На суше и на море - 1965

Юрий Котляр Кольцо анаконды

Первые дни я наслаждался отдыхом, комфортом и прохладой. После шести месяцев, безвыездно проведенных в знойных сертанах^[12] Мату-Гросу, захолустный городишко Розарио казался столицей, а скромный отель «Батаклан» — дворцом. Старенький кондиционер отчаянно шумел, мешая спать, зато навевал живительную прохладу. О ней я мечтал в душные тропические ночи, задыхаясь под противомоскитной сеткой, вспоминая заснеженные склоны Татр, скрип лыжни и морозный ветер в лицо. Длительные лишения заставляют взглянуть на самые заурядные блага цивилизации совершенно по-новому. Вода со льдом кажется нектаром, свежая газета — откровением, а холодный душ — маленьким чудом. Но прошла всего неделя, и я стал тяготиться праздностью, тем более что конца ей, кажется, не было видно.

С некоторых пор все не ладилось — одно к одному. Таинственной тропической болезнью захворал мой помощник Казимерж Глава, и его пришлось отправить в Розарио. Здесь ему не сумели помочь и переправили в Рио. На всю партию осталось только два инженера: я и Рамирес. К сожалению, Рамирес, хоть и считался инженером, был только техником, и к тому же малоопытным. А тут еще в довершение бед начало пошаливать оборудование, то и дело что-нибудь портилось и ломалось. Просто удивительно, до чего быстро изнашиваются машины в тропическом климате. Я нервничал, слал радиограмму за радиограммой, но вместо запасных частей приходили одни успокоительные обещания и сообщения о высылке груза. Как выяснилось впоследствии, он затерялся где-то среди путаной сети бесконечных бразильских дорог, и я подозревал, что неспроста. Ведь американцы настойчиво утверждали, будто нефти в Бразилии нет и быть не может. А чешские ученые, внимательно изучив геологическое строение материка, решительно заявили: «Нефть должна быть!» Вот тогда-то государственный концерн «Петробраз», к великому неудовольствию американцев, и заключил договор на разведку нефти чешскими специалистами. Так я очутился за тридевять земель от родины. Решающее значение сыграло мое знание португальского языка.

Работы хватало; нам и вдвоем с Казимержем приходилось нелегко, а одному стало совсем туго. Однако я и не помышлял сворачивать разведку и продолжал бы ее при любых условиях, если бы не авария передвижной электростанции. При весьма неясных обстоятельствах вдруг сгорел генератор, мы остались без электроэнергии, нечем стало вращать бур и нагнетать глинистый раствор в скважину, электромоторы застыли, и работы прекратились. Это было тем досаднее, что уже показались первые следы нефти. Тогда я кинулся в Розарио в полной уверенности, что все улажу в считанные дни. Но представитель «Петробраза» окатил холодным душем с первых же минут.

— Не так просто и не так легко у нас все делается, как вам кажется, сеньор инженер. Надо подождать…

— Но позвольте! Чего ждать? Перемотать обмотку генератора, и все. Это же пустяковое дело!

— Возможно, возможно. Где-нибудь в другом месте — да, — саркастически улыбнулся чиновник и, загибая пальцы, принялся обстоятельно перечислять мытарства, предстоящие злополучному генератору.

— Если это так сложно, тогда дайте новый.

— Хо-хо! Вы шутник, легко сказать?.. Нет, сеньор Бартош, послушайтесь меня, наберитесь терпения и не портите крови понапрасну.

— Предположим! Но сколько ждать?

— Может, месяц, два или три. Кто знает?

— Черт возьми! — не выдержал я.

— Не надо расстраиваться, сеньор инженер, в нашем климате это вредно. Кстати, ваш коллега отбывает на родину. Здешний климат ему противопоказан. Очень жаль, но ничего страшного, уже ищут замену. Вот телеграмма, читайте…

Телеграмма была последней каплей, я совсем приуныл. С Казимержем мы подружились и прекрасно сработались, а теперь приедет новый, незнакомый и, конечно, непривычный к местным условиям человек. Да и когда еще приедет? Такие дела быстро не делаются…

— Как же быть? — невольно сорвалось у меня.

— Поживите пока здесь, сеньор Бартош. Отдохните, погуляйте, а там все постепенно и уладится. Может, и скорее, чем я думаю. Кто знает…

Так я застрял в Розарио.

Перепадали частые грозовые дожди, а в промежутках беспощадно палило тропическое солнце, нагнетая влажную духоту. Днем я отсиживался в номере, отводя душу в длинных письмах домой, а вечером выбирался на Авениду, как звали в Розарио длинную, горбатую центральную улицу. В городе я никого почти не знал, кроме нескольких официальных лиц, но со мной нередко здоровались и с каждым днем все чаще, люди здесь приветливые. Ответив, я шел своей дорогой, а позади еще долго доносился шепот: «Инженер… Из Европы… Чех!..»

В этих глухих краях любой инженер — редкость, а уж чешский и вовсе диковинка. Прежде чем я успевал достичь конца Авениды, стремительно темнело и короткие сумерки сгущались в непроглядную тропическую ночь, напоенную пряным благоуханием неведомых цветов и сладкозвучным пением сабиа^[13]. Авениду опоясывало ожерелье электрических огней, вспыхивали немногочисленные рекламы, и улица как-то сразу пустела. Люди постарше шли в кафезиньо и по домам, а молодежь — в кино смотреть очередной боевик или в бар тянуть холодный бранжат и танцевать под магнитофон. Розарио — городок нравственный, здесь не принято полуночничать на улице. Уходил и я: шел пить кофе к себе в «Батаклан». В Бразилии кофе так же популярен, как у нас в Праге пиво, его пьют чуть ли не ежеминутно, буквально на каждом шагу в бесчисленных кафезиньо и кофейнях. Пьют из крохотных чашечек едва не кипящим и страшно крепким. И удивительное дело, горячий кофе превосходно освежает в самую изнуряющую жару, волшебно снимая усталость.

Обычно я пил свой ежевечерний кофе в одиночестве за круглым столиком в уголке кафе, но недавно появился компаньон. Пожилой смуглолицый широкоплечий человек, среднего роста. Он приходил попозже и, остановившись у моего столика, вполголоса осведомлялся:

— Не помешаю сеньору инженеру?..

Признательно кивнув, осторожно усаживался, словно боясь уронить столик, доставал сигарету, закуривал, длинно затягивался и, выпустив дым, серьезно замечал:

— А погодка-то устанавливается, сеньор инженер. Дожди идут реже.

— Да, дождей стало поменьше.

— Скоро и совсем перестанут.

— Пора, подходит сухой сезон.

— Хорошее время… — констатировал он и умолкал надолго.

Нередко мы сидели еще два или три часа, не обменявшись более ни словом. Сначала я относился к нему с долей настороженности. Подозрительная авария генератора и волокита наводили на мысль, что за мной, наверное, смотрят недобрые глаза. Ведь до сих пор страну снабжали нефтепродуктами американские компании, и уж, конечно, они не намеревались сдавать позиции без борьбы. Но вскоре я убедился в полной неосновательности своих подозрений. Он часто смотрел в пространство отрешенным, невидящим взглядом. И однажды задумался так глубоко, что окурок сигареты догорел до пальцев. Я услышал запах паленых ногтей.

