Мы и наша семья: Книга для молодых супругов. 2-е изд.

Любовь торжествует над временем

В любви, как и в истории жизни и мысли на Земле, постоянно появлялось нечто новое; оставаясь, по сути, собой, уникальным духовно-телесным совпадением двух личностей, она обогащалась новыми состояниями человеческой души — живой, ищущей, развивающейся. Когда три с половиной тысячи лет назад поэт-египтянин, чье имя не сохранилось, говорил о любимой: «Лучится ее добродетель, и светится кожа ее, взгляд упоителен, сладкоречивы уста…», он открывал в ней возвышенно-нравственное существо, чье духовно-душевное совершенство нашло чудесное телесное воплощение. И это рождало в нем нечто абсолютно новое — Нежность.

Человеческое сердце, подобно ребенку, делало открытие за открытием. Оно наслаждалось первыми этими озарениями, как наслаждался человек сиянием солнца. Человек учился видеть человека. Именно в любви открывалось великое «ты», бесконечная ценность человеческой личности, радость растворения, радость милосердия и умаления себя ради того, кого любишь.

А сердце не уставало обогащать человеческие отношения и мир и совершенствовать то, что было открыто им раньше. В нежности появилась горечь, явственно ощутимая в стихах Овидия, много любившего и остро страдавшего от любви. Но и сама нежность стала шире — она охватывала теперь не одно лишь избранное существо, но и людей, окружающих его, большой, человеческий, земной мир. И любовь к одному человеку углублялась духовно. Когда в I веке до нашей эры Катулл после очередной измены любимой женщины открыл, что «обманутым сердцем можно сильнее хотеть, но невозможно любить», он поднял любовь на новую высоту. Стало ясно, что истина могущественней любви. Перестав быть Истиной, любимая перестанет быть любимой.

Культ женщины и «любовь издалека», которым посвящены песни трубадуров, кажутся на расстояния веков несколько надуманными, условными. Увидел один раз, а потом ряд долгих лет любил, не видя, воспевал ее идеальную сущность. Чтобы это постигнуть, надо, наверное, понять не умом, а сердцем огромность расстояний в том мире. Уходя в поход, рыцарь расставался с дамой на неопределенный ряд месяцев, лет или десятилетий. Он уходил с севера Европы на юг и восток, как сегодня космонавты улетают в космос, но с гораздо меньшим основанием вернуться обратно. Не было даже регулярной почты. «Любовь издалека» была ответом человеческого сердца на неохватность и неопределенность времени-пространства, может быть, даже дерзким вызовом ему.

Новая замечательная эпоха — Возрождение — началась не с великого зодчества, не с великой живописи и не с великих путешествий, а с великой любви. Новая глава в истории человеческого духа открывается строкой о любви.

«На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя, и что сможет еще удерживать меня в этом земном странствовании, где у меня нет утешения, кроме тебя, да и это утешение — только в том, что ты жив, ибо все прочие радости от тебя для меня недоступны…»

Так писала на самой заре XII века, году то ли в 1100, то ли в 1101 (точно не установлено), Элоиза своему любимому Абеляру Пьеру, вольнодумцу-философу, богослову и поэту, «еретику», осужденному католическим духовенством. Это была любовь большая, естественная и долгожданная, как шар солнца, расплавляющий изнутри тяжкое, уродливое тело тысячелетней тучи. Элоиза не участвовала в диспутах и не оставила после себя трактатов. Она подарила человечеству больше, чем даже талантливые сочинения. Она внесла в мир себя самое. Она была в самом чудесном и полном смысле этого слова луч солнца, высвечивающий возможность иных, высших, истинно достойных человека форм любви, которую ничто не может убить.

Трагическая история любви Абеляра и Элоизы закончилась уходом их в монастырь. Но их переписка в XII веке была переведена с латинского языка на французский и вдохновляла многих писателей…

Через сто пятьдесят лет девятилетний мальчик Данте увидит девочку Беатриче, «одетую в благороднейший алый цвет», и, став великим поэтом, расскажет о любви к ней в книге «Новая жизнь», а потом в «Божественной комедии».

Может быть, он и не стал бы великим, если бы не полюбил, не изведал космическую мощь чувства, «что движет солнце и светила».

Этой строкой, как известно, заканчивается «Божественная комедия».

Когда Петрарка встретил Лауру в одной из авиньонских церквей, было ему двадцать три, ей двадцать. Она была уже женой. Он — молодым ученым и поэтом. В сорок вторую годовщину их первой встречи, через двадцать один год после кончины ее, Петрарка, уже старик, перебирая архив, нашел сонет, который раньше ему не нравился, и написал новые строки: «В год тысяча трехсот двадцать седьмой, в апреле, в первый час шестого дня, вошел я в лабиринт, где нет исхода».

Через пять лет он умер, сидя за работой, с пером в руке. Незадолго до этого написал: «Уже ни о чем не помышляю я, кроме нее».

Когда Лаура умерла, ей было за сорок. В тот век женщины увядали рано. Петрарка видел ее незадолго до «черной чумы», и он любил ее, как никогда раньше, — постаревшую. Более того, в самом начале любви к ней, когда Лаура была молодой, он увидел ее в воображении постаревшую, с «увядшим ликом», и испытал нежность и боль, не сравнимые ни с одним из чувств не только в старой рыцарской любовной лирике, но и в его собственных сонетах. Бессонные ночи были и раньше в «самом потрясающем опыте человека» — опыте любви, нежность и боль от мысли, что твоя любовь постареет, увянет, явились в мир с Петраркой.

Любовь Петрарки к Лауре часто называют «идеальной»; он, можно услышать, остановился на самой начальной стадии любви — на идеализации любимого человека. Он любил на расстоянии… Любил бы он ее столь возвышенно, если бы судьба соединила их жизни?!

Нам не устают повторять с детства: «В любви неизбежна идеализация», и мы начинаем воспринимать это как непреложную, рожденную тысячелетней мудростью истину.

Да, любящий видит в любимом то, чего не видят окружающие их, «не ослепленные любовью» люди. Они видят уголь, он — алмаз; они — «ничего особенного», он — чудо из чудес. Он не замечает иронических улыбок искушенных жизнью мудрецов, понимающих, чем кончится этот «эмоциональный шок» любви.

