Мясо. Eating Animals - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Джонатан Сафран Фоер (Прятки / Поиск) #4

Прятки / Поиск

Типичный объем клетки для кур-несушек равняется 67 квадратным дюймам — это размер прямоугольника, который показан выше. Почти все птицы, не имеющие клеток, обладают примерно тем же объемом пространства.

1. Я не тот, кто может оказаться глубокой ночью на чужой ферме

Я весь в черном среди ночи непонятно где. На моих одноразовых, на выброс, ботинках — хирургические бахилы, на дрожащих руках — перчатки из латекса. Я обхлопываю себя сверху вниз, пятикратно проверяя, что ничего не забыл: ручной электрический фонарик с красным фильтром, удостоверение личности, 40 долларов наличными, видеокамеру, копию калифорнийского уголовного закона № 597, бутылку воды (не для меня), мобильник с выключенным звуком, сигнальный рожок. Мы заглушили мотор и катились последние сто ярдов на одном из полдюжины наших сервоприводов к месту, которое высмотрели раньше днем. Это еще не самая жуткая часть мероприятия.

Сегодня вечером меня сопровождает защитница прав животных «Си». Когда она появилась, я понял, что воображал себе нечто иное. Си — маленькая, миниатюрная. На ней очки авиатора и вьетнамки, во рту — металлические пластинки для исправления прикуса.

— У тебя много автомобилей, — заметил я, когда мы отъехали от ее дома.

— Сейчас я живу с родителями.

Мы ехали по шоссе, которое местные называют Кровавой Дорогой, как из-за частоты автомобильных аварий, так и из-за количества грузовиков, которые везут по нему животных на бойню. Си говорила, что иногда совершить «вторжение» проще простого — перед тобой гостеприимно распахнутые ворота, однако такое случается все реже и реже, ибо, ссылаясь на биобезопасность, производители попросту отгораживаются от «нарушителей спокойствия». Теперь куда чаще приходится лезть через забор. Внезапно вспыхивают прожектора, и тогда замолкают сигналы тревоги. Откуда ни возьмись, выскакивают спущенные с привязи псы. Как-то она наткнулась на быка, который бродил среди загонов, ожидая случая поднять на рога сующих нос не в свое дело вегетарианцев.

— Бык*? — переспросил я, вовсе не имея в виду возможную игру слов.

* На жаргоне «бык» — одно из наименований полицейского.

— Самец коровы, — сердито уточнила она, роясь в сумке, содержимое которой напоминало набор инструментов дантиста.

— А если мы сегодня столкнемся с быком?

— Не столкнемся.

Машина позади, не соблюдавшая дистанцию, вынудила меня ехать впритык к грузовику, доверху набитому клетками с курами, которых везли на бойню.

— А все-таки?

— Стой и не двигайся, — посоветовала Си. — Кажется, они не видят неподвижные объекты.

Если поставить вопрос так: бывали ли у Си серьезные неприятности во время незаконных ночных визитов? — ответ будет положительным. Как-то раз она упала в яму с навозом, держа в обеих руках по умирающему кролику и оказалась по шею (буквально) в дерьме (буквально). Однажды, случайно захлопнув за собой дверь в сарай, она была вынуждена просидеть там всю ночь в темноте, плотной, как черная бумага, вместе с двадцатью тысячами несчастных животных и их крепкими запахами. А был еще и чуть было не стоивший ей жизни случай, когда от одного из своих соратников она заразилась бактерией кампилобактер, а тот подцепил ее от курицы.

На переднее стекло налипали перья. Я спросил шепотом:

— Для чего тебе этот хлам в сумке?

— На случай, если на свободу придется выбираться. Я понятия не имел, что она имела в виду, и мне это

не понравилось.

— Ну ладно, ты говорила: кажется, быки не видят неподвижных объектов. А ты не считаешь, что такие вещи необходимо знать наверняка? Я не собираюсь рассматривать проблему в подробностях, но…

— Какого черта я в это влезла? Да, я не журналист, не борец за права животных, не ветеринар, не адвокат и не философ, в отличие от тех, кто еще совершает подобные поступки. Я ни за что не борюсь. И я совсем не тот человек, который может совершенно спокойно стоять перед быком с функциями охранника.

Мы приехали на условленную стоянку, усыпанную гравием, и подождали, пока наши сверенные часы не покажут запланированные 3:00 утра. Собаки, которую мы видели днем, слышно не было, хотя это не очень-то успокаивало. Я вынул из кармана клочок бумаги и в последний раз перечитал то, что там написано.

В случае, если любое домашнее животное в любое время… окажется закрытым в загоне и остается там без необходимой еды и воды более двенадцати часов подряд, любой человек имеет законное право в любой момент, когда сочтет необходимым, войти в любой загон для скота, где держат животное, и обеспечить его необходимой едой и водой, если оно все еще остается взаперти. Такой человек не несет ответственности за вторжение…

Это был не просто закон штата, это был текст, действующий столь же успокоительно, как молчание Куджо*. Представляю себе, как какой-нибудь фермер, проснувшийся-в-быстрой-фазе-сна-и-хорошо-вооруженный, приближается ко мне с видом я-знаю-разницу-между-рукколой-и-рататуем, пока я внимательно инспектирую условия содержания его индюшек. Он поднимает двустволку, мой сфинктер расслабляется — и что дальше? Я подтираюсь статьей № 597 уголовного кодекса Калифорнии? А палец на спусковом крючке будет зудеть от этого больше или меньше? Пора.

* Персонаж романа Стивена Кинга, сенбернар-убийца, которого укусила летучая мышь.

Мы объясняемся при помощи серии эффектных жестов, хотя подошел бы и просто шепот. Но мы приняли обет молчания: ни единого слова, пока не окажемся в безопасности на пути домой. Вращение указательного пальца в латексе означает: Погнали.

— Ты первая, — выпалил я.

А теперь перейдем к жуткой части.

Спасибо за Ваш, не сомневаюсь, благожелательный ответ

Тому, кого это может касаться в компании Tyson Foods:

В продолжение моих предыдущих писем от 10 января, 27 февраля, 15 марта, 20 апреля, 15 мая и 7 июня. Повторюсь, я недавно стал отцом и горю желанием узнать как можно больше о мясной промышленности, чтобы принять взвешенное решение, чем кормить своего сына. Поскольку компания Tyson Foods — самый крупный производитель и продавец курятины, говядины и свинины в мире, именно с Вашей компании я и решил начать. Я бы хотел посетить несколько Ваших ферм и обсудить с представителями компании все тонкости — начиная с того, как функционируют Ваши фермы, и заканчивая благоденствием животных и вопросами экологии. Если возможно, я бы также хотел побеседовать с некоторыми из Ваших фермеров. Я могу приехать практически в любое время, меня можно уведомить буквально накануне, и я буду рад отправиться в любое из указанных Вами мест. Поскольку Вы исповедуете «философию, во главу угла которой поставлена семья», а слоган Вашей недавней рекламной кампании утверждает: «Это то, что заслуживает ваша семья», надеюсь, Вы оцените мое желание собственными глазами увидеть, как делается еда для моего сына.

Большое спасибо за Ваш, несомненно, благожелательный ответ. С наилучшими пожеланиями, Джонатан Сафран Фоер.

Этот печальный бизнес

Мы припарковались в нескольких сотнях ярдов от фермы, потому что по фото со спутника Си определила, что можно подобраться к загонам под прикрытием примыкающей к ферме абрикосовой рощи. Мы бесшумно раздвигали ветви и молча продвигались вперед. В Бруклине было 6 утра, а значит, мой сын скоро проснется. Несколько минут он будет шуршать в колыбельке, затем раздастся крик — он встанет, не умея снова лечь, тогда моя жена возьмет его на руки, сядет в кресло-качалку, стоящую рядом, и накормит. Все это — ночная вылазка в Калифорнии, слова, которые я сейчас печатаю в Нью-Йорке, фермеры, с которыми я познакомился в Айове, в Канзасе и в Пьюджет-Саунд, — так меня будоражит, что, не будь я отцом, сыном и внуком, я бы предпочел обо всем этом забыть или просто выбросить из головы — если бы, в отличие от всех остальных людей, всегда ел в одиночку.

Примерно через двадцать минут Си останавливается и поворачивает на девяносто градусов. Я не понимаю, откуда она знает, что нужно остановиться именно тут, у дерева, неотличимого от сотен тех, мимо которых мы прошли. Продравшись сквозь гущу ветвей и пройдя еще дюжину ярдов, мы, как кайякеры к водопаду, вышли к своей цели. Сквозь последние остатки листвы я разглядел стоящую совсем рядом, примерно в дюжине ярдов, изгородь из колючей проволоки, а за ней — комплекс фермы.

На ферме семь загонов, каждый около 50 футов в ширину и 500 футов в длину, и в каждом содержится по 25 000 птиц, хотя я пока еще этого не знаю.

К загонам примыкает массивное зернохранилище, которое больше напоминает конструкции из фильма «Бегущий по лезвию бритвы», чем декорации из «Маленького домика в прериях». Фасады опутаны паутиной металлических труб, лязгают огромные вентиляторы, а лучи прожекторов причудливо рассекают предрассветные сумерки. У каждого свой воображаемый образ фермы, у большинства это, вероятно, поля, амбары, трактора и животные, по крайней мере, хоть что-нибудь из этого списка. Сомневаюсь, что на свете есть человек, никогда не занимавшийся фермерством, чей мозг был бы способен вообразить то, на что я смотрел. И все же передо мной тот самый тип фермы, где выращивают примерно 99 процентов всей живности, которую потребляют в Америке.

Перчатками астронавта Си раздвигает струны арфы из колючей проволоки настолько, что я могу протиснуться между ними. Брюки порвались, но они тоже «одноразовые», куплены для этого случая. Она передает перчатки мне, и я придерживаю проволоку для нее.

Почва под ногами похожа на поверхность луны. На каждом шагу ноги погружаются в компост из отходов животных, грязи и я-до-сих-пор-не-знаю-чего-еще, что было разлито вокруг загонов. Приходится поджимать пальцы ног, чтобы башмаки не слетели, увязнув в клейкой мерзости. Я пригибаюсь, чтобы стать как можно меньше ростом, и прижимаю карманы руками, чтобы там ничего не звякнуло. Быстро и беззвучно мы минуем открытое пространство и оказываемся среди загонов, прячась в тени которых мы можем двигаться немного свободнее. Огромные вентиляторы — штук Десять, наверное, каждый фута четыре диаметром, — То включались, то выключались.

Подходим к первому загону. Из-под двери пробивается свет. Это и хорошо и плохо: хорошо, потому что не придется включать фонарики, которые, как говорила мне Си, могут испугать животных, в худшем случае вся стая птиц, взволновавшись, пронзительно закричит, плохо, потому что, если кто-нибудь откроет дверь, чтобы посмотреть, все ли в порядке, нам не удастся спрятаться. Интересно, почему загон, где полно животных, ярко освещен ночью?

Я слышу какое-то движение внутри: к жужжанию механизмов примешиваются звуки, напоминающие то ли шепот в зрительном зале, то ли позвякиванье в магазине, где продаются люстры, при слабом землетрясении. Си пытается открыть дверь, потом дает знак идти к следующему загону.

Еще несколько минут мы ищем незапертую дверь.

И снова вопрос: зачем запирают двери на ферме по разведению индюшек?

Вовсе не потому, что боятся, что украдут оборудование или животных. В загонах нет оборудования, которое можно украсть, а птицы не стоят тех усилий, которые потребуются, чтобы незаконно транспортировать значительную партию. Фермер запирает двери вовсе не из опасения, что птиц похитят. (Индюшки не способны повернуть шарообразную ручку двери.) И, несмотря на уверения рекламы, это делается также не ради биобезопасности. (Колючей проволоки достаточно, чтобы не допускать просто любопытных.) Тогда зачем?

За три года, которые я проведу, с головой погрузившись в животноводство, ничто не выбьет меня из колеи так, как эти запертые двери. Это лучший символ для всего печального бизнеса промышленной фермы.

И ничто не убедит сильнее в необходимости написать эту книгу.

Оказывается, запертые двери — наименьшее из зол. Я так и не получил ответа от Tyson или от любой другой компании, в которые писал. (Чтобы сказать «нет», посылают один тип сообщения. Другой — чтобы не сказать вообще ничего.) Из-за корпоративной скрытности рушатся планы самых солидных исследовательских организаций с обширным штатом. Даже когда влиятельная и владеющая средствами Комиссия Пью профинансировала двухгодичное исследование состояния промышленного животноводства, в своем отчете она указала:

«Комиссии чинили серьезные препятствия в ходе проверки и выработки согласованных рекомендаций… Одни представители промышленного сельского хозяйства рекомендовали членам Комиссии авторов для технических отчетов, а другие в то же самое время отговаривали этих авторов принимать участие в нашей работе, угрожая прекратить финансирование исследований для их колледжей или университетов. Мы постоянно сталкивались с фактами значительного давления промышленности на область академических исследований, на политику сельского хозяйства, на государственное регулирование в этой области».

Влиятельные лица в промышленном фермерстве знают, что их модель бизнеса зависит от потребителей, которые не могут видеть (или слышать) то, что они творят.

Освобождение

Из зернохранилища доносились мужские голоса. Почему они работают в 3:30 утра? Включают механизмы. Какие? В разгар ночи явно что-то происходит. Но что?

— Одну нашла, — шепчет Си. Она отворяет тяжелую деревянную дверь, высвобождая прямоугольник света, и входит. Я следую за ней и закрываю за собой дверь. Первое, что привлекает мое внимание, — ряд противогазов на ближней стене. Зачем в загоне противогазы?

Мы движемся дальше. Тут десятки тысяч индюшат. Они размером с кулак, перья у них цвета опилок, их почти не видно на полу, покрытом опилками. Индюшата жмутся друг к другу и спят под нагревательными лампами, установленными, чтобы заменить тепло, которое дают их мамаши-наседки. (А где их матери?)

В этой скученности была какая-то математическая система. Я на мгновение оторвал взгляд от птиц и окинул взглядом помещение: фонари, кормушки, вентиляторы и нагревательные лампы были расположены на одинаковом расстоянии в идеально воссозданном искусственном дневном освещении. Кроме самих птиц, здесь не было ни единого намека на то, что можно назвать «натуральным» — ни клочка земли, ни окна, через которое льется лунный свет. Меня поразило, как легко забыть естественную жизнь и начать любоваться технологической симфонией, которая с такой точностью управляет этим маленьким миром-в-себе, увидеть эффективность и власть механизма, а затем воспринять птиц как продолжение или зубец этого механизма, не как живых существ, а как его часть. Чтобы отнестись к этому иначе, нужно сделать усилие.

Я смотрю, как индюшонок с трудом пытается протиснуться сквозь кучу птиц, сбившихся вокруг нагревательной лампы, и пробраться в самую середину. Затем на другого птенца, который сидит прямо под лампой, кажется, он доволен, как разлегшаяся на солнышке собака. Потом на третьего, который вообще не двигается, не заметно даже дыхания.

