На пути к сверхчеловечеству

10. ГАРМОНИЯ

Возникает соблазн сказать, что все это фантазии, невероятные чудеса. Но на самом деле все очень просто.

Чудес нет, есть всеобщая Гармония, которая управляет миром с безупречной точностью и деликатностью как при столкновении атомов, циклах цветения, возвращении перелетных птиц, так и при встрече людей, нарастании событий на данном отрезке времени. Есть огромное единое движение, от которого мы считали себя отделенными, потому что мы построили наши маленькие ментальные убежища на границах нашего понимания, провели черные пунктиры по великому, мягкому, земному холму, как другие отгородили свои охотничьи угодья и чайки создали свои белые архипелаги посреди пенистых волн. И потому, что мы имели эти или другие шоры, чтобы оградиться от пугающей величины наших земель, установили барьеры карликов, чтобы эксплуатировать наш маленький акр, маленькую волну энергии, захваченную в наши сети, золоченых светлячков, пойманных в капкан нашего интеллекта, нотку, отделенную от слишком великой Гармонии, мы решили, что мир соответствует нашим законам или, по меньшей мере, наши законы соответствуют правдивой мудрости наших инструментов и наших расчетов, и все то, что выходит за пределы этой сетки или просочилось через нее – немыслимое, несуществующее чудо, плод галлюцинации. И мы попались в нашу собственную ловушку. И в силу милостивой доброты, – являющейся, возможно, одной из величайших тайн, которую еще предстоит открыть, – мир начал походить на детские рисунки ученых, наши болезни стали следовать прогнозам докторов, наши тела подчиняться предписаниям медицины, наши жизни двигаться по желаемой колее между двумя стенами невозможности и даже наши события стали склоняться перед нашей статистикой и перед тем, как мы мыслим себе эти события. На самом деле мир ментализировался с одного конца до другого и в довершении всего вглубь; мысль является последним магом в хронологическом списке после монгольского шамана, фиванского оккультиста и колдуна банту.

Остается только выяснить, является ли наша магия лучшей из всех, – но это все же магия, и мы еще не знаем всей ее власти. На самом деле, есть только одна Власть, которая в равной степени пользуется как амулетом, тантрической ЯНТРОЙ или заклинанием, так и уравнением второй степени – или даже нашей простой и бесполезной маленькой мыслишкой. Чего же мы хотим? Вот, в чем вопрос.

Мы всячески манипулируем мыслью. Но как правило, не мы манипулируем ею, а она нами. Мы охвачены тысячами бесполезных мыслей, которые носятся туда и сюда через наше внутреннее пространство, автоматически, попусту, десятки, сотни раз, пока мы идем по бульвару или поднимаемся по лестнице. Это едва ли мысли; это вид думающего потока, который привык следовать по нашим извилинам и круговилинам, в зависимости от наших вкусов и склонностей или нашей наследственности и нашей среды, окрашиваться в более-менее нейтральные или яркие тона, или передаваться привычными словами, философией голубой или серой на одном или другом языке, – но это один и тот же поток, проходящий повсюду. Это ментальный механизм, который давит, вертит и размалывает беспрестанно один и тот же диапазон или интенсивность общего потока. Эта деятельность укрывает, окутывает, затемняет все своим густым и липким облаком. Но искатель нового мира сделал шаг назад из всего этого механизма и обнаружил позади маленькую тихую прогалину, он зажег пламя необходимости в центре своего существа, и отныне он повсюду носит с собой этот огонь. И для него все стало по-другому. Он начинает ясно видеть ментальное функционирование без затемнения на своей маленькой прогалине; он присутствует на большом спектакле, он открывает шаг за шагом секреты ментальной магии, которую, наверное, следовало бы назвать ментальной иллюзией, но если это иллюзия, то она очень сильна. И всякого рода явления начинают попадать в поле его зрения, несколько хаотично, маленькими, повторяющимися приливами, которые в итоге создают связную картину. И чем яснее он видит, тем большим контролем обладает.