И вот наступает день. Покров, сотканный из солнечных лучей, падает, чудо из чудес подергивается серым пеплом обыденности, алмаз становится углем.

«В любви неизбежна идеализация» — это объясняет, успокаивает, это ослабляет боль утраты. Если идеализация, то, собственно, что же утрачено: мечта, мираж? Идеализация в любви — сон наяву. Стоит ли оплакивать сны?..

А может быть, то, что мы, нисколько уже не задумываясь, называем «идеализацией в любви», на самом деле не идеализация, а нечто иное, несравненно более содержательное и реальное? Может быть, любящий видит единственную, высшую истину о человеке? Это истина о самом ценном и самом лучшем, что в нем заключено. Но заключено как возможность. И тот, кто его полюбит, видит ее явственно, выпукло, будто бы она уже и не возможность, а реальность.

В этом чудо любви. Уголь перестраивается в алмаз, но он и остается им надолго, навсегда, если его огранивать, а не пассивно им любоваться. Если за радостью узнавания последует радость труда.

Нет, вероятно, двух любящих, которые бы видели что-то совершенно одинаковое в тех, кого они любят. Любому открывается в любимом нечто совершенно особенное, единственное, отвечающее потребностям именно его души. Что ни любовь, то новая истина. Но, несмотря на разнообразие этих истин, существует и нечто абсолютное, объединяющее их.

Петрарка в соответствии с терминологией XIV века назвал этот абсолют «отблеском божественной красоты». Мы на языке нашего века и нашего общества назовем его бесконечной ценностью человеческой личности.

Нравственный труд по воссозданию и развитию этой ценности в любимом существе и должен составлять содержание любви. А совершен он может быть только сознательным усилием. Из состояния «для себя»; человек должен перейти в состояние «для тебя», перенести центр личного существования из «я» в «ты», Истинная любовь — духовное материнство; раскрывается оно в вынашивании лучших частей души любимого; человека, они вынашиваются с материнской самоотверженностыо и материнским терпением. Именно тут и ожидает нас чудо…

Читая письма выдающихся людей к невестам, к любимым женщинам, испытываешь особое волнение потому, что нам известно то, что было им неведомо, когда они писали.

Нам известно, что будет потом и с ним и с ней.

Нам открыто то, о чем не помышляли люди, писавшие эти письма в высокие минуты, когда силы души сосредоточены на одном чувстве и перо не отстает от учащенного сердцебиения.

«Четыре года назад вы казались мне прекрасной. Ныне я нахожу вас еще прекраснее; такова волшебная сила постоянства — добродетели, наиболее требовательной и редкой», — писал Дидро Софи Волан. В течение почти тридцати лет он написал ей пятьсот пятьдесят три письма. Кроме писем к любимой, с которой они не могли соединиться, он писал философские сочинения, комедии, романы и статьи в «Энциклопедию», ставшую величайшим событием в умственной жизни Европы. Любое из его писем к Софи, когда бы оно ни было послано ей, кажется самым первым. В этой любви торжествует вечное начало. Наверное, потому, что он любил ее, она любила его.

Дидро в эпоху, когда в нравственном мире его века, казалось бы, отсутствовали естественность, доброта, постоянство чувств, размах страсти, не останавливающейся ни перед какими жертвами, когда игры в любовь было несравненно больше, чем самой любви, заставил «орган» играть на все голоса, поражая его полнозвучным богатством.

Он резко расширил интимный мир личности, заложив в нем основы зависимостей и соотношений, которые сегодня, когда любой из нас не отрывает интимное от социального, кажутся чем-то естественным, но тогда обладали большой новизной.

Эти изменения в мире личности были совершены в XVIII столетии не случайно: ведь именно в нем — философствующем, любвеобильном и героическом в последнее десятилетие века — началась та великая метаморфоза, которая и создала небывалый мир, окружающий нас сегодня.

История человеческих чувств — история восхождения ко все большей человечности.

И самое романтическое в истории человеческих чувств — романтизм русской любви. Отношения Онегина и Татьяны известны нам с детства в мельчайших подробностях, как те или иные события в собственной нашей семье, живущие в изустной передаче долгий ряд лет. И так же мало склонны мы удивляться им: это нечто устойчиво-домашнее и само собой разумеющееся. Она его увидела в деревне, полюбила, написала письмо; отвергнутая им, вышла замуж за немолодого генерала, из ничем не замечательной сельской девушки стала великосветской дамой; он увидел ее на балу, полюбил и был ею отвергнут из чувства долга, хотя любила она его по-прежнему. И это не удивляет, а волнует тихо и сладостно, как семейная легенда.

А между тем тут удивительно все, удивительно-ошеломляюще… Написала письмо с романтичным и человечным объяснением в любви… Написала первая… Кто, когда — в литературе ли, в жизни — отваживался из девушек на это? Да еще в век устойчивых нравов и традиций, когда при всей привольности дворянско-помещичьей жизни девушка не смела и помыслить о том, чтобы объясниться — в письме! — в любви первой.

Ее письмо — героическая попытка стать выше всех условностей, нравов, традиций, чтобы поверх всех барьеров — человечно и высоко — соединиться с любимым. Она отдает себя ему со страхом и бесстрашно, открыто и со стыдом. В истории чувств нет ни одного женского письма, равного по отваге сердца письму Татьяны.

И пожалуй, самое неудивительное в этой удивительной героине то, что она после замужества отвергает любимого человека…

Это единственное событие, которое можно отнести к само собой разумеющемуся.

Татьяна, тайна ее верности хорошо объясняют и героизм жен декабристов, и последующее поколение русских женщин — подруг «идеалистов 30-40-х годов» XIX века, не менее возвышенных, чем их мечтательные возлюбленные, но более решительных, талантливых не в одном лишь чувстве, но и в действии…

Объясняет она и наших современниц. Она объясняет их душевный мир, потому что она же и формирует его.

«Глубокие страсти, которые в результате близости своего объекта принимают форму обыденных привычек, вырастают и вновь обретают присущую им силу под волшебным воздействием разлуки. Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению — для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстанет такой, какова она на самом деле — в виде великана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова…» К. Маркс — Женни Маркс.

«Нам нельзя не любить друг друга. Да, наши души обручены, да будут и жизни наши слиты вместе. Вот тебе моя рука, она твоя. Вот тебе моя клятва, ее не нарушит ни время, ни обстоятельства». А. И. Герцен — невесте Н. А. Захаръиной.

