На поповских хлебах

Владыка Михаил

В стенах Ленинградской Духовной академии состоялось моё знакомство с архиепископом Михаилом (Мудьюгиным), которому написал обо мне мой первый духовник отец Валерий Лапковский.

В один из зимних дней я неожиданно получила по почте конверт, а в нём — короткое сообщение: «Приезжаю читать лекции в ЛДА. Вы можете со мною встретиться. Арх. Михаил».

Эту первую встречу я почти не запомнила. Помню только, что ранним утром ожидала владыку в вестибюле, и вот он появился в дверях. Ошибиться было невозможно: он был из тех немногих священнослужителей, что и по городу ходили в рясах. Поверх рясы была надета панагия. И в ту же секунду из внутренней двери вышел владыка Кирилл. Я оказалась «между двух огней». Секундное замешательство: к кому идти под благословение? — и, обогнув владыку-ректора, я склоняюсь перед владыкой Михаилом: он и по возрасту старше, и по сану — архиепископ, в то время как владыка Кирилл был ещё епископом.

Кажется, в тот раз мы и не говорили с владыкой Михаилом ни о чём существенном — ему нужно было читать лекцию. Зато я хорошо помню, как впервые попала в его ленинградскую квартиру — это было уже весной, после Пасхи. Приехав по указанному адресу в район питерских новостроек и подходя к дому, я услышала звуки прекрасной фортепьянной музыки. Они лились из раскрытого окна на первом этаже. Играл владыка. Он встретил меня как радушный хозяин, усадил за стол и включил магнитофон с записями своих проповедей. Пока я слушала, владыка что-то делал на кухне, и вскоре передо мной появилось прекрасно приготовленное жаркое и бутерброды с чёрной икрой. Сам владыка пил чай и «жаловался»: «Всю жизнь люблю готовить. А мясо мне нельзя — монах. Послали меня в Астрахань — полно рыбы, а я рыбу не люблю». И так, слово за слово, владыка рассказывал о своей жизни.

В юности он был лютеранином, но вскоре принял православное крещение. Получил техническое образование, работал заведующим кафедрой в Ленинградском Горном институте. А потом «вдруг» принял священнический сан. Какие только искушения не преследуют человека! Владыка говорил, что в ночь перед рукоположением неожиданно понял, что больше никогда не сможет… танцевать! И это обстоятельство настолько его огорчило, что он не спал всю ночь и лишь к утру принял твёрдое решение навсегда отказаться от светской жизни. Настоящие искушения обрушились позже. Он лишился не только должности преподавателя (к чему, конечно, был готов), но и квартиры, и питерской прописки, и дачи в Царском Селе. Спасибо, приютила племянница — это в её квартире он сейчас принимал меня. Но всё это оказалось мелочами в сравнении с жизнью во Христе.

После смерти жены его возвели в сан епископа.

Недолгое время владыка пробыл ректором Ленинградских Духовных школ. Недолгое — потому что быстро стал неугоден властям. Он стремился вернуть уровень семинарского и академического образования на дореволюционный уровень. А кому тогда в нашей стране были нужны грамотные и всесторонне образованные, интеллигентные священники? Очень нужны они были нашей оклеветанной и гонимой Церкви, но уж точно — не власть имущим. И вот через два года ректорства владыку Михаила отправили в Астрахань; правда, не лишили возможности приезжать и читать лекции в академии.

Немного осмелев, я попросила владыку сыграть что-нибудь на рояле. «Что именно?» — уточнил он. Я замялась, боясь попасть в неловкое положение неуместной просьбой: «Ну… Бетховена». «А что, Бетховена?» — так же невозмутимо спросил владыка. Я уже была не рада своей просьбе. «Какую-нибудь сонату…» «Назовите номер». «Тринадцатую», — проговорила я, краснея (сама я мелодии этой сонаты не помнила). И владыка тут же, без нот, заиграл. Оказалось, он знал наизусть всего Бетховена, как и многие другие произведения классиков.

В кабинете владыки стояли стеллажи старинных книг, и я попросила что-нибудь почитать. «А какой язык вы изучаете?» — спросил он меня. Узнав, что английский, развёл руками: «А у меня вся богословская литература на немецком языке» (это были старинные фолианты — вероятно, наследство, доставшееся от предков-лютеран). Но всё же нашлось среди книг русское издание Творений святого Ефрема Сирина. И владыка вручил его мне, предупредив: «Если что-то будет непонятно или покажется спорным — не смущайтесь. И Святые Отцы могли ошибаться или трактовать один и тот же вопрос по-разному. Непреложно и неизменно — одно Священное Писание».