— Эй, сеньор! Очнитесь! Сгорите…

Он вздрогнул, недоуменно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на окурок и не спеша положил в пепельницу.

— Спасибо. Бывает… — рассеянно поблагодарил он.

С ним хорошо и спокойно молчалось. Я, нужно признаться, тоже не из болтливых. За другими столиками трещали без умолку, выпаливая по сто слов в минуту и жестикулируя так, будто крыша горела над головой. У нас такого не водилось; мы спокойно сидели, прихлебывая кофе, молча курили, думая каждый свое. Иногда мне казалось, что в его глазах светится молчаливое одобрение: «Молчишь, и отлично, нечего болтать попусту».

Каждый вечер он появлялся в одном и том же превосходно сшитом черном костюме из дорогой материи. По местному этикету, невзирая на духоту, вечером полагалось надевать крахмальную сорочку и галстук, он его неукоснительно соблюдал. Воротничок и манжеты отливали мраморной белизной, но локти пиджака лоснились и туфли видали виды. Я пил не более трех чашечек на ночь, он же — особенно в первое время нашего знакомства — пил много и жадно курил сигарету за сигаретой. Но с течением времени я подметил постепенное снижение темпов. А однажды меня вывел из задумчивости тихий звон металла: сосед пересчитывал мелкие монеты. Заметив мой взгляд, смутился, заторопился и сунул руку в карман. Спешка подвела его — монеты забарабанили по полу. Услужливый официант кинулся подбирать.

— Прошу вас, сеньор!

Он пренебрежительно отмахнулся.

— Не надо! Оставьте себе. — Но мне почудилось в его глазах сожаление.

Следующий вечер выдался невыносимо душным, и я ушел с Авениды раньше времени, бежал в «Батаклан» под спасительную защиту кондиционера. Место напротив пустовало, и ко мне подсел толстяк Сантос — владелец небольшого магазина, сплетник и враль, каких мало. «Врет, как Сантос», — говорили в Розарио.

— Хочу предупредить вас, сеньор инженер… — начал он, пригнувшись, вполголоса и таинственно блестя большими выпуклыми глазами. — Вы еще молоды, а я много повидал. Такие вещи! О-о, клянусь мадонной, у вас волосы зашевелятся, если вам рассказать. Но это как-нибудь потом, после. А сейчас нельзя терять времени, надо успеть предупредить вас, пока нет Эспины… Ну этого метиса, что примазывается к вам. Его зовут Флориндо Эспина, он старатель, а проще сказать — бродяга и, наверное, бандит. Сомнительный тип, такой выжига! Вы только подумайте, сеньор инженер, продал алмаз, во-от такой алмаз!.. — Сантос сложил указательный и большой пальцы в кольцо.

— Разве бывают такие огромные алмазы? — перебил я.

— Ну, может, чуть поменьше. Кто спорит? Но все равно здоровенный алмаз, да еще голубой. Представляете? Отхватил кучу денег, а больного компаньона морил голодом. До смерти уморил! А туфли? Вы видели его туфли? Разве станет порядочный человек, имея деньги, носить этакую рвань? Нет, тысячу раз нет! Помяните мое слово, он не зря крутится вокруг вас, что-то замышляет. Можете не сомневаться! А хорошего от этих бродяг-старателей еще никто не видел. Это народец ого-го! Без ножа и к святому причастию не пойдет. Держитесь от него лучше подальше. И вообще?.. Ну скажите на милость, что общего у сеньора инженера с каким-то проходимцем-старателем, бродягой без роду и племени? Смешно и говорить, не так ли? Вы согласны?

— Нет! Простите, но я воспитан в других принципах. В моей стране профессия — вопрос второстепенный, важен человек сам по себе, а за сеньором Эспиной я ничего худого не замечал.

Сантос трагически развел руками и, воздев глаза к потолку, забормотал:

— Как знаете… Как знаете… Я предупредил! Моя совесть чиста. Клянусь честью, действовал из самых лучших побуждений! Смотрите сами… Да, а вы слышали, сеньор инженер?.. — без всякого перехода он принялся со смаком рассказывать свежую сплетню о видном чиновнике.

Так и подмывало послать его ко всем чертям, но приходилось терпеть: иностранцу не стоит заводить врагов. Сантос болтал без умолку, как заведенный, неся околесицу, но одна фраза очень заинтересовала меня.

— Вы, конечно, слышали про белых индейцев, сеньор инженер?

— Еще бы! Но это же миф.

Сантос захлебнулся от восторга и привскочил на месте.

— Нет-нет! Клянусь честью, нет! Вы заблуждаетесь. Они существуют. На этот раз совершенно достоверные сведения. Один сеньор, благороднейший человек и мой близкий друг, слышал своими ушами. Да-да! Он сам слышал. Ему сказал троюродный брат его жены. А его жена!.. О, это богиня! Такая красавица, такая красавица! Да что говорить, сам Ранульфо чуть не застрелился… Как, вы не знаете сеньора Ранульфо? Не может быть… Ах да, простите, вы же не местный. Не беда, я вас познакомлю. Так вот, весьма уважаемый сеньор — я имею в виду троюродного брата очаровательной сеньоры — говорил с одним наидостойнейшим человеком, который своими — вы понимаете, собственными! — глазами видел белых индейцев. Целую кучу свирепых белых индейцев. Русоголовых и сероглазых, как вы, но злых как дьяволы. Да-да! Они убивают всех без разбора. Этому человеку просто повезло. Сейчас я расскажу подробно. Слушайте!..

К великому сожалению, ничего путного я уловить не сумел. Сантос свалил в одну кучу очаровательную сеньору, белых индейцев и родню сеньоры. Ее добродетели и любовные похождения сеньора Ранульфо, местного волокиты и сердцееда. Мои робкие попытки направить бурный поток его красноречия в нужное русло ни к чему не привели. Он тараторил без умолку, равнодушный ко всему на свете, как токующий глухарь.

Мой повышенный интерес к белым индейцам объяснялся весьма просто. Незадолго до этой беседы я прочел книгу исследователя Южной Америки Перси Фосетта «Неоконченное путешествие». Автор пропал без вести, разыскивая памятники древних цивилизаций в девственных лесах Бразилии. По мнению Фосетта, когда-то давно в Америке существовали развитые цивилизации белой расы. Фосетт собрал немало преданий и легенд о племенах «белых индейцев», якобы избегающих встреч с европейцами, о развалинах затерянных городов, о таинственных письменах на скалах. Это и убедило его, что стоит поискать как следует, и он откроет никем не виданные памятники древности. Бескорыстный ученый-энтузиаст, Фосетт не искал ни славы, ни денег — только истину. Мечты путешественника не сбылись, а он сам заплатил за них жизнью. Хотя его гипотезы и противоречили взглядам современной этнографии, но одержимость и бескорыстный энтузиазм действуют заразительно. Книга произвела волнующее впечатление и пробудила смутную мечту: «Как знать? А вдруг я открою нечто…» Я еще мало знал Бразилию, но уже понял, насколько плохо изучена эта огромная страна. Где-то в ее глубине, куда еще не ступала нога исследователя, могли ждать потрясающие открытия. Быть может, в непроходимых зарослях и болотах бассейна Амазонки и впрямь затаились руины величественных храмов и остатки древних городов?