Эта ясность прогрессирует. Но он не стремится к ясновидению, если можно так сказать, поскольку «стремление» – это риск снова разбередить старые процессы, использовать для борьбы с механизмом тот же самый механизм, своей правой рукой бороться с левой. И более того, мы даже не знаем, что нужно искать и находить! Если мы начнем с «идеи», мы придем только к этой идее, подобно тому, как врач (или больной) замыкается на своем диагнозе: мы заранее воздвигаем стены, западню для того, что неуловимо – «это» дается или не дается, вот и все. Искатель (может быть, стоило бы сказать – рождающийся кандидат) не озабочен тем, чтобы остановить механизм: он озабочен только своим огнем. Он разжигает свой огонь. Он сконцентрирован на этой необходимости в глубине. На этом мучительно зове – быть посреди великого дрейфа, испытывая почти болезненную жажду в пустыне вещей и существ, проходящих мимо, и дней, протекающих так, как если бы их не существовало. Его огонь горит, он разгорается. И чем больше он разгорается, тем больше он захватывает механизм, растворяет облака, бесплодные мысли, расчищает место внутри и вокруг. Это – рождение маленькой прогалины. Это – начало маленького ясного потока, который, кажется, вибрирует за его головой, сжимает затылок, иногда даже давит очень сильно; и тогда искатель учится пропускать его через себя, не блокируя проход сопротивлением, а становясь мягким и пористым. Он позволяет потоку наполнить себя; мелкая чистая вибрация, кажется, постоянно течет без перерыва, как маленькая тихая песенка, сопровождающая его; как ритм, который усиливается и бесконечно движется, подобно двум легким крылам птицы, которые, опираясь на лазурь, несут ее повсюду, и как будто под нежным спокойным взглядом жизнь отступает, расширяется, уходит в ясную бесконечность, где вибрирует только этот ритм, только эта нежная чистота, легкая и прозрачная. И все начинает становиться чрезвычайно простым.

В этой тишине внутри него – тишине, которая не является пустой, которая не является ни отсутствием шума, ни атонией холодной белизны, ни гладкой широтой простора, – все переполнено нежностью, и не надо ни слов, ни мыслей, ни понимания: это мгновенное понимание, охватывающее все, абсолютное здесь и сейчас. Чего еще тут можно добавить? – Искатель, рождаясь, начинает видеть игру ментала. Вначале он видит, что эти тысяча и одна мысль, серые или голубые, или бледные, не исходят не из какого мозга. Что они плавают в воздухе, если можно так сказать. Что это потоки, вибрации, которые в наших головах превращаются в мысли, когда мы их захватываем, так же, как радиоволны в наших телевизорах превращаются в музыку, или в слова, или в картинки, и что все движется, крутится и вертится на различных уровнях и течет в едином потоке поверх наших маленьких пестрых границ, отражаясь по-английски, по-немецки, по-французски, окрашиваясь в желтое, черное, синее в зависимости от высоты нашей антенны; в определенном ритме или разрозненно, или рассеянное пылью микроскопических мыслей, в зависимости от уровня нашего восприятия; музыкального, скрипучего, беспорядочного, в зависимости от нашей ясности или нашей запутанности. Но искатель, вслушиваясь, не пытается выбрать тот или иной канал, он слушает бесконечность, он обращен к маленькому пламени в центре, такому нежному, такому наполненному, без беспокойств и желаний. Он нуждается только в одной вещи: чтобы это наполняющее его пламя горело еще и еще, чтобы поток проходил и проходил через его прогалину, без слов, без ментального смысла, и тем не менее наполненный смыслом и всеми смыслами, как если бы это был сам источник смысла. И временами, без его желания или размышления, что-то нарушает покой: мелкая вибрация, маленькая нотка, падающая на спокойные воды, и от нее расходится целая гряда волн. И если он слегка наклонится, чтобы увидеть, если он потянется к этому завихрению (или к этой легкой ноте, к призывной точке, прорехе в протяженности бытия), тогда появляется мысль, чувство, образ, ощущение, как если бы не было границ между этим способом восприятия и другим: это просто что-то вибрирующее, ритм более или менее четкий, свет, более или менее чистый, который в нем загорается; тень, тяжесть, недомогание, иногда маленькая мерцающая ракета, танцующая, легкая, как солнечная пыль на море, взрыв нежности, проходящая улыбка, иногда великий, строгий ритм, который, кажется, поднимается из глубин времени, громадный, мучительный, вечный, призывающий уникальную сакральную песнь мира. И она течет без особых усилий. Не нужно ни думать, ни хотеть, нужно лишь быть снова и снова, и гореть в унисон с единственным маленьким пламенем, которое является как бы огнем самого мира. И как раз тогда, когда это необходимо, буквально за миг, маленькая нотка стучится в его окно, и приходит правильная мысль, импульс для необходимых действий, поворот направо или налево, который откроет неожиданную тропку и всю цепочку ответов и новых комбинаций. Тогда пылкий ищущий глубоко понимает мольбу ведического поэта, вознесенную пять или шесть тысяч лет назад: «О! Огонь, пусть в нас родится истинная мысль, которая исходит от Тебя!»

