, что услышали, как Папс копает за домом: тяжелый дых, шорох лопаты, падение земли. Распахнули окно у себя наверху и высунулись в раннее утреннее небо, сонные и бестолковые, в одном белье, все трое одинакового цвета — летнего, темно-коричневого. Подними Папс глаза, мы показались бы ему чудищем с тремя головами и тремя туловищами, но он их не поднимал, а мы его не окликали.

Последние недели мы ходили в камуфляжных вещах взрослого размера из коробки чужой одежды, которую Ма принесла с работы. Кто-то умер, какой-то военный. Мы обрезали рукава и полы рубашек; шорты-карго носили как брюки. Стягивали все брезентовыми ремнями с армейскими пряжками. Там были и фуражки, и банданы, и ровно три сетчатые майки защитного цвета, которые дали усадку и должны были по идее сидеть плотно, но болтались на нас, прорези для рук доходили нам до пояса. Сетчатые майки мы больше всего полюбили: ты одет и вроде как не одет.

Манни помазал нам под глазами черным кремом для обуви, мы бесшумно вышли из дома, прокрались вдоль стены, проскользнули под живой изгородью — солдаты, разведчики. Последние недели у нас все время шла война.

— Могилу копает, — прошептал Джоэл.

— Кому могилу? — спросил я.

— Нет, — прошептал Манни. — Это окоп.

— Никакой это не окоп, — возразил Джоэл. — Могила.

— Но кому?

— Откуда я знаю? Может, нашей Ма. Может, тебе.

— Нетушки, — сказал я. — Точно не мне.

Папс копал и копал, выбрасывал полные лопаты земли; земля прилипла к его потной спине, размазалась по щекам, по подбородку. Дых, шорох, падение. Земля отсекалась темными, свежими пластами. Он копал все быстрей и быстрей, наконец бросил лопату, опустился на колени и начал копать руками. Мы, незамеченные, подкрадывались ближе, пока не увидели его голову и плечи, они двигались то вниз, то вверх, когда он зачерпывал и выкидывал землю из ямы. Он копал, пока дыхание не кончилось, и тогда он рухнул на землю прямо там, дыша со свистом.

Мы встали на краю ямы и заглянули туда.

— Я никогда обратно не вылезу, — сказал Папс. Земля на нем растерлась, и он весь стал коричневый, только краснела кровь на костяшках и кончиках пальцев, и губы, которые он облизывал, сплевывая землю и тяжело дыша, тоже были красные. Я гадал, что он имеет в виду: что не сможет выбраться из ямы, которую вырыл, или что он намерен прокопать себе туннель с нашего двора куда-нибудь в другое место, в Китай, скажем.

У Джоэла, похоже, были такие же мысли, потому что он спросил:

— Куда ты хочешь лезть?

А Манни — он только щелкнул Джоэла по уху и назвал придурком.

— А ну-ка, ребята, дайте-ка папане руку, — велел нам Папс.

Мы легли на траву около ямы, взяли его за запястья и тянули, тянули, но без толку; наоборот, он стащил нас к себе и держал большими своими лапищами, а мы смеялись, кричали, размахивали руками. Мы пинали ногами стены ямы, и сыпалась земля, из-за нее мы все отплевывались и задыхались, но наверх никто выбраться не мог: он был сильный мужчина, наш Папс, и он умел крепко держать сразу троих.

Когда мы наконец оказались снаружи, Папс стал охлопываться, вытряхивать из одежды пыль. Мы пошли следом за ним в дом, по пути подкрадывались и шлепали его по заднице, раз шлепнули, другой, третий, вопя:

— У тебя тут грязь! У тебя тут грязь!

Он погрозил кулаком и пару раз махнул вслепую, но нам не досталось.

— Не шалите тут, — сказал он. — Я поеду, заберу вашу маму с работы.

Но что-то его, видно, отвлекло по пути на завод, потому что Ма вернулась домой много позже, — она выходила в ночь, а было уже первый час дня, она явилась одна, и нетрезвая, и злая как черт.

— Куда он делся? И где пикап?

Она поглядела на каждого из нас, в наши пустые лица, потом закрыла глаза, привалилась к стене и съехала на пол. Расшнуровала свои ботинки со стальными носами и швырнула их через всю комнату.

— Он окоп вырыл, — сказал Джоэл.

Ма с трудом стащила с себя белые носки. К ступням прилипли ворсинки хлопка, и она стала их сдувать долгими, протяженными выдохами. Она полностью на этом сосредоточилась, как будто очищала хрупкую мумию. Сгибала и разгибала пальцы ног. Потом принялась за пуговицы плотной хлопчатобумажной мужской рубашки с нашивкой спереди, на которой значилось ее имя.

— Окоп?

— Там, за домом.

— Что вы смыслите в окопах? — спросила Ма, борясь с пуговицами.

— Джоэл думает, это могила, — сказал я и почувствовал, как Джоэл заехал кулаком мне в поясницу.

Ма опустила руки и посмотрела каждому в глаза. Подол ее рубашки был выпростан из брюк и расстегнут снизу, расщелина доходила до сердца.

