На озере Великом [авторский сборник]

Игра

Я сижу в доме на Красной улице. Из окна видны Университетская набережная, голубоватооранжевая полоска Невы, дома на противоположном берегу. Но мне видно и дальше, за Университетской. В огромной остроконечной расселине одного из домов виднеется Большой проспект. Треугольный кусок вырезан из дома, как из пирога.

Я поглядел в окно, когда вдалеке раздался первый разрыв артснаряда. Каждый день методично обстреливают они город.

Первый снаряд разорвался далеко от нас. Но спокойным нельзя быть — они переносят огонь.

За стеной играют дети: восьмилетний Котя и шестилетний Мик. Я стучу в стену:

— Ребята, в подвал!.. Артобстрел!

Я стараюсь говорить с лаконичной вескостью, как в воинском приказе. Этот тон обычно больше всего действует на ребят, но сейчас они заняты игрой и не обращают на мои слова ни малейшего внимания. Так происходит уже не первый раз, но я снова стучу в стену и ложусь на диван. Я тоже решаю остаться в комнате. На улице тихо, разрывы всё так же глухо теряются вдали. И в доме тихо. Сквозь тонкую стенку ясно слышатся голоса ребят. Какая-то скучная у них сегодня игра.

— Дзынь-н-нь! — Это Котя.

— Старший политрук слушает, — отзывается басом Мик. — Вам кого?

— Мне старшину Косачёва.

— Косачёв вышел, — отвечает Мик (он реалист и любит, чтобы игра походила на жизнь). — Вы мне ещё позвоните!

— Нет, теперь вы мне позвоните, — с досадой говорит Котя, — а то я звоню, звоню, и всё без толку.

— Дзынь-н-нь! — Это Мик.

Но Котя разозлился и теперь отвечает, что такой-то занят и подойти не может. Игра не клеится, но они с завидным упорством стараются раздуть угасающую искру.

Между тем огонь приблизился к нам. Стала «слышна траектория», как говорят артиллеристы. Шелест, прерываемый чавканьем.

Разрыв. С потолка осыпается немного извести. Второй. Мне становится мучительно жаль детей, трогательный закон детства заставляет их играть во что бы то ни стало.

— Обстрел! — говорит Котя.

Они даже не слышали моего предостережения. Я снова стучу в стенку. В ответ несётся: «У-у-э!.. У-у-у!» Этот странный звук, который умеют производить только дети, означает автомобильную сирену. Мик сигналит вовсю. Я понимаю: это мчится «скорая помощь». Трещит кресло, изображающее автомобиль.

— Быстрей, товарищ водитель, там дом завалило! Много жертв, — говорит Котя.

Походя они создают обстановку игры.

— Какой дом? — спрашивает Мик. — Пятиэтажный?

— Семиэтажный, — решительно говорит Котя.

Мик сигналит ещё неистовей.

Я хорошо представляю себе двух этих ребят: Котю с большим, упрямым лбом, нахмуренными глазами и разбитыми, в ссадинах, коленками и хрупкого Мика с тонким, серьёзным лицом. В Коте преобладает мужское начало, в Мике — женское. Таких, как Мик, взрослые всегда оскорбляют сравнением с девочкой.

Разрыв через дом от нас. В разрядившемся воздухе исчезают звуки.

Мне немного не по себе. За окном медленно оседает пыль, особенно нежной кажется голубизна воздуха над крышами.

— Трр! — доносится из-за стены.

Машина затормозила. Теперь в движение приходит вся мебель. Голос Коти:

— Осторожней, ребята. Да поживей, поживей — там люди!

Он — «главный врач» и начальник аварийной группы. Это немного смущает реалиста Мика.

— Послушай, Котя, мы же не пожарники?

— Без разговора, товарищ! Там люди заваленные.

Вздохнув, Мик принимается за «раскопки».

— А вот и мы, товарищи пострадавшие! Ну как, вы все живы? Мы сейчас окажем вам первую помощь. Мик, оказывай первую помощь.

Новый взрыв возмущения:

— Но я же водитель и пожарник, Котя! Я не могу быть санитаром! Так не бывает!

— Не разговаривайте, товарищ! Кем нужно, тем и будете!

