На карнавале истории

1

В июне 1977 г., во время приема, устроенного президентом Франции Жискаром д'Эстеном в честь Брежнева, французская интеллигенция устроила в театре Рекамье прием нам, советским диссидентам. Франция была с нами, а не с Брежневым. С нами были и Эжен Ионеско, и Сартр, и Симона де Бовуар. С дочерью Ионеско я познакомился раньше, на демонстрации румын, протестовавших против репрессий в Румынии. Слова Ионеско о моей книге растрогали меня. Глотая слезы, я смог только пробормотать что-то о том. что она появилась благодаря в чем-то его «Носорогу». Какие странные петли делает судьба, сколько удивительных встреч с людьми, которые сыграли роль в моем становлении, — Ионеско, Сартр, Тамара Дойчер — жена Исаака Дойчера, Ив Монтан, Хомский, Александр Галич! Мишель Фуко организовал контрбрежневскую ветречу. Таня с Галичем участвовали в спектакле Армана Гатти о психушках, о Гулаге.

2

Увы, усиление тоталитаризма в Латинской Америке, в Азии и Африке подтверждает это. И США не один раз помогали фашистам.

3

Чем уже стал Белград.

4

В 76-77 гг. это снова стало нормой, а не исключением в их «хулиганстве в перчатках».

5

Декадентом называют в советской критике Владимира Винниченко. Но это несерьезное утверждение. Винниченко — тонкий психолог, близкий некоторыми гранями своего таланта Достоевскому. Ленинское утверждение о нем как об архиреакционном последователе архиреакционного Достоевского далеко от истины. Душевные метания, поиски, психологический анализ надломов у революционеров и контрреволюционеров не означает ни архиреакционности, ни «достоевщины». Ленинские вкусы в литературе примитивны, неразвиты, не поднялись до поисков Маяковского, даже до Луначарского. Считать «Что делать?» Чернышевского литературой — признак отсутствия эстетического вкуса. Увы, примитивность ленинских симпатий в искусстве (в живописи, правда, он поднялся от «передвижников» до импрессионизма) сказалась на борьбе примитивного, лозунгового реализма против настоящего реализма и «модернизма».

6

Я прошу всех украинских эмигрантов, знавших Надежду Витальевну Суровцеву, читавших ее произведения 20-х годов, прислать мне материалы о ней. Может быть, ее помнят старые австрийские коммунисты и анархисты, деятели пацифистского и женского движения 20-х годов?

7

Книга «Неопалимая купина» (из украинского аналога серии «ЖЗЛ»), в которой я впервые прочел о султанше Роксолане, Гулевичивне и других известных на Украине легендарных личностях, ныне запрещена «непонятно» за что, т. е. за «украинский буржуазный национализм».

8

Впоследствии мне удалось прочесть работу выдающегося русского ученого о. Павла Флоренского о слове как мифе. П. А. Флоренский еще в 1922 г. написал «У водоразделов мысли», где есть прекрасная, глубочайшая по мысли «заметка» о строении слова. Как всегда, власть предержащие дали работе отлежаться, пока мировая наука в других странах подойдет к идеям русского ученого. Лишь в 1973 г. часть работы П. А. Флоренского была опубликована (Строение слова. В сб.: Контекст. 1972. М., «Наука», 1973). Сколько еще великих открытий 20-70-х годов лежит в семейных и государственных архивах, ожидая читателя? Россия, как Сатурн, пожирает своих детей, опасаясь их слова. Лучших своих детей и их лучших слов.

9

Как мне сообщил поэт Вадим Делоне, Мамонов для сознания Кочетова — Делоне (бабушка Делоне — Мамонова; Кочетов присутствовал на суде над Делоне. Тут проекция своей Тени на врага-Делоне, как Птуппсов — клевета на Евтушенко).

10

В 1977 г. белое пятно наконец заполнили. Новая Конституция — по сути хуже сталинской. Новый гимн — видоизмененный Сталинский. Остается ждать НДП — чтобы и они наконец поставили точку над «i» и вмалевали свастику в свой флаг.

11

Слава Богу для новых изданий этой книги я могу внести поправку к мрачному карнавалу истории, на сей раз поправку светлую: и Буковский, и его мать уже на воле, но лишились Родины, России.