Я знал также, что довольно многочисленные индейские племена до сих пор ведут совсем первобытную жизнь в штатах севера страны: Амазонка, Пара и Мараньян. Штат Мату-Гросу тоже принадлежал к числу малоизученных. Засушливые сертаны на плоскогорье Мату-Гросу, где я искал нефть, были почти безлюдны, но над ними проходили воздушные трассы Куяба — Салвадор, Куяба — Ресифи и ряд других. Сертаны, заросшие низкими кустарниками и скудной травой, хорошо просматривались с воздуха, и там не приходилось ждать особых сюрпризов. Иное дело — обширные лесистые пространства на север и северо-восток от Розарио. Там непроницаемая кровля девственного тропического леса надежно укрыла от человеческого взора миллионы и миллионы гектаров земли. Что там, в этом зеленом сумраке, среди тяжелых испарений непроходимых болот — обиталище гигантских анаконд и кайманов, царство свирепых ягуаров и крикливых попугаев? Этого никто не знал. Правда, ходило множество россказней, легенд и слухов один другого фантастичнее. В свое время они увлекли Фосетта по дороге к гибели. Кое-что доводилось слышать и мне, в том числе про затерянные города и пресловутых «белых индейцев». Нельзя сказать, чтобы я принимал эти рассказы за неопровержимую действительность, но они дразнили и распаляли воображение, исподволь разжигая любопытство и врожденную страсть к неизвестному. Еще в ранней юности я страстно мечтал об экспедициях в дальние страны, а теперь совсем неожиданно очутился на краю тайны. Она была где-то здесь, рядом, не за морями и океанами, а на той земле, по которой я ходил изо дня в день уже полгода. Я отлично понимал, насколько бесперспективны эти затаенные мечты. Моим делом было искать нефть, а не затерянные города. И все же я жадно прислушивался к каждому, кто мог сказать нечто новое. Даже к такому пустомеле, как Сантос.

— Не помешаю сеньору инженеру?

Эспина стоял рядом, как всегда серьезный и невозмутимый, выжидательно глядя на меня. Я обрадовался ему.

— Конечно, нет! Садитесь, всегда рад вас видеть.

«Уж теперь-то Сантос наверняка угомонится», — подумал я, но получилось совсем иначе.

— Вот и он вам подтвердит! — азартно воскликнул Сантос, тыча сигаретой чуть не в лицо Эспины. — Он расскажет про белых индейцев. Он тоже кое-что видел. Верно, Эспина?

— Кто знает, сеньор? — сухо ответил Эспина, подчеркнув обращение «сеньор». Ведь Сантос его опустил, а это считалось невежливым и даже оскорбительным. — Кто знает? Мне приходилось многое видеть, всего не упомнить. А сигарету уберите подальше, сеньор. Я таких не курю.

Сантос насмешливо вздернул нос.

— Конечно, куда там! Для вас они слишком дороги. Не так ли?

Эспина равнодушно пожал плечами.

— Думайте как знаете, сеньор. Мне все равно.

— Вы хотите сказать, что вам наплевать? Да! — вспетушился Сантос.

— Хотя бы и так.

— Это оскорбление! — вскочил Сантос. — Всякий бродяга!..

— Что-о?! — глухо и грозно прервал Эснина. Он остался на месте, только чуть подался вперед, но темные глаза вспыхнули бешенством.

Сантос сразу осел, как проколотый мяч, но спохватился и, бочком отходя от стола, съязвил:

— Извините, сеньор инженер, но я вынужден удалиться. Общество подобного субъекта не для меня…

Несколько минут прошло в натянутом молчании. Потом ему принесли кофе. Он достал измятую пачку, извлек последнюю согнутую сигарету и принялся разминать ее. Пальцы у него еще дрожали от неулегшегося гнева, и сигарета сломалась. С видимым сожалением посмотрев на обломки, он нехотя принялся прихлебывать кофе. Без сигареты ему явно не пилось. В моих зубах дымилась «Корона». К гаванским сигарам я пристрастился здесь и каждый вечер позволял себе эту маленькую роскошь. Вторая сигара лежала в кармане пиджака.

— Сеньор Эснина, прошу вас… — Он протянул было руку, но тотчас отдернул.

— «Корону»?.. Мне?..

— А что здесь такого? — в свою очередь удивился я.

— Вы же слышали, что он сказал. Так вот… Это правда, я бездомный золотоискатель.

— Какое это имеет значение?

— Вы на самом деле так думаете?

— Да! Для меня все люди одинаковы. Кроме мерзавцев, конечно.

— Тогда спасибо. Большое спасибо. Тысячу благодарностей!..

Он закурил с видимым наслаждением, выпустил дым и одобрительно кивнул:

— Прекрасные сигары «Корона». Крепкие, но мягкие, — потом помолчал и вдруг спросил: — Что он вам тут наговорил, сеньор инженер?

— О вас?

— Да нет! Про белых индейцев.

Я вкратце передал немногое, что сумел уловить.

— Болтун… — презрительно усмехнулся Эспина. — Все они так: один слышал, передал другому, тот третьему, и пошло. А на поверку никто ничего и близко не видел. Хм!.. Зачем это вам, сеньор инженер?

Я начал сдержанно, но незаметно увлекся, разоткровенничался и выложил все. С ним, оказывается, говорилось еще лучше, чем молчалось.

— Фосетта я видел. Помню… — задумчиво обронил он. — И белых индейцев встречать приходилось. Близко видел, вот как вас. Есть в одном месте и город. Очень старый или нет, не знаю. Одни развалины…

— Где же это? — не выдержал я.

— Где? — усмехнулся он. — Да как сказать! И далеко, и нет.

— Непонятно!

— По карте близко, а добираться далеко. Трудные, очень нелегкие места, сеньор инженер. Если хотите, расскажу. Но так, немного…

— Конечно! С удовольствием послушаю.

— Я старатель, сеньор инженер. Тридцать восемь лет назад ушел из дому и занялся этим делом. С тех пор все собираюсь побывать в родных краях, да никак не получается. Я родом из Боливии, может, слышали город Потоси?.. Мыл золото, копал золото и искал алмазы. Иногда везло. Бывали дни, когда эти руки держали золото пригоршнями. А ничего не удержали, ни крупинки. Не жалуюсь, не подумайте. Просто очень уж хочется повидать своих. Но не с пустыми же руками ехать?.. Услышал я про одно место, только никак не мог найти компаньона. Места хоть и богатые, но совсем нехоженые, опасные, легко и голову потерять. Желающих идти не находилось, как вдруг мне однажды говорят: «Флориндо, тебя страшно ищет один парень». «Пусть приходит, я здесь», — сказал я. Вот он пришел и спрашивает: «Это вы сеньор Флориндо Эспина?» — «Да, это я». — «Тогда здравствуйте. Вам привет из дома. Я ваш младший брат Терро…» Боже мой, сеньор инженер! Тридцать восемь лет не видеть никого из родных. Вдруг к тебе приходит красавец парень, и у него глаза матери и губы отца. Родная кровь перед тобой! У меня голова пошла кругом от радости!.. Терро, как и я, был старателем, но несчастливым. Не везло ему, никак не везло. И тоже лет семь не был дома. Присмотрелся я к нему получше и увидел, что парень он надежный. Тогда я сказал: «Мальчик, если сходить к черту на рога, то можно разбогатеть. Как ты смотришь на это?» Он сразу согласился: «Хорошо, брат. Идем!» «Не торопись, подумай, — сказал я. — Там скверные места. Я уже доживаю, а ты и не жил почти». — «А что думать? Тебе хочется домой, и мне тоже. Рискнем!..» И мы пошли…

Немало я исходил на своем веку, сеньор инженер, но таких пакостных мест не видывал. Непроходимый лес, болота да еще горы с топкими склонами. Лезешь, лезешь на гору, вот уже и вершина близко. Думаешь, наконец-то, слава богу, но тут опять болото. А сколько всяких больших и малых кровопийц! Света не видно, настоящий отравленный ад. Дольше всего мы мучились на краю Большого болота, никак не могли найти проход. Я уже готов был рукой махнуть, но Терро не сдавался, он и нашел проход. А там, за Большим болотом, совсем иное дело. Благодатный край, сеньор инженер. Но не успели мы оглянуться, нас схватили. Да, схватили! И не кто-нибудь, а самые настоящие белые индейцы, — он замолчал и пытливо глянул на меня.