Поначалу все это выглядит не так уж плохо. Птиц очень много, но они кажутся достаточно счастливыми. (Ведь и человеческие младенцы живут в переполненных яслях, не правда ли?) И они такие симпатичные. Чувствую приятное возбуждение оттого, что вижу именно то, на что пришел посмотреть, и то, что я стою среди всех этих птенцов, доставляет мне удовольствие.

Си отходит, чтобы дать воды совсем сникшим птицам в другой части загона, а я расхаживаю на цыпочках, пристально вглядываясь и оставляя нечеткие следы от башмаков на опилках. Почувствовав себя среди индюшат увереннее, я хочу хотя бы подойти к ним поближе, если уж нельзя брать их в руки. (Первым приказом Си было никогда к ним не прикасаться.) Чем внимательней я вглядывался, тем больше видел. Концы клювов индюшат почернели, как и кончики пальцев на лапах. У некоторых на макушке виднелись красные пятна.

Поскольку птиц очень много, требуется время, чтобы разглядеть и понять, сколько среди них мертвых. Некоторые забрызганы кровью; другие покрыты язвами. Кажется, что некоторых распилили; другие, точно палая листва, высушены и сметены в кучки. Некоторые изуродованы. Мертвые — исключение, но практически не найти места, где не было бы хотя бы одного мертвого индюшонка.

Я иду к Си — на это уходит целых десять минут, но это неважно. Она опускается на колени. Я приближаюсь и становлюсь на колени рядом с ней. На боку лежит индюшонок и дрожит, лапы его вывернуты, глаза покрыты коростой. На проплешинах видны струпья. Клюв слегка приоткрыт, а голова дергается взад и вперед. Какого он возраста? Недельный? Или ему уже недели две? Он был таким всю свою жизнь, или с ним что-то случилось? Что же?

Си знает, что делать, думал я. И она знала. Она открывает сумку и вынимает нож. Занеся руку над головой индюшонка (крепко ли она его держит или только прикрывает ему глаза?), она перерезает ему горло — освобождая от бессмысленных мук.

2. Я тот, кто глубокой ночью оказался на чужой ферме

Та маленькая индюшка, которую я умертвил, освобождая, о, как это было тяжело! Как-то, много лет назад, мне довелось работать на птицефабрике. Я был забойщиком-дублером, это значит, что в мои обязанности входило перерезать горла курам, которые выжили после автоматического горлореза. Таким способом я убил тысячи птиц. Может быть, десятки тысяч. Может быть, сотни тысяч. В такой ситуации перестаешь понимать, где ты, что делаешь, как долго ты это делаешь, кто эти животные, кто ты сам. Срабатывает инстинкт самосохранения, иначе можно сойти с ума. Но это и само по себе безумие.

Итак, благодаря работе на забойном конвейере я узнал анатомию шеи и научился убивать курицу мгновенно. И я был абсолютно убежден, что это правильно, ибо избавляет ее от страданий. Но это было трудно, потому что каждая конкретная курица это не просто одна из бесконечного множества птиц, которых необходимо умертвить. Это личность. В этом вся трудность.

Я не радикал. Почти во всем я человек умеренный. У меня нет пирсинга. Нет экстравагантной стрижки. Я не принимаю наркотики. Политически я либерал по одним вопросам и консерватор по другим. Но, видите ли, промышленное фермерство это вопрос умеренности, и некоторые наиболее разумные люди согласились бы с этим, имей они доступ к правде.

Я вырос в штатах Висконсин и Техас. У меня была типичная семья: отец занимается (и по сей день) охотой; все мои дядья ставят капканы и рыбачат. Мама готовила жаркое на ужин по понедельникам, курицу — по вторникам, и так далее. Мой брат был чемпионом страны в двух видах спорта.

В первый раз я узнал о проблемах фермерства, когда один друг показал мне несколько фильмов о том, как убивают коров. Мы были подростками, и это было такое же непристойное дерьмо, как и видеофильм «Лики смерти». Он не был вегетарианцем — никто не был вегетарианцем — и не пытался сделать вегетарианца из меня. Все это было ради смеха.

В тот вечер у нас на ужин были куриные окорочка, и я не смог съесть свою порцию. Когда я взял его в руку за косточку, он не то что показался мне курицей, он и был курицей. Наверно, я всегда знал, что ем какое-то существо, индивидуум, но раньше это меня не волновало. Отец поинтересовался, в чем дело, и я рассказал ему про этот фильм. Тогда я не сомневался, что все, что он говорит, — правда, и был уверен, что. он может объяснить все на свете. Но он не нашел ничего лучше, чем сказать примерно следующее: «Да, это неприятная штука». Если бы он этим и ограничился, я бы, вероятно, сейчас с вами не разговаривал. Но он пошутил по этому поводу. Так же шутят все. С тех пор я слышал эту шутку миллионы раз. Он передразнил жалобный крик животного. И тут все во мне перевернулось, я просто пришел в ярость. И сразу же решил, что никогда не стану таким, кто отделывается шуткой, не умея объяснить.

Мне захотелось узнать, насколько этот фильм соответствует действительности. Наверно, мне важно было понять то, что впоследствии изменило всю мою жизнь. Я разослал письма во все крупные фермерские корпорации, прося разрешения посетить их предприятия. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что они или ответят «нет» или вообще не ответят. Когда это не сработало, я начал разъезжать на машине и спрашивать любого фермера, который мне попадался, можно ли заглянуть в его сараи. У всех находились причины отказать. Зная, что они творят, трудно обвинять их в том, что они не хотят, чтобы кто-нибудь это видел. Но именно эта скрытность, покров таинственности на том, что было для меня так важно, не давала мне отступить, и кто меня упрекнет за такую настойчивость?

Первая ферма, на которую я попал, была яйцефермой, где содержались, может быть, миллионы кур. Они сидели в клетках, которые громоздились друг на друга в несколько рядов. Много дней после этого у меня щипало в глазах и саднило в легких. Все было менее зверски и кроваво, чем на том видео, но повлияло на меня даже сильнее. Меня по-настоящему изменило то, что я осознал: мучительная жизнь хуже мучительной смерти.

Ферма была настолько ужасна, что я предположил, что это исключение. Просто не верилось, что люди могут допустить, чтобы подобные вещи происходили в таких огромных масштабах. Поэтому я добрался до другой фермы, где разводили индеек. По случайности я прибыл туда всего за несколько дней до забоя, поэтому индейки полностью выросли и сидели вплотную друг к другу. Даже пола не было видно. 0ни просто с ума сходили: хлопали крыльями, пронзительно кричали, напирали друг на друга. Повсюду валялись мертвые и полумертвые птицы. Это было жуткое зрелище. Не я это уделал, но меня обжег стыд за то, что я человек. Я сказал себе, что и эта ферма — исключение. Поэтому поехал смотреть еще одну ферму. И еще одну. И еще…

Может быть, где-то на подсознательном уровне я продолжал попытки потому, что не хотел верить, будто то, что я видел, типично и показательно. Но любой, кто захочет узнать об этих вещах, в конце концов убедится, что промышленные фермы почти все таковы. Многие не смогут увидеть эти фермы своими глазами, но они могут увидеть их моими. Я снимал на видео условия на фабриках по выращиванию кур и яйцефабриках, на фабриках по выращиванию индеек, на паре свиноферм (сейчас туда практически не попасть), на фермах по разведению кроликов, в загонах по откорму скота и на фидлотах, на аукционах по продаже крупного рогатого скота и в транспортировочных грузовиках. Я поработал на нескольких бойнях. Изредка мои репортажи попадали в вечерние новости или 9 газеты. Несколько раз их использовали в судебных процессах, где рассматривались дела о жестоком обращении с животными.

Вот почему я согласился вам помогать. Я вас не знаю. Не знаю, какую книгу вы собираетесь писать. Но если она прольет хоть каплю света на то, что происходит за оградой этих ферм, уже хорошо. Правда настолько мощная штука, что совершенно неважно, под каким углом зрения вы будете все это подавать.

Однако хотелось бы надеяться, что вы не изобразите меня в своей книге так, будто я всю жизнь убиваю животных. Я делал это всего четыре раза и только в тех случаях, когда невозможно было этого избежать. Обычно я забирал самых больных животных к ветеринару. Но та курица была настолько больна, что не могла двигаться. И страдала так, что нельзя было просто оставить ее на произвол судьбы. Послушайте, я выступаю против абортов. Я верю в Бога, я верю в рай и в ад. Но у меня нет никакого благоговения перед страданием. А промышленные фермы высчитывают, насколько близко к смерти они могут додерживать животных, не убивая. Это их модель бизнеса. Как быстро можно заставить их расти, на сколько плотно набивать в клетки, как много или как мало они могут есть, где тот крайний предел, после которого они уже не выживут.

Это не экспериментирование на животных, где можно предположить некоторое сравнимое количество добра на другом конце страдания. Но именно так мы представляем себе поглощение еды. Скажите мне: почему вкус, самое грубое из всех наших чувств, освобождается от этических норм, которые считаются непреложными для других наших чувств? Если задумаетесь, вы сойдете с ума. Почему сексуально озабоченному человеку не придет в голову изнасиловать животное, а голодный — убивает его и съедает? Довольно легко отмахнуться от этого вопроса, а вот ответить на него очень трудно. И как вы станете судить художника, который калечит животных в галерее, потому что это визуально привлекательно«? Насколько должен вас привлекать крик страдающего животного, чтобы вы настолько хотели бы его слышать? Попробуйте вообразить любую цель, кроме пристрастия к мясу, которая оправдывала бы то, что мы делаем с животными на ферме.

Если я незаконно воспользуюсь логотипом корпорации, меня можно посадить в тюрьму, а если корпорация плохо обращается с миллиардами птиц, закон будет защищать не птиц, а право корпорации делать то, что она хочет. Вот Что выходит, когда вы отрицаете права животных. Безумие, что идея прав животных кажется кому-то безумной.

живем в мире, где принято обращаться с животным, как с куском дерева, и считается странным обращение с Ким как с живым существом.

До того, как были приняты законы, запрещающие применение детского труда, начали появляться предприятия, где хорошо обращались с десятилетними рабочими. Общество не запрещало детский труд, довольствуясь тем, что для малолетних работников созданы вполне благоприятные условия, но, если вы даете предприятиям слишком много власти над подневольными людьми, это их развращает. Если мы убеждены, что у нас больше прав поедать животных, чем у животных — права жить без мучений, это развращает. И это не мои фантазии. Это наша реальность. Посмотрите на то, что такое промышленное фермерство. Посмотрите на то, что мы, как общество, сделали с животными, когда обрели технологическую мощь. Посмотрите на то, что мы на самом деле делаем во имя «благополучия Животных» или «гуманности», а уж потом решайте, так уж нужно вам есть мясо.

3. Я занимаюсь промышленным фермерством

Когда меня спрашивают, где я работаю, я говорю, что я — фермер на пенсии. Я начал доить коров, когда мне было шесть лет. Мы жили в Висконсине. У моего отца было маленькое стадо — коров пятьдесят или около того, что в те дни было вполне типично. Я работал каждый день, пока не уехал из дома, и работал не покладая рук. Но в какой-то момент я решил, что с меня хватит, надеялся найти что-то получше.

Я получил диплом по животноводству и пошел работать в компанию по разведению птиц. Я помогал обслуживать фермы по разведению индюшек, управлять ими и проектировать их. Потом повертелся еще в нескольких подобных компаниях. Я управлял крупными фермами, миллионами птиц. Занимался санитарным обслуживанием, контролировал стаи. Решал проблемы, как говорится. В фермерстве нужно решать много проблем. Сейчас я специализируюсь по вопросам питания и здоровья птиц. Я — в агробизнесе. Некоторые утверждают, что это называется промышленным фермерством, но мне на терминологию наплевать.

Этот мир отличается от того, в котором я вырос. За последние тридцать лет цены на продукты не выросли. Сравните с другими статьями расходов и увидите — цена на белок остается неизменной. Чтобы выжить — я не имею в виду разбогатеть, я имею в виду, чтобы было что поесть, на что отправить детей в хорошую школу, купить при необходимости новую машину, — фермеру приходится производить все больше и больше. Математика простая. Как я уже говорил, у моего отца было пятьдесят коров. Сегодня модель для жизнеспособной фермы молочного скота — двенадцать тысяч коров. Это самая маленькая ферма, которая может выдержать конкуренцию. Понятно, семья не может доить двенадцать тысяч коров, поэтому придется нанять четыре-пять рабочих, и у каждого будет свой круг обязанностей: дойка, лечение болезней, уход за посевами. Это эффективно, ага, так можно заработать себе на хлеб с маслом, но когда-то люди шли в фермеры, потому что фермерская жизнь разнообразна. А теперь этого нет.

И еще один момент, который возник в ответ на экономическое давление — надо держать таких животных, которые дают больше продукции по более низкой цене. Вот так приходится выводить птиц, которые быстрее растут, и повышать питательность корма. Пока продукты будут Продолжать дешеветь по отношению ко всему остальному, у фермера не будет иного выбора, кроме как закладывать более низкую себестоимость производства, да и генетическое вмешательство неизбежно — необходимо культивировать те качества животных, которые наиболее отвечают условиям этой задачи. А вот это как раз и может противоречить Жизненному благополучию животных. Потеря заложена в саму систему. Заранее предполагается, что, если у тебя в сарае пятьдесят тысяч бройлеров, тысячи умрут в первые же недели. Мой отец не мог позволить себе терять животное. А теперь с самого начала заложена потеря в 4 процента.

В угоду вашим взглядам, я рассказал об отрицательных сторонах. Но на самом деле мы получили потрясающую систему. Идеальную? Нет. Ни одна система не идеальна. Но *им вы найдете того, кто знает идеальный способ накормить миллиарды и миллиарды людей, не поленитесь внимательно его выслушать. Вам толкуют о яйцах, которые несут куры на свободном выгуле, и о рогатом скоте, который кормят травой, — прекрасно. Я считаю, это хорошее начинание. Но так мир не накормишь. Никогда. Вы просто не сможете накормить миллиарды людей яйцами кур, гулявших на свободе. Вот, говорят, маленькие фермы должны стать моделью для всего животноводства, а я называю это синдромом Марии-Антуанетты: если они не могут купить хлеба, пусть едят пирожные. Высокопродуктивное промышленное фермерство накормит всех. Подумайте сами. Если мы от него откажемся, то, может, и улучшим жизнь животных, может, это будет лучше для окружающей среды, но я не хочу возвращаться в Китай 1918 года. Я имею в виду, что люди там умирали от голода.

Нет сомнений, вы скажете, что люди должны потреблять меньше мяса, но у меня есть для вас интересная новость: люди не хотят потреблять меньше мяса. Вы можете быть как РЕТА и притворяться, что мы все завтра проснемся и поймем, что любим животных и больше не станем их есть, но история показала, что люди отлично способны любить животных и употреблять их в пищу. Это ребячество, я бы даже сказал, что аморально фантазировать о вегетарианском мире, когда мы с таким трудом пытаемся накормить человечество.