12

Можно привести в качестве свежего примера клеветническую статью «христианина», писателя Петрова-Агатова о Гинзбурге и Орлове в «Литературной газете» за февраль 1977 года. Все, кто знал автора, считают, что основным мотивом клеветы был не страх, а собственная безнравственность, приписанная им своим «жертвам». Забавно, что в атеистической, кагебистской газетке Агатов обвиняет большинство диссидентов в… атеизме. Профессор Орлов своим безбожием, выходит, оскорбляет религиозные чувства Брежнева.

13

А сейчас все еще гораздо сложнее, страшнее, напряженнее…

14

Галич сообщил мне, что в детстве любил двух поэтов — Жуковского и Шевченко.

15

Когда Синявский написал книгу «Прогулки с Пушкиным», то на него напали многие эмигранты» преимущественно старые. Все таки 60 лет после Октября что-то дали многим из нас. Многие поняли, что «любить» и «обожествлять» — не синонимы. По-настоящему любить — значит стремиться понять. Синявский, называя Пушкина «вампиром», «пустым» и т. д., смотрит на Пушкина карнавальными глазами. А его противники — сквозь очки о гении. Синявский делает открытия (половина которых могут быть ошибкой), т. е. любит Пушкина практически. «Защитники» Пушкина повторяют «охи» столетней давности, т. е. лишь притворяются в своей любви к Пушкину. Старая эмиграция упрекает нас в том, что мы искалечены Советами. Возможно. Но мы думаем, а они застыли в России 30–60 летней давности (а некоторые попятились в «глубинку», на сотни лет назад). Россия уже не Россия, а Советы. И с этим надо считаться, а не повторять старое!

16

История Виктора В. — одна из самых трагических. Человек он неглупый, но слабохарактерный. До 72 года ему уже приходилось иметь дело с КГБ, и они тогда еще поняли, кто перед ними. За несколько месяцев до января 72 года Виктор уехал из Киева и жил (по состоянию здоровья даже собирался переехать туда совсем) в Армении. 13 января его самолетом привезли в Киев, поместили в гостиницу КГБ, которая размещается напротив Республиканского следственного изолятора, и продержали фактически под арестом — 5 или б дней. В Киеве оставалась его семья — жена и сын. Ему позволили повидаться с ними только после «операции», ночью, с предупреждением ни с кем не видеться и никому не говорить о допросах. Он сделал все, что они требовали, я случайно встретила его через полгода, когда он вернулся в Киев, — ему не удалось остаться в другом городе. И тогда при встрече, будучи уже выпивши, он рассказал подробности об очной ставке с Леней. Рассказал, что был очень испуган: он ничего не знал об арестах друзей. Его водили на допросы каждый день, в одном номере с ним находились два следователя КГБ. Его запугали — грозили, что вызовут на допросы жену, а у нее больное сердце, что их выселят из квартиры, а сына не примут в университет, и он сдался, он подписал все, что они хотели. Это были показания не только на Леню, но и на Светличного, Чорновила — его возили для этого во Львов — и других друзей. На суде над Леней Виктор был главным свидетелем. А после суда он пришел ко мне и плакал, что он всех предал, что ГБ его купило: сына, действительно, приняли в университет, и из квартиры не выгнали. Но работу он все равно потерял. Из-за всего пережитого у него усилилась болезнь мозга, которой он страдал и раньше, он стал инвалидом, с маленькой пенсией, на иждивении жены.

Виктор иногда приходил ко мне и потом. Однажды он рассказал, что на допросах часто давал показания, находясь в припадке, и даже не помнил четко, что говорил. Был в ужасе от того, что вот он, действительно больной человек, здесь, а Леня, здоровый, в сумасшедшем доме (болезнь его потом до такой степени обострилась, что на некоторое время он попал в психиатрическую больницу).

Сейчас это человек, раздавленный не только болезнью, но и нравственными муками предателя, это жертва КГБ, несомненно бо́льшая, чем те, кто осужден на муки в лагерях и тюрьмах. Прим. Т. Плющ.

17

Сейчас Нодийка эмигрировала в США. О Викторе слышала, но числа «сидения» в Киевской тюрьме не совпадают.

18

Я не имела возможности узнать фамилию лечащего врача, поэтому ошиблась. Настоящая фамилия ее Любарская.