«…Ты — тот стержень, вокруг которого постоянно вращаются мои мысли. Как те люди, которые посвятили свою жизнь поискам философского камня, я хотел бы мою жизнь посвятить поискам лучшей формы любви к тебе». Т. Н. Грановский — Е. Грановской.

«Чего я у Вас прошу, на что уповаю, чего от Вас жду — это доверия, это безоговорочной готовности быть на моей стороне даже наперекор миру, даже наперекор мне самому, это что-то похожее на веру, короче — это любовь… Будьте моим подтверждением, моим оправданием, моим завершением, моей избавительницей, моей — женой!» Т. Манн — невесте К. Прингсгейм.

«…Все единственное в себе я уже отдал тебе и больше уже никому не могу отдать… Все, что во мне осталось для других, — это прежде всего ум и чувства дружбы…» А. А. Блок — жене Л. Д. Блок.

«Ты дала мне то, что я живу сейчас, и моя жизнь стала какой-то хорошей и дорогой. Ты и сын — вот моя жизнь, мой воздух и свет. Сын — это связующее звено в нашей жизни. Ты — друг, товарищ, который не бросит меня в тяжелую минуту и рядом с которым я отдохну и морально и физически». В. П. Чкалов О. Э. Чкаловой.

Несколько лет жила во мне, не давала мне покоя одна история, история отношений двух людей, наших современников, пока не вылилась в повесть о любви в письмах — «Удар молнии». И это повесть именно о любви при том ее понимании, которое было у Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты и отвлечемся от литературных героев — у Абеляра и Элоизы, у Петрарки в его поклонении Лауре, у Дидро в его верности Софи Волан, у Байрона, у декабристов, у Достоевского, Блока, Дзержинского. И у тысяч не знаменитых мужчин и женщин во всех странах во все века, которые ничуть не уступали великим мира сего в понимании, точнее, в переживании, любви, потому что и для них была она не утехой и не бытом, а поиском великой истины в человеческих отношениях и битвой, порой трагической, за сокровища человечности.

Герой этой повести — поэт, переводчик. И очень мужественный человек (с пятнадцати лет он был неизлечимо болен), человек героической, беспокойной судьбы, который создавал новые высшие формы человеческого общения. Облагораживал тех, кто жил рядом с ним.

Его письма к любимой женщине, которые она передала мне после его смерти, обожгли меня навсегда. Он писал ей ежедневно, а порой и ежечасно, писал в том душевном состоянии, которое надо отнести к тайне личности, писал часто о том, что читать должна — жив он или умер — она одна. Не рассказать о них я не мог, и как рассказать — долго не знал. Известно, это при создании статуи надо отсечь «лишнее» от камня; мне работать было больнее, потому что лишнего не было, а была неохватная человеческая боль, надежды, доброта и сострадание. И — мужество.

Приведу здесь только одно его письмо.

«Общаться с миром, Вселенной можно только путем общения с отдельным человеком. Общаясь с некоторыми другими людьми, я всегда, общаюсь с каким-то мирком, то меньшим, то большим, иногда даже очень большим, но всегда в конечном счете — замкнутым в себе, ограниченным. Общаясь же с Вами, общаешься в беспредельным.

Очевидно, это и есть любовь.

…Человек, дающий тебе это ощущение в объеме, которого ты просто не можешь вместить, — это именно ТВОЙ ЧЕЛОВЕК. Так вот для меня такой человек именно Вы. Почему?

Ну, буду говорить очень и очень объективно. Есть ли красивее Вас? Сколько угодно. Умнее? Сколько угодно. Добрее, порядочнее, трудолюбивее, аккуратнее, тактичнее, вежливее и т. д. и т. п.? Сколько угодно. Правильно? Правильно.

И тут же вся эта правильность идет к черту. Для меня Вы умнее, красивее, добрее, правдивее, лучше всех! Во всех других эти качества для меня, по сути, мертвы; в Вас они живы, они живут и во мне, заставляют и меня стремиться быть таким.

…Что у меня есть — Ваше, для Вас, во имя Вас. Потому что Вы — жизнь, любовь, Вселенная…»

Любовь торжествует над временем.

Я помню чудное мгновенье…

Перевод Ал. Дейча

Перевод Н. Гребнева

В. Зацепин, В. Цимбалюк Плечом к плечу

Трудно установить, когда на земле появилась любовь. Можно, конечно, сказать, что она существует столько ж времени, сколько существуют люди. Ведь возникновение человека — это и есть возникновение его избирательно индивидуального отношения к вещам, событиям, явлениям жизни, к другим людям, в том числе и представителям другого пола. Но распространение и нынешнее значение свое любовь получила не сразу и не так уж давно. Общественное мнение, мораль, идеология, господствующие в ту или иную эпоху, относились к ней хотя и неодинаково, но всегда весьма неласково.

XX век стал веком раскрепощения и роста авторитета любви, началом ее расцвета, началом эпохи любви в истории человечества.

Уважительное отношение к любви стало нормой, повсеместным явлением. Браки по любви стали казаться престижнее браков по расчету почти во всех слоях населения и во всех развитых странах. Дело в том, что любовь в широком смысле слова как привязанность, преданность кому-либо или чему-либо становится ныне средством выживания, самосохранения общества и главным орудием воспитания человека…

Так что же такое любовь, какова она, как отличить ее от всевозможных «копий», «подделок» — и не только «постороннему наблюдателю», но нередко и самому переживающему это чувство человеку? Мировое прогрессивное искусство, и прежде всего литература и драматургия, дали нам множество ярких примеров любви. Но это в основном была любовь-страсть, любовь-вспышка и притом нередко любовь, отделенная от брака (добрачная или внебрачная любовь). В ней проявляется стремление двух полов к близости, к сексуальному удовлетворению. В ней все возвышенно и трагично. Она связана с риском, потому что в ней нет норм, выработанных цивилизацией, она не санкционирована обществом. Это любовь, несущая с собой или падение, или гибель. Она возникает к представителю другого пола обычно только по тому, что пришла пора любить…

Поговорите откровенно с любым человеком, и вы убедитесь, что у большинства была «первая любовь», не закончившаяся браком. В брак они вступили позже, и чувства их к будущим партнерам по жизни не отличались бурностью, взрывчатостью, характерной для первой любви. Они были менее экзальтированны, но более глубоки, ровны и устойчивы.