Послушайте, американский фермер кормит мир. Его попросили об этом после Второй мировой войны, и он это сделал. У людей еще никогда не было возможности питаться так, как сейчас. Никогда раньше мясо не было настолько по средствам людям. Мои животные защищены от непогоды, получают пищу, которая им. требуется, и хорошо растут. Животные болеют. Животные умирают. А как вы думаете, что происходит с ними в природе? Думаете, они умирают от естественных причин? Думаете, их обезболивают перед тем, как убить? Нет, в природе животные умирают от голода или их раздирают на части другие животные. Вот как они умирают. "

Люди сегодня и знать не хотят, откуда берутся продукты. Они не синтетические, их не создают в лабораториях, па самом деле их нужно вырастить. Я терпеть не могу, когда потребитель ведет себя так, будто фермеры — круглые дураки, когда он учит фермера, что и как выращивать. Вы хотите дешевых продуктов? Мы их выращиваем. Если хотите есть яйца кур, живущих вне клетки, извольте платить за них гораздо больше. Точка. Значительно дешевле производить яйцо в амбаре, где множество несушек сидит в клетках. Это гораздо эффективнее, а это означает, что такое яйцо более конкурентоспособно. Да, я утверждаю, что промышленное фермерство более жизнеспособно, хотя и знаю, что это слово часто используют против нашей индустрии. От Китая до Индии и Бразилии спрос на продукты животноводства растет, причем быстро. Неужели вы думаете, что семейные фермы могут прокормить мир, где живет десять миллиардов человек?

У моего друга несколько лет назад был такой случай: два молодых человека пришли и попросили разрешения поснимать для документального фильма о ферме. Парни показались ему симпатичными, и он согласился. Но они все так смонтировали, что вышло, будто птиц там мучают. Утверждали, что над индейками издеваются. Я знаю ту ферму. Я бывал там много раз и могу заверить, что с индейками там обращались так, чтобы они выживали и были продуктивными. Всегда можно вырвать что-то из контекста. И новичок не поймет, в чем тут дело. Наш бизнес не всегда красив, но большая ошибка путать неприятное с неправильным. Каждый подросток с видеокамерой уверен, что он уже ученый-ветеринар, уверен, что от рождения знает то, что на самом деле нужно изучать много лет. Я понимаю, что людям приятнее оставаться в заблуждении, но я предпочитаю правду.

В восьмидесятые индустрия пробовала идти на контакт с защитниками животных, а в результате нас всех пожгли. Поэтому те, кто выращивает индеек, решили всякое общение прекратить. Мы выстроили стену, и конец. Мы отказываемся беседовать, не пускаем людей на фермы. Ну, все как обычно. РЕТА не поговорить о фермерстве хочет. Она хочет с фермерством покончить. У нее нет абсолютно никакого представления о том, как работает отрасль по-настоящему. Я ведь прекрасно знаю, что беседую с врагом.

Но я верю в то, что говорю. И очень важно рассказать эту историю, историю, которую заглушают вопли экстремистов. Я прошу вас не упоминать моего имени, хотя мне нечего стыдиться. Нечего. Вы просто должны понять, что картина намного сложнее. И у меня есть начальство. И мне тоже надо что-то ставить на стол.

Можно вам кое-что предложить? Прежде чем нестись сломя голову, пытаясь увидеть все своими глазами, изучите суть дела. Не верьте глазам. Доверяйте голове. Узнайте кое-что о животных, узнайте о фермерстве и экономике еды, изучите историю. Начните с самого начала.

4. Первая курица

Твое потомство будет известно под именами Callus domesticus, цыпленок, петух, курица, наседка, Курица завтрашнего дня, бройлер, несушка, мистер Макдональд и еще под множеством других. Каждое имя рассказывает историю, но сейчас еще никаких историй не рассказано, никаких имен не дано ни тебе, ни каким-либо другим животным.

Как все животные в то время еще до начала начал, ты размножалась согласно своим собственным привычкам и инстинктам. Тебя не кормили, не заставляли нестись, не защищали. Тебя не маркировали, как имущество, клеймом и не навешивали ярлыки. Никто не думал о тебе как о чем-то, чем можно обладать или владеть.

Как дикий петух ты всматривался в окрестности, предупреждал других сложными криками о незваных гостях и защищал самок своим клювом и острыми когтями. Как дикая курица ты начинала общаться со своими цыплятами еще до того, как они вылуплялись из яйца, реагируя на жалобный писк, пересаживаясь в гнезде. Образ твоей материнской заботы будет использован во втором стихе Книги Бытия для описания парения Духа Божьего над первыми водами*. Иисус обращался к тебе, как к образу хранящей любви: «Сколько раз я хотел собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья»**. Но Книга Бытия еще не написана, а Иисус еще не родился.

* Не вполне ясно, что автор имеет в виду. Ни в английском, ни в русском переводах второго стиха первой главы Книги Бытия Образ курицы не встречается. (Прим. ред.)

** Мф. 23:37; Луки 13:34. Христос перефразирует строку из Третьей Книги Ездры (1:30): «Я собрал вас, как курица птенцов своих под крылья свои». Образ курицы, о котором упоминает автор, отсутствующий у евангелистов, есть как раз в первоисточнике. Прим. ред.)

Первый человек

Любую еду, которую намереваешься съесть, тебе приходится добывать самому. Потому что, как правило, ты не живешь в близком соседстве с животными, которых убиваешь. Ты не делишь с ними территорию и не соперничаешь с ними за нее, ты должен идти и искать их. Обычно ты убиваешь животных, забредших на твою территорию, и при этом считаешь их равными себе. Животные, которые тебе встречаются, сильны (конечно, не все) и обладают качествами, которых нет у людей, они могут быть опасны, но при этом они — источник твоей жизни, здесь одно всегда порождает другое. Когда ты создал обряды и традиции, ты включил в этот круг и животных. Ты рисуешь их на песке, в глине, на стенах пещер — и не только фигуры животных, но и существ, сочетающих черты животного и человека.

Животные — это и то, что ты есть, и то, чем ты не являешься. У тебя сложные взаимоотношения с ними, но вы, в известном смысле, равноправны. Это вот-вот изменится.

Первая проблема

8000 лет до н. э. Когда-то дикая птица из джунглей — курица — теперь одомашнена, так же как козы и крупный рогатый скот. Это означает возникновение нового вида близости с человеком — нового вида забот и нового вида насилия.

Распространенное представление, древнее и современное, описывает одомашнивание как процесс взаимной эволюции людей и других видов живых существ. Люди как бы заключили сделку с животными, которых назвали курами, коровами, свиньями и так далее: мы обязуемся вас защищать, обеспечивать кормежку и т. д., а от вас, в свою очередь, требуется подневольный труд под ярмом, мы заберем у вас яйца и молоко, ц временами будем убивать вас и есть. Жизнь в дикой Природе — не вечеринка, отсюда следует, что природа жестока, и значит, — это хорошая сделка. И животные по-своему с этим согласились. Майкл Поллан предлагает эту историю в своей книге «Дилемма всеядного»:

«Одомашнивание — это скорее эволюционный, а не политический процесс. Наверняка это было не так, что люди, которым не хватало еды, обманом взяли верх над животными примерно десять тысяч лет назад. Скорее одомашнивание произошло тогда, когда горстка особо склонных к сотрудничеству видов животных, пройдя через серию, так сказать, проб и ошибок естественного отбора, выяснила, что они выживут и будут благоденствовать лишь в союзе с людьми, а не сами по себе. Люди обеспечивали животных едой и защищали их в обмен на то, чем животные обеспечивали людей — молоком, яйцами и… да… собственной плотью. С точки зрения животных, сделка с человечеством обернулась громадным успехом, по крайней мере, до сегодняшнего дня».

Это постдарвинистская версия древнего мифа о согласии животного. На него ссылаются владельцы ранчо, оправдывая насилие, которое является частью Их профессии, этот миф — неотъемлемая часть обучения в сельскохозяйственных вузах. Он опирается на идею, что хотя интересы видов и интересы личностей зачастую конфликтуют, но, не будь видов, не было бы и отдельных личностей. Если бы человечество пошло по пути веганства, то, следуя логике, на свете не было бы сельскохозяйственных животных (что на самом деле не совсем верно, поскольку уже существует множество «декоративных» пород кур и свиней, их держат как домашних питомцев, а другие содержались бы ради удобрений). Животные на самом деле хотят, чтобы мы держали их на фермах. Они это предпочитают. Некоторые ранчеры, которых я встречал, рассказывали мне о случаях, когда они ненароком оставляли ворота открытыми, и ни одно животное не убежало.

В Древней Греции существовал миф о согласии, который разыгрывался у Дельфийского оракула: на головы животных брызгали водой и только потом убивали. Стряхивая воду, животные как будто кивали головами, а оракул истолковывал это как согласие быть убитыми и говорил: «Того, что кивает головой, выражая согласие… говорю вам, можете законно принести в жертву». Традиционная формула, которую используют якуты в России, гласит: «Ты пришел ко мне, Повелитель Медведь, ты хочешь, чтобы я тебя убил». По древней иудейской традиции, рыжая тёлка, которую приносят в жертву для искупления вины Израиля, должна идти к алтарю по своей воле, иначе ритуал не будет иметь законной силы. У мифа о согласии много версий, но все они подразумевают «честную сделку» и, по крайней мере, метафорически соучастие животного в своем собственном одомашнивании и убийстве.

Миф о мифе

Но биологический вид в целом не может делать выбор, его делают отдельные индивидуумы. Но даже если вид все-таки может сделать выбор, предположить, что он выбирает вечность взамен личного благополучия, довольно трудно, слишком уж широко это понимается. По этой логике, допустимо поработить группу людей, если единственная альтернатива — небытие. (Вместо живи свободным или умри — девиз, который мы написали бы для животных, которых мы поедаем: живи и умри порабощенным). Совершенно очевидно, что животные, ни в массе, ни индивидуально, не в состоянии понять подобные рассуждения. Куры способны на многое, но не могут заключать столь изощренные сделки с людьми. Впрочем, можно понимать это и по-другому. Каковы бы ни были факты, большинству людей понятны справедливость и несправедливость в обращении, например, с собакой или кошкой. И мы в состоянии вообразить такие методы ведения сельского хозяйства, с которыми животные гипотетически могли бы «согласиться». (Собака, которой несколько лет подряд дают вкусную еду, разрешают много гулять с другими собаками на улице и позволяют занимать пространство, Которое она хочет, осознает недостатки жизни собак в более диких и менее обеспеченных условиях, и можно Предположить, что она будет согласна на то, что, в конце концов, в обмен на хорошие условия ее съедят.) Вполне можно представить себе нечто подобное. Устойчивость мифа о согласии животного свидетельствует о том, что людям нравится такой поворот событий, и они склонны считать это правильным.

Неудивительно, что исторически большинство людей относится к употреблению животных, как к самой обыденной вещи. Мясо сытное, и большинству кажется, что у него приятный запах и вкус. (Неудивительно тогда и то, что на протяжении почти всей человеческой истории некоторые люди держали других людей на положении рабов.) Но, если бросить взгляд назад, на период до появления письменности, мы убедимся, что люди не всегда однозначно относились к жестокости и смерти, связанным с поеданием животных. Поэтому истории, которые мы рассказываем, так отличаются друг от друга.

Первое забывание

Сегодня мы так редко видим сельскохозяйственных животных, что довольно легко про все это забыть. Более старшие поколения были больше, чем мы, знакомы как с конкретными животными с фермы, так и с насилием, творящимся над ними. Они знали, что свиньи игривы, умны и любопытны (мы бы сказали «как собаки») и что у них сложные социальные взаимоотношения (мы бы сказали «как у приматов»). Они знали, как выглядят и ведут себя свиньи, живущие в клетках, а также с детства знали, как кричит свинья, которую кастрируют или забивают.

Отчуждение от животных ведет к тому, что пропустить мимо ушей вопрос, как наши поступки влияют на жизнь животных, становится гораздо легче. Проблема появления на нашем столе мяса становится абстрактной: нет животного-личности, никто не знает, как выглядит его радость или страдание, ни тебе виляющих

хвостов, ни тебе криков. Философ Элейн Скарри заметила, что «красота всегда в конкретности». Жестокость же, напротив, предпочитает абстракцию.

Некоторые попытались преодолеть этот разрыв, лично занявшись охотой и разделкой туш, как будто это может как-то узаконить употребление животных в пищу. Сомнительно. Убийство кого-то доказывает лишь то, что вы способны убивать, но из этого никак не следует, почему вам стоит это делать или не стоит.

Убийство животного собственными руками вовсе не решение проблемы. Это, мне кажется, намного хуже, чем просто выбросить ее из головы. Всегда можно пробудить кого-то от сна, но никакой шум не разбудит того, кто лишь притворяется спящим.

Первые этические законы в отношении животных

С давних пор господствующим этическим принципом В отношении домашних животных, отвечающим требованиям сельского хозяйства и основополагающей проблеме питания, не был безусловный запрет: не ешь, однако из этого не следовало: не заботься. Скорее так: ешь, но заботься.

Забота о домашних животных, которую требовал этический принцип ешь, но заботься, не всегда предписывалась официальной моралью, да и не должна была, поскольку эта странная этика базировалась на экономической необходимости содержания домашних Животных. Сама природа отношений между человеком и домашним животным определенной заботы, например, обеспечения кормом и создания безопасной среды обитания для стада. Забота о сельскохозяйственных животных была в каком-то смысле выгодным делом. Но за эти гарантированные блага — охраняющих овчарок и, по возможности, чистую воду — животным приходилось дорого платить: кастрацией, изнуряющим трудом, выкачиванием крови или вырезанием плоти из живого животного, клеймением, отделением молодняка от матерей и, в конце концов, забоем, но ведь и это просто хороший бизнес. Животным обеспечивали полицейскую защиту в обмен на то, что их принесут в жертву этим же полицейским.

Принцип ешь, но заботься существовал и развивался тысячи лет. От него ответвлялись совершенно различные этические системы, поскольку культуры, где он существовал, были разными: в Индии он привел к запрету есть коров, в исламе и иудаизме — к законам о быстром забое, якуты из русской тундры заявляли, что животные сами хотят быть убитыми. Но вечно так продолжаться не могло.

Принцип ешь, но заботься не просто вышел со временем из употребления, он скоропостижно скончался. На самом деле его убили.

Первый рабочий на конвейере

Первые промышленные «перерабатывающие» фабрики (иначе называемые бойнями) возникли в Цинциннати и добрались до Чикаго в 20-30-х годах XIX века. Квалифицированных мясников заменили бригады рабочих, которые совершали комплекс скоординированных повторяющихся действий, от которых деревенеют мозг, мышцы и суставы. Забойщики, те, кто откачивает кровь, удаляет хвосты, отрубает ноги, кто занимается огузками и пашинами, снимает кожу с головы, удаляет внутренности и дробит позвоночник (и многие, многие другие). По признанию Генри форда, эффективность конвейерных линий вдохновила его использовать эту модель в автомобильной промышленности, что привело к революции в промышленности. (Сборка машины — это то же самое разъятие коровы на части — только в обратном порядке.)