— Ну что же вы, сеньор Эспина? Продолжайте! Я верю вам… — что-то правдивое в его облике и манере говорить исключало возможность обмана.

— Совсем белые люди, почти как вы. А один даже рыжий, с бородой. Их было четверо, и все получилось дьявольски неожиданно, и ахнуть не успели. Да я и не собирался лезть в драку. С индейцами почти всегда можно поладить, если подойти к ним по-человечески. Нас отвели в заброшенный город и там заперли в каменной клетушке. А вечером пришел тот, с бородой. Он у них вроде бы за главного. На каком бы индейском наречии ни пытался я с ним говорить, он только головой мотал. Тогда перешли на жесты и легко договорились. У нас было немного того, что им надо. За это он дал два алмаза и просил приходить еще. Вот и все, сеньор инженер! Теперь мы знали, что им нужно, и знали дорогу. Решили вернуться, выменять еще немного алмазов и вместе поехать домой. Так мы хотели, а вышло совсем иначе. Тяжело об этом и вспоминать, сеньор инженер, но расскажу все до конца. Чтобы вы не думали обо мне худо.

До реки оставалось всего два перехода, но уже стемнело, и мы остановились на отдых. Спали всегда по очереди. На этот раз первым дежурил брат. Я лег и сразу заснул. Лесные крики и визги мне нипочем, давно привык, но, стоит сказать слово, вскочу. И проснулся я от человеческого голоса. Вскочил, огляделся: костер еле тлел, и брата нет. Но в полутьме за костром что-то шевелилось, стонало и хрипело. Кинулся туда. Смотрю и вижу: Терро бьется в кольцах анаконды. Я не зевал, не думайте! Сразу убил ее выстрелом в голову. Эти гадины всегда приподнимают голову над кольцами, когда душат: следят за жертвой, готова или нет. Я выстрелил ей прямо в сатанинскую голову, и она разжала кольца. Не очень большая оказалась анаконда. Так… метров семь. Я убил ее, но она уже сделала свое: Терро чуть дышал…

Я нес его два дня. Нес на плечах. Спешил так, что едва не лопнуло сердце. Привез сюда, в Розарио, еще живым. Продал алмаз, свой алмаз. Продал дешево, только бы скорее. Надо же было платить врачам. И я платил им, не жалея. Но что можно поделать, когда у человека переломаны чуть ли не все кости и внутри все смято в лепешку? Помочь мог один бог. Терро это понимал. Он не позволил мне продать второй алмаз, его алмаз. Он сказал так: «Брат, мне не жить. Врачи заберут и эти деньги, но не спасут меня. Лучше сбереги их для нашей матери…» Он ничего не мог есть последние дни перед смертью, а тут болтают, будто я морил его голодом… Это и все, сеньор инженер. Уже поздно, мне пора. Спокойной вам ночи!

На другой день, вечером, продолжили разговор.

— Нет-нет! Ручаюсь, не ошибся. Мне ли не знать индейцев? Вооружены были луками и мачете… Одежда? Одежда обычная для индейцев. Не очень много одежды. Так… рвань. На ногах сандалии вроде альпаргатос… Да, ожерелья и браслеты, кажется, тоже были. Не помню точно, — он лукаво взглянул на меня, улыбнулся и, хлопнув себя по бедрам, воскликнул: — Вот вы все спрашиваете да расспрашиваете, сеньор инженер! Уже второй вечер. Что бы вам самому посмотреть? А!..

— Как! Вы хотите сказать — побывать там?

— Да! А почему бы и нет?

— Вы знаете, сеньор Эспина… Об этом я как-то не думал. Даже и в голову не приходило…

— А вы возьмите и подумайте. Серьезно говорю…

В ту ночь я неважно спал, а днем с нетерпением дожидался вечерней встречи в кафе. Эспина не заставил себя ждать, пришел, как всегда, в свое обычное время.

— Где это место? — напрямик спросил я.

Он уклонился от ответа.

— Вы уже решили?

— Н-нет… Пока еще нет.

Он разочарованно покачал головой.

— Жаль… Очень жаль… Ну ладно! Так и быть я скажу вам. Только дайте слово молчать.

— Честное слово!

— Хватило бы и простого. У настоящего человека нечестного слова не бывает.

— Благодарю за доверие, сеньор Эспина! Но ведь вы меня мало знаете.

Он усмехнулся.

— Не совсем так. Я порасспросил кое-кого из ваших рабочих. У вас найдется карта?

— Да! Пройдемте ко мне…

— Это примерно вот здесь… — его смуглый палец уткнулся в междуречье Журуэны и Сан-Мануэля.

Я прошелся по карте курвиметром. До ближайшего поселка Позу-Алегри выходило двести километров.

— Так летают птицы, а по земле считайте вдвое. Но мы пойдем иначе… Простите! Я хочу сказать — можем пойти, — торопливо поправился он.

— Сколько же времени отнимет все путешествие?

— Это зависит от денег, сеньор инженер. Если добираться до Алегри на мулах и рекой, то долго. Самолетом же всего часа два.

— Ну ясно.

— От Алегри надо будет спуститься на лодке вниз по Аринусу. Потом подняться по другой реке. Она не помечена на карте, но ее устье вот здесь… Всего водой выйдет километров четыреста. На веслах плыть недели две, но если взять небольшой подвесной моторчик, то можно уложиться дня в четыре-пять. Потом начнется самое трудное. Дальше можно идти только пешком. Вот отсюда и сюда, к Синим горам.

Я снова провел курвиметром.

— Сто километров. Иными словами — двести. Да?

