На озере Светлом

В КАМЕННОЙ ЛОВУШКЕ

Ослепительно сверкает снег. Мартовское солнце днём припекало, верхний слой подтаивал, за ночь смерзался, и теперь поляны рядом с дорогой и белые пятна высоко в горах блестели, словно облитые глазурью, так что Виктору пришлось даже спустить щиток над ветровым стеклом, чтобы свет не так сильно бил в глаза.

Неожиданно и быстро, в какие-нибудь пять минут, всё кругом потемнело. С севера надвинулась громадная туча. Чёрная, мрачная, она быстро застлала небо, закутала солнце, по накатанной дороге поползли и заструились белые хвосты позёмки. Даже сквозь рокот мотора стало слышно, как в какую-то щель громко посвистывает ветер. Правы были уральцы: метель надвинулась стремительно. Весенняя, неудержимая, разгульная метель…

Мрачно и пасмурно выглядит посёлок, в котором ночевал вчера Виктор. Выстроившиеся вдоль склона мохнатой горы домики рабочих известковых карьеров уже не сверкают окнами на солнце, как сверкали утром. Они тусклы и пасмурны, как это быстро помрачневшее, мутное небо.

Пригнувшись, навстречу ветру идёт вереница белых фигур, и трудно понять, отчего они белы — то ли от известковой пыли, то ли снег уже облепил их. Заслышав за собой машину, они сходят за обочину и ждут, когда она пройдёт. Один из рабочих, старик в большой мохнатой шапке, высокий и костистый, с раздуваемой ветром длинной седой бородой, машет рукой вперёд и что-то кричит Виктору, подняв к небу морщинистое лицо.

— Без тебя, дедушка, знаю! — ворчит Виктор, поняв, что старик предупреждает его о надвигающейся непогоде.

Мелькает мысль: «Не остановиться ли, в самом деле? Вот доеду до переезда. Закрыт будет — поверну обратно, открыт — рискну поехать. Риск — благородное дело!» — успокаивая себя, загадывает Виктор. Он вглядывается в железнодорожный переезд: закрыт или открыт? Полосатый шлагбаум поднят вверх. Около него, отвернувшись от ветра, стоит женщина с флажками наготове: ждёт поезда. Женщина смотрит на грузовик и тоже что-то говорит, взмахивая флажком в ту сторону, откуда надвигается непогода. Но Виктору некогда обращать на неё внимание: он ведёт машину через рельсы, а за ними крутой поворот и спуск в какую-то ложбину.

Спустившись, Виктор вскидывает глаза и ахает: впереди всё исчезло, нет ни гор, ни лесов, ни дороги, стеной висит белая мгла, в ней крутятся вихри, словно вставшие на дыбы белые змеи. Невольно Виктор оглядывается: в заднее стекло видно, что у сторожки на переезде женщина торопливо вертит рукоятку и стрела шлагбаума опускается вниз: приближается электропоезд.

— Не судьба, значит, — усмехается Виктор. — Вперёд, так вперёд!

Машина ныряет во что-то такое, что иначе и не назовёшь, как снежным мешком. Видимость теряется, чуть различается радиаторная пробка. Над капотом крутятся снежинки, садятся, вновь вспархивают, уносятся, появляются новые. Ветер в щели свистит всё отчётливее и отчётливее.

Машина идёт медленно, и так же медленно движется время. Виктор часто выходит из машины, ощупывает накат впереди — перед колёсами твёрдо, слой снега ещё не велик, надо полагать, с дороги не сбился. Вперёд он посматривает мельком, скорее по привычке, чем по необходимости: всё равно ничего не видно; главное внимание сосредоточено на лесных стенах, окаймляющих дорогу. Если лес виден на одинаковом расстоянии от машины, — значит, едет правильно, центром просеки, с дороги не съехал. Скорость большую, понятно, не наберёшь: машину и так сильно встряхивает на ухабах, замаскированных снегом.

Виктору, привыкшему пролетать дороги по 30–40 километров в час, кажется нестерпимой та скорость, с которой он тащится сейчас. Так и подмывает прибавить газ, перейти на третью скорость, прорвать и сокрушить эту белую стену, сделавшую его почти слепым и беспомощным.

Но делать нечего, ускорять движение нельзя — лишь бы двигаться вперёд. Куда-нибудь он всё равно приедет, а там можно будет подумать, что предпринимать дальше. Однако куда девались дорожные приметы, которые он запомнил по пути в Золотинск? Что-то ни одна не попадается, и места кажутся незнакомыми. Или это всё изменила метель?

Он размышляет и едет, едет под вой ветра, под шорох пробирающейся в кабину метели, отгороженный от всего мира крутящейся завесой снега, один-одинёшенек. Становится немного грустно, хоть бы какого-нибудь попутчика посадить, всё-таки было бы веселее. Да кто пойдёт в такую погоду? Где-то теперь тот старичок-учитель, который показывал обелиск на границе Европы и Азии?