Повышение эффективности забоя и переработки мяса подтолкнуло к прогрессу и железнодорожный транспорт, например, в 1879 году изобрели рефрижераторы на колесах, что позволило значительно увеличить объемы перевозок мяса крупного рогатого скота на более дальние расстояния. Сегодня никого не удивишь тем, что мясо прибывает в супермаркет с другого конца света. Среднее расстояние, на которое перемещается мясо, где-то около полутора тысяч миль. Примерно столько же нужно проехать на машине от Бруклина до штата Техас, чтобы пообедать.

К 1908 году конвейер усовершенствовали таким образом, что уже не сами рабочие, а контролер регулировал скорость его движения. Эта скорость росла более восьмидесяти лет — зачастую увеличившись вдвое, а то и втрое — с предсказуемым увеличением неумелого забоя и травм на рабочих местах.

Несмотря на изменения в переработке мяса на заре Двадцатого века, животных продолжали выращивать На фермах и ранчо практически так же, как это делали всегда — и многие думают, что так остается и по сей День. Фермерам еще не пришло в голову обращаться с живыми животными как с мертвыми.

Первый промышленный фермер

В 1923 году на полуострове Делмарва (территория штатов Делавэр, Мэриленд, Виргиния) произошел незначительный, почти смешной инцидент с домохозяйкой Селией Стил, которая жила на берегу океана. Это происшествие послужило началом современного птицеводства и способствовало глобальному прорыву промышленного фермерства. Стил, у которой был маленький курятник, говорят, заказала пятьдесят цыплят, а по ошибке получила пятьсот. Она решила оставить их всех у себя в виде эксперимента попробовать зимой держать птиц в доме. Благодаря только что открытым кормовым добавкам они выжили, и цепь ее экспериментов продолжилась. К 1926 году у Стил было 10 000 птиц, а к 1935 — уже 250 000. (Средняя куриная стая в Америке в 1930 году составляла лишь 23 птицы.)

Всего через десять лет после впечатляющего достижения Стил полуостров Делмарва стал птичьей столицей мира. Делавэрский округ Сассекс ныне производит более 250 миллионов бройлеров в год, почти вдвое больше, чем в любом районе или округе страны. Производство птицы — основа экономики региона и главный источник его загрязнения. (Нитраты оказывают пагубное влияние на треть грунтовых вод сельскохозяйственных земель Делмарвы.)

Птицы Стил, сидевшие в тесноте и на много месяцев лишенные возможности свободно двигаться и солнечного света, никогда бы не выжили, если бы не только что открытые преимущества добавок витаминов А и D к куриному корму. Стил также не смогла бы заказывать кур, если бы до этого не появились инкубаторные станции. Разнообразные силы — поколения накопленных технологий — сходились в одну точку и развивали одна другую самым неожиданным образом.

В 1928 году Герберт Гувер пообещал «курицу в каждой кастрюле». Обещание было реализовано и превзошло само себя, однако совсем не так, как предполагалось. К началу 30-х годов XX века в птицеводство пришли такие флагманы возникающего промышленного фермерства, как Артур Пердью и Джон Тайсон. Они помогли застраховать поднимающую голову науку современного промышленного сельского хозяйства, Породив к началу Второй мировой войны множество «инноваций» в производстве птицы. Гибридная кукуруза, выращенная благодаря правительственным субсидиям, обеспечивала дешевый корм, который вскоре стали подавать в кормушках на цепном приводе. Было изобретено удаление клювов — сперва клювы цыплятам прижигали раскаленным ножом, затем это стали делать автоматы. Автоматическое освещение и вентиляция позволили еще плотнее набить птиц в клетки, а К сегодняшнему дню добились регуляции роста птицы при помощи контроля над освещением.

Каждый этап куриной жизни теперь механизирован, чтобы производить больше продукта по более низкой цене. Пришло время для следующего шага вперед.

Первая Курица завтрашнего дня

В 1946 году птицеводство обратило взоры на генетику и с помощью Министерства сельского хозяйства США организовало конкурс под названием «Курица завтрашнего дня», чтобы создать птицу, которая могла бы наращивать больше мяса на грудке при одновременной экономии корма. Всех удивило, что победителем стал Чарльз Вантресс из Мэрисвилля, штат Калифорния. (До сих пор рекордсменом по производству сельскохозяйственных животных была Новая Англия.) Вантресс представил курицу с рыжим оперением, это был гибрид корниша и нью-гемпшира, к которому он добавил корнуэльскую кровь, давшую курице, как гласила специально изданная по этому случаю брошюра, «широкую грудь, которая стала особенно востребована после войны, чему придавалось особое значение в маркетинге».

40-е годы стали свидетелями введения в рацион кур сульфамидов и антибиотиков, которые стимулировали рост и предупреждали болезни, вызванные стесненными условиями содержания. Для нововыведенных «кур завтрашнего дня» спешно разрабатывались специальные диеты и лекарства в соответствии, и к 50-м годам XX века уже не существовало единой «курицы», стало две разные — одна для яиц, другая для мяса.

Для производства все большего количества яиц (несушки) или мяса, особенно грудок (бройлеры), помимо питания и условий содержания теперь активно взялись за генетику кур. С 1935 по 1995 год средний вес бройлера увеличился на 65 процентов, а время вывода продукции на рынок сократилось на 60 процентов, при этом расход кормов упал на 57 процентов. Чтобы ощутить, насколько радикальны эти изменения, вообразите детей, которые в десять лет весят три сотни фунтов, питаясь при этом только батончиками с гранолой* и витаминами «Флинстоун».

* Шоколадный батончик с начинкой из давленого овса, коричневого сахара, изюма и орехов.

Изменения в генетике курицы были не просто еще одним рядовым изменением: они диктовали, как следует выращивать птиц. Все эти перемены в условиях содержания, все эти лекарства были обусловлены не только гонкой за барышами, но и тем, что без них птицы уже не могли быть «здоровыми», а зачастую — вообще выжить.

Еще хуже, что эти генетически ущербные птицы создавались не только для какого-то отдельного сегмента промышленности, теперь это практически единственный вид кур, который выращивают на мясо. Когда-то в Америке было множество различных пород (джерсийский гигант, нью-гемпшир, плимутрок), все они были приспособлены к природным условиям Своего региона. Теперь у нас только одна порода: промышленная курица.

В 50-60-е годы XX века птицеводческие хозяйства подошли к тотальной вертикальной интеграции. Они владели генетическим пулом (сегодня две компании владеют тремя четвертями генофонда всех бройлеров на планете), самими птицами (фермеры только ухаживают за ними, как советники в лагере вечных снов), необходимыми лекарствами, кормами, забоем, переработкой и рыночными брендами. Изменились не только техники: университетские факультеты животноводства превратились в центры фундаментальной науки, бизнес, в котором когда-то доминировали женщины, теперь прибрали к рукам мужчины, а умелых фермеров заменили наемные рабочие. Никто не стрелял из стартового пистолета, чтобы обозначить начало гонки ко дну. Земля просто наклонилась, и все покатились в пропасть.

Первая промышленная ферма

Промышленная ферма — это скорее итог, а вовсе не новшество. Теперь над пастбищами господствуют бесплодные буферные зоны безопасности, там, где когда-то стояли амбары, выросли многоярусные корпуса интенсивного животноводства, а некогда известное всем сообщество обитателей скотного двора заменили генетически сконструированные монстры — птицы, которые не могут летать, свиньи, которые не могут выжить вне фермы, индейки, которые не могут естественным образом размножаться…

Что означали — и означают — эти изменения? Деррида — один из горстки современных философов, которые поднимают этот неудобный вопрос. «И все-таки человек как-то истолковывает изменения, — доказывает он, — и какой бы практический, технический, научный, юридический, этический или политический вывод он бы из этого ни делал, больше невозможно отрицать этого факта, невозможно отрицать беспрецедентных масштабов порабощения животных». И продолжает:

«Подобное порабощение… можно назвать насилием в самом этически нейтральном смысле этого слова… Никто не может серьезно или достаточно обоснованно отрицать, что люди сделали все возможное, чтобы утаить эту жестокость или скрыть ее от самих себя, чтобы в глобальном масштабе организовать забывание или ложную интерпретацию этого насилия».

Американские бизнесмены двадцатого века сами по себе и в союзе с правительством и научным сообществом спланировали и осуществили серию революций в фермерстве. Они превратили философскую посылку Новой истории (которую отстаивал Декарт), что животных следует рассматривать как механизмы, в реальность — сначала для тысяч, затем для миллионов, а теперь и для миллиардов сельскохозяйственных животных.

Как утверждают отраслевые журналы, начиная с 1960-х годов, кур-несушек следует считать «всего лишь очень эффективными преобразующими механизмами» (Farmer and Stockbreeder), свиньи должны быть «похожи на фабричные станки» (Farm Management), а в двадцать первом веке следует ждать новую «компьютерную поваренную книгу с рецептами для приготовления мяса тех существ, которых смоделируют для потребителя» (Agricultural Research).

Такое научное колдовство с успехом производит дешевое мясо, молоко и яйца. За последние пятьдесят лет, когда индустриализация перешагнула границы птицеводства и затронула мясо-молочную отрасль и свиноводство, средняя цена нового дома выросла примерно на 1500 процентов; новой машины — более чем на 1400 процентов, тогда как стоимость молока повысилась всего на 350 процентов, а цена на яйца и куриное мясо даже не удвоилась. Взяв в расчет инфляцию, можно убедиться, что животные белки стоят сегодня Меньше, чем в любой другой период истории. (Это так, если сбросить со счетов внешние факторы — субсидии фермам, влияние на окружающую среду, человеческие болезни и так далее — что делает цену исторически высокой.)

Животноводство, то есть разведение определенных Пород каждого животного, идущего в пищу, теперь по большей части организовано по принципу промышленной фермы — в таких условиях содержится 99,9 % кур, выращиваемых на мясо, 96 % кур-несушек, 99 % индеек, 95 % свиней и 78 % крупного рогатого скота. И все же до сих пор остаются некоторые альтернативные методы. Начали объединяться, чтобы выжить, мелкие фермеры-свиноводы. И требование контроля над рыболовецкими предприятиями и крупными скотоводческими хозяйствами типа ранчо, широко поддержанное прессой, уже оказывает значительное влияние на рынок. Но что касается птицеводства — самой крупной и наиболее значительной отрасли животноводства (99 процентов всех забиваемых сухопутных животных — это птицы, выращенные на промышленных фермах) — тут трансформация завершена. На земле остался всего лишь один по-настоящему независимый фермер-птицевод…

5. Я последний фермер, разводящий птицу

Меня зовут Фрэнк Риз, и я развожу птицу. Этому делу я посвятил всю жизнь. Не знаю, откуда это у меня. Я ходил в маленькую деревенскую школу, в которой была всего одна комната. Мама говорила, что мое первое в жизни сочинение называлось «Я и мои индюшки».

Мне просто нравилась их красота, их достоинство. Мне нравится, как они ходят с важным видом. Не знаю. Не знаю, как это объяснить. Мне просто нравится узор на их перьях. Я всегда любил каждую из них. Они такие любопытные, такие игривые, такие дружелюбные и жизнерадостные.

Ночью я сижу в доме и слышу их — и всегда могу сказать, грозит им какая-то опасность или нет. Проведя рядом С индюшками почти шестьдесят лет, я понимаю их язык. Я знаю звуки, которые они издают, могу различить, просто дерутся две птицы или же в амбар забрался опоссум. Есть звуки, которые они издают, когда поражены, и звуки, которые они издают, когда взволнованы чем-нибудь новым. Потрясающе слушать мать-индюшку. У нее огромный голосовой диапазон, когда она разговаривает с птенчиками. И малютки ее понимают. Она может им сказать: «Бегите, Прыгайте и прячьтесь подо мной» или «Перебегайте оттуда сюда». Индюшки прекрасно знают, что происходит, и имеют сообщать о происшествиях — в своем мире, на своем языке. Я не стараюсь придать им человеческие свойства, они не люди, они индюшки. Я просто рассказываю вам, какие они.

Проходя мимо моей фермы, многие замедляют шаги. Среди них много детей — из школ, из церквей, из клуба «4-Н»* Некоторые из них спрашивают, как индюшка могла попасть на дерево или на крышу. «Она туда залетела». И мне не верят! В Америке индюшек выращивали на воле — подобно моим — миллионы людей. Этот вид индюшки был на всех фермах сотни лет, и именно ее все ели. А теперь мои — единственные из оставшихся, а я — единственный, кто разводит их подобным образом.

* Молодежная организация, руководимая Национальным институтом продовольствия и сельского хозяйства при Министерстве сельского хозяйства США.

Ни одна индейка, которую вы купили в супермаркете, не могла нормально ходить, не говоря уже о том, чтобы прыгать или летать. Вы знали об этом? Они даже не могут самостоятельно размножаться. Ни одной индейки без антибиотиков, ни одной — органической, гулявшей на свободе. У всех одна и та же идиотская генетика, их организмы больше ни на что не способны, кроме того, что она им диктует. Любая индейка, проданная в любом магазине и поданная в любом ресторане — это продукт искусственного оплодотворения. Если бы все это делалось только ради эффективности, ну ладно, еще можно как-то понять, но эти птицы буквально не могут естественно беременеть. Скажите мне, что в этом от естественной жизни?

Моим подопечным все нипочем — холод, снег, лед. А у современной промышленной индюшки возникла бы куча проблем. Они не умеют выживать. Мои птички могут разгуливать по снегу без вреда для себя. И у моих индюшек все когти целы; у всех у них есть крылья и клювы — ничего не подрезано; ничего не удалено. Мы их не вакцинируем, не пичкаем антибиотиками. Нет необходимости. Наши птицы целый день на открытом воздухе. А поскольку их гены ничем не испорчены, у них от природы крепкая иммунная система. Мы никогда не теряем птиц. Если вы найдете более здоровую в мире стаю, отведите меня к ней, только тогда поверю. Что промышленность открыла — и это была настоящая революция, — так это то, что, чтобы получать доход, здоровые животные вовсе не требуются. Больные гораздо выгоднее. Животные должны платить цену за наше желание иметь все и все время за очень маленькие деньги.

Раньше ни о какой биобезопасности никто и слыхом не слыхивал. Возьмем мою ферму. Любой, кто захочет, может нанести мне визит, и я без колебаний вожу своих индюшек на шоу и ярмарки. Я всегда предлагаю людям поехать и посмотреть промышленную ферму, где разводят индюшек. Не надо даже заходить в здание. Вы почуете его запах до того, как подойдете. Но люди не хотят слышать о таких вещах. Они не хотят слышать, что на этих больших индюшачьих фабриках есть крематории, чтобы сжигать птиц, умирающих каждый день. Они не волнуются, услышав, что, когда промышленность отправляет индюшек на переработку, та заранее знает, что потеряет от 10 до 15 процентов но время транспортировки — на бойню они прибудут уже мертвыми. Вы знаете, сколько мертвых птиц я доставляю на День благодарения? Ноль. Но это всего лишь цифры, это почему-то никого не волнует. Все завернуто на деньгах. Ну что ж, 15 процентов индеек задохнулись. Бросьте их в мусоросжигатель.