Но ложные мысли тоже являются удивительным источником открытий. И, по правде говоря, искатель все больше замечает, что такое различие не имеет смысла. Разве есть что-то, что в итоге приходит не для нашего блага и не оборачивается в конце концов еще большим благом? Ложные пути являются частью добра и готовят более широкий путь, более полный взгляд на нашу неделимую сферу. Единственный ложный путь – это не видеть; это необъятные пейзажи в серых тонах наших ограниченных карт, потому что мы действительно ограничили наши карты. Мы приписываем эти чувства, мысли, реакции, желания маленькой Роне, которая течет по нашим землям, нашим послушным Луарам с замками по берегам; и в самом деле, они привыкли течь по этим каналам, ниспадать каскадом здесь или там, вскипать немного ниже или разливаться в наших болотах. Это очень старая привычка, которая появилась раньше нас и даже раньше обезьяны, или это привычка совсем недавняя, которая появилась в наши школьные годы, или в школьные годы наших родителей, или это было во вчерашней газете. Мы проложили дороги, и поток следует по ним, – он упорно следует по ним. Но для искателя, вышедшего из механизма, повороты и точки вторжения становятся более заметными. Он начинает различать разные уровни своего существа, различные центры тока и, когда поток проходит через солнечное сплетение или горло, – реакция и воздействия разные. Но он с удивлением обнаруживает, что это один и тот же поток повсюду: вверху, внизу, справа, слева, и то, что мы называем «мыслью», «желанием», «волей» или «эмоцией» – это разные инфильтрации одной и той же вещи, которая не является ни мыслью, ни желанием, ни волей, ничем из всего этого, – а струйкой, каплей, водопадом той же самой сознательной Энергии, которая входит здесь или там, через наши маленькие Луары или мутные Стиксы и создает или несчастье, или поэму, трепет многоножки, революцию, евангелие или напрасную мысль на бульваре – и мы почти можем сказать «по желанию». Все зависит от качества нашей открытости и от ее уровня. Но фундаментальный факт в том, что мы имеем дело с Энергией, то есть с Властью. И в этом просто, очень просто и капитально, содержится грандиозный источник всех возможных изменений в мире. Все зависит от нас! Мы можем подключиться здесь или там, создать гармонию или какофонию, и ничто, ни единое обстоятельство в мире, ни единое заранее предначертанное событие, ни один так называемый неотвратимый закон не помешает нам повернуть антенну туда или сюда и мгновенно изменить мутный и катастрофический поток на прозрачный и чистый. Нужно только знать, где открыться. И в каждый момент мира и каждую секунду, в любом отвратительном обстоятельстве, в любой тюрьме, где мы оказались запертыми заживо, мы можем в один миг в единственном зове, в единственном просвете мольбы, в единственном истинном взгляде, в единственной вспышке маленького пламени внутри опрокинуть все наши стены и переродиться снизу доверху. Все возможно. Потому что эта Власть – это наивысшая Возможность.

Но если мы будем верить только в нашу маленькую Рону или Луару, то, очевидно, все будет безнадежно. Итак, мы тысячелетиями страстно верим в добродетель наших старых цепей. И они имеют потрясающую власть, власть привычки. И странно то, что внешне это так же прочно, как железобетон, так же убедительно, как и все старые доводы в мире, старые привычки течь в том или в другом направлении; также неопровержимо, как яблоко Ньютона, а для глаза, который начинает видеть, это так же несостоятельно, как облако – дунешь, и оно рассеется. Это ментальная Иллюзия, чудовищная иллюзия, которая нас ослепляет.