— Около того. Десять дней ходу для двух здоровых людей. Если все пойдет хорошо…

Я призадумался не на шутку, соблазн подстегивал неудержимо. Пусть даже и не удастся разыскать затерянный город и увидеть «белых индейцев», зато сколько будет интереснейших впечатлений! Это не унылые сертаны, не Авенида и не кафе «Батаклан», а дебри первобытного леса. Мне предстоит побывать в самой глубине неисследованного края. Увидеть своими глазами жизнь девственного тропического леса, о котором столько читано и перечитано в детские и юношеские годы. Что может быть заманчивей? И когда еще выпадет такой счастливый случай? Скорее всего никогда больше. Так разве можно упускать его?.. Но имею ли я возможность да и право? Ведь меня прислали сюда для выполнения вполне определенной работы, я на службе у государства… Но с другой стороны, все равно болтаюсь без дела в Розарио. И как знать, что ждет в Синих горах? А вдруг нефть? Бывают же счастливые находки! Посоветоваться бы, но с кем? Лететь в столицу далеко, да и что могут возразить в посольстве? Ведь я послан в распоряжение «Петробраза» и концерн вправе отправить меня хоть к черту на кулички. В самые что ни на есть нехоженые места, в любое болото… Решено! Спрошусь у представителя «Петробраза». Он мой непосредственный начальник, как скажет, так и будет…

Чиновник бесстрастно выслушал, пожевал губами и, строго посмотрев через огромные очки, внушительно начал:

— Концерн «Петробраз» платит вам, сеньор инженер, за разведку нефти. Пока вы на службе, вы обязаны заниматься своим прямым делом в районе, указанном руководством концерна. Думаю, вы не будете возражать? — я уныло кивнул. Мечты рухнули. — Но, сеньор инженер, ваши развлечения в свободное время — ваше частное дело. Надеюсь, ясно? — я недоуменно пожал плечами.

Он снял очки, и его лицо сразу утратило официальность.

— Почему бы и нет, сеньор инженер? Почему бы и нет?.. — пробормотал он, улыбаясь подслеповато и добродушно. — Вот распоряжение о вашем двухмесячном отпуске на все время возни с генератором. Только что прибыло. Надеюсь, вы довольны?

— О! Ну еще бы! Благодарю вас, сеньор администратор.

Он снова надел очки и внушительно поднял палец.

— Не торопитесь, сеньор инженер. Не спешите так. Концерн «Петробраз» высоко ценит инженера Андрея Бартоша. Мы ни в коем случае не отпустим вас неизвестно с кем. Надеюсь, понятно?

Я еле сдержался. Какого черта он играл со мной в кошки и мышки?

— Не надо волноваться, сеньор инженер, — наставительно заметил он. — С кем собираетесь идти?.. Ну что ж. Хорошо! Мы проверим, наведем справки об этом человеке. Если он окажется заслуживающим доверия, то в добрый путь, сеньор инженер. Надеюсь, вы не в обиде?.. Ой!.. Ну и пожатие у вас. Прямо клещи!..

В открытое окно, защищенное противомоскитной сеткой, вместе с ветерком врывался экстатический ритм макумбы, играли в кафе напротив. Примитивная, резкая, но обнаженно-страстная музыка будоражила кровь и напрягала нервы. В дробных ударах барабана атабаке чудились угроза и волнующий призыв к вольной жизни. Жизни начисто свободной от всех условностей, подчиненной лишь могучим, бездумным инстинктам — голосу самой природы. Это была наша последняя ночь под крышей. Мы прилетели в Алгери только сегодня, а на следующее утро уже уходили в путь.

Эспина, не теряя времени даром, приобрел за недорогую цену вместительную лодку, а я купил десятисильный бензиновый моторчик. Остаток дня заняла покупка продовольствия и горючего. Оружие и боеприпасы мы привезли с собой. По автоматической винтовке, по две сотни патронов к ним и неизбежные мачете. Да еще я прихватил маленький «вальтер» — мое служебное оружие. Наш груз довольно компактен, но тяжеловат. Часть оставим в лодке, на обратную дорогу, а остальное придется нести на плечах. Тут на учете каждый килограмм, ведь предстоит дальний и нелегкий путь.

Междуречье Журуэны и Сан-Мануэля, куда мы направляемся, почти совсем не исследовано: глухие труднодоступные места в самом сердце огромного материка. Отсюда до любого из двух океанов — Атлантического или Тихого — даже по прямой добрых полторы тысячи километров. Где-то, юго-западнее нашего маршрута, треть века назад бесследно исчезла экспедиция Фосетта. С тех пор мало что изменилось в этих краях.

Музыка смолкла, и слух резанул пронзительный вопль. Второй, третий!.. Это кричали ночные обезьяны микрины. Сельва подступает вплотную к Алегри, и хор лесных обитателей словно бы продолжил первобытную мелодию макумбы. Городишко пристроился на левом высоком берегу Аринуса, несколько поодаль от реки. В сезон дождей ее воды поднимаются до городских домов. Сезон дождей уже кончился, и река отступает, оставляя ил и мусор. Не пройдет и недели, как бывшее речное дно покроется травянистым покровом. Позже он сомкнется с лианами, свисающими с деревьев, и городок будет отрезан от реки стеной зелени.

Завтра утром наша лодка поплывет вниз по Аринусу, притоку Журуэны, навстречу неизвестности и тайнам. Мой спутник совершенно переродился: от былого уныния и подавленности не осталось и следа. Мы полноправные компаньоны, это он дал понять тактично, но твердо.

— Нет-нет, сеньор инженер! За лодку плачу я. Было время, я экономил на всем. На ботинках и сигаретах, но это в прошлом. Сейчас расходы пополам. Хотите знать, откуда деньги?.. Скажу! Я продал алмаз Терро. Мальчик не рассердился бы. Ведь это на дело. Каждый крузейро принесет сто. Мы вернемся богатыми людьми…

— Говорите о себе, Флориндо. Мне алмазы не нужны, я уже говорил.

— Напрасно, сеньор инженер. Деньги еще никому не мешали. Но как знаете. Дело, конечно, ваше, сеньор инженер.

— У меня есть имя. Андрей!

— Удобно ли будет? Кто вы и кто я?

— Бросьте! Ну! Так как меня зовут?

— Андри… Нет, не так! Андрэу… Хм!.. Андриу… Нет, не выговорить. Пусть уж будет Андриу. Хорошо?..

Так я стал Андриу.

Не знаю, стоит ли описывать подробно наше плавание вниз по Аринусу? Пожалуй, нет. Оно отняло около четырех дней, прошло вполне благополучно и довольно однообразно. Река выглядела пустынно, и, хотя лес подступал вплотную к берегам, мы ничего не видели, кроме попугаев, обезьян да длинношеих цапель якан.

— Мотор распугивает, нас далеко слышно. И идем быстро, вот все и прячется, — пояснил Флориндо.

Зато ночью лес оживал. Каких только не было звуков! От иных буквально мороз по коже продирал. Я вздрагивал и невольно хватался за винтовку. Флориндо же относился к лесному «концерту» совершенно равнодушно.

— Тот, кто кричит, уже не страшен. Он занялся своим делом и нами не интересуется. Опасен тот, кто молчит. Ягуар на охоте подкрадывается бесшумно, змея — тоже.

Он придирчиво выбирал место для ночлега. Обычно высокий сухой берег подальше от воды. Потом с винтовками наготове мы обследовали местность в радиусе шагов ста от лагеря. Затем с четырех сторон вокруг гамаков зажигались костры. Их нужно было поддерживать всю ночь, для чего требовалась уйма дров. Не так-то легко было их заготавливать после дня, проведенного в лодке, когда спина плохо гнулась, а тело ныло. Но Флориндо был непреклонен.

— Я уже получил урок, Андриу. И хватит об этом! — сурово отрезал он в ответ на мое замечание, что хватило бы и трех костров.