Почему целые стаи промышленных птиц внезапно умирают? А что можно сказать насчет людей, которые едят этих птиц? Вчера один из местных педиатров рассказал мне, что сталкивается с болезнями, о которых никогда раньше и слуху не было. Это не только юношеский диабет, но и воспаления и аутоиммунные заболевания, многие доктора <и названий-то таких не знают. И девочки гораздо раньше вступают в пубертатный период, и аллергия у детей практически на все, и астма вышла из-под контроля. Все знают, что это из-за еды. Мы влезли в гены этих животных, а затем кормили их гормонами роста и всякими лекарствами, о которых толком ничего не знаем. А потом мы их едим. Сегодняшние дети — первое поколение, выросшее на этой дряни, мы проводим на них научный эксперимент. Разве не странно, что люди бывают разочарованы, узнав, что сколько-то там дюжин бейсболистов принимают стероиды, в то время Как мы делаем то же с животными, предназначенными нам пищу, и кормим их мясом наших детей?

Люди сегодня абсолютно отделены от животных, которых едят. Когда я был маленьким, первым делом заботились о животных. Работа по хозяйству начиналась еще до завтрака. Нас учили, что, если мы не будем заботиться о животных, нам нечего будет есть. Мы никогда не уезжали на каникулы все вместе. Кто-то обязательно должен был остаться дома. Я помню, что у нас были поездки на день, но мы всегда их ненавидели, потому что, если не вернешься домой засветло, придется идти на пастбище собирать коров и доить их в темноте. Работу нужно было сделать, несмотря ни на что. Если вам не хотелось подобной ответственности, не стоило становиться фермером. Именно такую цену приходится платить, чтобы сделать работу как следует. А если не можешь как следует, не делай вообще. Все очень просто. И я скажу вам еще одну вещь: если потребитель не хочет платить фермеру за то, чтобы он как следует выполнял свою работу, ему не стоит есть мясо.

Люди обращают внимание на подобные вещи. Я не имею в виду богатых горожан. Большая часть тех, которая покупает моих индеек, — небогаты; они в поте лица трудятся за свою копейку. Но они с готовностью платят больше ради того, во что они верят. Они готовы платить реальную цену. А тем, кто считает, что это слишком высокая цена за индейку, я всегда говорю: «Не ешьте индейку». Вполне возможно, ты можешь позволить себе не заботиться ни о чем, но ты, без сомнений, не можешь заплатить за то, чтобы не волноваться.

Все говорят, покупайте свежее, покупайте местное. Это ложь. Все равно это те же птицы, и страдание у них уже в генах. Когда создавали современную индейку массового производства, в процессе экспериментов убили тысячи индюшек. Что должно у нее быть короче — ноги или килевая кость? Какой она должна быть — такой или эдакой? Иногда и человеческие детеныши рождаются с дефектами. Но никто не стремится закрепить этот дефект в следующих поколениях. Но ведь именно это делают с индюшками. В книге «Дилемма всеядного» Майкл Поллан написал, что ферма «Полифейс» — это нечто потрясающее, но это ужасная ферма. Шучу. Джоэл Салатин разводит промышленных птиц. Позвоните ему и сами спросите. Ну и что из того, что их держат на подножном корму. Разницы никакой. Все равно что поставить на шоссе разбитую «Хонду» и утверждать, что это «Порше». Кур для KFC всегда забивают в возрасте тридцати девяти дней. Это младенцы. Вот как быстро они растут. Органических кур Салатина, Которых держат на свободном выгуле, забивают на сорок Шторой день от рождения. И это все тот же цыпленок. Ему просто нельзя позволить жить дольше, потому что у него генетика попорчена. Задумайтесь об этом: птица, которой просто нельзя позволить расти и пережить юность. Вероятно, он просто хочет сказать, что делает все как следует, насколько возможно, но держать нормальных здоровых птиц слишком дорого. Извините, но я не могу похлопать его по Плечу и сказать, какой он хороший парень. Это не вещи, это Животные, поэтому недопустимо говорить об относительно хорошем. Либо делай как следует, либо не делай вообще. Я все делаю как следует от самого начала до самого Конца. Самое главное, я держу птиц со старой генетикой, таких, которых держали сотню лет назад. Они медленнее растут? Да. Требуется ли им больше корма? Да. Но вы смотрите на них и понимаете, что они здоровы.

Я не разрешаю отправлять маленьких индюшат по почте. Множеству людей наплевать, что половина их индюшек умрет от стресса при пересылке, а те, кто выживет, к Концу пути похудеет на пять фунтов, — этого не произойдет, если вы сами кормите и поите их. Но мне не наплевать. Все мои птицы получают столько подножного корма, сколько хотят, я никогда не увечу их и не пичкаю лекарствами. Я не манипулирую освещением и не морю их голодом по противоестественной циклической системе. Я не позволяю перевозить своих индюшек, если на улице слишком холодно или слишком жарко. И транспортирую их ночью, чтобы им. было спокойнее. Я загружаю в грузовик не очень много птиц, хотя мог бы набить их гораздо, гораздо плотнее. Я всегда ношу своих индеек вертикально, никогда не тащу их за ноги, даже если на это уходит больше времени. Нашему перерабатывающему заводу пришлось замедлить процесс. Я плачу в два раза больше, чтобы они делали все вдвое медленнее. Они должны бережно снимать индюшек с трейлеров. Никаких переломов и стресса без необходимости. Все делается только вручную и осторожно. Все всегда делается как следует. Индеек оглушают, перед тем как приковать. Обычно их подвешивают живыми и протаскивают через ванну с током, но у нас так не заведено. У нас занимаются только одной птицей за раз. Это делает человек, руками. Нужно забивать одну птицу строго после другой, тогда все будет правильно. Больше всего я боюсь, что их живьем бросят в кипяток. Моя сестра как-то работала на большой птицефабрике. Нужны были деньги. Две недели, вот сколько она смогла выдержать. Это было много лет назад, а она до сих пор вспоминает об ужасах, которых там насмотрелась.

Людям не наплевать на животных. Я в это верю. Они просто не хотят знать или платить. У четверти всех кур имеются стрессовые переломы. Это недопустимо. Их набивают вплотную друг к другу, они не могут избежать травм и никогда не видят солнца. Их когти обрастают вокруг прутьев их клеток. Это недопустимо. Они предчувствуют, что вот-вот начнется забой. Это недопустимо, и люди знают, что это недопустимо. Это не вопрос убеждений. Они просто обязаны действовать по-другому. Я не лучше других и вовсе не пытаюсь убедить других жить по моим правилам. Я пытаюсь убедить их жить по собственным правилам.

У моей матери была частичка индейской крови. Поэтому знаю, за что извиняются индейцы. Осенью, когда другие в праздник благодарят, я прошу прощения. Мне нестерпимо видеть их в грузовике, в ожидании, когда их будут забивать. ни смотрят на меня так, словно говорят: «Возьми меня отсюда». Убивать их… это слишком… Иногда — в голове, не в сердце — я нахожу себе оправдание, что по крайней мере делал все, что мог, для животных, находящихся под моей опекой. Как будто… они смотрят на меня, а я им говорю: «Пожалуйста, простите меня». Ничего не могу с собой поделать. Они для меня личности. Животные требуют напряжения. Сегодня вечером я выйду и заставлю всех, кто прыгнул на забор, вернуться назад. Эти индюшки привыкли ко мне, они знают меня, и когда я прихожу к ним, они бегyт ко мне, я открываю ворота, и они заходят. Но в то же время я сажаю тысячи индюшек в грузовики и отправляю их на смерть.

Люди сосредоточены на последнем предсмертном миге. А мне бы хотелось, чтобы они подумали обо всей жизни животного. Если бы я знал, что в конце жизни мне перережут горло и это будет длиться три минуты, но до того я проведу все шесть недель жизни в боли, я бы, скорее всего, попросил, чтобы мне перерезали горло на шесть недель раньше. Людей волнует только, как убивают животных. Они говорят: «Какая разница, может ли оно ходить или двигаться, если его все равно убьют?» Если бы это был ребенок, хотели бы вы, чтобы он страдал три года, три месяца, три недели, три Часа, три минуты«? Индюшонок — не человеческий ребенок, но он тоже страдает. Я ни разу не встречал никого из отрасли — ни менеджера, ни ветеринара, ни рабочего, ни кого угодно, — кто сомневался бы, что они чувствуют боль. Так вот, сколько страдания допустимо? Вот в чем суть, вот о чем человек должен себя спросить. Сколько страдания вы согласны допустить за вашу еду?

У моего племянника и его жены родилась девочка, и им сразу же сказали, что она не выживет. Они очень религиозны. Они могли подержать ее на руках только двадцать минут. Двадцать минут она была жива, не испытывала боли и была частью их жизни. И они говорили, что никогда ни на что не променяли бы эти двадцать минут. Они просто благодарили Господа и восхваляли Его за то, что она жила хотя бы эти двадцать минут. Что вы на это скажете?

Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /

Средний американец съедает за свою жизнь эквивалент 21000 сухопутных животных — примерно столько, сколько букв на последних пяти страницах

Лам Хой-ка

Бревиг-Мишн — это крошечная деревушка эскимосов на берегу Берингова пролива. Единственный местный чиновник с полным рабочим днем — «финансовый администратор». Ни полицейского участка, ни пожарной команды, ни «специалистов широкого профиля», ни ненужного руководства. Однако, как ни удивительно, там имеется онлайновый сервис знакомств. (Можно было бы подумать, что когда в поселке всего 276 жителей, все более или менее знают, кто из них свободен.) Две женщины и двое мужчин ищут любви — вроде идеальный баланс, однако один из мужчин — когда я в последний раз посещал сайт — женщинами не интересовался. Cutieguy, афроамериканец, описывал себя как привлекательного на вид, ростом в 5,4 фута«, такую личность совершенно не ожидаешь встретить в Бревиге. Приз достался Йохану Халтину, шведу ростом в шесть футов с копной седых волос и подстриженной седой козлиной бородкой. Халтин приехал в Бревиг 19 августа 1997 года, сообщив о своей поездке только одному человеку. И сразу начал копать. Под футом сплошного льда были тела. Он раскапывал массовое захоронение.

Глубоко в вечной мерзлоте хранились жертвы пандемии гриппа 1918 года. Единственный человек, с которым Халтин поделился планами, был его коллега-ученый Джеффри Тобенбергер, который также искал Источник гриппа 1918 года.

Халтин неспроста искал жертв эпидемии 1918 года. Всего за несколько месяцев до его прибытия в Бревиг-Мишн на людей, по-видимому, впервые «перекинулся» гонконгский куриный вирус H5N1 — событие, которое наверняка оставит в истории свой след.

Трехлетний Лам Хой-ка был первым из шестерых, кого убил этот особенно зловещий штамм вируса H5N1. Я, а теперь и вы знаете его имя, потому что, когда смертельный вирус перекинулся на животных, открылась дверь, в которую новая пандемия смогла войти в мир. Если бы светила здравоохранения действовали как-то иначе (или если бы нам не улыбнулась удача), смерть Лам Хой-ка могла бы стать первым номером в глобальной пандемии. И такой шанс все еще остается. Внушающий беспокойство штамм H5N1 вовсе не исчез с лица земли, хотя и исчез из заголовков американских СМИ. Вопрос в том, что дальше: будет ли он убивать относительно небольшое количество людей или мутирует в более смертоносную разновидность. Такие вирусы как H5N1 очень «предприимчивы», они постоянно «изобретают» новшества, безжалостно разрушающие иммунную систему человека.

Учитывая грозящий потенциальным кошмаром H5N1, Халтин и Тобенбергер хотели выяснить, что вызвало пандемию 1918 года. И для этого было достаточно оснований: в 1918 году пандемия убивала больше людей — и намного быстрее, чем любая иная болезнь или любое другое нечто — как до этого момента, так и после него.

Грипп

Пандемию 1918 года называли «испанкой», потому что только испанская пресса, единственная из всех западных средств массовой информации, адекватно освещала огромные потери. (Некоторые считают, что причиной послужило то, что Испания не участвовала в войне, и на ее прессу не давила военная цензура.) Несмотря на название, испанка поразила весь мир, и это сделало ее пандемией, а не просто эпидемией. Это была не первая эпидемия гриппа и не ближайшая по времени к нынешнему дню (1957 и 1968 годы тоже отмечены пандемиями), но она была Самой ужасной. Если СПИДу потребовалось примерно двадцать четыре года, чтобы уничтожить 24 миллиона человек, испанка унесла такое же количество жизней за двадцать четыре недели. Некоторые недавние подсчеты летальных исходов показывают, что тогда по всему миру погибло 50, а может быть, и 100 миллионов человек. Есть данные, согласно которым заболела четверть всех американцев и, вероятно, четверть всего населения земного шара. В отличие от большинства других видов гриппа, которые смертельно опасны только для детей, стариков и людей, страдающих серьезными заболеваниями, испанка косила здоровых людей в расцвете лет. Выше всего смертность была в группе двадцатипяти-двадцатидевятилетних, а на пике эпидемии средняя Продолжительность жизни среди американцев снизилась до тридцати семи лет. Масштаб бедствия был в Америке — как и везде — так велик, что мне показалось Невероятным то, что я не учил этого в школе, не читал об этом ни мемуаров, ни романов. На пике эпидемии испанки умирало двадцать тысяч американцев в неделю. Для рытья массовых могил использовались паровые экскаваторы.

Сегодня чиновники здравоохранения боятся повторения подобных событий. Многие убеждены, что пандемия, вызванная вирусом H5N1, неминуема, вопрос только в том, где она разразится и, что даже более важно, насколько тяжелыми будут ее последствия.

Даже если вирус H5N1 минет нас без катастрофических последствий, как это было с недавней вспышкой свиного гриппа, никакой авторитетный врач сегодня не может с уверенностью утверждать, что возможность пандемии полностью предотвращена. Генеральный директор Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) сказал просто: «Мы знаем, что еще одна пандемия неизбежна… Она вот-вот начнется». Медицинский институт при Национальной академии наук США совсем недавно добавил к этому, что пандемия «не только неминуема, она запаздывает». Из событий недавней истории можно сделать вывод, что пандемия случается каждые двадцать семь с половиной лет, а с прошлой пандемии прошло уже тридцать семь. Ученые не могут с уверенностью предсказать время наступления следующей вспышки пандемии, но они могут знать — и знают, что опасность надвигается.

Нынешние официальные лица из ВОЗ знают как свои пять пальцев практически весь объем научных данных о возможной новой пандемии гриппа. Поэтому особенно беспокоит, что эти костюмы-с-галстуками-и-длинными-белыми-жилетами из учреждений типа а-теперь-не-будем-поддаваться-панике предъявляют общественности, то есть нам с вами, следующий список «того, что необходимо знать о пандемии инфлюэнцы»:

Возможно, мир стоит на пороге новой пандемии.