Внезапно Виктор всем телом чувствует, что машина накренилась вперёд и ползёт куда-то под гору. Впереди ничего не различить, видимость стала совсем плохой… Ну и что же, что машина ползёт? Дорога горная, ничего удивительного нет. Виктор успокаивает себя, но всё же сбавляет обороты, потом ставит мотор на холостой ход, выключает его, а машина всё-таки продолжает катиться. Виктор притормаживает, но это не действует, он пускает в ход ручной тормоз и тоже не может остановить движения машины.

Справа, совсем близко от бокового окна кабины, показывается кряжистый ствол толстой сосны и проплывает мимо в каком-нибудь полуметре от машины. Нависший над дорогой сук со скрежетом скребёт крышу и с треском ломается. Ещё какие-то сучья, помельче, хлещут по стёклам мохнатыми лапами. Виктор чувствует, как неподвижные, зажатые тормозами колёса сгребают под себя сугробы снега. Вместе со снежными валами машина ползёт и ползёт вниз.

Вопреки ожиданию всё кончается благополучно — скольжение прекращается, и впереди опять, насколько видно, лежит ровная местность, какая-то поляна. Что ж, попробуем поехать дальше! Виктор включает мотор, рывком легко выбирается из сугроба и катит дальше. Машина идёт хорошо, дорога ровная, и Виктор успокаивается.

Однако благополучие длится недолго: неожиданно Бартенев видит впереди гряду скал и еле успевает взять вправо. Что ж, ничего особенного: когда он ехал в Золотинск, не раз видел нависшие над дорогой скалистые глыбы. Видимо, одна из них попалась на пути…

И вдруг машину резко встряхивает, радиатор поднимается вверх, и перед ним возникает ещё одна скалистая гряда. Возникает она так быстро, что Виктор едва успевает сбросить газ и нажать тормоз. Однако надо быть поосторожнее: врежешься так, что и щепок не соберёшь!

Он выходит из кабины, осматривает скалы. И в ту и в другую сторону гряде не видно конца. Как это его угораздило наехать на целый горный кряж? Чего только не случается при такой погоде! Ветер порывами бьёт в лицо, оно сразу становится мокрым, и Виктор спешит в кабину. Надо отъехать назад, взять влево и попытаться объехать гряду.

Потихоньку он едет вдоль гряды. Но что это такое? Скалам не видно конца. Он поворачивает обратно. Вот и следы машины, здесь он' наткнулся на скалы. Посмотрим, что делается дальше. Но и дальше нет ничего хорошего: каменная стена тянется и тянется вдаль, насколько только может видеть глаз. Что за напасть такая?

Остаётся одно: ехать обратно, отвести подальше машину и тогда разбираться, куда заехал. Виктор так и делает. Проходит минута, другая. Темнеет, следов почти не видно, приходится, ехать наугад. И тогда дорогу вновь загораживают скалы. Да что это такое, в самом деле? Куда он попал? Какая-то каменная ловушка! Он начинает поворачивать налево — результат всё тот же: из снежной мглы встают безмолвные, каменные стены. В чём дело, наконец?

И тут происходит то, чего Виктор меньше, всего ожидал, — глохнет мотор. Он пытается заводить его стартером, заводит рукояткой — ни одной вспышки! Похоже, что прекратилась подача горючего. Он поднимает капот, собираясь проверить карбюратор, как вдруг вспоминает: он не заправлял машины с момента выезда из совхоза. Хотел сделать это в Золотинске, но поторопился выехать и тоже не заправился.

Он лезет в кузов и начинает искать канистру. Кузов густо засыпан снегом, ничего не видно. Куда он мог её девать? Виктор начинает припоминать и, вспомнив, вздрагивает, как от удара: канистра осталась там, на базе в Золотинске. Он снял её с кузова, чтобы не помяли при погрузке, а поставить обратно забыл: торопился выехать. Вот это номер!

Сразу, в одну секунду, положение становится отчаянным, гибельным. Что же он теперь будет делать? Виктор так ошеломлён нежданным несчастьем, что бессильно опускается на покрытый снегом ящик с подшипниками и несколько минут сидит неподвижно, уставясь в окружающую его белую мглу. Как же он так оплошал? Ну да, это начальник базы его заговорил, напугал метелью, он и позабыл погрузить канистру. Толстый чёрт! Где теперь взять бензин? И вообще, где он сейчас находится?

Здесь, в каменной ловушке, ветер слабее, чем на дороге, и сравнительно тепло. Слышно, как наверху, над обрывом, под напором ветра гудят сосны, как воздух свистит в ветвях, как со зловещим шорохом скользит по снегу позёмка. Дела! Нечего и рассчитывать, что кто-нибудь поедет в такую погоду. На помощь надеяться нельзя, надо спасать машину самому. Но в какую сторону направиться? Где теперь населённые пункты?