* * *

Для искателя иллюзия демистифицируется маленькими дозами, маленькими избирательными мазками, которые повторяются, маленькими опытами, которые заставляют его открыть один глаз и в итоге попытаться. Но нужно пытаться очень часто, прежде чем найти рычаг, бесконечно ошибаться, следовать по старому ложному кругу, чтобы обнаружить его фальшивую власть. Как всегда, опыт заключается в микроскопических мелочах будней. И он обнаруживает власть мысли. А точнее, он обнаруживает силу энергии, передающейся через ничтожно малую мыслишку, которая кажется таковой внешне, и которая входит в него, конечно же, «случайно».

Он чист, сосредоточен на своем огне, ВЛЕКОМ его ритмом; потом, по привычке, он вновь открывается механизму, фиксирует свой взгляд здесь или там, позволяет всей серии волн включать старые рефлексы, открывать этот клапан, нажимать на эту кнопку, встряхивать всю сеть, которая начинает постепенно вибрировать, вызывать отклик там, желание здесь, опасение немного дальше – вновь ожил старый круговорот. Он вновь обретает прежний страх, тревогу, опасение, капитулянство без причины. И действительно, можно сказать, что это круг страданий... И если он посмотрит на эту микроскопическую катастрофу, которая ничего из себя не представляет, – это просто пролетающее дуновение, – если он добавит к нему тяжесть размышления (даже не размышления – просто задержит взгляд), это маленькое кипение сразу вздувается, карабкается, устанавливается, как будто это крохотный шарик живой силы, может быть, не больше мухи, но который прилипает. И особенно примечательно то, что он снабжен независимой силой движения: он упорно движется к своей цели, механически, автоматически. И перед глазами удивленного искателя, который остается достаточно ясным, чтобы видеть все движения в деталях, спустя два дня или два часа в фактах появляется результат его опасения, или его желания, или его пустой мысли: он «случайно» подворачивает ногу, он встречает старого знакомого, получает плохую новость, падает в хаос, который он не предвидел. Все вступает в союз, согласовывается в плохом смысле, сходится к этому маленькому черному или серому шарику, как если бы он привлек обстоятельства и факты, точно соответствующие, симпатизирующие, если можно так сказать, качеству вибрации, которая от него исходит. Это мгновенная химическая реакция: капля лакмуса тотчас же окрасит все в красное, синее или черное. Это явление точно противоположно «правильной мысли», которая вызывает каскад благоприятных обстоятельств. Можно сказать, что это почти волшебство в микроскопическом плане.

И на самом деле – это волшебство. Десять, сто раз искатель возобновляет опыт; и он начинает широко открывать глаза от удивления, через крошечный опыт он начинает задавать себе чудовищное «почему?» О-о! Тайны мира не спрятаны в громах и пламени – они здесь, они просто ждут соглашающегося взгляда, который не воздвигает ежеминутно свои привычные барьеры, свои «возможности», «невозможности», свои «ты-не-можешь», «ты-не-должен», свои «но» и еще раз «но», свои неотвратимости и весь этот свод железных законов, этих старых законов человека-животного, который ходит кругами по клетке, созданной его собственными руками. Искатель смотрит вокруг себя, и опыт начинает множиться, как если бы это простое маленькое усилие истины вызывало бесчисленные ответы, вовлекало бы обстоятельства, встречи, устраивало наглядные демонстрации, чтобы сказать ему: «Смотри, смотри, вот как это происходит».

Невыразимое сознание накладывает свой световой палец на каждую встречу. Истинная картина возникает за видимостью. Мазок истины здесь зажигает подобную истину в каждой вещи и в каждом движении. И он видит... Он видит не чудеса, – или, скорее, он видит гнусные маленькие чудеса, слепо перемешанные слепыми магами. Он видит сотни маленьких человечков, которые ткут маленький пузырь, терпеливо надувают его, неустанно, каждый день добавляя маленький выдох поражения или желания, бессилия, миазм сомнения, пагубной мыслишки, которые растягивают этот радужный пузырь знаний и маленьких побед, непримиримый пузырь науки, пузырь милосердия или добродетели; и они идут, каждый являясь пленником пузыря, запутавшиеся в сетях силы, которые они тщательно выткали, накопили день за днем: каждое действие является результатом этого толчка, каждое обстоятельство – смутным притяжением этого влечения, и все движется механически, неотвратимо, математически точно, как мы этого и пожелали в нашем маленьком черном, желтом или трухлявом пузыре. И чем больше мы бьемся, напрягаемся, боремся, тянем эту силу внутрь, чтобы разорвать его красивую оболочку, тем больше она затвердевает, как если бы наше крайнее усилие придавало бы ей крайнюю прочность. И тогда мы оказываемся жертвой обстоятельств, жертвой того, жертвой этого, мы оказываемся бедными, больными, несчастными. Мы оказываемся богатыми, добродетельными и торжествующими – мы оказываемся тысячами пузырей, тысячами вещей тысяч цветов – всего этого нет, ни богатых, ни бедных, ни больных, ни добродетельных, ни жертв – есть что-то другое, о!, совершенно другое. И оно ждет своего часа.