В тот раз я засиделась допоздна. И хотя стояла петербургская белая ночь, владыка вызвался проводить меня до общежития. Мы сели в такси — оба на заднем сиденье (владыка пояснил, что на переднем сиденье должны располагаться адъютанты), а когда остановились перед входом в общежитие, владыка сказал мне: «Сидите», — а сам вышел из машины, обошёл её кругом, открыл дверцу и подал мне руку. Сегодня это может показаться шиком, ненужным ухаживанием (хотя какое могло быть «ухаживание»! — владыке в ту пору было 66 лет, не говоря уже о сане). Нет, это был не «шик» и не бравада, а — нормальное поведение человека, родившегося до революции и получившего должное воспитание. Он не только был всесторонне образован, в совершенстве знал шесть языков и ещё с двух переводил богословскую литературу — он был русским интеллигентом в несовременном понимании этого слова.

Позже я столкнулась с такой интеллигентностью ещё раз. Уже будучи матушкой, попала на приём к владыке Хризостому. Прощаясь, взяла благословение, после чего правящий архиерей провёл меня до двери кабинета и сам открыл передо мною дверь.

Как-то отвечая на вопрос владыки Михаила «как у вас дела?», я сказала: «Нормально». На что архипастырь серьёзно спросил: «А что есть норма? Это ведь понятие, для каждого разное. Что норма для одного, для другого — невозможное состояние. Поэтому избегайте этого слова, если вы и ваш собеседник — разные люди». Но я смело могу сказать: то, как вёл себя в быту владыка Михаил, было нормой его жизни. Как было нормой и обязательно, незамедлительно ответить на любое письмо — хоть с действительно животрепещущими вопросами, хоть на простое поздравление с праздником.

У меня хранятся стопки писем и телеграмм от владыки Михаила, от владыки Хризостома и ещё от двух моих духовных отцов. Сначала я переписывалась с отцом Валерием, и он отвечал на мои бесконечные вопросы. Но однажды, когда я была в родном Курске на каникулах, он сказал мне: «Всё! Если тебе мало меня и владыки Михаила — иди к отцу Льву. Скажешь, что я послал». И я пошла.

Протоиерей Лев Лебедев стал моим духовником на долгие 20 лет…

А пока я продолжала учиться в университете и даже, несмотря на активную духовную жизнь, отнимающую много времени, числилась в лучших студентах. Однажды я обратилась к владыке Михаилу за благословением оставить университет и поступить в только что открывшийся в ЛДС регентский класс. Но владыка не благословил: «Образование вам никогда не помешает, а петь вы и так умеете».

Велико было и другое искушение. В нашем студгородке я ходила в межвузовский хор, руководил которым студент консерватории. И вот он стал уговаривать меня оставить ЛГУ и перейти на дирижёрско-хоровое отделение консерватории. «Но у меня же только музыкальная школа, я не училась в музучилище», — возражала я. «Вас примут», — уверенно отвечал он. Но я не посмела нарушить запрет владыки.

^{_{Владыка Михаил в храме Духовной академии и семинарии, 1979 г.}}

Мой новый духовный наставник, владыка Михаил, был немного экуменистом. Чтобы понять это, мне кажется, надо увидеть духовную и особенно светскую атмосферу того времени. Закрытость и изолированность Советского Союза от всего мира заставляла искать хоть какие-то лазейки, щёлочки в глухой стене. Экуменизм — движение за объединение всех христианских церквей — в Русской Церкви достигло в 1970-е годы своего расцвета. Особенно сильно оно было в Ленинграде. Управляющий епархией митрополит Никодим (Ротов) наносил частые визиты в Ватикан и в конце концов, говорят, так и скончался на руках у Римского Папы. Я присутствовала на его отпевании в Троицком соборе Александро-Невской лавры. Огромный храм не смог вместить всех. Люди стояли на улице, на аллеях лаврского парка, священники — вместе с народом, а службу вели одни лишь архиереи во главе с патриархом Пименом. Несколько дней спустя владыка Михаил повёл меня на свежую могилу, и мы вдвоём пропели панихиду по новопреставленному митрополиту. Сейчас там рядом — и могила самого архиепископа Михаила.