Даже когда люди уверяют, что они вступили в брак по любви, при всем к ним уважении верить им на слово нет достаточных оснований. Просто потому, что они и сами не знают, любовь ли это была, не знают, способны ли они вообще любить…

Многообразны человеческие задатки и способности, и очень различны они у разных людей. Один пробегает стометровку за десять секунд, другому для этого надо не меньше пятнадцати. Один толкает штангу весом в двести с лишним килограммов, другой не осилит и стокилограммовой. Один за минуту легко набросает карандашный портрет своего собеседника, другой — хоть сутки будет сидеть над листом бумаги, ничего у него не получится. Это известно, и обычно мало кто страдает и предъявляет своему партнеру претензии из-за того, что тот не обладает пластикой Майи Плисецкой, басом Шаляпина, художественным глазом Репина, музыкальным слухом Чайковского.

Менее известно, что и способность любить — ощущать, переживать и проявлять любовь — различна у разных людей. А многие люди слишком уж уверены, что они-то любить умеют. Способность любить, испытывать, переживать и проявлять настоящую человеческую любовь далеко не всеобщая черта. И не всем она — любовь — под силу, по плечу. Ведь она включает в себя, кроме всего прочего, и умение заметить, понять, почувствовать состояние любимого в данный момент, и стремление, постоянную готовность разделить его радость, облегчить его печаль, горе, взять на себя его тяжкую ношу. Короче говоря, способность любить — это способность к самопожертвованию. Разве не ясно, что она разная у разных людей?

Любовь к другому человеку как объекту, удовлетворяющему какие-то мои потребности, любовь за что-то, для чего-то — вот такую любовь может испытывать, по-видимому, каждый человек, без всякого особого воспитания. В социальной психологии ее называют собственнической любовью. Здесь с любимым могут даже очень хорошо обращаться, лелеять, но для него не жертвуют своим благополучием, а тем более самим собой. Любимый высоко ценится лишь постольку, поскольку он приносит желаемое удовлетворение. На него смотрят не как на человека со своими особенностями, склонностями, привязанностями со своей индивидуальностью, а как на «человека-для-меня». Это, так сказать, первая, низшая, ступень любви: любовь по принципу «ты — мне, я — тебе». Если хотите, это потребительская любовь, любовь к своему в другом.

Способностью любить таким образом, по-видимому, нас награждает уже природа. Собственно, эта любовь и роднит нас с природой. Ведь в общем-то не только остроумно, но и довольно глубоко подмечено, что любовь — это придуманный мудрой природой сладкий обман индивидов для продолжения человеческого рода.

Подлинно человеческая, бескорыстная любовь во многом сходна с собственнической по характеру переживания, потому-то их так трудно различить, потому-то так легко поверить себе, что это уж настоящая: та же радость при появлении любимого, та же тревога, если любимому грозит опасность, то же стремление уберечь, защитить его. Но бескорыстная любовь менее эгоцентрична, здесь интерес любящего сосредоточен прежде всего на благополучии любимого. Здесь господствует самопожертвование, но самопожертвование с наслаждением; радость, горе, гнев или страх возникают у любящего в зависимости от того, в каких обстоятельствах находится не столько он сам, сколько объект любви. Он весь отдается любимому, и вот в этой-то отдаче и заключается его основной источник наслаждения, а получение чего-то еще от любимого — знаков внимания, благодарности, ответной любви — воспринимается как желанный, но неожиданный дар, а не как нечто должное, обязательное.

Любящий очень хочет, чтобы объект любви реализовал свои таланты, способности, возможности. Все это и сопровождается соответствующими поступками, в том числе и словесными заверениями.

Вот эта чисто человеческая любовь вырастает на основе первой, природной, на биологической основе осознанного или неосознанного полового влечения. Но вырастает она необязательней не у каждого человека и не в любых условиях. И есть люди, практически почти совершенно лишенные дара бескорыстной, чисто человеческой любви к кому-либо просто потому, что не умеют даже замечать, видеть страдания, мучения, а не только какие-то малые огорчения другого человека, не могут догадаться, что другому плохо. Эмоционально глухие и слепые. Разве можно сердиться на человека, лишенного слуха, за то, что он не отреагировал на твой тяжкий вздох?

Исследование «внутреннего механизма» любви, ее психологии только еще начинается. Но вот уже ленинградский социальный психолог А. П. Сопиков обнаружил интересный факт: способность эмоционально реагировать, откликаться на эмоциональное состояние другого человека, на страдания его, иными словами, со-чувствовать ему обнаруживается далеко не у всех людей. Например, эта способность обнаружена лишь у 80–90 процентов детей шести-семилетнего возраста. А ведь эмоциональный «слух», не развитый в детстве, едва ли сможет развиться до высшего уровня в более позднем возрасте.

Многие молодые (и не очень молодые) люди отказываются признать ограниченность этой способности любить у своего партнера и требуют от него любви, «как у Ромео и Джульетты».

Есть в авиации такой термин: «потолок самолета». Это максимальная высота, которую может достичь данная машина с данным двигателем при такой-то нагрузке. А дальше — газ полный, обороты максимальные, а высота не растет. Конечно, если, идя со снижением, разогнать самолет, а потом энергично, но плавно взять штурвал на себя, он преодолеет эту высоту, заберется чуть повыше, но долго там не продержится. Эта новая, большая, временная высота, «высота с разбега» называется динамическим потолком (в отличие от первого — статического). Вот он-то и вводит молодых людей в заблуждение.

До женитьбы или в первые месяцы семейной жизни в опьянении пылкой страстью супруг (или супруга) может многим пожертвовать, забыть себя. Он верит, что и звезду для вас с неба снимет, и сады на снегу разведет. Он не обманывает вас. Но не надо забывать, что это все-таки динамический потолок его любви.

Таких индикаторов, которые помогли бы увидеть, так сказать, «истинное лицо» нашего чувства и чувства нашего супруга, пока еще нет. Правда, некоторые отечественные и зарубежные исследователи для начала рекомендуют молодому человеку, прежде чем перейти к решительному шагу, на который толкает его это чувство, постараться честно ответить себе на такие вопросы.

Смогу ли я:

окружить заботой и опекой любимую (любимого)?

способствовать развитию и обогащению чувств, всей духовной жизни его?