Есть тайный бог, который улыбается.

И пузырь разрастается, он покрывает семьи, народы, континенты, окрашивается всеми цветами, всеми мудростями, всеми пределами и вбирает их в свою оболочку. Есть дыхание света, нота красоты, чудо нескольких линий, заключенных в архитектуре или в геометрии, миг Истины, которая излечивает и которая освобождает, милая изогнутая линия наших глаз, которая соединяет эту судьбу с той звездой, эту асимптоту и эту гиперболу, этого человека и эту песню, этот жест; потом приходят другие лица – тысячи лиц, которые пыхтят, раздувают маленький пузырь, создают религии розовые или голубые, вечные, правильные пути спасения в большом пузыре, вершины света, которые являются суммой их маленьких умноженных надежд, пропасти ада, которые добавляются к их страхам; приходят, чтобы добавить эту ноту и эту идею, это зерно знаний и эту минуту выздоровления, эту встречу и эту кривую, действенность этого момента под россыпью мириадов галактик; чтобы воздвигнуть их черный храм, желтый храм, чтобы создать под большим пузырем безошибочную медицину, непримиримые науки, беспощадные геометрии, кривые заболеваний, кривые выздоровлений, кривые судьбы; и чтобы все вращалось и кружилось под большим роковым пузырем, как захотел того врач, ученый, как решила эта минута совпадения для вечности времен среди бесчисленных мириадов линий Вселенной. Мы захватили минуту мира и сделали из нее великий закон. Мы ухватили искорку и сделали из нее большой электрический свет, который ослепляет и душит нас в нашем большом ментальном пузыре. Ничего этого нет – нет ни одного закона, ни одной болезни, ни одной медицинской или научной догмы, ни одного храма, ни одной вечной кривой, ни единой судьбы под звездами – есть чудовищный ментальный гипнотизм. И позади, далеко-далеко позади, и тем не менее здесь, прямо здесь, непосредственно, что-то неуловимое, не попадающее ни в какую ловушку, не поддающееся запрету никакими законами, неуязвимое для всех болезней и всяческого гипнотизма, не поддающееся спасению нашими путями, незагрязненное нашими грехами и нашими добродетелями, свободное ото всех судей и всех кривых, от всех позолоченных или черных пузырей – чистая непогрешимая птица, которая может переделать мир в мгновение ока.

Когда меняется взгляд, можно переделать мир. Конец прекрасному пузырю! Если мы захотим, то это здесь.

* * *

Когда пузырь лопнет, мы начнет входить в сверхчеловечество. Мы начнем входить в Гармонию. О, он не лопнет в результате наших усилий, он не поддастся сумме добродетелей и медитаций, которые, наоборот, уплотняют его еще больше, окрашивают таким красивым блеском, таким чарующим светом, что он действительно пленит нас; и чем красивее он становится, тем больше мы становимся его пленниками, тем притягательнее для нас становятся и наши радости, и наши горести – в мире нет ничего более прочного, чем правда, захваченная в ловушку: она меняет плен на насильственный рай. Но Истина, Великая Истина, прекрасная Гармония не даст себя заарканить. Ей нечего делать ни с нашими добродетелями, ни с нашими накопленными заслугами, гениальными и сверхъестественными способностями, с нашими мелкими, мрачными ничтожными делишками – и что может быть велико или мало, или мрачно, или менее мрачно под дрейфующими галактиками, которые похожи на пыль от великого Солнца?