Все страны будут поражены болезнью.

Болезнь широко распространится.

Медицинские запасы будут недостаточными.

Будет большое количество смертей.

Экономические и социальные разрушения будут велики.

Относительно осторожная ВОЗ предлагает «относительно осторожную оценку — от 2 до 7,4 миллиона Смертей», если птичий грипп перейдет на людей и будет передаваться воздушно-капельным путем (как свиной). «Такая оценка, — продолжает ВОЗ, — базируется «а относительно мягкой пандемии 1957 года. Был проведен анализ эпидемий, вызванных более опасными вирусами, более близких к тому, который наблюдался М 1918 году, и они определяют риск гораздо выше». Милосердно, что ВОЗ не включила эти устрашающие Прогнозы в список «того, что необходимо знать». Безжалостно, что они не решились сказать, что эти прогнозы не менее реалистичны.

Халтин в конце концов нашел среди замороженных трупов 1918 года останки женщины и назвал ее Люси. Он изъял легкие Люси и отправил их Тобенбергеру, Который проанализировал образцы тканей и нашел свидетельство кое-чего удивительного. Результаты, опубликованные в 2005 году, показали, что источником пандемии 1918 года была птичья инфлюэнца — Втичий грипп. На главный научный вопрос был дан Четкий ответ.

Другое свидетельство наводило на подозрения, что виpyc 1918 года мутировал среди свиней (которые уникально восприимчивы как к человеческим, так и к птичьим вирусам) или даже какое-то время в популяции людей, пока не достиг смертоносного апогея в своей: окончательной версии. С уверенностью этого утверждать нельзя. Зато можно уверенно утверждать, что ученые пришли к согласию в том, что новые вирусы, которые циркулируют между сельскохозяйственными животными и людьми, станут главной глобальной угрозой здоровью в предсказуемом будущем. Беспокойство вызывает не только птичий или свиной грипп или что-там-будет-следующим, но весь класс «зоонозных» (передающихся от человека к животному) патогенов — особенно вирусы, которые циркулируют между людьми, курами, индейками и свиньями.

В разговорах о пандемическом гриппе нельзя упускать и того факта, что среди известных миру наиболее смертоносных болезней существует и сегодняшняя, таящая угрозу нашему здоровью, которая, в свою очередь, имеет прямое отношение к здоровью животных, выращиваемых на ферме, и в первую очередь — птиц.

Все виды гриппа

Еще одна ключевая фигура в истории исследования инфлюэнцы — это вирусолог Роберт Уэбстер, который доказал патогенное происхождение всех видов человеческого гриппа. Он назвал это «теорией скотного двора» и высказал догадку, что «вирусы, вызывающие пандемию в популяции людей, дополнены некоторыми генами вирусов гриппа домашней птицы».

Через несколько лет после пандемии «гонконгского гриппа» 1968 года (чьи штаммы-преемники продолжали тихонько существовать и приводили к двадцати тысячам «дополнительных смертей» в США ежегодно), Уэбстер определил вирус, который ее вызвал. Как он и ожидал, вирус оказался гибридом, который включал в себя модификации вируса птичьего гриппа, обнаруженного у утки из Центральной Европы. Сегодня это открытие позволяет предположить, что птичий источник пандемии 1968 года не уникален: в наши дни ученые доказывают, что изначальный источник всех штаммов гриппа — это мигрирующие водоплавающие птицы, такие, как утки и гуси, которые живут на земле более сотен миллионов лет. Как выяснилось, грипп напрямую касается наших взаимоотношений с птицами.

Здесь необходимо ввести некоторые базовые научные понятия. Как первоначальный источник этих вирусов, дикие утки, гуси, крачки и чайки дают прибежище полному спектру штаммов гриппа. Вот как их распределяют по критериям современные ученые: H1 через недавно открытый Н16, N1 через N9. Домашние птицы тоже могут приютить большой запас подобных Штаммов гриппа. Ни дикие, ни домашние птицы вовсе не обязательно заболевают от этих вирусов. Зачастую Они просто их переносят, иногда через весь земной Шар, а затем распространяют через фекалии в озерах, реках, прудах и довольно часто, благодаря техникам промышленной переработки животных, прямо через еду, которую мы потребляем.

Каждый вид млекопитающего уязвим только для некоторых вирусов, которые переносят птицы. Люди, например, как правило, уязвимы только для вирусов H1, Н2 и НЗ, свиньи — для вирусов H1 и НЗ, а лошади — Для вирусов Н3 и Н7. Буква Н означает гемагглутинин, велок, образующий шип на оболочке вирусов гриппа, «н назван так из-за своей способности к «агглютинации Эритроцитов» — то есть склеиванию красных кровяных телец. Гемагглутинин служит чем-то вроде молекулярного моста, который позволяет вирусу проникать в клетки жертвы, подобно вторжению вражеских войск по временному мосту. Гемагглутинин осуществляет эту смертоносную функцию, благодаря своей замечательной способности прикрепляться к специфическим видам молекулярных структур клеточных оболочек людей и животных, называемых рецепторами. H1, Н2 и Н3 — это три типа гемагглутинина, обычно инфицирующих человека. Они ловко внедряются в органы нашей респираторной системы, из-за чего грипп часто начинается именно в дыхательных путях человека.

Беда случается, когда вирус у одного из видов живых существ начинает стремиться к смешиванию с вирусами других видов, так возник H1N1 (сочетает фрагменты вирусов птицы, свиньи и человека). В случае с вирусом H5N1 существует опасность, что текущее образование нового вируса, невероятно заразного для людей, может происходить и в популяции свиней, поскольку свиньи восприимчивы к таким типам вирусов, которые инфицируют птиц, и к таким, которые опасны для человека. Когда одна свинья заражается двумя различными типами вирусов одновременно, существует возможность, что вирусы обменяются генами. Свиной грипп H1N1 появился в результате именно такого процесса. Возможность генного обмена вызывает такое беспокойство, потому что может привести к возникновению вируса с вирулентностью птичьего гриппа, способного заражать любого-кто-окажется-на-пути обычной простуды.

Как новая природа вирусов изменяет течение болезни? До какой степени за это отвечает современное животноводство и птицеводство? Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны знать, откуда взялись птицы, которых мы едим, и почему условия их содержания делают больными не только самих птиц, но и нас.

Жизнь и смерть птицы

На второй ферме, которую я посетил вместе с Си, стояло двадцать сараев, каждый 45 футов в ширину и 490 футов в длину, в каждом содержится 33 000 птиц. У меня с собой не было рулетки, и я не умею держать такое количество цифр в голове. Но я привожу эти цифры с уверенностью, потому что такие параметры типичны для отрасли — хотя сейчас некоторые производители строят сараи больших размеров: 60 на 504 фута, в которых держат по 50 000 и более птиц.

Трудно вообразить 33 000 птиц в одном тесном помещении. Не нужно видеть это своими глазами, и без математики тоже можно обойтись, чтобы понять, что они набиты там довольно плотно. В своих «Нормативах по улучшению условий жизни животных» Национальный совет производителей курятины указывает допустимую плотность содержания — она равняется восьми десятым квадратного фута на птицу. Вот что считается благоденствием животного, с точки зрения головной организации, представляющей производителей курятины, и это показывает, насколько укоренились официальные идеи о благоденствии, — вот почему и не стоит доверять ярлыкам, происхождение которых сомнительно, а доверия заслуживают только надежные независимые источники.

На этом имеет смысл остановиться подробнее. Хотя действительности у многих кур жизненного пространства гораздо меньше, предположим, что каждая имеет?вои восемь десятых квадратного фута. Постарайтесь их себе вообразить. (Вряд ли вам когда-нибудь доведется увидеть воочию промышленную птицефабрику изнутри, но, если вашему воображению требуется помощь, обратитесь к Интернету, где полно их изображений). Возьмите лист бумаги для принтера и представьте себе курицу, которая провела всю свою жизнь в чем-то, напоминающем по форме футбольный мяч и умещающемся на этом листе. Вообразите 33 000 подобных прямоугольников в виде шахматной доски. (Бройлеров никогда не сажают в клетки и никогда не располагают их ярусами.) Теперь окружите это поле стенами без окон, а потолок опустите. Внутри налажена автоматизированная подача корма (смешанного с лекарствами) и воды, действуют отопительная и вентиляционная системы. Теперь вернемся к ферме.

Сначала найдите курицу, которая будет быстро расти при возможно минимальном кормлении. Мышечные и жировые ткани недавно выведенных бройлерных птиц растут значительно быстрее, чем их кости, что ведет к деформациям и болезням. От 1 до 4 процентов птиц умрет, корчась в конвульсиях от синдрома внезапной смерти, вне промышленных ферм этот синдром практически неизвестен. Ещё одна болезнь, вызванная пребыванием на промышленной ферме, происходит оттого, что излишки жидкости наполняют полости тела, вызывают асцит, или брюшную водянку, и от этого гибнет еще больше птиц (5 процентов по всему миру). Три птицы из четырех испытывают постоянную боль при малейшем движении. Три из каждых четырех ощущают невыносимую боль при ходьбе, а одна из четырех просто не способна передвигаться. Ясно, что все они, так или иначе, живут в постоянном ощущении боли.

В первую неделю цыплячьей жизни свет для ваших бройлеров горит двадцать четыре часа в сутки. Это побуждает их больше есть. Затем период освещенности слегка сокращают, давая в сутки примерно четыре часа темноты, чтобы они поспали, иначе им просто не выжить. Естественно, в таких ужасно неестественных условиях — постоянное освещение, перенаселенность, да еще груз их изуродованных тел — куры долго не выдержат. Во всяком случае, бройлеров обычно забивают на сорок второй день жизни (или все чаще на тридцать девятый), поэтому они даже не успевают приспособиться к такому существованию.

Нет нужды говорить, что деформированные от тесноты, напичканные лекарствами, задавленные стрессом птицы в грязном, заваленном отбросами помещении не очень здоровы. Кроме общего уродства, встречается повреждение глаз, переходящее в слепоту бактериальные инфекции костей, смещение позвонков, паралич, внутренние кровотечения, анемия, повреждение сухожилий, искривление нижней части ног и шеи, респираторные заболевания и ослабленная иммунная система — это частые и давнишние проблемы промышленного фермерства. Научные исследования и правительственные отчеты доказывают, что фактически все (до 95 %) куры заражены Е. coli (индикатор заражения через фекалии), а от 39 до 75 % кур, поступающих в розничную продажу, так и остаются зараженными. Примерно 8 % птиц заражены сальмонеллой (цифра за последние несколько лет снизилась, прежде Инфицированной была одна курица из четырех, но на Некоторых фермах положение не изменилось). От 70 До 90 % заражены еще одним смертельно опасным патогенным микроорганизмом — кампилобактером. Чтобы удалить слизь, запах и бактерии, часто пользуются хлорными ваннами.

Конечно, потребители могут заметить, что куры на вкус какие-то не такие, каким может быть вкус мяса, напичканного лекарствами и запачканного дерьмом животного, с кучей болезней в придачу? Но в тушки птиц вводят через инъекцию (или иногда накачивают помпой) «бульон» и соляные растворы, чтобы придать им то, что имитирует естественный запах и вкус курицы. (Недавние исследования журнала Consumer Reports обнаружили, что продукты из курицы и индейки, на многих из которых прикреплен ярлык «натуральные», «на 10–30 процентов веса раздуты бульоном, ароматизаторами или водой».)

Дела фермерские закончены, пришло время «переработки».

Во-первых, вам нужно найти рабочих, чтобы пересадить птиц в ящики и «выстроить линию», которая превратит живых, целых птиц в части, упакованные в пластик. Рабочих придется искать постоянно, потому что ежегодная текучесть рабочей силы доходит до 100 %. (В частных беседах мне приходилось слышать, что текучка доходит аж до 150 %.) Зачастую предпочитают нелегальных иностранцев, с распростертыми объятиями примут и недавних бедных иммигрантов, которые не знают ни слова по-английски. Типичные рабочие условия на американских бойнях являют собой полное нарушение международной декларации прав человека; зато вам они обеспечивают эффективный способ производства дешевого мяса и кормят мир. Платите вашим рабочим минимальную или близкую к минимальной заработную плату, и они будут хватать по пять птиц в каждую руку, нести за ноги вниз головой и набивать их в транспортировочные ящики.

Если ваше предприятие работает с ожидаемой (по словам нескольких приемщиков, с которыми я беседовал) скоростью — когда один рабочий набивает в ящик 105 кур за 3,5 минуты, — то с птицами обращаются грубо, и как мне говорили, рабочие регулярно чувствуют, как им в руки впиваются птичьи кости. (Примерно у 30 % от всех живых птиц, прибывающих на бойню, свежие переломы костей — как результат франкенштейновской генетики и грубого обращения.) Ни один закон не защищает птиц, но, конечно, существуют законы, регламентирующие обращение с рабочими. И все же в результате подобного труда люди ощущают боль еще несколько дней после завершения работы. Итак, повторяю, вы нанимаете людей, которые не станут жаловаться, как, например, «Мария», работница одной из самых крупных перерабатывающих фабрик, с которой я провел полдня. Проработав на фабрике более сорока лет, подвергнувшись пяти операциям вследствие травм на рабочем месте, Мария плохо управляется с руками, ей трудно даже мыть посуду. Ее мучает постоянная боль, поэтому вечерами она отмачивает руки в ледяной воде и часто не может заснуть, не приняв таблеток. Ей платят восемь долларов в час, она просила не называть ее настоящего имени, опасаясь возмездия.

Загрузите ящики в грузовики. Не обращайте внимания на суровую погоду и не кормите и не поите птиц, даже если фабрика в сотнях миль от вас. Приехав на фабрику, отыщите большую группу рабочих, которые швыряют птиц на движущуюся конвейерную ленту, Держа их головой вниз за лодыжки в металлических вандалах. Зачастую крики птиц и хлопанье их крыльев Настолько громкие, что один рабочий не может расслышать другого, который стоит рядом с ним на конвейере. Нередко от боли и страха у птиц происходит Дефекация.

Конвейерная лента протаскивает птиц через электрифицированную ванну. От этого большая часть будет парализована, что, однако, не сделает их нечувствительными. В других странах, в том числе во многих европейских, требуют (по крайней мере, юридически), чтобы куры были либо в бессознательном состоянии или убиты перед тем, как пускать им кровь и ошпаривать. В Америке, где Министерство сельского хозяйства, интерпретируя «Акт о гуманных методах забоя скота», исключает забой кур, в таких ваннах слишком низкий уровень напряжения — примерно одна десятая того, что необходимо, чтобы птица потеряла сознание. После того, как она прошла через ванну, у парализованной курицы все еще могут двигаться глаза. Иногда птица в состоянии контролировать свой организм и медленно открывает клюв, будто пытаясь кричать.