дать ему хотя бы то основное, что может обеспечить ему жизнь в соответствии с его представлениями о счастье (для этого нужно знать его жизненную ориентацию и его идеалы)?

постоянно помогать ему, заботиться о нем, считать его интересы своими? 

В чем я согласен ради сохранения любви себя переделать?

Чем я согласен пожертвовать ради любимого и сохранения любви?

Сумеете ли вы вдвоем создать семейный очаг, к которому после работы с радостью будете возвращаться для отдыха, общения, своего развития и развития ваших детей?

Сумеете ли вы создать ситуацию, в которой хотя бы один человек глубоко понимал и очень близко принимал все то, чем вы живете, и который поддержит вас неназойливо, без демонстрации заботы, а всем сердцем своим и душой?

Сумеете ли вы в этом браке достигнуть высокого уровня социальной зрелости и реализовать свои общественные возможности?

Интересует ли вас работа друг друга, интересно ли вам говорить о ней?

Будете ли вы делиться друг с другом своими помыслами, намерениями, мыслями?

Поможете ли вы друг другу в продвижении (в работе, творчестве, науке)?

Разделяет ли партнер ваши чувства и планы в отношении детей?

Может ли он обеспечить чувство спокойствия и безопасности для вас с учетом особенностей вашего характера?

Сохранит или обеспечит он то окружение, которое вы считаете предпочтительным для своей жизнедеятельности и дальнейшего своего развития, обеспечите ли вы такое окружение партнеру?

Не будете ли создавать дискомфорта, беспокойства своей экстравагантностью, шокировать его и его окружение своим поведением?

Будет ли он с достаточным упорством защищать ваш брак, ваш союз, беречь его изо всех сил? А вы?

Разумные и, безусловно, полезные вопросы. Одно плохо, что в том любовном состоянии человек на каждый из них не задумываясь даст «нужный» ответ, лишь бы соединиться с любимым человеком. Эмоции в это время «отключают» у людей разум. Потому-то еще древние люди, сурово карая клятвопреступников, в то же время нарушение клятв, данных своим любимым на ложе любви, не считали преступлениями: эти клятвы, дескать, получены под пытками чувств…

Но после вступления в брак к этим вопросам обращаться было бы не вредно. Во-первых, для того, чтобы развивать свою способность любить другого человека, а во-вторых, чтобы подстраховаться от односторонности и при оценке ситуации, и при принятии решения в напряженные минуты супружеской жизни.

Конечно же, «потолок любви» у человека динамичен, его можно и нужно повышать. Но его нельзя повысить сразу, рывком, а только плавно, постепенно, поощряя, побуждая, «провоцируя» своими действиями к стремлению поднять этот потолок. Любви — искусству любить — надо обучать ребенка с самого раннего возраста и затем учиться самому всю жизнь.

А. С. Макаренко подчеркивал, что человеческая любовь не может быть выращена просто из недр простого зоологического полового влечения. Силы «любовной» любви могут быть найдены только в опыте неполовой человеческой симпатии. Молодой человек никогда не будет любить невесту и жену, если он не любил своих родителей, товарищей, друзей. И чем шире область этой неполовой любви, тем благороднее будет и любовь половая.

Другой выдающийся педагог, В. А. Сухомлинский, также не раз говорил, что дружба для детей является одной из сфер воспитания любви к человеку, первой школой любви, поскольку в ней формируются искусство взаимного уважительного отношения к человеку, ощущения его тончайших душевных движений.

Без общества, без других людей, без воспитания ребенок не станет, не сможет стать человеком. Ведь человек во всей многогранности его облика — это продукт, результат научения. Психология последних десятилетий обнаружила еще одно интересное подтверждение этому. Оказывается, даже такому «естественному» свойству, как способность видеть, человек учится. Когда людям в зрелом возрасте возвращали зрение, на это обучение у них уходило несколько месяцев.

Учиться видеть человека заставляет сама жизнь, он вынужден осваивать неподвластное ему пространство. С любовью дело сложнее: это в сфере межличностных отношений, и тут легче свое неумение, свои недостатки, свои просчеты приписать злонамеренным действиям других людей. И кажется, раздающиеся так нередко, к сожалению, возгласы о том, что «никакой любви нет», что она «только в книжках», исходят именно от людей, не научившихся любить. Это ведь самый удобный способ оправдать себя: спрятаться за «всех». Но ведь научиться любить, как это ни трудно некоторым, — это ведь значит научиться быть счастливым.

И тем не менее всегда надо учитывать, что у каждого есть свой потолок любви, стараться видеть его и не заставлять человека жить все время на пределе. Вреда от этого, пожалуй, больше, чем пользы. Обоим.

И в заключение — об одной гениальной догадке Сент-Экзюпери: «Не смотреть друг на друга, но смотреть в одном направлении — вот что значит любить». Искусство подчас походя, между делом совершает такие открытия в человекознании, на которые науке требуются многие столетия. Оказывается, более естественное положение любящих не лицом к лицу, а плечом к плечу. А как же хочется — глаза в глаза — и так всю жизнь! Но ведь лицом к лицу — это значит друг против друга, это положение противников, мешающих, препятствующих, противостоящих, тех, кого надо устранить, подавить. Другое дело — плечом к плечу. Это позиция со-ратника, со-трудника, товарища, друга. Позиция дружбы. Она не мешает периодически поворачиваться лицом к лицу, но теперь этот жест означает: как самочувствие? Как дела? Держись! Я рядом, я с тобой!..

Счастливы те, чья любовь с самого начала опирается на этот прочный фундамент сотрудничества и дружбы. Во многом тут может помочь общность профессий, работы. Но значение «бумажной», «дипломной» общности не следует преувеличивать. Однако в любой семье, в самой ее идее, сущности, в ее назначении, социальной функция заложена возможность этой общности супружеских интересов, общего дела. Дело это — создание и формирование личности своих детей.

В молодости мы как-то не задумываемся, что каждому из нас, даже самому, казалось бы, рядовому, дано творить это небывалое на земле чудо — совершенно новых людей. Тут мы на одном уровне с авторами великих научных открытий, создателями выдающихся произведений искусства. Если, конечно, производим эту свою «продукцию» сознательно, разумно, добросовестно, с любовью и полной отдачей. И может оказаться, что именно этим мы оставим имя в истории…

И тут есть очень много возможностей быть и плечом к плечу, и лицом к лицу — для развития главного качества человека: умения любить людей.