В остальном Флориндо оказался на редкость удачным спутником. Неизменно ровный, спокойный, внимательный и какой-то очень надежный. Его физическая сила далеко превосходила мою, хотя я неплохой гимнаст и выше ростом на полголовы. Однажды он легко вскинул на плечо тяжеленное бревно, которое я еле приподнял за конец.

— В моих жилах, Андриу, смешалась кровь индейцев и черных невольников. Вот и получилось крепко! — рассмеялся он в ответ на мое удивление.

На четвертый день мы вошли в устье безымянной реки и попали в сумрачный мир. Начну с того, что и разыскать ее было бы вовсе не просто. Когда Флориндо повернул лодку и на полном ходу направил прямо на берег, я схватился за борта, готовясь к толчку. Но ветви расступились, и мы нырнули в широкий зеленый туннель. Небо скрылось, не стало солнца, кругом воцарился зеленый полумрак. Вода казалась совершенно черной и очень глубокой.

— Да, это верно, — подтвердил Флориндо. — Тут глубоко. Метров десять или тридцать. Кто знает?..

Здесь было неважно видно, и Флориндо сбавил обороты, мотор еле посапывал. Лодка скользила почти бесшумно, и мне представилось, что я попал в призрачное царство теней, где все спит. Но самообман продолжался недолго: налетели тучи насекомых и моментально вернули к действительности. Их жужжание действовало угнетающе. Каких только здесь не было! Крохотные мушки маригуи пробирались даже через нейлон накомарника. Здоровенные слепни табаны атаковали, как бомбардировщики, поодиночке пикируя на незащищенные руки. Ощущение получалось такое, будто воткнули раскаленную иглу. Позже начался нестерпимый зуд. С ним сливалась щемящая боль от укусов мух мотуко.

— Терпите, Андриу. Расчесывать нельзя, будут язвы, — предупредил Флориндо.

И я терпел. Стоически терпел, с трудом подавляя страстное желание чесать и чесать до остервенения.

На второй день плавания по Черной реке (так мы окрестили ее за цвет воды) впервые встретилось живое существо. Я увидел плоскую треугольную голову на длинной шее. Она пересекала реку наискось, вниз по течению. Никогда не приходилось видеть ничего более отталкивающего и свирепого. На меня пахнуло жутью, и я схватился за винтовку.

— Смотрите! — бросил я спутнику.

— Не стрелять!.. — прошипел Флориндо, тоже хватая винтовку. — Это здоровенная анаконда… Стрелять, если нападет. И только в голову. Только в голову!.. Она опаснее ягуара, — вполголоса пояснил он, не спуская глаз с кошмарной головы. Змея скрылась, нырнула, очевидно заметив нас. Флориндо дал полный газ. — Смотрите назад! — крикнул он мне. Прошло несколько томительных, напряженных секунд, и я услышал облегченный вздох: — Фу-ух, слава деве Марии! Пошла на берег. Вон, вон!..

Я поспешно обернулся и успел увидеть блестящее длинное тело толщиной в хорошее бревно. Неуловимо извиваясь, оно скользнуло в заросли и бесшумно исчезло.

— Как сон…

— Скверный сон. Он мог плохо кончиться, — хмуро сказал он, откладывая винтовку. — Этой гадине ничего не стоило опрокинуть нас. В воде пирайи^[14], а мы искусаны в кровь.

— Разве анаконда нападает днем?

— Бывает. Если ранить, то обязательно. Убить ее очень трудно. Нужно попасть пулей в мозг или хребет. А поединок с раненой анакондой равносилен самоубийству… — Он помолчал и строго предупредил: — В одиночку больше ни шагу, Андриу. Только вдвоем! Везде вдвоем.

После зловещей встречи осталось и не проходило тягостное ощущение подспудной угрозы. Я воочию убедился, насколько обманчива кажущаяся безжизненность окружающего мира. В этих сумрачных краях один — всего один! — неверный шаг влек за собой гибель. Не прошло и часу, я получил новое подтверждение этой истины. Флориндо внезапно схватил винтовку, молниеносно приложился, грянул выстрел. Вслед за грохотом выстрела в воду шумно шлепнулось что-то большое и тяжелое. Через реку быстро плыло какое-то животное, формой головы напоминавшее свинью.

— Пекари^[15],— лаконично пояснил Флориндо.

— Промазал?

— Нет, это другой. Мой вон лежит. Готов! А этот с перепугу кинулся в реку. Ему же хуже будет.

— Почему?

— Подождите, поймете… — Пекари добрался уже почти до середины потока, но ничего не происходило. Я пожал плечами. — Ага! Что я говорил. Видите? — спросил Флориндо.

— Ничего не вишу.

— Смотрите лучше! Вон там две точки. Плывут наперерез…

— А что это такое?

Он не успел ответить. Пекари метнулся в сторону, но поздно. Вода вскипела, мелькнули длинные челюсти, короткий пронзительный визг — и все окончилось, поверхность реки опустела, пекари исчез.

— Вот и все, — констатировал Флориндо. — Кайман пообедал… Но и мы с мясом, — удовлетворенно добавил он, втаскивая в лодку застреленного пекари. Это было довольно крупное животное, побольше метра в длину, черно-серого цвета с белым пятном на нижней челюсти.

Прыгнув в воду, пекари совершил ошибку, расплата последовала немедленно. Теперь я знал, что две темные точки, медленно плывущие вниз по течению, не случайный мусор, а подстерегающие глаза каймана. Они появлялись тут и там на нашем пути, но неизменно держась на почтительном расстоянии. Однако я ничуть не сомневался: стоит оказаться в воде, и ситуация резко переменится.

Мы выбрали для ночлега плоскую скалу, неизвестно как очутившуюся на болотистом берегу лесной реки.

— Прекрасное место, — одобрил Флориндо, ловко поджаривая ломтики мяса на длинном труте. — Сюда, пожалуй, змее не забраться… Ну вот и готово. Можно есть.

Продымленное на костре, крепко просоленное и щедро наперченное блюдо напоминало шпикачки^[16]. Мне вспомнилась Прага и маленькая закусочная против нашего дома, оттуда вкусно пахло шпикачками, но их всегда подавали немного переперченными. В какую же даль меня занесло! Я не сумел подавить вздох.

— Вкусно? — заботливо осведомился Флориндо.

— Как дома у мамы.

Он польщенно улыбнулся и пообещал:

— Завтра запеку в листьях, в земле. Так еще вкуснее.

Мое дежурство было первым. Флориндо уснул мгновенно, и я остался наедине с ночью. После сегодняшних жутковатых впечатлений взбудораженные нервы обостренно реагировали на пронзительный «лесной концерт», в визгах и шорохах слышалась смертельная угроза. Подкинув побольше веток, я напряженно, до рези в глазах, всматривался в зловещую тьму, начинавшуюся почти сразу за трепетным пламенем костров. В неясных, колеблющихся тенях то и дело чудилось изготовившееся к прыжку хищное тело. Я вскакивал с бьющимся сердцем, готовый к отпору и борьбе, но все оставалось спокойным. Только жутко завывала и хохотала бескрайная сельва.

