На суше и на море - 1965

Олег Чистовский Степные обитатели

Геологи и топографы Центрально-Казахстанской экспедиции приехали в Джусалы ночью. Как было условлено, к приходу поезда подали две машины ГАЗ-63. Решили ехать на базу экспедиции затемно, чтобы до наступления жары проделать основной путь. Машины, покружив по притихшим ночным улицам станционного поселка, помчались по грунтовой наезженной дороге.

Через несколько часов на востоке заметно посветлело. Затем над волнистым горизонтом возникла узкая розовая полоса, которая быстро увеличивалась. Казалось, что на гигантской сцене медленно поднимается синий занавес. Вскоре появилось солнце, осветив холмы с высокими кустами жингила, белесыми кустиками боялыча и колючими ажурными шариками янтака — верблюжьей колючки. Вокруг до самого горизонта не росло ни одного деревца. Вот она, девственная степь, к которой еще не прикоснулись руки человека! В это июньское утро степь была чудесна. Зеленые, несколько вытянутые холмы казались застывшими волнами. Наши машины выглядели утлыми суденышками в степном море.

Вдруг в двухстах метрах справа от дороги мы заметили четырех взрослых антилоп сайгаков, бежавших в одном направлении с нами. Подымая пыль, они мчались с такой же скоростью, что и наш ГАЗ. Казалось, животные соревнуются с нами в беге. Они обогнали нас, круто свернули влево, пересекли дорогу и побежали обратно. Иногда антилопы делали прыжки, наклонив увенчанные коротенькими гофрированными рожками головы и взбрыкивая задними ногами.

— Какие они грациозные! — воскликнул кто-то.

— Это издали. А посмотрел бы ты на них вблизи, — усмехнулся наш прораб Градов. — Туловище что мешок с мукой. А ноги тонкие, как у рахитика.

Вскоре сайгаки скрылись из виду.

Начинало припекать. Хотелось пить.

— Орлы! — крикнул Градов, указывая на ближайший высокий холм. На его вершине неподвижно сидела коричневая птица. Подле нее замерли птенцы, с любопытством посматривая в нашу сторону. Семейство хищных птиц не проявило при виде нас ни малейшего беспокойства.

— Понимают, что никому не нужны, — отвернулся от них Градов. — Другое дело — дрофа. Та не подпустит на такое близкое расстояние.

И как бы подтверждая слова прораба, метрах в трехстах от машины в воздух взмыли четыре громадные дрофы.

— Легки же на помине, голубушки, — продолжал Градов. — Ох и вкусное у них мясо! Пальчики оближешь.

Птицы приземлились далеко за грядой.

Вот на дорогу выбежал мохнатый шарик — песчаный суслик. Секунду-другую он посидел на задних лапах, очумело глядя на приближающуюся к нему рокочущую громадину, неуклюже перебежал через дорогу и, предупредив своих сородичей об опасности громким птичьим свистом, скрылся в норке у обочины.

В полдень на горизонте появился силуэт водонапорной башни; мы приближались к станции Джусалы. Не заезжая в пристанционный поселок, выбрались на нужную нам дорогу и направились в сторону Карсакпая.

Через каждые двадцать километров попадались развалившиеся пикеты. Некоторые из них, где поблизости имелась вода, были приспособлены скотоводами для жилья. У заселенных пикетов мы останавливались, чтобы наполнить свои фляжки и бидоны водой. Скотоводы встречали нас приветливо, угощали кислым молоком и лепешками.

У развалин одного пикета мы остановились на ночлег. Все утомились после бессонной ночи и дневной езды под палящим солнцем и радовались, что жаркий день прошел, а ночь принесла приятную прохладу и отдых. К полудню следующего дня мы приехали на основную базу экспедиции.

Раньше я никогда не предполагал, что в Казахстане есть такие места, где скапливается множество пернатых. Но вот однажды наша экспедиция повстречала такой птичий базар в верховьях реки Шагырлы в конце июня.

Продираясь сквозь густые тугайные заросли, мы вдруг услышали птичий гомон, а вскоре увидели и сам базар на скалистом берегу. Он отдаленно напоминал громадную разрушенную лестницу. Разрисованные птичьим пометом скалы снизу доверху были усеяны розовыми скворцами, дроздами, галками и другими птицами.