И. Овчинникова Азбука для двоих

История, которую я сейчас расскажу, не придумана — ее принесла редакционная почта. На конверте обратный адрес, четко и разборчиво обозначена фамилия автора, его инициалы: Солдатов А. П.

Семнадцать лет назад, отслужив положенный срок, возвращался в родные края демобилизованный солдат. В вагоне-ресторане познакомился с молоденькой официанткой. Полгода они переписывались, потом поженились, еще через год родился сын, потом второй. Галя ждала третьего, когда с мужем случилось несчастье: перелом позвоночника, одна операция за другой, и… паралич нижней половины тела.

«Представьте: трое крошечных ребятишек и я четвертый. Можете вообразить состояние мужчины, который только что был кормильцем, хозяином и вдруг оказался в положении беспомощного младенца. Вел я себя не лучшим образом: капризничал, унывал, впадал в отчаяние — какие только мысли не приходили в голову. С тех пор прошло много лет, и, если сегодня я не просто существую, а живу, если я счастливый отец трех хороших сыновей и счастливый муж любящей жены, за все спасибо моей Гале. Она помогла выстоять мне и выстояла сама, хотя временами мне казалось, что это невозможно. У нас много друзей, здоровых, сильных людей, и никто нас не жалеет, никто нам не сочувствует, а вот завидуют иные — да. И если бы я умел писать стихи, я сложил бы поэму в честь жены, восславил бы незаметный героизм Женщины, героизм, за который не дают орденов и не повышают в должности, но которому все мы обязаны верой в могущество человеческого духа».

Вот такая история, такое письмо. Оно долго лежало на моем столе в папке с надписью: «Семья». И я доставала его и перечитывала всякий раз, когда мне надо было отвечать на другие письма. Письма про то, как два человека встречались, гуляли под луной, говорили друг другу разные хорошие слова, сыграли свадьбу, а потом… ссоры. Из-за того, кому раньше вставать и чайник на плиту поставить, кому в садик за дочкой зайти, кому… «Такая жизнь немыслима, — слезно жалуется автор, — я чувствую, что в атмосфере неприязни, а то и просто вражды гибнет наш ребенок».

Двое сильных, не обделенных судьбой людей — чего же они не могут поделить? Что мешает им «просыпаться на рассвете оттого, что радость душит»? Где растеряли они то трепетное чувство, с которым не так давно обменивались кольцами? И кто виноват во всех этих потерях?

Помню письмо пожилой учительницы, озабоченной тем, что ни дома, ни в школе девушек не готовят к будущей семейной жизни. Не в том смысле, что недостаточно учат щи варить, а более всего в плане психологическом — не готовят к моральной ответственности за дух и крепость семьи, за то, как она сложится. «Между тем я уверена, — писала учительница, — что от женщины зависит, будет ли семья именно семьей в высоком значении этого слова или случайным соединением ничем не связанных людей». Откликов было очень много. В основном женских. В подавляющем большинстве — несогласных. Почему это женщина в ответе за то, чтобы не затухал огонь в семейном очаге? Почему это от нее зависит престиж семьи, честь фамилии? А мужчины где же? Они что, не должны, не обязаны?

Тут-то, мне кажется, и начинается путаница понятий. «Обязан» и «должен» (как, впрочем, «обязана» и «должна») просто не те нравственные категории, из которых создается счастье. Много других хороших вещей можно построить на этом фундаменте — только не счастье, основа которого проста донельзя: я делаю так, чтобы тебе было хорошо, не потому, что вижу в этом свой долг, а потому, что если тебе будет хорошо, значит, и мне тоже. Вот и вся формула, и никаких других секретов.

Существует шутливое утверждение: мол, главное — правильно воспитать женщину, а мужчина — это уже производное. Как во всякой шутке, доли истины в этом утверждении гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Говорили же в старину: без хозяйки дом как без крыши.

Так вот, думаю, правильно воспитать современную женщину — значит, внушить ей правильное представление о механизме семейной жизни, который, как и всякий механизм, держится на взаимной зависимости. Стоп! Слово «зависимость» мы привыкли употреблять исключительно со знаком минус. С детства мы присоединяем сюда частицу «не» и несем уже это новое слово через жизнь. Независимость! Великое завоевание, сбывшаяся мечта многих поколений женщин. Она и в самом деле прекрасна, пока мы говорим о ней как о праве и возможности самостоятельно зарабатывать на жизнь и, значит, ни одного мгновения не руководствоваться меркантильными соображениями в выборе друга. Я независима, я в состоянии прокормить не только себя, но и своего ребенка, значит, ничто не заставит меня продолжать брачный союз, если иссякла любовь.

Однако разве сама-то любовь не включает в себя именно зависимость? Я стремлюсь соответствовать вкусам своего избранника; одеваясь, причесываясь, припоминаю, что ему нравится; стараюсь проникнуться его интересами, читать те же книги, что и он. Что это? Я усваиваю его привычки, я ловлю себя на том, что пользуюсь его словечками… Разве нет тут зависимости? И кто сказал, что эта зависимость в тягость мне, оскорбительна для меня? У него сегодня защита проекта, рассматривается его рацпредложение, у него ответственные соревнования, он выступает на собрании… Разве ж не озабочена и я всем этим? А коли так, разве не вступаю я в отношения сложнейшей духовной зависимости от него?

Эти строки триста лет назад написал французский поэт Антуан Эроэ. «Совершенная подруга» — так назвал он свою поэму. С тех пор мир изменился до неузнаваемости. Другие времена, другие нравы. Но вот наш современник, писатель Михаил Пришвин, обращается к своей любимой: «Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя».

Вот она, сверхзависимость, непременно присутствующая в любом подлинном чувстве! Наверное, именно ее-то и имел в виду Пушкин, когда назвал счастье лучшим университетом: «Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному».

