На поповских хлебах

«Не отвержи мене во время старости»

С утра отец Даниил был в приподнятом настроении. На сегодня назначено венчание, которое стоило поставить в пример другим. Молодые приехали к батюшке за две недели, одни, без родителей и бабушек, которые, как правило, и бывают инициаторами того, чтоб было «как положено» — только заботятся при этом лишь о внешней стороне дела: наряды, цветы, видеокамеры, а сами молодожёны порой и перекреститься не умеют.

Отец Даниил давно завёл строгий порядок: за несколько дней до венчания молодые люди должны приехать на собеседование с батюшкой, чтобы в непринуждённом разговоре понять суть и смысл предстоящего таинства. Да только многому ли научишь за час беседы? И редкое венчание обходится без легкомысленных смешков, перешёптываний, позирования перед видеокамерой. Но сегодня всё должно быть иначе. Олег и Людмила выслушивали батюшкины наставления серьёзно и внимательно, задавали много вопросов и даже упросили священника обвенчать их до регистрации брака, которая, по неведению, была назначена на время приближающегося поста. «Хочется начать семейную жизнь с венчания, а не со штампа в паспорте», — объяснил Олег.

Свадебный кортеж прибыл точно к назначенному сроку. Но ещё глядя в окно алтаря, отец Даниил понял, что обманулся в своих ожиданиях. Нет, молодые выглядели безукоризненно. Зато остальные… Весёлая толпа бесцеремонно ввалилась в церковную ограду. Девушки в мини-юбках, юноши в шортах и майках, и даже длинные платья представительных дам пенсионного возраста «украшали» модные ныне разрезы, сквозь которые сверкали обнажённые чуть ли не до бедра ноги. Конечно, жара, июль… Но ведь пришли в храм, к Богу? Да нет, скорее, на весёлое мероприятие. Тяжело поднявшись, отец Даниил устало вышел из алтаря. Жаль Олега и Людмилу, но ведь он в ответе за душу каждого при шедшего в храм и должен объяснить этим людям и нормы поведения в храме, и величие совершающегося таинства. Обычно эти объяснения слушают молча, иногда извиняясь: «Нас ведь в школе этому не учили». Но в этот раз, казалось, силы ада вознамерились испортить свадьбу, видя твёрдое намерение молодых исполнить всё по-христиански. Первые же слова священника вызвали ропот и возмущение гостей.

— Ну вот, симпозиум развёл! — бросила молодая женщина церковному кассиру и резко повернулась к священнику.

— А вы почему в голубых ризах? По уставу положено венчать в белых!

— Сегодня праздник Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, и это в Её честь священник надевает голубые одежды. Надеюсь, что Её покров будет над этой семьёй, — смиренно отвечал пожилой пастырь.

Он уже зажёг венчальные свечи, как взгляд его упал на самого старого представителя гостей. Распахнутый ворот рубахи не оставлял сомнений: на нём не было нательного креста.

— Что же вы без крестика, дорогой? Если забыли дома, купите, пожалуйста, и наденьте.

— Не надевал и не надену никогда! — гордо отчеканил старик. Трясущейся рукой постучал себя по лбу: — Мой крест — здесь!

Опешивший батюшка почти машинально произнес:

— Как ваше имя?

«Странно, — мелькнула мысль, — за двадцать лет службы в этом сельском храме впервые вижу этого старика».

— Никифор Степанович! — старик вскинул голову. И вдруг резко, с вызовом добавил: — Выведите меня! Выведите, если имеете право! А сам я не уйду!

Батюшка перевёл взгляд на молодых.

— Кто он вам? Родственник?

Невеста залилась краской стыда, прошептала:

— Дедушка.

И несколько пожилых женщин из постоянных прихожанок уже с готовностью и какой-то суматошной радостью тормошили священника:

— Вывести? Батюшка, вывести его? Ведь это же Никифор. Помните, рассказывали вам?

Отец Даниил не принял вызова, вздохнул:

— Нет, раб Божий Никифор, стойте, коль уж пришли. Стойте — как оглашенный в древней Церкви.