Они хлопотали возле своих гнезд, охотились за ящерицами, насекомыми. А птенцы-непоседы выскакивали из гнезд и прыгали по скалам, распуская крылышки. Одному малышу такое ухарство чуть не стоило жизни. Он сорвался со скалы и, неуклюже взмахивая крылышками, стал падать вниз. Взрослый скворец кинулся спасать птенца, ловко подхватил его клювом и втащил в гнездо. Забыв о минувшей опасности, птенец тут же с жадностью принялся за кузнечика.

Вот в голубом небе появился ястреб. Он стал делать над птичьим базаром большие круги, постепенно снижаясь. Птицы заволновались и зашумели еще больше. Родители приготовились защищать своих птенцов от воздушного хищника. Но ястреб не посмел напасть на птичий базар. Сделав последний круг, он скрылся за горой. На базаре сразу стало тише. «Воздушная тревога» миновала.

Но относительное спокойствие продолжалось недолго. Через некоторое время птицы всполошились и загалдели на краю скалистого массива. Кто же посмел потревожить их гнезда? Нарушителем спокойствия оказался на этот раз лисенок. Выйдя на прогулку, любопытный зверек был привлечен гомоном птиц и сунулся к гнездам. Скворцы накинулись на него, дружно атаковав с воздуха. Лисенок бросился бежать без оглядки, а разъяренные птицы, удостоверившись, что враг достаточно наказан, вернулись к своим гнездам.

Нас поразила такая коллективность действий пернатых при нападении врага, но это-то и помогает им выводить и воспитывать своих птенцов.

Через месяц мы вновь посетили верховья Шагырлы, но птичьего базара там уже не было.

В знойный июньский день мы долго ехали без дороги по холмистой степи. Повсюду росли синеватые подушки кукпека и карликовые кустики карагана. Вытянутые с севера на юг бугры были сложены из твердого кварца. Их белые гребни сверкали на солнце, как будто присыпанные свежим снегом. На пологих склонах торчали угловатые кварцевые глыбы, как громадные куски сахара.

У наиболее высоких бугров мы слезали с потных коней, чтобы подыскать для постройки геодезического пункта удобное место, но долго не могли найти его. Наконец мы приметили высокий бугор с плоской вершиной, чем-то напоминавший вулкан. Привязав к кусту шиповника лошадей, двинулись вверх по склону.

Первым до вершины добрался геодезист Максим Ильич. Присев на корточки, он принялся что-то пристально рассматривать.

Когда мы с проводником Алимбаевым подошли к нему, Максим Ильич проговорил:

— Смотрите, гнездо орлов.

Мы увидели среди кварцевых глыб громадное, неряшливо сплетенное из прутьев тала, стеблей тростника и тряпок гнездо. В нем сидели три белых с черными пятнами птенца величиной с курицу. Здесь же лежала голова суслика.

— Карагоз, — разочарованно произнес Алимбаев. — А я думал, беркут.

— А не все ли равно? — сказал Максим Ильич.

— Э, не все равно. Беркут очень хороший охотник. Берет лисицу и молодого волка. А с карагозом только сусликов да мышей можно ловить.

Покрытые пухом птенцы были еще слабы. Я поднял одного орленка. Его голова на тонкой шее поникла, а длинные когтистые ноги повисли как плети. Я посадил его обратно в гнездо.

Максим Ильич в бинокль принялся осматривать волнистый горизонт.

— Три пункта триангуляции отсюда хорошо видны. Так что пункт построим здесь, — сказал геодезист.

— А как же гнездо? — спросил проводник.

— Выкинем.

— Нельзя разорять гнезда полезных птиц, — рассердился Алимбаев.

— Чем же полезен орел? Он ведь хищник!

— Карагоз уничтожает в степи падаль и разные отбросы. Это полезная птица, — повторил проводник.

Я поддержал его:

— Он прав. Степные орлы — это настоящие санитары. Давайте перенесем гнездо немного подальше.