Сколько недоразумений, а то а трагедий происходит там, где семейная жизнь начинается с попыток отстоять свою независимость, понимаемую как право жить, не считаясь с настроениями, привычками, всем предшествующим опытом того, кого мы сами, никем не принуждаемые, выбираем себе в мужья, а своим детям — в отцы. «Мало ли что ты не одобряешь слишком коротких платьев, или крашеных волос, или курения, или развязного поведения в мужском обществе, хочу и буду!» Не правда ли, печально знакомый текст? «На каком основании ты меня допрашиваешь? Да, была с подругой в кафе. Тебе не хотелось бы? Скажите, пожалуйста! А мне хотелось бы! Мы же с тобой договорились, что будем жить, не стесняя свободы друг друга». Свободы? Свобода — вещь прекрасная, да только с правилами нормальной семейной жизни практически далеко не во всем совместимая, потому что главное в этих правилах — радостное подчинение желаниям другого.

А если этой радости человек не испытывает, если упорно стремится к добрачной свободе распоряжаться собой и своим временем как заблагорассудится — ничего не выйдет. Ничего, кроме бесплодной борьбы самолюбий, столкновения характеров, войны миров, в которой не бывает победителей — все побежденные.

Способность уступить — вот что лежит в основе семейного благополучия (и я не знаю исключений из этого правила). Уступить не с видом оскорбленной жертвы, а радостно, потому что так тебе будет лучше, спокойнее, удобнее. И если в самом деле все счастливые семьи похожи одна на другую, то только потому, что это правило выполняется неукоснительно. Иногда его выполняют осознанно, а чаще инстинктивно: срабатывает единственный в природе вечный двигатель — механизм взаимного тяготения.

Только не надо думать, что он действует сам по себе.

Ничто в мире не дается без труда. Даже любовь. Может быть, тем более любовь. В особенности та, что связывает мужа и жену.

Плохую услугу делает дочери та мать, которая поучает: «Главное — с самого начала правильно себя поставь. Вот твой отец всегда делал так, как я хотела». Куда мудрее и дальновиднее та, что советует: «Помни, в семейной жизни все рубежи надо завоевывать заново. Муж достал билеты на хоккейный матч и хочет, чтобы ты пошла с ним. Иди обязательно, даже если ты не большая любительница хоккея. Иначе возникнет привычка проводить свободное время врозь. Сначала часы, потом дни, потом все чаще — и отпускные месяцы… Ничто не разъедает семейные устои так, как эта привычка, и ничто не сближает так, как единый ритм».

Не на всякую женскую долю выпадают испытания, какие пришлось перенести Галине Терентьевне Солдатовой, не всякая любовь проходит проверку такой немыслимой бедой. Но самая счастливая, самая благополучная семья все-таки миновала свои рифы, пережила свои бури, и если семейная ладья выходила из этих передряг уцелевшей, то чаще всего благодаря именно женщине. Той женщине, что раз и навсегда усвоила истину: человек огромен, и возможности быть новыми друг для друга практически неисчерпаемы. Женщине, сознающей, что, сохраняя семью, дом, она делает это не для себя одной, а в сущности, выполняет великую историческую миссию: растит сыновей и дочерей, будущих мужей и жен. Так что ничуть не преувеличил поэт, когда сказал: «У девушки в ладони, у женщины в горсти рождений и агоний начала и пути».

И не только в переносном смысле слова. В буквальном — тоже. Потому что и рождение семьи, ее начало, и начало ее конца тоже в общем-то «у женщины в горсти».

Говорят: милые бранятся, только тешатся. Нет, неправда, всякая ссора необратима. След, оставленный ею, в сущности, не зарастает никогда. Не о споре, конечно, речь, который может даже сближать людей, умеющих высказать свои мысли не агрессивно, спокойно, а главное, столь же спокойно и с достоинством выслушать другую сторону, вникнуть в ее доводы.

А ссора, она ссора и есть. Чаще всего бессмысленна. Еще чаще замешена на сущих пустяках. Я знаю молодую пару, которая никак не могла решить вопрос, как варить сосиски: его родители снимали полиэтиленовую оболочку до варки, а ее приучали проделывать это после. Ну чем не остроконечники и тупоконечники, правда, не придуманные гениальным сатириком, а, видимо, прочно засевшие и каждом из нас. И уж если дать им волю…

Попробуйте однажды, не щадя себя, дойти до истока семейного конфликта, ставшего причиной слез, огорчений, надолго отравившего воздух семьи. Убеждена, достигнув этого истока, вы обнаружите постыднейшую чепуху — нечто такое, что и пересказать нельзя.

Передо мной лежит отчаянное письмо женщины. Она написала его ночью. А вечером муж, отец трехлетнего сына, сообщил ей, что уходит. Не к другой. Нет. В никуда. Удар, кажется женщине, нанесен неожиданно, из-за угла. И теперь она оглядывается назад, пытаясь разобраться, что же, собственно, подточило устои их дома.

«Мы ссорились каждый день, хотя серьезных причин не было. Иногда я мучительно старалась вспомнить, с чего началась очередная ссора. И не могла. Или если вспоминала, то стыдно становилось. То ему показалось, суп недосолен. Он сказал — я обиделась. То я его спросила, почему с работы пришел позднее обычного, — он рассердился. А выйти из ссоры ни он, ни я не умеем. Так и молчим неделями или подковыриваем друг друга, никак не можем войти в нормальный тон».

Письмо это, щемящее в своей искренности, в честном стремлении понять, кто виноват, или, как дети говорят, кто первый начал, очень точно отражает состояние затяжной ссоры, из какого иные семьи не выходят месяцами. Люди будто забывают напрочь о том, что их когда-то соединило, отвыкают не только от ласкового, любовного обращения — происходящее между ними вообще не имеет ни малейшего отношения к тому, что именуется человеческим общением. Даже на миру, при посторонних, когда любая обида кажется еще обиднее, а боль еще больнее, они не могут сдержаться, и остается лишь удивляться тому, что они еще вместе, что какие-то обстоятельства удерживают их рядом, не позволяя разбежаться в разные стороны.

Ну, ладно, думаешь, пусть люди обманулись когда-то, сочтя нечто случайное и необязательное тем единственным и вечным, что только и может быть подлинной основой брака, но, коли уж по каким-то причинам (а причины эти могут быть очень серьезными) они решили остаться вместе и соблюдать хотя бы видимость семейного уклада, зачем же превращать это совместное существование в ад? Неужели ни один не в состоянии одернуть самого себя: остановись! Неужели так трудно уступить в споре о недосоленном супе иди о способе приготовления сосисок?

Я, конечно, понимаю: ни деликатность, ни уступчивость, ни мягкость не заменят чувства, огромной потребности друг в друге, не согреют, не заполнят пустоты. Но та же деликатность, уступчивость помогут сделать жизнь хотя бы сносной.