И вдруг до него доносится протяжный трубный звук. Он так отличается от гула сосен и свиста ветра, что Виктор сразу настораживается. Что это? Кто может так трубить? Старик-попутчик рассказывал о лосях. Неужели кричит лось?

Звук повторяется — необыкновенно низкий, густой, протяжный, он длится никак не меньше полминуты. Нет, никакое живое существо не способно издавать такие звуки. Кто же это трубит? И Виктор вспоминает арку со светофором, у обелиска на границе Европы и Азии — точно так трубил электропоезд. Ну да, как он раньше не сообразил: это звучит сирена электровоза. И он представляет себе кабину, электровоза, машиниста, нажавшего кнопку сирены и вглядывающегося в снежную муть. Ему тоже приходится нелегко — пробиваться с тяжёлым составом сквозь эту стену вздыбившегося снега.

— Спасибо, друг! — вслух говорит Виктор тому далёкому и неизвестному человеку, который подал ему, как руку помощи, перелетавший через леса и горы сигнал.

Теперь Бартенев уже не чувствует себя таким одиноким и беспомощным среди разбушевавшейся стихии. Там, за горами, на железной дороге, такие же, как он, транспортники борются с метелью, ведут свои составы, и он должен бороться! Надо идти в сторону железной дороги, добраться до какого-нибудь населённого пункта, достать бензин, заправить машину и вывести её на дорогу. Сейчас он всё это сделает…

Но когда из радиаторного краника начинает вытекать спускаемая вода, Виктору опять становится тоскливо. Через несколько минут он покинет машину, и кто знает, когда увидит её опять. Вода вытекает в снег. Горячая, она высверливает в снегу тонкое и глубокое отверстие. Течёт, как кровь из раны. Чувство такое, будто это и в самом деле струится кровь из него, из Виктора, — так жалко покидать машину! Но ведь нет же, нет, он не покидает машину! Наоборот, он пойдёт сейчас добывать горючее, чтобы её спасти.

Взобравшись на обрыв, определив направление по сигналам электровозов, Виктор в последний раз оглядывается назад. Грузовик почти не виден: его уже закидало снегом. Как бы ему сейчас хотелось остаться здесь, с машиной! Но ничего не поделаешь, надо идти…

Страшно вспомнить, что это была за дорога! По прямой, наверное, не больше пятнадцати — двадцати километров, но путь кажется бесконечным: то и дело приходится обходить неприступные горы и бездонные балки, продираться через чащобу, которая в другое время казалась бы ему непроходимой, брести по нетронутому снегу, тяжёлому, как песок. Он скатывается в овраги, карабкается на склоны и всё прислушивается к трубным сигналам. Там, видимо, тоже трудно — трубят электровозы часто. Сигналы манят и зовут к себе: там люди, жизнь, свет, тепло…

Только под утро он выходит на железную дорогу и, совершенно обессилев, шатаясь, как пьяный, бредёт по пути. К счастью, это происходит недалеко от той будки на переезде, мимо которой он проезжал днём. Дежурная стрелочница замечает его и кричит:

— Эй ты! С рельсов уйди! Поезд идёт!

Бартенев не слышит и продолжает идти.

«Что с ним? — думает стрелочница. — И откуда только взялся?» Она подходит к нему и за рукав уводите рельсов. — Ну, куда тебя занесло? Жизнь надоела? Попадёшь под колёса, я отвечать за тебя должна?

Бартенев, оглушённый грозным гулом, уже давно разламывающим ему голову, смотрит на женщину бессмысленным взглядом и с усилием выговаривает:

— Машина у меня… В лесу завязла… Бензину… нет ли?

Вид у него дикий и измождённый, и стрелочница догадывается, что с человеком что-то случилось. Сменщица, у которой она принимала смену, говорила, что перед метелью в горы прошла машина. «Уж не с неё ли он, сердешный?»

Она устроила обеспамятевшего Виктора на лавке в своей крохотной будке. Когда в вихрях снега в горы уходит блистающий прожекторами электропоезд, она вызывает дежурного по разъезду и докладывает о пришедшем из лесу больном человеке. Приходят люди, уводят Бартенева на станцию, усаживают в пассажирскую электричку и увозят в областной город.

Он очнулся через много дней в железнодорожной больнице. Узнал, что приезжали представители совхоза, приходили работники областного управления милиции, но добиться ничего не могли: Бартенев сильно бредил. Начались поиски машины, но безуспешно…

Да и как было её найти, когда она стояла далеко в стороне от дороги, в одном из глухих заливов озера Светлого, укутанная в трёхметровые сугробы. Лесник захаживал сюда редко: нечего было ему здесь делать. А когда наступила весна, началось таяние, тяжёлый грузовик продавил лёд и ушёл под воду.