Прошло более часа, я начал понемногу успокаиваться и привыкать, когда во тьме вспыхнули две красные точки. Разгораясь, они вкрадчиво приближались. На этот раз мне уже не чудилось, я видел чьи-то глаза, скорее всего хищника. Он двигался совершенно бесшумно, с короткими остановками. До светящихся глаз оставалось шагов тридцать. Я решил подпустить метров на десять и стрелять наверняка: всадить пулю между пылающих глаз. Высота скалы не превышала четырех метров, и я не мог рисковать. Если это ягуар и его не уложить наповал, то он может вспрыгнуть сюда. Долю секунды я поколебался: «Не разбудить ли Флориндо?..» Но самолюбие не позволило. Дуло моей винтовки жило словно само по себе, неотрывно следуя за целью, казалось, без всякого участия с моей стороны. «Еще чуточку, и ударю», — решил я. В этот момент немного правее и подальше вспыхнула вторая пара огненных глаз, и тотчас еще четыре. Медлить не приходилось: атаковала целая стая.

— Флориндо! — отчаянно вскричал я, раз за разом нажимая спуск.

Под ливнем пуль огненные глаза забегали, заметались, но обойма кончилась. Я схватил вторую, лихорадочно торопясь перезарядить винтовку. Дорого было каждое мгновение. После трескотни выстрелов наступила тишина. Тишина, до отказа насыщенная угрозой, тишина, разбитая на скупые доли секунд — они решали все, — и вдруг ее разорвали странные лающие звуки. Они неслись откуда-то сзади. Я стремительно обернулся, вскидывая винтовку… Флориндо сидел на корточках и безудержно хохотал.

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!.. О дева Мария! Это же пауки! — давясь смехом, кое-как выговорил он.

— Пауки!.. Какие пауки?.. — ошеломленно пробормотал я.

— Самые обыкновенные — птицееды. Большие такие пауки, с ладонь будут…

Утром было стыдно смотреть ему в глаза, но он и словом не обмолвился о ночном конфузе.

После полудня Флориндо начал присматриваться к правому берегу. Мы обогнули мысок, и он направил лодку в залив.

— Вот и приехали…

Мы разгрузили лодку и вытащили ее на сушу, потом снова сложили в нее часть припасов и тщательно замаскировали. Покончив с маскировкой, распределили груз. На мою долю пришлось килограммов тридцать, а ноша Флориндо тянула раза в полтора больше. Я запротестовал.

— Нет, Андриу, так правильно. Я сильнее и, кроме того, несу то, за что получу алмазы. А вам они не нужны… Стойте на месте! — он умело и тщательно уничтожил следы нашего пребывания здесь. — Теперь пошли!

— Разве тут бывают люди?

— Не встречал. Но кто знает? А без лодки и припасов возвращаться будет трудно. Пропустите меня вперед, Андриу…

Мы вступили в лес.

Высоко над нами ярко светило невидимое солнце, золотя листву, а сюда, вниз, лишь изредка пробирался тонкий лучик. В его отсветах огромные бабочки с радужными крыльями казались китайскими фонариками, горевшими в полумраке. Мы медленно пробирались через густую чащу, щедро перепутанную лианами. Без помощи мачете не пройти бы и десяти метров. Дорогу приходилось буквально прорубать, отвоевывая шаг за шагом. Тут росли гевеи и пальмы, попадались и ценные эбеновые деревья. Встречались бертолеции, гигантские азалии, цезальпинии и еще множество растений, о которых я не имел и понятия.

Первые километры через сельву дались мне убийственно тяжело. Я горячился и, без толку размахивая мачете, быстро выдыхался. Тогда Флориндо молча сменял меня. Он работал, как хорошо налаженная машина: удар мачете — шаг, удар — шаг… Постепенно и я приспособился: выработались навык и своеобразный автоматизм. Глаз без участия разума научился точно определять объект, место и силу удара. Удар — шаг, удар — шаг… Подчинившись этому монотонному ритму, я утерял представление о времени. Только увидев сквозь просвет в крыше листвы звезду, я понял, что настала ночь.

— Хватит на сегодня! — сказал Флориндо.

Теперь я ощутил усталость. Смертельную, свинцовую усталость, поглотившую все, кроме властного желания свалиться и лежать пластом. Темнота над нами сгустилась такая, что казалась осязаемой и плотной. У меня возникла шальная мысль, будто ее можно рассекать на куски, как лианы. Тьма стонала и ныла от жужжания бесчисленных ночных насекомых. Их слитное гудение прорывали вопли красных ревунов^[17]. Луч света от карманного фонаря в руке Флориндо очертил круг под сводом листвы.

— Заночуем здесь, — сказал он. — Место не хуже любого другого по соседству.

Я сбросил рюкзак и пластом рухнул на него.

— Э, нет! Так не годится.

— Опять проклятых четыре костра?.. — пробормотал я уже в полусне.

— Да, если хотите увидеть утро. Но костры потом. Сначала расчистим площадку. Вставайте, Андриу! Вы же мужчина.

Никогда в жизни не держал в руках инструмента тяжелее мачете в ту первую ночь в сельве.

Утром попытался встать и не смог: непереносимо болело и ныло все тело, меня согнуло в дугу.

— Это пройдет! Скоро пройдет. Крепкий кофе живо поставит вас на ноги. Сейчас сварю… — утешал Флориндо.

Через несколько минут, обжигаясь и морщась, я прихлебывал горячую черную жидкость. А спустя четверть часа мы продолжили путь. Первые десятки шагов казались подвигом. Потом стало полегче, а к середине дня я уже втянулся.

Характер местности постепенно менялся. Красную землю сменил серый песок, а дальше пошли пятна желтой глины и зловонные разводья застойной воды, окруженные болотными деревьями, похожими на мангровые.

— Здесь царство змей, — сказал Флориндо. — Терро погиб неподалеку…

Лес все больше редел. Пошли пологие холмы, а между ними заболоченные низины, густо заросшие бананообразными листьями дикого щавеля и цепким ползучим вьюнком. К вечеру опустился туман, Флориндо обеспокоился.

— Пора отдыхать, а тут неподходящее место. Идите быстрее, но потише. И смотрите в оба!..

Он остановился так внезапно, что я едва не ткнулся носом в его затылок.

— Тс-с! Смотрите…

В углублении под деревом, свернувшись в спиральную пирамиду, спала огромная анаконда… Рука Флориндо легонько толкнула меня назад, и мы, держа змею на прицеле, осторожно попятились.

— Она что-то слопала, потому и спит, — сказал Флориндо, когда мы отошли подальше от чудовища. — Это самка. Как бы не наткнуться на самца. Он всегда поблизости.

Мы поднялись на голую вершину высокого холма. Она возвышалась над сплошной пеленой тумана, как остров над морем. Здесь дул сильный сырой ветер и было свежо.

— Неуютное место, но не стоит искушать судьбу. Тут безопасно, а там… — он махнул вниз. — Там все может быть.

В ту ночь я замерз впервые за долгие месяцы в Бразилии.

Мы перевалили Чертовы горы и стояли на краю Большого болота. Да, Флориндо нисколько не преувеличивал, эти горы вполне заслужили свое название. Мы затратили на них три дня и потеряли минимум по десять кило веса; к счастью, они уже позади. Осталось преодолеть Большое болото, и мы у цели. У меня сложное чувство нетерпения, волнения и трепетного предвкушения необычного.

— Ага! — прервало мои мысли громкое восклицание Флориндо. — Нашел! Нужно идти туда, вон к той скале. Там я оставил знак. Пошли!..