Мик покоряется.

Я слышу, что сейчас в ход пошли подушки. Верно, это и есть пострадавшие.

— Смотри, Мик, — радостно говорит Котя, — мы успели вовремя, все живы!

— Ничего не все, — говорит Мик, и в голосе его звучат подозрительные нотки. — Так я не буду играть. Это не взаправду!

— Ну, а кто же не жив? — спрашивает Котя. — Я что-то не вижу неживых.

— А вон та девочка — она совсем неживая.

— Ну, та девочка… — раздумчиво говорит Котя. Ему хочется успокоить товарища, но он не может совладать со своим сердцем. — Так это же Варя, Мик. Мы с ней играем в саду. Неужели ты хочешь, чтобы Варю убили?

Нет, Мик этого не хочет. Пусть Варя будет жива. Но он хочет, чтоб было как взаправду, иначе неинтересно.

— Вот этот старичок умер. Смотри, Котя, он совсем даже не дышит!

Тяжёлый диванный пуф, очевидно приподнятый Миком, с размаху опускается на диван. Жалобно погуживают пружины.

— Этот старичок?.. — Пауза. — Нет, он как будто немного дышит. Послушай, Мик, он чуточку дышит.

— Нет, не дышит. И вовсе не дышит! То есть ни чуточки!..

— Ну что ж, что не дышит! — решительно говорит Котя. — Мы сделаем ему искусственное дыхание. Так бывает!

— Не поможет! — упрямо говорит Мик. — Его совсем задавило.

— Нам надо его спасти, Мик! — горячо возражает Котя. — Это очень хороший старичок. Он профессор. У него очки, палка и зонтик. И он ходит гулять с собакой по утрам. О нём пишут в газетах. У него даже орден есть. Надо обязательно его спасти.

Котя делает искусственное дыхание. Он шлёпает ладонями по клеёнчатой обивке пуфа, приговаривая:

— Раз, два. Раз, два…

— Он всё-таки не дышит.

Котя не отвечает. Шлепки становятся громче. Я слышу прерывистое дыхание Коти. Его руки неутомимо бегают по клеёнчатой обивке. Он так старается, словно в самом деле надеется оживить диванный пуф.

— Котя, можно я буду тебе помогать? — тихо говорит Мик.

Вы будете жить, профессор! Мне хочется пойти пожать руку маленькому ленинградцу за упрямый романтизм его души, побеждающей неверие и слабость. Но я не делаю этого, чтобы не помешать игре, вернее — тому большему, чем игра, что происходит за стеной.

— Разотри ему ноги, — приказывает Котя. — Теперь дело пойдёт быстрей.

Шлепки, шуршание продолжаются с удвоенной силой. Я вдруг замечаю, что разрывы несколько отдалились от нас, хотя снаряды всё ещё накрывают наш район.

— Не помогает, — устало говорит Мик.

— Ничего, Мик, поможет. Смотри, какой он старенький и седой. Мы обязательно должны спасти его. Он будет жить, только работай, Мик!

Работай, Мик! Человеческая жизнь стоит любой работы.

— Вот так. Ещё немного… Теперь холодное на грудь… — Голос Коти срывается. — Подай графин, Мик…

Булькает вода, выливаясь из горлышка графина, и глухо барабанит по клеёнчатой обивке. Тяжёлое, согласное сопение.

— Ты слышишь, Мик?

— Что?

— Он вздохнул. Послушай, он вздохнул.

Задерживая дыхание, Мик вслушивается.

— Да-а, — говорит он неуверенно. — Котя, надо послушать пульсу. Ты знаешь, где пульса?

— Знаю. Ты послушай пульсу, а я ещё немножечко подышу ему… Ну вот, теперь он совсем дышит. Мы спасли его, Мик! — Котя заговорил низким голосом: — Вы спасены, товарищ профессор. Можете идти работать. Вот ваши очки, зонтик и палочка. Не надо нас благодарить.

— Большое досвидание, — говорит шестилетний Мик.

Как тихо на улице! Неужели обстрел уже кончился? Смотрю на часы: пятнадцать минут, в течение которых немцы методично каждый день обстреливали город, миновали…