Правила человеческого общежития в общем-то просты. И если мы нарушаем их то и дело — это чистое недоразумение. Проверьте себя, скажем на умение сдерживаться. В действительности им обладает каждый — иначе невозможны были бы служебные отношения даже с теми, кто равен вам по положению, не говоря уж о тех, кто стоит над вами. О, вы отлично умеете сдержать себя и ответить как и что надо, когда говорите с начальством. А с женой, с мужем?

Откуда берется это странное представление, будто бы, едва поставлен штамп в паспорте, все сойдет с рук: и нечесаные волосы по воскресеньям, и халат или там майка не первой свежести, и оскорбительный тон, немыслимый, недопустимый! Опять же — поймайте себя за рукав! Вы на взводе, взвинчены, вроде не слышите себя. Но раздался телефонный звонок. На том конце провода подруга, приятель, просто знакомый. И… откуда что берется! В голосе, который только что раздражал ухо, будто кто-то водил ногтем по стеклу, появляются воркующие нотки.

Оказывается, можно взять себя в руки… коли нужно? По почему же, почему этого ощущения нужности не возникает, когда речь идет о сбережении самого дорогого или, скажем, самого важного в жизни — того, о чем, наверное, и сложена пословица: что имеем — не храним, потерявши — плачем? Может быть, лучше все-таки научиться хранить?

И пусть поначалу этим искусством овладеет хотя бы один из двух. Потому что ни в какой способ не верю так, как в безусловную силу примера. Раз, другой, третий, десятый вы находите достойный выход из столкновения, не позволяя себе неосторожного слова, даже выражения лица — ничего, что могло бы разрастись, превратиться в ссору. Разве не урок тому, кто живет рядом?

Между прочим, только так и происходит воспитание, по крайней мере, применительно к людям взрослым, сложившимся. Только собой, всем обликом, всем поведением, готовностью признать вину, искупить ее, примириться, сделать первый шаг можно в конце концов (медленно, конечно, постепенно) обратить другого в свою веру. Разве унизительно попросить прощения у того, перед кем провинился, пусть вина невелика? И разве это не лучший способ выйти из ссоры, если уж она случилась? Разве великодушие, готовность простить не стоят самой дорогой цены?

Афоризмы

Любовь всесильна: нет на земле ни горя — выше кары ее, ни счастья выше наслаждения служить ей.

В. Шекспир

Любовь придает благородство даже и тем, которых природа отказала в нем.

В. Шекспир

Счастье любви — в действии; любовь проверяется готовностью делать для других.

Л. Уоллес

В присутствии предмета любви немеют самые смелый уста, и остается невысказанным именно то, что так хотелось бы сказать.

М. Сервантес

Ничто не усиливает любви так, как неодолимые препятствия.

Лопе де Вега

Пока люди любят, они прощают.

Ф. Ларошфуко

Разлука убивает слабое чувство и разжигает сильную страсть, подобно тому, как ветер тушит свечи и раздувает костер.

Ф. Ларошфуко

Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом «я» и, однако, в этом исчезновении и забвении обрести самого себя…

Гегель

А. Пушкин

Поверь мне — счастье только там, где любят нас, где верят нам!

М. Лермонтов

Всякая любовь истинна и прекрасна по-своему, лишь бы только она была в сердце, а не в голове.

В. Белинский

Любовь имеет свои законы развития, свои возрасты, как цветы, как жизнь человеческая. У нее своя роскошная весна, свое жаркое лето, наконец, осень, которая для одних бывает теплою, светлою и плодородною, для других холодною, гнилою и бесплодною.

В. Белинский

Любовь часто ошибается, видя в любимом предмете то, чего нет…, но иногда только любовь же и открывает в нем прекрасное или великое, которое недоступно наблюдению и уму.

В. Белинский

Любить умеет не только тот, кто любит кричать своей любви: у умного чувство выражается и словом и делом, у иного только делом, и, может быть, тем сильнее чем молчаливее.

Н. Чернышевский

Любить человека и не мешать ему в жизни, не отравлять его существования непрошеными, заботами и навязчивым участием — это такой фокус, который немногим по силам.

Д. Писарев

Т. Шевченко

В глубине холодного смеха могут отыскаться горячие искры вечной могучей любви.

Н. Гоголь

Если сколько голов — столько умов, то сколько сердец — столько родов любви.

Л. Толстой

Любовь сильнее смерти и страха смерти.

И. Тургенев

То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть.

А. Чехов

Любовь без уважения не может ни далеко зайти, не высоко подняться, это — однокрылый ангел.

А. Дюма-сын

Ревность — это искусство причинять себе еще больше зла, чем другим.

А. Дюма-сын

Самолюбие в любви подобно личной корысти в дружбе.

Ж. Санд

В одном часе любви — целая жизнь.

О. Бальзак

В любви, как и в искусстве, не нужно читать того, что сказано другими; нужно говорить то, что чувствуешь; и тот, кто торопится говорить, когда ему еще нечего сказать, очень рискует никогда ничего не сказать.

Р. Роллан

Не противоречат обычно тем, кого либо больше всех любят, либо меньше всех уважают.

М. Эбнер-Эшенбах

Любовь — творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого.

Ф. Дзержинский

Любовь является великим украшением жизни. Она заставляет природу цвести, играть красками, петь чудеснейшие песни, танцевать великолепные танцы…

А. Луначарский

Понять жизнь и полюбить ее в другом существе — в этом задача человека и в этом его талант, и каждый может посвятить себя полностью только одному человеку.

А. Барбюс

Любить — значит бороться с тысячами преград в нас самих и вокруг нас.

Ж. Ануй

И самое умное, чего достиг человек, это — уметь любить женщину, поклоняться ее красоте; от любви в женщине родилось все прекрасное на земле.

М. Горький

Последствия любви всегда одни и те же — новый человек. Я говорю не о ребенке, а о людях, которые любят — ведь это чувство обновляет душу, делает людей иными, лучше, красивее.

М. Горький

Научить любить, научить узнавать любовь, научит быть счастливым — это значит научить уважать самое себя, научить человеческому достоинству.

А. Макаренко

Мелка та любовь, в которой нет дружбы, товарищества, общих интересов.

Н. Островский