Мы осторожно перенесли птенцов и гнездо на другой край бугра, расчистили от камней место для будущего пункта.

Через две недели мы привезли сюда на автомашине длинные бревна-хлысты для постройки пирамиды. Рабочие принялись выдалбливать в твердой кварцевой породе углубления, а я тем временем отправился посмотреть на гнездо, предполагая, что оно уже пусто. Но в нем по-прежнему сидели три птенца, теперь уже не белые, а коричневые. За две недели они успели покрыться перьями. Только на голове еще проступал белый пух. Один орленок, видимо самый сильный, поднялся на ноги. Распустив крылья и издавая шипящие звуки, он уставился на меня своими круглыми немигающими глазами. Смельчак сделал несколько шагов ко мне, но потерял равновесие и упал на грудь. Потом опять поднялся, но силы его покинули, и он неуклюже повалился на бок.

Через месяц мне снова довелось побывать на бугре, птенцов в гнезде не оказалось.

Пункт, построенный на месте орлиного гнезда, мы назвали Карагозом.

Наш небольшой отряд разместился вблизи степной речки. По обеим ее берегам рос высокий камыш. Конюх отряда шестидесятилетний казах Али Турсунбаев, щупленький, с редкой седой бородкой, показывая в сторону зарослей камыша, с опаской сказал:

— Там кабанов много водится.

— Эх, нет ружья, — пожалел старший рабочий Миша Косырев, большеголовый, коренастый юноша. — Вот бы свежей свининки поели! — На его лице появилось мечтательное выражение.

Рано утром пес Пушок, с которым никогда не расставался Миша, громко залаял и бросился в камыши. Через мгновение оттуда раздался пронзительный визг. Мы с Мишей кинулись вслед за собакой. Когда вернулись на пригорок, увидели Пушка, цепко державшего крохотного кабаненка. Я отогнал пса, взял кабаненка за задние ноги, принес к палаткам и посадил в ящик. Кабаненок с остервенением стал грызть его деревянные стенки.

— Мал для него ящик. Надо бы еще что-нибудь приспособить, — в раздумье почесал рыжеватый затылок Миша.

— А давайте выроем ему яму, — предложил кто-то.

— Это идея, — согласился Миша.

Вскоре яма была готова. Мы налили в нее воды, чтобы кабаненку было вольготнее.

— Эй, Борька, иди-ка сюда, — позвал Миша.

Так это имя и закрепилось за кабаненком.

В яме кабаненок сразу же принялся разрывать грязь своим длинным рыльцем, заканчивающимся блестящим, как бы лакированным, пятачком. К миске с кашей, которую мы опустили в яму, он даже не подошел. Зато куски хлеба ел охотно.

Вечером, привязав к шее кабаненка длинную веревку, Миша вывел его на прогулку. Борька со всех ног кинулся к камышам и, разрывая корни, с чавканьем стал их поедать.

Через несколько дней он с удовольствием ел и кашу, и все, что ему давали. Прожорливость кабаненка не имела границ. Из ямы непрерывно слышалось чавканье. А во время прогулок он с такой жадностью набрасывался на корни камыша, будто перед этим голодал несколько суток.

Однажды, проснувшись, по обыкновению, на рассвете, мы обнаружили, что кабаненок исчез. Обшарили все ближайшие кусты, заросли камыша, но Борьки нигде не было.

— Смотрите, смотрите! — вдруг громко воскликнул Миша.

К лагерю стремительно мчался Борька, мотая во все стороны своим хвостиком.

— Тьфу, шайтан, — при виде его обозлился конюх Али.

Как выяснилось, кабаненку ночью удалось выбраться из ямы. Он сразу же опрометью кинулся на кухню и стал там хозяйничать, опрокидывая ведра и кастрюли. Спавший возле печки-времянки конюх проснулся. Увидев, что наделал кабаненок, он схватил лежащий поблизости мешок из-под кизяка и накрыл им Борьку. Затем, сжав его морду руками, чтобы тот не визжал, посадил в мешок и отвез за три километра от лагеря. Но Борька нашел дорогу обратно.