Истина, невыразимая нежность вещей и каждой вещи, живое Сердце миллионов существ, которые не знают, не требуют нашей истинности, чтобы наделить нас своей истиной – и кто сможет стать более истинным, кто сможет стать чем-то более другим, чем он есть на самом деле? Мы можем терпеть боль и страдания в избытке, переполниться убожеством и еще раз убожеством, ошибками, которые украшают себя капельками света, знаниями, которые спотыкаются о свои рытвины, благами, которые являются стыдливой тенью нашего зла, свободой, которая замыкается на своем собственном спасении – мы можем страдать и страдать, и даже само наше страдание является тайным блаженством. Истина, легкая истина ускользает из наших мрачных или светлых силков, она убегает, убегает, она в дуновении ветра, в водопаде источника, она льется повсюду, потому что она – источник всего, она даже шелестит в глубине нашей лжи, подмигивает нам в нашем мраке и подсмеивается; она расставляет нам свои тайные ловушки, такие легкие и светлые, что мы их не видим; она подает нам тысячи знаков ежеминутно и повсеместно, но таких быстротечных, таких неожиданных, таких противоположных нашей манере видения, таких несерьезных, что мы проходим мимо. Мы ровным счетом ничего не понимаем; или мы лепим красивые этикетки, чтобы втянуть ее в свою магию. А она все так же смеется. Она играет в нашу магию, в наши страдания и геометрии, она играет в многоножку и в статистика, во все – она играет в то, во что мы хотим. Затем однажды мы ничего не захотим, ни нашего позолоченного убожества, ни плененного света, ни благ, ни зла, ни всей этой полихромии, где каждый цвет переходит в другой – надежда в безысходность, усилие в контрудар, небо в тюрьму, вершина в пропасть, любовь в ненависть, где каждая победа – это клочок, вырванный из нового поражения, как если бы каждый плюс тянул за собой свой минус, и все без конца двигалось туда-сюда, вперед, назад, вправо, влево, билось о стены той же самой тюрьмы, белой или черной, золоченой или менее золоченой; мы не хотим больше всего этого, мы являемся только криком необходимости воздуха, огня, этого бесполезного маленького пламени, которое идет с нами, с нашими горестями, которое движется и движется ночью и днем, в добре и в зле, вверху и внизу, повсюду.

И этот огонь становится нашей каплей добра посреди всеобщего зла, нашей драгоценной каплей сокровища посреди нищеты, нашим светом в хаосе, всем, что остается от тысячи жестов и проходящих огней, маленькое ничто, подобное всему, крохотная песенка великого страдания – у нас больше нет ничего доброго или злого, ничего высокого или низкого, ничего светлого или мрачного, никаких завтра и вчера. Все одинаково убого, в черном, в белом ли, но у нас есть этот маленький неизменный огонь, это «завтра» в нашем «сегодня», этот шепот нежности в глубинах боли, эта добродетель наших грехов, эта теплая капля бытия вверху и внизу, днем и ночью, в стыде и в радости, в одиночестве и в толпе, в одобрении и в разочаровании – разве все это не одно и то же? Он горит и горит. Это завтра, это вчера, это сейчас и всегда, это наша единственная песня бытия, наша маленькая огненная нотка, наш рост маленького пламени, наша свобода маленького пламени, наше знание маленького пламени, наша вершина маленького пламени в пустоте бытия, наша безмерность крошечного пламени, которое поет, неизвестно почему. Это наш спутник, наш друг, наша жена, наш движитель, наша родина – ЭТО ЕСТЬ. И оно прекрасно. И однажды, подняв голову, мы увидим, что пузыря больше нет. Есть огонь, тихо горящий повсюду, который все знает, все любит, все понимает; и это, как небо без прошлого: это так просто, что мы никогда и не думали об этом, это так спокойно, как будто в каждой капле океан, такой улыбающийся, такой ясный, что он проходит через нас, входит, скользит повсюду, играет то здесь, то там; это прозрачно, как воздух, это как ничто, меняющее все, и может быть, это и есть все.

Итак, мы в Гармонии нового мира. Этой Гармонии касались некоторые поэты и мудрецы, редкие музыканты слышали ее и пытались передать несколько нот этой поющей необъятности.