— Тихий час, — распорядилась она. — Всем спать. Немедленно.

Но мы не спали. Лежали все втроем на одной кровати, обмахивались бумажными веерами, черный крем пополам с потом тек из-под глаз. Слышали, как Ма возится на кухне, открывает и закрывает шкафчики. Джоэл стал подшучивать насчет ее накрашенных ногтей на ногах: много часов подряд эти тяжелые ботинки, плотные носки, а там, под ними, — розовые пальчики.

— Видели, как она радуется, когда дома разувается и опять их видит, эти ноготки? — спросил он. — Сокровище прямо. Сбрендила на них.

Скрипнула задняя дверь, и мы подошли к окну. Высунуться не рискнули, но Ма и так было хорошо видно. Она стояла на краю ямы, курила и смотрела туда, вниз. Потом спустилась в яму и пропала из виду — улеглась там, а через минуту, не больше, небо треснуло и хлынул дождь — настоящий ливень, сплошные потоки воды по окну, как в автомойке.

— Похоже, это она, — прошептал Манни.

— Что она?

— Устроила дождь.

— Кончай трепаться.

— Яма, похоже, волшебная.

Мы отправились в ванную, подняли с пола два полотенца, сели на кухне за стол и дождались, пока пришла Ма, вся в грязи, голова мокрая, волосы на лбу спутались. Шлепнула одежду на линолеум. Плакать не плакала и не рассердилась, что мы не в кроватях. Взяла полотенца, замоталась ими, и мы пошли за ней в общую комнату, там она вздохнула и рухнула на кушетку. Мы сходили за другими полотенцами и стали вытирать с нее остальную грязь и влагу. Когда полотенца испачкались, в ход пошли бумажные салфетки, мы отчистили ее и обтерли, как могли, а потом накрыли одеялом.

— Он думает, я вот так просто это стерплю? — спросила она, но не нас, а кого-то еще.

Мы сидели на полу перед кушеткой, прижав колени к груди, и подначивали друг друга выйти и залезть в яму. Дождь уже кончился, обычная летняя гроза, но мокро-то все равно будет, и наше воображение наполнило яму червяками, личинками и кротами-утопленниками. Мы решили не подпускать Папса к Ма, сегодня уж точно, — у нас имелись пластмассовые ружья и камуфляж, мы были ее охраной, — поэтому в яму можно было спускаться только по одному.

Манни пошел первый. Вернулся весь грязный, склизкий, как Ма, но мы не стали помогать ему приводить себя в порядок.

— Да, она волшебная, эта яма, — сказал он, улыбаясь. Отряхнулся по-собачьи и забрызгал нас грязью. Джоэл, конечно, трепу Манни про волшебную яму не поверил, но за домом он пробыл долго, дольше Манни, и, когда вернулся, его одежда была сухая.

— Ты раздевался там, что ли? — спросил его Манни.

— Конечно.

— И?

Джоэл пожал плечами.

— Может быть. Может, и волшебная. Посмотрим.

Я был брезглив насчет грязи, и, хотя день был влажно-жаркий, в яме, я подумал, должно быть холодно, и это усилило мою брезгливость, да еще червяки — я видел одного и знал, что там их больше. Я снял с себя все, как Джоэл, и, когда я оказался голый, ничего не оставалось, как лезть туда.

Это была могила. Моя могила. Папс выкопал могилу для меня. Это было первое, что я подумал, и, когда я лег совсем плоско, наполовину погрузившись в жижу на дне, в голове закрутились истории о людях, похороненных заживо, — лавины, оползни, смерть от удушья, — но у меня было желание, и я остался пожелать его, загадать. Я видел прямоугольник неба, обрамленный стенками ямы, и это небо немного меня успокоило — облака, синева; больше сегодня дождя не будет. Мне чудилось, я далеко-далеко от дома, от Ма на кушетке, от братьев, от Папса. Облака, казалось, плыли быстрей, чем когда-либо раньше на моей памяти, и, если я хорошенько уходил в себя, если давал себе полную волю, сознание затуманивалось и я мог вызвать в своем теле ощущение, будто это оно движется, а облака стоят на месте, — я был уверен тогда, что и правда двигаюсь и что яма волшебная. Я закрыл глаза и лежал тихо, неподвижно, но ощущал перемещение — меня то утаскивало вглубь, то относило вдаль, то растягивало, то сжимало. Я позволил себе совсем потерять ориентацию, и много, много времени прошло, прежде чем я загадал свое желание.

Что меня выдернуло оттуда — это их смех. Вдруг все четверо — Ма, Манни, Джоэл и Папс — выросли надо мной из грязи и стали раскачиваться от хохота, как деревья. Мои братья схватили друг друга за плечи, и тряслись, и показывали пальцами, плача от смеха:

— Да ты погляди на него, только погляди! Погляди на это дитятко!

А Ма сказала, что все в порядке, что я могу теперь выбираться наверх.

— Иди сюда, вылазь из этого окопа, — сказала она.

А Папс нагнулся и протянул мне руку, чтобы помочь, протянул и сказал, что война окончена.