В благодарность за такую верность мы перестали его сажать в яму и привязывать. Кабаненок теперь обычно вертелся на кухне, что-нибудь выпрашивая, или бродил в камышах возле лагеря.

Сидя как-то в палатке за планшетом, я услышал совсем рядом звук ружейного выстрела. Встревоженный, я выбежал из палатки и увидел двух всадников и… неподвижного Борьку, лежавшего на боку.

— Ну и ну, у вас кабаны под носом водятся, а вы и не видите, — сказал один из всадников.

Я с горечью сказал:

— Вы нашего питомца убили.

Всадники переглянулись. Они были очень смущены, тронули коней и скрылись в камышах.

Все уже было подготовлено к выезду с главной базы экспедиции: получены палатки, продукты, топографический инструмент. Мы сложили все это возле конторы, ожидая с минуты на минуту машину.

Солнце жгло немилосердно.

Вдруг мы увидели худенькую девочку лет семи, которая вела по пыльной дороге маленького пестрого утенка отайку, привязанного веревочкой за шею. И у девочки, и у птенца был измученный вид.

— Ты чего привязала утенка за веревку, что это собака, что ли? — возмутился реечник моего отряда Валерий.

Девочка откинула с потного лба прядь волос:

— А он убежать может.

— Ты совсем замучила его. Гляди, он еле дышит.

— Где ты его взяла, девочка? — поинтересовался я, вспомнив, что когда-то на Памире видел утку отайку, но в Казахстане еще ее не встречал.

— Мне папа с охоты привез.

— А как тебя зовут? — спросил Валерий.

— Люся.

— Знаешь что, Люся, отдай нам утенка. Мы его в поле возьмем. У нас там речка есть. А утенку ведь без воды никак нельзя. Отдашь?

— Он у меня дома в большой кастрюле плавает, — не соглашалась девочка.

— Ему на волю хочется, а ты его на веревке таскаешь да в кастрюле заставляешь плавать. Это же не игрушка!

— Жалко мне его отдавать.

— Ой, ой, да он уже издыхает! — пустился на хитрость Валерий.

Утенок и в самом деле казался издыхающим. Раскрыв клюв, он тяжело дышал.

В это время показалась машина.

— Ну как, отдаешь утенка?

Немного поколебавшись, девочка наконец согласилась:

— Ладно, возьмите уж, я все равно скоро уеду в город.

Мы стали грузить в машину наше имущество, потом сели сами и тронулись в путь. Люся долго смотрела нам вслед и махала рукой.

— Бедная девочка, как ей не хотелось расставаться с утенком, — сочувственно заметила топограф Светлана.

— Все равно замучила бы. А мы во-о какого откормим! — воскликнула повариха, веселая и шумная Маша, и широко развела руками.

До места, где мы наметили разбить лагерь, было около десяти километров. Дорога шла по берегу реки, которая местами высохла, превратившись в заросшие камышом и травой плесы с высокими глинистыми берегами. Возле одного из них мы и остановились.

Валерий сразу же выпустил утенка. Семеня несоразмерно большими перепончатыми лапами, тот направился к берегу. Добравшись до воды, он нырнул и долго не показывался на поверхности.

— Утонул, что ли? — забеспокоилась Маша.

Но утенок вскоре вынырнул, отряхнулся и снова исчез под водой. На этот раз он показался у противоположного берега.

— Вот где ему раздолье. Это не то, что в кастрюле плавать, — улыбнулся Валерий.

Мы занялись устройством лагеря. На самом берегу поставили палатки, вырыли колодец, над будущей столовой натянули тент, прикрепив его двумя концами к высокому обрывистому берегу, а двумя другими — к шестам, вбитым в землю. Под тентом поставили стол, две скамейки и ящик с посудой. Невдалеке разместили печку-времянку. В тот день мы еще успели сделать мостик для купания и наладить батарейный приемник «Искра».

Все забыли про утенка. Но когда я пошел на плес купаться, увидел его, мокрого и дрожащего, на том месте, где его выпустил Валерий. Я принес утенка в лагерь и посадил возле топившейся печки.

Маша положила перед ним крошки хлеба, но он их есть не стал.