Она течет вверху на вершинах сознания, это постоянно движущийся ритм без взлетов и падений, в глубокой вечности, которая течет и течет, как радость, воспевающая саму себя, которая катит свою необъятную реку с извечными валами, которая несет гальки звезд и все эти земли и все эти моря, которая несет все в своем спокойном сверкающем, стремительном движении – невыразимый звук, в котором заключаются все звуки и все ноты, сплав музыки, один золотой взрыв, брызжущий из глубины времен, крик любви или крик радости, триумф в чистом виде, который одним взглядом видит все эти миры и все века и страдания ребенка на берегу этой голубой реки, и тепло рисовых полей, и смерть этого старца, всеобъемлющий покой листочка, который трепещет под южным ветром, и другое, бесконечно другое, которое всегда одно и то же, которое движется взад-вперед по великой реке, пересекает ее здесь и там, которое проходит, никогда не проходя, которое нарастает и идет туда, к великому золотому морю, откуда оно вышло, несомое маленьким ритмом от великого ритма, маленькой искоркой от великого золотого огня, который не умирает, маленькой постоянной нотой, которая проходит через все жизни, все смерти, все трудности и радости; невыразимое набухание голубого пространства, которое наполняет легкие каким-то вечным воздухом, создавая полное обновление; взрыв музыки повсюду, ничего кроме поющей голубизны – мощный победоносный поток, который увлекает нас навсегда, подхватив на свои крылья славы.

И все переполнено, Вселенная – чудо.

Но Земля, маленькая Земля вращается внизу, вращается в своих бедах и не знает, не видит ту радость, которая несет ее, и благодаря которой она существует, потому что кто бы мог существовать без этой радости, которая все держит, без этой памяти радости, которая постоянно присутствует и движется, находясь в сердце существ и вещей?

Я, Земля, имею более глубокую власть, чем небеса,

Моя одинокая боль превосходит эти розовые радости,

Она – мой красный горький посев семикратных экстазов,

Моя толща наполнена эхом моего далекого Голоса,

Наивысшее конечное, пылая, устремляется,

Чтобы коснуться наивысшего, неизвестного, бесконечного,

Вечность разбита на маленькие скоротечные жизни,

И Божество замуровано в камне и иле.[6]

И ритм рассеялся, разложился, превратился в пыль, чтобы войти в сердце этого мира и стать величиной с многоножку или с маленький листочек, дрожащий на ветру, чтобы быть понятным для мозга и полюбиться прохожему. Мы извлекли из него умопомрачительную музыку, разноцветные картины, радости, горести – мы не может удержать весь его поток, не разложив его. Мы сделали из него уравнения, поэмы, архитектуру, мы захватили его в капканы наших машин, заключили в амулет или в мысль, поскольку мы не можем выносить давление его потока напрямую. И мы создали подвалы, ады, которые являются отсутствием этого ритма, нехваткой вечного воздуха, удушьем маленького человека, который верит только в свой труд, только в кнопки своих машин и в стены своего интеллекта. Мы разбили на квадраты, умножили, разложили, автоматизировали до бесконечности, и мы сами больше ничего в этом не видим, ничего не понимает, потому что мы утратили тот единственный маленький вдох великого дыхания, один маленький лучик великого Смысла, маленькую нотку, которая все любит, все понимает. И поскольку мы все закрыли вокруг себя, забаррикадировались в скорлупе, оделись в броню нашей думающей логики, снабженной касками и антеннами, мы сказали, что эта Гармония, этот Ритм не существует, что он далеко-далеко вверху, рай наших добродетелей, или что он – стрекотание наших маленьких антенн, грезы коллективного бессознательного, продукт развитого земляного червя, встреча двух влюбленных молекул – подобно дикарю былых времен, который кроил неизведанные земли, мы кроили пространство и время, заносили в иную географию еще не преодоленные Ганги и Эльдорадо, – прелестные броды этой маленькой реки.

Но эти Ганг и Эльдорадо здесь, и здесь же много других чудес, много других течений великого Потока, и все здесь, под нашими ногами, если мы откроем маленькую скорлупу и перестанем отсылать в небо или откладывать в долгий ящик то, что поет в каждой минуте и в каждой пылинке пространства.

Это Гармония нового мира, радость большого «Я», она здесь, она тотчас же будет здесь, если мы захотим. Достаточно только снять шоры. Достаточно истинного взгляда, простого взгляда на великий мир. Достаточно маленького огонька внутри, который сожжет все панцири, все трудности и все пузыри, ибо другой трудности, как быть заключенными там, не существует.