И потекли молитвы, призывающие Божие благословение на молодых, на супружескую жизнь и будущих детей. О Никифоре Степановиче забыли. А он стоял, прислонившись к входной двери, заложив за ноющую поясницу руки. Он и сам не знал, зачем пришёл сюда. Вот уже несколько дней в голове звучала услышанная по радио красивая и тревожная то ли песня, то ли молитва: «Не отвержи мене во время старости, внегда оскудевати крепости моей». Никифор Степанович не знал ни одной молитвы, даже «Господи, помилуй» ни разу в жизни не произнёс, привык во всём полагаться на свои силы, а не на какую-то там мистику. А вот поди ж ты — запали в сердце незнакомые слова.

Он оглядел старый храм, в котором был ещё ребенком. Вон — купель в углу. Должно быть, ещё та, в которой крестили его самого, и его родителей, и детей, и внуков. Если бы не внучка — не пришёл бы, не переступил этот порог. Мать водила в детстве. А чуть повзрослел, набрался большевистского ума — поклялся жизнь положить на борьбу с этим дурманом. И положил! Стал первым послевоенным председателем сельского совета, праздники антирелигиозные устраивал для молодёжи, рейды по хатам проводил — снимал иконы, выгонял в дни больших церковных служб на коммунистические субботники всех, кто мог двигаться. А если ухитрялись остаться дома и затем тайком пробирались в церковь — так тех встречал по дороге домой. «Что несёшь? Ах, яблочки? Спас, говоришь?» И летели те яблочки в грязные лужи, на радость гусям, под причитания баб и старух. «А за пазухой что? Кулич свячёный? На-кось, разговейся!» Да… Жизнь положил — вот и вышла почти вся. «Не отвержи мене во время старости…» А чего добился? Храм как стоял, так и стоит: фанатики религиозные на дали взорвать в двадцать девятом, держали оборону от уполномоченных. Сгинули все потом в тюрьмах да ссылках, а время ушло, и в войну церковь снова открыли. Попы нынче — и вовсе в почёте. Вон и по телевизору — правители нынешние на службах свечки держат. А бабы в лицо смеются: «Мы ж тебя, Степаныч, тогда научились дурить. Ты у нас за пазухами шарил, а мы просфорки да артос в волосах прятали!» Эх, бабы! Жену — и ту не углядел. Пока лежал хворый, отвела детей к попу и окрестила. Узнал — едва не убил. Поехал в райком, заявление написал: без моего ведома, мол, в нарушение социалистической законности, окрестили моих детей! Мне вскоре повышение вышло, забрали на работу в район, а попу тому запретили служить и нового прислали… А нынешний-то — гордый какой! — усмехнулся Никифор Степанович в сторону отца Даниила. — Вывел бы меня сейчас, да рапорт своему начальству послал — глядишь, и ему б повышение вышло. Сказывали — из городских он. А со своим милосердием ещё двадцать лет в деревне просидит.

За горькими своими думами не заметил Никифор Степанович, как венчание закончилось. Вот уже родственники подходят к молодым с поздравлениями. Эх, Людка, внучка! Просил же: не позорь деда! Денег давал на свадьбу в городском ресторане. Упёрлась: «Зачем мне свадьба в посту?» Написать, что ли, жалобу на этого смиренного выскочку? Ведь не положено венчать до регистрации. Да что сейчас жалобы? Попался бы он мне в то время — уж я бы не пожалел, вывел не то что из храма — из области!

Никифор Степанович повернулся и вышел на улицу. Шаркающей походкой побрёл прочь. И лишь отец Даниил проводил его скорбным взглядом. Господь милостив. Он принимает и работающих Ему с первых часов жизни, и пришедших к полудню; принимает с равной любовью и тех, кто спохватился к одиннадцатому часу вечера… Стрелки жизни раба Божия Никифора уже перешагнули и этот рубеж. Но ещё может свершиться чудо, и душа услышит зов Творца. Перекрестившись, батюшка произнёс пришедшую вдруг на память строку Псалтири:

— «Не отвержи мене во время старости…» Помяни, Господи, заблудшего раба Твоего Никифора и призови его.