— Видно, сыт, — произнесла девушка. — А где он спать-то будет? Может, для него ящик освободить?

Но Валерий возразил:

— Нет, пусть спит там, где сам хочет.

И утенок выбрал себе место ночлега. Переваливаясь с боку на бок, он отправился в палатку, где устроились Светлана с Машей, и юркнул под кровать.

Рано утром, до восхода солнца, утенок разбудил нас сердитым кряканьем и хлопаньем крыльев. Можно было подумать, что он недоволен тем, что мы еще спим. Мы обрадовались такому необычному будильнику, так как в эти жаркие дни приходилось как можно раньше выходить на работу.

В одиннадцатом часу мы вернулись в лагерь.

— Ну и пекло! В тени, наверное, градусов сорок, — проговорил Валерий, вытирая платком вспотевшее лицо и облизывая пересохшие губы.

Сложив инструмент, мы сразу же отправились на речку.

— А где утенок? — спросил Валерий.

— Под кроватью сидит.

Валерий приподнял край одеяла и вытащил утенка.

— Эх ты, глупый, в такой духоте сидишь. Пошли купаться.

Мы взяли его с собой и посадили на воду. Но утенок купаться не захотел и, быстро выбравшись на берег, побежал по тропинке к палаткам, недовольно покрякивая.

Наступил субботний вечер, которого всегда ждали с нетерпением. В воскресенье можно было как следует выспаться, покупаться, почитать, послушать радиоприемник.

Но рано утром все проснулись от громкого кряканья.

— Иди вон отсюда! — рассерженно крикнул Валерий.

Утенок от неожиданности вздрогнул и испуганно прижался к земле. Пролежав с минуту, он поднялся на ноги, встряхнулся и снова несколько раз крякнул.

— Надо его выгнать из палатки, — решил Валерий. Он принялся гоняться за утенком. Распустив крылья и громко крякая, утенок в панике заметался по палатке. Потом забился под кровать и тихо сидел там среди ящиков с инструментами.

— Может, больше не будет крякать, — ложась на кровать, промолвил Валерий.

Но спать уже никому не хотелось. Я включил приемник, и по лагерю разнесся бодрый, веселый марш.

— Смотрите, — воскликнул Валерий, — утенок музыку слушает!

Вылезши из своего укрытия, утенок стоял в центре палатки и настороженно одним глазом смотрел на приемник. В такой позе стоял до тех пор, пока не прекратилась музыка.

— Какой же он музыкальный, — удивились мы.

А тот уже занимался утренним туалетом: чистил клювом перышки.

В последующие дни утенок тоже не проявлял никакого желания поплавать или уйти за пределы лагеря. Рано утром он по-прежнему будил нас, днем отсиживался под кроватью, а вечером гордо расхаживал по всему лагерю.

— Странный какой-то утенок, не плавает и не летает, — заметила как-то Маша.

— Это Люся неправильно его воспитала, — пошутил Валерий. — Нужно перевоспитать утенка, а то он, как курица, воды боится.

Однажды утенок вытянул ногу вместе с крылом, потом запрыгал на одном месте и замахал в такт крыльями.

Светлана засмеялась:

— Это ты, Валерий, научил его гимнастику делать?

Валерий ничего не ответил, взял удочку и пошел на плес. Он каждый день ловил утенку рыбу, которую тот ел с большим удовольствием. Но Маша нашла более простой способ. Она брала стеклянную банку, крошила туда хлеб и опускала в воду. Мелкая рыбешка моментально наполняла банку, и утенок вылавливал ее оттуда, но никогда не делал попыток ловить рыбу в речке, где она носилась небольшими стайками.

Вскоре утенок заметно окреп и подрос. Рыжеватые крылья и грудка стали более яркими, а хвост переливался зеленоватыми тонами. Оставаясь целыми днями с Машей, утенок настолько привык к ней, что ходил за поварихой по пятам. Маше нравилась такая привязанность, но она не любила открыто выражать свои чувства и относилась к утенку с нарочитой грубостью.

Как-то возвращаясь с работы, мы увидели, что нам навстречу бежит запыхавшаяся Маша.

— Что случилось? — с тревогой спросил я.