Следующая остановка на конвейере для неподвиж-ной-но-в-полном-сознании птицы — у автоматического горлореза. Если горлорез ненароком не попадет на артерию, кровь будет вытекать из птицы медленно, а ошибки, как говорил мне один рабочий, случаются «все время». Поэтому потребуется еще несколько рабочих — забойщиков-дублеров, «бойцов» — они будут резать горло птицам, которых пропустила машина. Если, впрочем, и они не будут ошибаться, а как мне сказали, это тоже происходит «все время». Согласно Национальному совету производителей курятины, то есть репрезентативным представителям отрасли — каждый год примерно 180 миллионов кур забивают с нарушениями инструкций. Когда Ричарду Л. Лоббу, спикеру совета, задали вопрос, не беспокоит ли его такое количество, он вздохнул: «Процесс заканчивается всего за несколько минут».

Я разговаривал с бессчетным количеством рабочих, принимающих, подвешивающих и убивающих, которые уверяли, что живых птиц в полном сознании отправляют в баки, где их ошпаривают кипятком. (По правительственным оценкам, которые можно получить согласно «Закону о свободе информации», это происходит примерно с четырьмя миллионами птиц ежегодно.) Поскольку фекалии, налипшие на тело, и перья остаются в баках, тушки птиц оказываются переполнены патогенными микроорганизмами, которые они вдохнули или впитали через кожу (горячая вода в баках помогает открыть птичьи поры), После того, как у них оторвали головы и удалили лапы, машины вскрывают их вертикальным разрезом и извлекают внутренности. Заражение часто происходит на этом этапе, поскольку высокоскоростные механизмы часто разрывают кишки, и фекалии попадают в брюшную полость птицы. Когда-то инспекторы Министерства сельского хозяйства США (МСХ) были обязаны забраковывать любую птицу с подобным фекальным загрязнением. Но примерно тридцать лет назад представители промышленного птицеводства убедили МСХ нереклассифицировать фекалии, чтобы продолжать использовать автоматические потрошители. Фекалии, когда-то считавшиеся опасным загрязнителем, Теперь классифицируются как «косметический недостаток». В результате инспекторы бракуют лишь половину птиц. Возможно, Лобб и Национальный совет производителей курятины просто вздохнут и скажут на это: «Люди съедают фекалии всего за несколько минут».

Затем птиц проверяют официальные лица и МСХ, Чья очевидная функция — сохранять безопасность потребителей. В распоряжении инспектора примерно две секунды на обследование каждой птицы снаружи и изнутри — тушки и органов, — чтобы выявить дюжину различных болезней и подозрительные аномалии. Он осматривает более 25 000 птиц в день. Журналист Скотт Бронштейн написал в Atlanta Journal-Constitution цикл замечательных статей об инспекции птицеводческих предприятий, которые необходимо прочесть любому, кто собирается отведать курятины. Он побеседовал почти с сотней инспекторов МСХ на тридцати семи фабриках. «Каждую неделю, — писал он, — миллионы кур. из которых течет желтый гной, в пятнах от зеленых фекалий, зараженных вредными бактериями, с легочными и сердечными инфекциями, с раковыми опухолями или заболеваниями кожи везут на продажу потребителям».

Потом кур отправляют в массивные холодильные баки с водой, где постоянно охлаждаются тысячи птиц. Том Девайн из организации «Призовем правительство к ответу» утверждает, что «воду в этих баках очень точно назвали „фекальным супчиком“, потому что там плавает грязь и бактерии. Погрузив чистых и здоровых птиц в один бак с грязными, вы фактически обеспечиваете перекрестное загрязнение».

Если значительное число переработчиков птицы в Европе и Канаде используют системы охлаждения воздухом, 99 процентов американских производителей привязаны к системам охлаждения водой и ведут судебные процессы с потребителями и производителями говядины, чтобы продолжать использовать устаревшую систему. Не трудно догадаться, почему. Охлаждение воздухом уменьшает вес тушки, а гидроохлаждение заставляет тело мертвой птицы впитывать воду (ту самую, которую называют "фекальным супчиком«) — Исследование показало, что, если просто положить куриные тушки в запечатанные пластиковые пакеты на этапе охлаждения, это уменьшит перекрестное заражение. Но одновременно сократит возможности индустрии превращать сточную воду в десять миллионов долларов дохода из-за дополнительного веса продуктов из птицы.

Не так давно МСХ установило лимит в 8 % — именно столько впитанной жидкости производитель мог продавать потребителю по цене куриного мяса, но правительство тут же приняло свои меры. Когда в 90-х годах XX века это стало достоянием общественности, возник понятный общественный протест. Потребители подали в суд иск против этой практики, которая Показалась им не только омерзительной, но фальсифицирующей. В ответ на это суд признал установленный лимит незаконным, так как названная цифра «произвольна и непостоянна».

Как ни смешно, но интерпретация МСХ судебного решения позволила куроводческой промышленности провести собственное исследование, чтобы определить, какой процент куриного мяса должен состоять из загрязненной, хлорированной воды. (Слишком известная уловка, бросающая тень на всю сельскохозяйственную промышленность.) Выработанный после консультаций с отраслью новый закон позволяет Поставлять на прилавок продукцию, содержащую до 11 % жидкости (точный процент указан маленькими буковками на упаковке). Стоило общественности обратить внимание на это безобразие, как птицеводство? Тут же перетолковало инструкцию, призванную защищать права потребителя, в своих интересах.

Американские потребители теперь каждый год дарят крупным производителям птицы миллионы лишних долларов за эту самую добавленную жидкость. МСХ знает это и охраняет подобную практику — в конце концов, переработчики птицы, как любят говорить многие промышленные фермеры, просто изо всех сил стараются «накормить мир». (Или в данном случае имеет смысл сказать «обеспечить водой»?)

То, что я описал, вовсе не исключение. Это не случайные сбои ненадежных машин, результат труда рабочих-мазохистов или следствие принципа «а нам все равно!». Это правило. Более 99 процентов всех кур, идущих на мясо в Америке, живут и умирают именно так.

В некоторых деталях схема работы фабрик может варьировать, например, в величине процента птиц, которых живьем случайно ошпаривают кипятком каждую неделю во время переработки, или в объемах фекального супа, который впитывают их тела. Конечно, эти различия немаловажны. Но в остальном методы промышленных куроводческих предприятий — хорошо ими руководят или плохо, держат там птиц в клетках или нет, — в основе своей одинаковы: все птицы одной генетически-франкенштейновской породы; всех держат взаперти; ни одной не дано насладиться дуновением ветерка или теплом солнечного света; никому из них недоступно проявить все (или, как правило, хоть какие-либо) поведенческие особенности своего биологического вида: вить гнезда, сидеть на насесте, обследовать окружающую местность и формировать устойчивые социальные связи; среди них распространены болезни; страдание — всегда правило; каждая — лишь условная единица, вес; их смерть неизменно мучительна. Эти сходства имеют большее значение, чем различия.

Распространенность птицеводства означает, что, если в этой системе что-то не так — что-то ужасно не так и во всем мире. Сегодня примерно в одинаковых условиях ежегодно выращивают шесть миллиардов кур в странах Евросоюза, более девяти миллиардов — в Америке и более семи миллиардов — в Китае. Более чем миллиардное население Индии потребляет очень мало кур на душу населения, но их число все же ежегодно достигает пары миллиардов. Их выращивают на промышленных фермах, и количество таких птиц в Индии растет (как и в Китае), приближаясь мировым показателям (темпы роста их численности вдвое выше, чем темпы быстрорастущей птицеводческой индустрии США). Из всего сказанного можно понять, что по всему миру птиц, выращиваемых (и учтенных) на промышленных фермах, примерно пятьдесят миллиардов. Если Индия и Китай в конце концов начнут потреблять птицу в масштабах Соединенных Штатов, эта, уже и сейчас потрясающая сознание, цифра удвоится.

Пятьдесят миллиардов. Каждый год пятьдесят миллиардов птиц должны жить и умирать вот так.

Мы не преувеличиваем, утверждая, что эта совсем недавно казавшаяся новой реальность стремительно Наступает — количество птиц, выращенных на промышленных фермах, еще в 1923 году, до эксперимента Селии Стил, было равно нулю. Мы не только выращиваем кур по-иному; мы едим больше: американцы съедают в 150 раз больше кур, чем восемьдесят лет назад.

И еще: невероятное число пятьдесят миллиардов Не вымышлено, а подсчитано с предельной тщательностью. Статистики, которые вывели эту цифру для Соединенных Штатов, разбили ее по месяцам, штатам И весу птиц и сравнили (в каждом месяце) с потерями от смертей в том же месяце, но годом раньше. Эти цифры изучались, дебатировались, проектировались и практически почитались как объект культа индустрии. Это не просто факты, это весть о победе.

Влияние

Слово инфлюэнца, как и вирус, давший ей название, пришло к нам путем мутации: это производное от итальянского глагола influentia, который изначально имел примерно то же значение, что и его английский двойник — to influence, т. е. влиять. Однако к шестнадцатому веку к исходному значению глагола начали примешиваться оттенки других смыслов, и он приобрел значение «астрального» или «оккультного» влияния. В частности глагол influenza можно употребить, например, имея в виду действие эпидемии или пандемии гриппа, которое проявляется одновременно повсюду (и кажется, что это результат чьей-то злой воли).

По крайней мере, исходя из этимологии, говоря об инфлюэнце, мы имеем в виду влияние, которое ощущается по всему миру практически одновременно. Сегодняшние вирусы птичьего или свиного гриппа или вирус испанского гриппа 1918 года — это не настоящая инфлюэнца, не реальное ее воплощение, а всего лишь ее симптомы.

Только немногие верят, что пандемии — это результат действия оккультных сил. Следует ли считать, что 50 миллиардов нездоровых, накачанных лекарствами птиц и есть источник всех вирусов гриппа, чей родоначальник некогда вызвал инфлюэнцу и порождает все новые, опасные для человека, патогенные микроорганизмы? А как же 500 миллионов свиней с иммунной системой, которая подвергается опасности в замкнутых помещениях?

В 2004 году коллегия мировых экспертов по новым животно-человеческим болезням («зоонозным») собралась, чтобы обсудить возможную связь между всеми этими лишь подвергающимися опасности заражения и уже больными животными с ферм и взрывами пандемии. Перед тем, как добраться до их выводов, полезно разобраться в двух отдельных, но взаимосвязанных проблемах здравоохранения, спровоцированных появлением ивовых патогенных микробов. Первая проблема общая, она касается отношений между промышленными фермами и всеми видами патогенных микроорганизмов, например, новыми штаммами кампилобактер, сальмонелы или Е. coli. Вторая — более специфическая: люди создают условия для возникновения суперпатогенного микроорганизма из всех суперпатогенов, гибридного вируса, который может вызвать повторение, в большей или меньшей степени, испанки 1918 года. Эти две проблемы, или опасности, тесно связаны между собой.

Каждый случай заболевания, вызванный потреблением продуктов питания, нельзя проследить, но там, Где мы знаем источник или «способ передачи», оказывается, что в подавляющем числе случаев — это продукт животного происхождения. Согласно данным Центра по контролю и профилактике заболеваний США (CDC), птица — самый частый источник инфекции. Согласно исследованию, опубликованному в Consumer Reports, 83 процента всего куриного мяса включая органических кур и кур, выращенных без антибиотиков) в момент покупки инфицировано либо кампилобактер, либо сальмонеллой.

Я не знаю, почему так мало людей озабочено (и возмущено) масштабами болезней, вызванных продуктами питания, которых можно было бы избежать. Может быть, это вызывает столь вялую реакцию потому, что не кажется очевидным, а то, что виновник — мясо (особенно куриное), зараженное патогенными микроорганизмами, представляется сомнительным? В любом случае, если вы знаете, что искать, проблема патогенных организмов становится пугающе реальной. Например, в следующий раз, когда у вашего приятеля внезапно начнется «грипп» — то, что иногда неправильно называют «желудочный грипп», — задайте ему пару вопросов. Не была ли болезнь вашего друга одним из тех «двадцати-четырех-часовых-гриппов», который мгновенно начинается и мгновенно проходит: следует рвота или понос, а затем наступает облегчение? Поставить диагноз не так-то просто, но, если ответ на этот вопрос «да», у вашего друга, вероятно, совсем не грипп — он или она, видимо, попали в те 76 миллионов случаев заражения от продуктов питания, которые, по оценке CDC, происходят в Америке ежегодно. Ваш друг не «подхватил вирус», он его съел. И, скорее всего, приобретенный им продукт был создан на промышленной ферме.

Мы знаем, что кроме огромного количества болезней, связанных с промышленным фермерством, наши промышленные фермы вносят свой вклад и в то, что появляется все больше патогенных организмов, опасных для человека, устойчивых к противомикробному лечению, ибо животных в процессе выращивания пичкают неимоверным количеством антибактериальных препаратов. Мы должны пойти к врачу, чтобы добыть себе антибиотики и другие противомикробные средства, причем органы здравоохранения выдают это за благое стремление ограничить потребление людьми подобных лекарств. Мы соглашаемся с таким неудобством, потому что оно, видите ли, важно с медицинской точки зрения. Микробы, в конце концов, привыкают к антибиотикам, поэтому противомикробные лекарства следует выписывать только по-настоящему больным людям и в ограниченных количествах, иначе микробы приспособятся к лекарствам и научатся выживать вопреки им.

На типичной промышленной ферме животным дают лекарства при каждой кормежке. На промышленных фермах по разведению кур, как я уже объяснял, практически обязаны это делать. Индустрия знала об этой проблеме с самого начала, но вместо того, чтобы пойти на выведение менее продуктивных птиц, компенсировала их ущербную иммунную систему кормовыми добавками.

В итоге животным на фермах дают антибиотики, не терапевтически (т. е. до того, как они заболели). Соединенных Штатах людям прописывают примерно 3 миллиона фунтов антибиотиков в год, а домашнему скоту скармливают чудовищные 17,8 миллиона грунтов, по крайней мере, так утверждает сама индустрия. Союз Озабоченных Ученых (UCS) доказал, что промышленность занизила реальные объемы использования антибиотиков на 40 %. Там подсчитали, что Курам, свиньям и другим животным на промышленных фермах скормили 24,6 миллиона фунтов антибиотиков, и это считая только нетерапевтическое их применение. UCS также установил, что 13,5 миллиона фунтов из этих препаратов в настоящее время в странах Евросоюза считаются незаконными.

Схема возникновения патогенных микроорганизмов, резистентных к лекарствам, довольно проста.

Ряд исследований показал, что невосприимчивость к антибактериальным препаратам наступает на пятки применению новых лекарств на промышленных фермах. Например, в 1995 году, когда Управление по контролю за качеством пищевых продуктов и лекарств (FDA), не обращая внимания на протест со стороны CDC, одобрило такие флюорокинолоны, как ципро, при выращивании кур, то к 2002 году процент бактерий, устойчивых к этому новому классу мощных антибиотиков, вырос от нуля до 18. Журнал New England Journal of Medicine провел более широкое исследование, которое показало, что с 1992 по 1997 год устойчивость к противомикробным средствам возросла в восемь раз, а метод молекулярного выделения подтипов связал этот рост с применением антибактериальных препаратов на куриных фермах.