Владыка Кирилл и владыка Хризостом — оба были учениками покойного митрополита Никодима, его официальными заместителями в ОВЦС (отдел внешних церковных связей). Разумеется, в те годы и я находилась под их влиянием, тем более что и мой первый духовник также исповедовал и проповедовал экуменизм. В храмах Питера, а особенно в храме академии часто присутствовали и даже участвовали в богослужениях католические епископы и протестантские пасторы. Мечталось: объединятся Церкви — и рухнет «железный занавес». Владыка Михаил, пришедший в Православие из лютеранства, конечно, хорошо знал и положительные, и отрицательные стороны протестантизма. Мы мало говорили об этом (владыка считал, что знакомиться с другими религиями можно лишь после того, как досконально изучишь свою, и в этом он был, разумеется, прав). Но, допуская спасительность иных религий для тех стран, в которых они главенствуют, всегда он подчёркивал безусловный приоритет и апостольство Православия перед остальными христианскими верованиями.

Вернул меня на твёрдую православную почву мой второй — и последний — духовник отец Лев, служивший в те годы в курском кафедральном соборе. После того как о. Валерий отправил меня к нему, я стала часто бывать в его доме; отец Лев даже взял меня корректором (разумеется, только в области грамматики и стилистики) своих богословских трудов и книг, которые он писал всю жизнь. На сотни и тысячи моих вопросов он отвечал неизменно ровно и спокойно, с доброй улыбкой, называя меня «знайкой» и поощряя мою тягу к выяснению истины. Ему удалось развеять мои экуменические иллюзии.

А время шло. Приближался к концу третий год моей жизни и учёбы в северной столице. К этому времени относится решающее для моей дальнейшей жизни и вообще судьбы событие — знакомство с моим будущим мужем. В Ленинград, где жила его сестра — к тому времени уже моя подруга по семинарскому храму, — он приехал «на разведку»: выбирал семинарию для поступления на учёбу. В том, что это будет именно семинария, Лука не сомневался: во-первых, он был сыном священника, во-вторых, уже попробовал себя и в техническом училище, и в одесском институте связи, отслужил в армии, иподиаконствовал у Винницкого владыки Агафангела (ныне — митрополит Одесский и Таврический). За дни или недели, которые он провёл у сестры, мы познакомились и подружились. Нина не скрывала, что мечтает о нашей женитьбе. Но торопиться мы не собирались. У Луки впереди было поступление и учёба в семинарии, у меня — окончание университета и год-другой (так планировалось) работа по распределению.

Я написала о своих планах на будущее родителям. Хотела даже привезти Луку в Курск для знакомства. Но неожиданно для меня дома меня никто не поддержал.

Мой будущий свёкор о. Авксентий тоже сначала возразил: «Я-то не против, но не могу позволить тебе венчаться без благословения её родителей». И вот тут вмешался владыка Михаил. Он написал отцу Авксентию письмо с разъяснением позиции Церкви. Оказывается, в древней Церкви не только не требовали благословения — родители вообще не имели права присутствовать на венчании и на крещении своих взрослых детей, чтобы даже видом своим не принудить их к ложному ответу на вопрос священника о добровольном решении принять таинство! Возражать архиерею, пусть и чужой епархии, отец Авксентий не стал.

Отец Лев попробовал разъяснить мне точку зрения моих родителей: мол, мы с моим избранником очень разные и по рождению, и по воспитанию, и по образованию, и по национальности. Но я обезоружила его сообщением, что просто люблю своего жениха. «Ну а раз любишь — то никто ничего не поделает, выходи», — закончил отец Лев.

То же самое писал мне в письмах владыка Михаил. Надо сказать, что и после того, как я покинула Ленинград и поселилась с мужем на приходе, переписка с владыкой Михаилом продолжалась до самой его смерти, правда, уже не столь регулярная, как прежде. Недавно я прочитала в интернете, что последние годы жизни владыку Михаила мучило прогрессирующее ухудшение зрения, почти полная слепота. В письмах ко мне он никогда не жаловался на здоровье, а лишь — на недостаток времени. И продолжал писать собственноручно, даже в напечатанные на машинке праздничные поздравления обязательно делал размашистым крупным почерком личные приписки. А потом я получила из Вологодской епархии сообщение о кончине моего дорогого наставника.