Еле переведя дыхание, она, чуть не плача, ответила:

— Орел утащил утенка!

Валерий набросился на нее:

— Эх ты, растяпа. Что же ты не смотрела за ним?

Маша опустила голову:

— Я недалеко от лагеря топливо собирала. А когда услышала крик утенка, бросила мешок и побежала к палаткам. Но орел уже был далеко.

В лагерь мы вернулись молча. Он показался нам пустым и неуютным.

Сокращая путь к лагерю, мы пересекли дорогу и пошли напрямик по степи, поросшей полынью и ковылем. Рабочий Естаулет Казиев неожиданно вскрикнул: «Тушканчик!»

Я увидел маленького, похожего на мышонка зверька с длинным, заканчивающимся белой кисточкой хвостом. Мы принялись его ловить. Тушканчик оказался очень проворным. Подпрыгивая на задних лапках, точно на пружинах, он внезапно менял направление своего стремительного бега, и нам никак не удавалось его поймать. Доскакав до норы, он юркнул в нее. Отверстие норы было таким маленьким, что его можно было закрыть спичечной коробкой.

— Надо в норку налить воды, и тушканчик сам вылезет, — сказал запыхавшийся Естаулет, приглаживая ладонью волосы.

— Зачем зверька мучить? — запротестовала Светлана.

— А мы его мучить и не собираемся. Я сфотографирую тушканчика и отпущу, — проговорил я.

До сих пор мне не приходилось встречать этого степного зверька, которого называют земляным зайцем.

Естаулет сбегал к вагонетке, в которой хранилась вода для бурового агрегата, и принес полную банку. Он понемногу стал лить воду в отверстие. Почти сразу же появилась мокрая мордочка, и через мгновение зверек вылез наружу. Прежде чем он успел сделать прыжок, Естаулет накрыл его ладонью.

— Хвост, как у крысы, — сказал он брезгливо.

— Ну уж сравнил такого прелестного зверька с крысой, — произнесла Светлана и взяла тушканчика в руки. — Он самый безобидный из живых существ.

Она спрятала дрожавшего тушканчика под ватник и бережно несла до самого лагеря.

В нашей землянке был ящик, служивший табуреткой. Положили туда соломы, а потом посадили тушканчика. Сверху ящик прикрыли журналом «Огонек».

Но только мы сели ужинать, как услышали шорох упавшего журнала. Все обернулись и увидели сидевшего на углу ящика тушканчика. Зверек несколько мгновений рассматривал землянку, потом спрыгнул с ящика и юркнул под кровать.

— Убежит, — сказал Естаулет.

— Не убежит. Дверь в землянку закрыта плотно, — проговорил я.

Утром мы принялись искать тушканчика. Тщательно осмотрели все углы, но его нигде не оказалось.

Так мне и не удалось сфотографировать длиннохвостого юркого зверька.

В приречных зарослях раздался громкий зов рабочего Мамбетова:

— Сюда! Идите скорее сюда!

Мы поспешили к нему. Продравшись сквозь колючий кустарник, выбрались на песчаный берег, омываемый желтыми водами Сыр-Дарьи.

— Смотрите, — показал рабочий на громадного орла, сидевшего на воде. Временами птица взмахивала крыльями, пытаясь взлететь, но что-то крепко держало ее за ноги, а стремительное течение несло орла все дальше.

— Видно, охотился за рыбой, да вцепился когтями в бревно, — предположил кто-то.

Нам очень хотелось узнать, что случилось с орлом, который напрягал последние силы, чтобы освободиться из плена.

Перепрыгивая через протоки и увязая в сыром песке, мы побежали по берегу вслед за уплывающей птицей.

Орел, наклонив голову, пристально смотрел в воду. Вдруг птица стала крениться на бок, а из воды показалось что-то темное.

— Сом! — воскликнул удивленный Мамбетов. — Вот как орел вцепился в его спину. Даже когти вытащить не может!

Огромная рыба оказалась на мели, и после нескольких отчаянных попыток орлу удалось наконец освободиться. Он тяжело взлетел и сел на ближайший бархан. А сом погрузился в воду.