Если вернуться в конец 60-х годов XX века, можно вспомнить, что ученые предупреждали о вреде нетерапевтического добавления антибиотиков в корма животных, выращиваемых на фермах. Сегодня такие разные учреждения, как Американская Медицинская Ассоциация, Центр по контролю и профилактике заболеваний, Институт Медицины (подразделение Национальной Академии Наук) и Всемирная Организация Здравоохранения, связали нетерапевтическое использование антибиотиков на промышленных фермах с растущей устойчивостью к антибактериальным препаратам и потребовали его запрета. Но до сих пор индустрия США активно сопротивляется этому запрету. Неудивительно, что частичные запреты в других странах — это лишь локальное решение проблемы.

Существует бросающаяся в глаза причина, по которой до сих пор не наложен полный запрет на нетерапевтическое использование антибиотиков: индустрия сельского хозяйства (в союзе с фармацевтической промышленностью) обладает сегодня большей властью, чем работники здравоохранения. Источник невероятной силы этой индустрии нетрудно отыскать. Мы сами в этом виновны. Мы сами невольно активно финансируем ее, питаясь продукцией с промышленных ферм (в том числе водой, которую продают как продукты животноводства), и делаем это каждый день.

Те же причины, по которым 76 миллионов американцев ежегодно заражаются от продуктов питания и которые способствуют устойчивости микроорганизмов к антибиотикам, приводят и к риску возникновения пандемии. Это возвращает нас к выдающейся конференции 2004 года, для которой, преследуя цель. Достоверно оценить имеющуюся информацию о «возникающих зоонозных заболеваниях», объединили юи громадные ресурсы Комиссия ООН по вопросам Продовольствия и сельского хозяйства, ВОЗ и Всемирная организация по охране здоровья животных (OIE). Обсуждавшийся на конференции список зоонозных заболеваний, внушавших наибольшее опасение, возглавили грипп H5N1 и тяжелый острый респираторный синдром (SARS). Сегодня патогенным врагом номер один стал вирус гриппа H1N1.

Ученые различают «основные факторы риска» Зоонозных заболеваний и просто «распространение факторов риска», которые влияют только на скорость распространения болезни. Приводя примеры основных факторов риска, ученые требовали «изменения Системы производства сельскохозяйственных продуктов или моделей потребления». Какие конкретно сельскохозяйственные и потребительские изменения они имели в виду? Первым в списке четырех главных факторов риска фигурировала «растущая потребность в животном белке», а по существу это означает, что эта потребность в мясе, яйцах и молочных продуктах и есть «основной фактор», влияющий на распространение зоонозных болезней.

Потребность в продуктах животного происхождения, продолжает отчет, ведет к «изменениям в практике фермерства». Чем меньше мы будем сомневаться в уместности «изменений», тем реже будем выбирать промышленное птицеводство.

Похожие выводы были сделаны Советом по сельскохозяйственной науке и технологии, который объединил специалистов индустрии и экспертов из ВОЗ, OIE и МСХ. Их отчет 2005 года показывает, что главный вклад промышленного фермерства — это «быстрая селекция и развитие патогенных микроорганизмов, которые произошли от опасных предшественников (зачастую благодаря мутациям, которые трудно зафиксировать), таким образом, риск появления и/или распространения болезни возрастает». Разведение на промышленных фермах генетически однородных птиц, беззащитных перед лицом болезней, в условиях скученности, стресса, засорения фекалиями и искусственного освещения способствует размножению и мутациям болезнетворных микробов. «Цена повышения эффективности», заключает отчет, не что иное, как увеличение глобального риска заболеваний. Выбор прост: дешевая курятина или наше здоровье.

Сегодня связь между промышленным фермерством и пандемиями ясна как никогда. Основной источник недавней вспышки свиного гриппа H1N1 родом со свинофермы наиболее богатого фермами по Выращиванию свиней штата — из Северной Каролины, откуда он быстро распространился по всей Америке. Именно на этих промышленных фермах ученые в первый раз обнаружили вирусы, в которых соединился генетический материал вирусов птицы, свиньи и человека. Ученые из Колумбийского и Принстонского университетов смогли проследить шесть из восьми генетических сегментов наиболее страшного (на сегодняшний день) в мире вируса, прибывших прямиком с промышленных ферм США.

Вероятно, где-то на задворках нашего сознания мы даже без всех научных выкладок, о которых шла речь, понимаем, что происходит нечто ужасно неправильное. Наша пища сегодня рождается из страдания. Мы знаем, что, если кто-то предложит нам посмотреть фильм о том, как производят мясо, которое мы едим, это будет фильм ужасов. Вероятно, мы знаем больше, чем можем допустить в сознание, держа это знание в темных глубинах памяти — отмежевываясь от него. Когда мы едим мясо с промышленной фермы, то питаемся буквально пытаемой плотью. И постепенно эта Замученная плоть все больше и больше становится нашей собственной плотью.

Другие последствия

Вредные последствия, которые порождает наша потребность в мясе, производимом на промышленной ферме, не ограничиваются заболеваниями, происходящими рот продуктов питания, и заразными болезнями, можно привести и многие другие примеры отрицательного влияния на здоровье общества. Самые очевидные из ныне широко признаваемых взаимоотношений между основными убийцами нации (сердечные заболевания — номер один, рак — номер два и инсульт — номер три) и потреблением мяса или гораздо менее очевидное, но несомненное влияние мясной промышленности на информацию о питательных веществах, которую мы получаем от правительства и медиков.

В 1917 году, пока Первая мировая война опустошала Европу, и незадолго до того, как грипп испанка выкосил население всего мира, группа женщин, озабоченная проблемой извлечения максимальной пользы из американских ресурсов питания в военное время, основала организацию, которая сегодня стала первой государственной группой профессионалов питания и нутриционистов — Американскую диетическую ассоциацию (ADA). С 1990-х ADA издала так называемый стандартный краткий перечень того, что мы-определяем-понятным-всем-словосочетанием: здоровая вегетарианская диета. ADA заняла консервативную позицию, проигнорировав научно обоснованные выводы о том, что уменьшение потребления животных продуктов полезно для здоровья.

Вот три ключевых положения из краткого изложения относящейся к делу научной литературы. Первое:

«Хорошо сбалансированная вегетарианская диета подходит для всех индивидуумов на всех этапах жизненного цикла, включая беременность, лактацию, младенчество, детский и юношеский возраст, а также для спортсменов».

Второе:

«При вегетарианских диетах ниже потребление насыщенных жиров и холестерина и выше — клетчатки, магния и калия, витаминов С и Е, солей фолиевой кислоты, каратеноидов, флавоноидов и других фитостеролов».

В другом месте научного доклада отмечается, что у вегетарианцев и веганов (в том числе у спортсменов) «повышено потребление» белка р21, и тогда идея, что мы-должны-беспокоиться-о-потреблении-достаточного-количества-белка-и-поэтому-есть-мясо, теряет всякий смысл. Если же почитать другие данные, то можно делать предположение, что излишнее потребление животного белка ведет к возникновению остеопороза, болезней почек, мочекаменной болезни и некоторых видов рака. Несмотря на нарочитую путаницу, совершенно ясно, что вегетарианцы и веганы потребляют более подходящее количество белка, чем всеядные.

Наконец, у нас имеются по-настоящему важные доводы, основанные не только на размышлениях (если считать, что эти размышления вполне соотносятся с данными науки), но и на солидном фундаменте диетологических исследований: изучении современной популяции человека.

Третье:

«Вегетарианские диеты сулят немалые преимущества для сохранения здоровья, в том числе снижение уровня холестерина, уменьшение риска сердечнососудистых заболеваний которые считаются причиной более чем 25 % всех ежегодных смертей в США], снижение уровня кровяного давления и сокращение риска развития гипертонии и диабета 2-го типа. У вегетарианцев ниже индекс массы тела [т. е. им не грозит полнота] и сравнительно низкие темпы развития рака [онкологические заболевания также составляют причину почти 25 % ежегодных смертей в США].

Я не думаю, что забота о здоровье — это достаточная причина, чтобы стать вегетарианцем, но, с другой стороны, если считать, что отказ от поедания животных приносит вред, тогда естественным будет и отказ от вегетарианства. Само собой, это подвигло бы меня кормить моего сына мясом животных.

Я говорил об этом с несколькими ведущими американскими нутриционистами, выясняя их взгляды на питание как взрослых, так и детей, и слышал одно и то же снова и снова: вегетарианство как минимум столь же полезно, как и рацион, включающий мясо.

Если люди нередко сомневаются в том, что воздержание от животных продуктов полезно для здоровья, то это следствие постоянно внушаемых нам ложных понятий о питании. Позвольте мне быть точным. Когда я утверждаю, что нас обманывают, я не ставлю под сомнение научную литературу, я на нее полагаюсь. Однако то, что общество узнает о научных данных относительно питания и здоровья (особенно из правительственных рекомендаций по питанию), приходит к нам через многие руки. Поскольку сейчас культивируется доверие к науке как таковой, то производители мяса, всеми правдами и неправдами стараются затесаться в круг тех, кто преподносит нам с вами ту или иную точку зрения на питательные свойства продуктов.

Возьмем, например, Национальный совет по молочному животноводству (NDC) — маркетинговую руку компании Dairy Management Inc., монстра индустрии, чья исключительная цель, согласно его же веб-сайту «управлять возрастающими продажами и спросом на мясо-молочные продукты в США». NDC содействует росту потребления мясных и молочных продуктов, игнорируя негативные последствия, влияющие на здоровье, и пытается навязать свою продукцию даже тем, кто не может переварить их дрянь. NDC — торговая группа, Поэтому ее поведение, по крайней мере, понятно. Однако по-настоящему трудно постичь, почему педагоги правительство, начиная с 50-х годов XX века, позволили NDC стать чуть ли не самым крупным и наиболее влиятельным поставщиком инструкций и пособий, обучающих нацию правильно питаться. Хуже того, наше нынешнее федеральное «диетическое» руководство шло из того самого министерства, которое трудись, не покладая рук, чтобы сделать промышленное фермерство в Америке нормой, т. е. из Министерства сельского хозяйства (МСХ).

МСХ владеет монополией на наиболее важное рекламное пространство в стране — на те маленькие сведения в рамочках, где указана пищевая ценность проекта, а эти сведения можно найти практически на всех продуктах, которые мы едим. МСХ было основано в тот год, когда Американская диетическая ассоциация (ADA) открыла свои офисы, так что в его распоряжении была готовая диетическая информация для нации и, в конечном счете, руководства, которые могли служить общественному здоровью. Однако в то же самое время МСХ было заряжено (или заражено) индустрией, продвигающей свои продукты на рынок.

И вот явный конфликт интересов: государство получает свою вроде бы подтвержденную на федеральном уровне диетологическую информацию из агентства, которое должно поддерживать пищевую промышленность, что сегодня означает поддержку промышленного фермерства. Потоки лживой информации, которые просачиваются в нашу жизнь (такие, как непременное требование «достаточного количества белка»), естественным образом следуют из этого факта и бросают тень на такие фигуры, как Мэрион Нестл. Как эксперт по здравоохранению, Нестл много работала для правительства, в том числе над «Отчетом главного врача государственной службы здравоохранения о питании и здоровье», и десятки лет взаимодействовала с пищевой промышленностью. Во многих отношениях ее выводы банальны, озвучивая то, что мы и ожидали, но она рассматривает проблему с точки зрения хорошо осведомленного человека, отчего картина влияния пищевой промышленности — особенно животноводства — на политику национального питания предстает в новом ракурсе. Нестл доказывает, что такие компании по производству продуктов питания, как компании по выпуску сигарет (это ее аналогия), скажут и сделают что угодно, лишь бы сбыть свою продукцию. Они будут «лоббировать Конгресс, чтобы ограничить регулирование, которое считают неблагоприятным; давить на федеральные органы, чтобы те не навязывали подобного регулирования; а если уже ограничивающие их деятельность предписания им не по нраву, они затевают судебные тяжбы. Компании по производству продуктов питания, как и табачные компании, кооптируют специалистов по питанию и диетологии в профессиональные организации, поддерживая тенденциозные научные исследования, и расширяют торговлю, изучая спрос среди детей». Рассматривая рекомендации правительства США, поощряющие потребление мясо-молочной продукции в целях предотвращения остеопороза, Нестл отмечает, что в некоторых регионах мира, е молоко не является основным продуктом рациона питания, население зачастую меньше страдает остеопорозом и реже, чем у американцев, случаются переломы костей. Самый высокий процент заболеваний остеопорозом наблюдаются в тех странах, где люди потребляет больше мясных и молочных продуктов.

Приводя этот поразительный пример влиятельности пищевой промышленности, Нестл доказывает, что МСХ сегодня ведет неофициальную политику умалчивания, скрывая то, что мы должны в принципе «меньше есть», не важно, насколько опасен для здоровья конкретный продукт питания. Таким образом, вместо го, чтобы говорить «ешьте поменьше мяса» (что может быть полезно), они советуют «старайтесь, чтобы жиры приходилось меньше 30 процентов от всех потребленных вами калорий» (что, по меньшей мере, "вразумительно). Учреждение, которому мы поручили докладывать об опасной пище, ведет политику не говорить нам (прямо), что продукты (особенно, если это продукты животного происхождения) опасны. Мы позволили пищевой промышленности организовывать нашу национальную политику в области питания, которая влияет на все — начиная с того, какие продукты представлены в секции здорового питания в местных бакалейно-гастрономических магазинах, и кончая тем, что едят наши дети в школе. В Национальной программе школьных завтраков, например, более половины миллиардов долларов наших налогов идут на молочные продукты, говядину, яйца и птицу, т. е. на промышленность, которая обеспечивает детей продуктами животного происхождения, несмотря на то, что диетологические факты говорят о том, что мы должны уменьшать количество этих продуктов в нашем рационе. А пока на покупку фруктов и овощей отводятся скромные 161 миллион долларов, хотя даже МСХ соглашается, что следует потреблять их в большем количестве. Может быть, будет гораздо разумнее (и этичнее), чтобы за это отвечал Национальный институт здоровья, организация, которая специализируется на здоровье человека и не может иметь от этого никакой выгоды?

Сегодня серьезно пугает интенсивный рост промышленных ферм, особенно из-за проблем с болезнями, вызванными продуктами питания, устойчивости к антибактериальным препаратам и потенциальной пандемии. Птицеводство Индии и Китая начиная с 80-х годов растет примерно на 5-13 процентов в год. Если Индия и Китай начнут есть птицу в тех же количествах, что американцы (двадцать семь — двадцать восемь птиц в год), они одни будут потреблять столько кур, сколько потребляет весь мир сегодня. Если мир будет следовать за Америкой, то мы будем съедать более 165 миллиардов кур ежегодно (даже если население Земли не увеличится). А что потом? 200 миллиардов? Пять сотен? Значит, клетки будут ставить одна на другую еще выше, или они станут меньше — или и то, и другое? Когда мы спохватимся, признав, что антибиотики, эта панацея от страданий человека, теряют свою силу? Сколько дней в неделю наши внуки будут болеть? Где предел этому?