На поповских хлебах

Маме

Мама всю жизнь, до самой смерти, не могла слушать немецкую речь и всегда выключала радио, если вдруг там раздавались звуки этой речи. Среди тех немногих военных эпизодов, о которых она рассказывала, был такой: артиллеристы части, где служила мама, сбили немецкий самолёт и взяли в плен лётчика. Он попросил показать тех, кто его сбил. Кроме самих артиллеристов, подошла и моя мама: ведь меткий выстрел был сделан по её наводке. «Куда вы летели?» — спросила она по-немецки. — «Бомбить ваши города». — «Но там же дети!» — «Ну и что ж, что дети?» — улыбнулся немецкий офицер. И тогда она ударила его по лицу. И с тех пор никогда больше не разговаривала с немцами. Наверное, это было неправильным: ведь за поступки пусть и многих людей нельзя осуждать всю нацию, всю страну. Но как быть, если за каждым немецким словом перед глазами вставало ухмыляющееся сытое лицо, ставшее в больной памяти лицом войны?

Она и в письмах домой не писала о войне. Спрашивала о здоровье, просила беречь себя, вспоминала мирную жизнь. А однажды мать получила листок, на котором торопливым карандашом было написано:

Наверное, в тот раз помешала воздушная тревога, и радистка заняла своё место в землянке у рации: она направляла удары наших батарей по фашистским самолётам. А письмо со стихами Блока ушло неоконченным.

Что могло быть общего у сырой землянки, бессонных ночей в наушниках, воя приближающихся мессершмитов, у кишащей вшами, давно не стиранной гимнастёрки, рёва сирены воздушной тревоги — со стихами Блока, пришедшими на память в минуту передышки? Не знаю. Но думаю, что этим общим была — Россия, которую она защищала.

Мама никогда не писала стихов. Но любила поэзию самозабвенно и знала наизусть многие сотни стихотворений. Однажды, сидя в наушниках на ночном дежурстве и слушая пересыпанные бранью переговоры наших лётчиков (немцы в ту ночь не летели), она вдруг включила микрофон, и в ночном эфире раздалось:

Эфир затих, потом совсем замер.

Через 10 минут в радиорубку влетел дежурный офицер. «Ефрейтор Антонова! Это — вы?» — «Я». — «Десять суток ареста!»

Но не все офицеры были так справедливо строги. Однажды — это было в городе Свердловске (ныне Екатеринбург) — солдат повели в театр. Перед бойцами выступал прославленный Краснознамённый ансамбль песни и пляски Советской армии. В партере разместились офицеры, а солдаты отправились на балкон — ведь по действующей инструкции солдат не имел права сидеть в присутствии офицеров. Но так хотелось рассмотреть знаменитый ансамбль! И в антракте она отправилась в партер, где оставалось много свободных мест, надеясь, что свои офицеры простят ей неуставную «выходку». И вдруг увидела идущего прямо на неё генерала. Замерла, побледнев. А генерал, поравнявшись с нею, отдал ей честь. Это был руководитель ансамбля генерал Александров.

Победа застала К. Н. Антонову в белорусских лесах. В фильмах показывают, как майскими днями эшелоны везут и везут в Россию солдат-победителей. Но это, мягко говоря, неточность. Если и были такие счастливчики, то очень немногие. Большинство же оставалось там, где прозвучало для них слово «Победа», ещё очень долго: устанавливали новую власть в освобождённых странах, ждали возможной войны с Японией.

^{_{В белорусском лесу, 1945 год. (К. Н. Антонова четвертая слева в верхнем ряду)}}

Ксения Николаевна Антонова была демобилизована 20 августа 1945 года. В родном Курске она завершила образование, прерванное войной, и долгие годы работала учительницей в школах. Лишь однажды покинула она родной город на несколько лет, отправившись на всесоюзную стройку. Там она учила детей строителей Братской ГЭС. А когда вернулась домой, её бывшие ученики из Братска ещё долго присылали своей любимой учительнице телеграммы ко Дню Победы: «Поздравляем с Днём Победы. Гордимся фронтовым и учительским подвигом».