Он не ошибся: на темном камне отчетливо серел крест, грубо выцарапанный мачете. Знак был, но я нигде не заметил и следа тропинки. Насколько хватал глаз, перед нами расстилалась бесконечная топь, поросшая низким кустарником вперемежку с высокой травой и усеянная бесчисленными озерцами. За нею, далеко на горизонте, синели горы.

— Нам туда, к Синим горам. Отдыхайте, Андриу, пока я вырублю шесты… Нет-нет! Помогать не надо, вы же не знаете, какие нужно.

Он ушел, я остался один. Меня всегда странно манило болото, есть в нем что-то притягательное, зовущее и гнетущее одновременно. Быть может, какие-то обрывки нитей, связывающих современного человека с далекими временами зарождения жизни в теплых океанах еще юной Земли? А это казалось особенно таинственным и зловещим. Я поднял камень и бросил на ближайшую лужайку, призывно зеленевшую изумрудом травы. Он беззвучно исчез, словно упал в бездонную пропасть. Как мы пойдем, не представляю…

И все же мы идем: Флориндо впереди, я позади. У него память электронной машины. Он без колебания делает сложные обходы. Опираясь на шест, уверенно шагает по хлипким кочкам и, не глядя, перешагивает через зловещего вида ржавые лужи. Скрепя сердце я следую за ним, неуверенно и трепетно ставя ногу. Я знаю, что эти лужи не что иное, как бездонные болотные окна. Оступишься — поминай как звали! В других местах он укладывает бамбуковые шесты рельсами, и мы перебираемся по ним на четвереньках, перетягивая потом шесты за собой. Сначала я вытирал грязь с лица и рук, потом плюнул. Где уж думать об опрятности, когда ползешь по локти в вонючей болотной жиже, а тридцатикилограммовый рюкзак так и тянет в топь. Я отлично понимал, что первый же неверный шаг может оказаться и последним. С рюкзаком на спине упасть легко, а вот удастся ли встать, успеет ли помочь Флориндо, сказать трудно. В довершение всего невыносимо изводили насекомые. Они висели над нами гудящей ядовитой тучей, лицо и руки горели огнем. Мы шли и шли, шли, казалось, целую вечность, а Синие горы оставались все так же далеки…

Сквозь затейливую вязь кованой решетки крохотного оконца под потолком пробивалось немного света. Он высвечивал паутину, обросшие мохом стены и каменные плиты пола. Массивную дверь эбенового дерева крест-накрест перечеркнули широкие бронзовые полосы, густо усеянные шляпками крупных гвоздей. Наша тюрьма не уступала крепостным казематам. Я примерно знал, что нас ожидает, и все же гнетущее беспокойство не оставляло. Лишение свободы, помноженное на долю неизвестности, всегда тягостно.

Все произошло совершенно неожиданно. Часам к пяти дня мы наконец перебрались через Большое болото: грязные, измученные, еле дышащие от усталости. Перед нами бесконечной стеной вздымался обрыв. С кручи, шумя и грохоча, низвергались струи многочисленных водопадов, их воды, наверное, и питали болотные топи. Из последних сил мы вскарабкались наверх и как одержимые устремились к ближайшему ручью. В тени пальм призывно блестела заводь, сквозь ее прозрачную воду свободно просматривалось чистое песчаное дно. Здесь явно не приходилось опасаться электрических угрей, ядовитых скатов или хищных пирай. Мы плескались и мылись без конца. Только накупавшись вдоволь, до синевы, я немного осмотрелся. Глазам открылся мягкий, ласковый пейзаж, не имевший ничего общего с мрачной сельвой или унылым, вонючим болотом.

Свежую зеленую равнину прорезали блестящие ленты ручьев. Купы деревьев, внося разнообразие, радовали глаз и манили густой тенью. Пальмы, молочные и дынные деревья мирно соседствовали между собой. Полого повышаясь, равнина упиралась в лес, а за ним зубчатой стеной стояли суровые Синие горы. Слева от нас лес спускался к болоту острым, длинным языком, доходя почти до обрыва, где ему преграждал путь высокий холм. С его вершины, безусловно, открывался широкий обзор. Сообразив это, я было направился туда, но не успел сделать и трех шагов.

— Андриу, назад! — закричал Флориндо.

Хватаясь за пистолет, я мгновенно обернулся и застыл от удивления. В каком-то десятке метров от нас стояли трое индейцев с нацеленными луками. Они появились как из-под земли.

— Не шевелитесь! Стойте спокойно… — тревожной скороговоркой предупредил мой спутник.

Но я и не думал шевелиться, во все глаза разглядывая индейцев. Это были рослые светловолосые люди со светло-бронзовыми лицами. Белые индейцы! Да, это не миф. Совсем нет, они держали наготове длинные черные луки с наложенными на тетиву оперенными стрелами. Я успел даже заметить рыжеватую растительность на лице ближайшего из них. Немая сцена длилась всего несколько секунд. Один из трех, очевидно предводитель, опустил лук и приветственно вскинул руку. Флориндо ответил тем же. Индеец улыбнулся, кивнул и повелительно махнул в сторону леса. Флориндо беспрекословно нагнулся за рюкзаком, я последовал его примеру и потянулся за винтовкой, лежавшей рядом. Слух резанул угрожающий гортанный окрик, я поспешно выпрямился. Индеец с рыжеватой растительностью, натянув лук до отказа, взял меня на прицел, видимо готовый пустить стрелу. Я кое-что слышал о возможностях этого оружия и заколебался. Индейская стрела может пронзить человека навылет за сотню метров, а тут не было и десяти. Но как же бросить винтовку, остаться безоружным с одним пистолетом?..

— Не троньте винтовку! Они знают, что это такое, — торопливо вмешался Флориндо.

Мы пошли вперед, а они за нами, повесив на плечи наши винтовки и держа луки наготове. Тех, кто не ходил под конвоем, могу заверить: ощущение не из приятных, даже если конвоиры вооружены только луками. Впрочем, надо отдать им справедливость, мачете нам оставили и не обыскивали, «вальтер» остался в кармане. Пройдя с километр, мы вступили в лес, который ничем не напоминал сельву. Деревья росли привольно, негусто, и почва под ногами была твердой. Сначала мы придерживались тропинки, еле заметной, но все же тропинки. Старший шел впереди, а двое конвоиров замыкали шествие. Примерно через час ходу ведущий свернул и дорога пошла на подъем. Несколько раз приходилось переходить стремительные неглубокие ручьи. Лес, сгущаясь, темнел, и совершенно неожиданно предстал заброшенный город. Но я не успел почти ничего разглядеть: нас втолкнули в эту каморку и снаружи лязгнул запор…

— Ну вот, Андриу. Как видите, я не обманывал. Вы довольны? — нарушил затянувшееся молчание Флориндо.

Он растянулся на спине и, положив под голову рюкзак, спокойно отдыхал.

— Не совсем. Мне кажется, нас могли бы встретить и повежливее. Тем более что вы приходите не впервые, вас уже знают. Даже как будто ждали?

— У каждого народа свой обычай. Его следует принимать как есть. И потом это ненадолго, — утешил он, не отвечая на вопрос.

Тени в углах каморки сгущались, наступал вечер. Флориндо вскочил.

— Идут!

Лязгнул запор, дверь открылась, и на пороге вырос человек. Повелительное движение руки — и мы вышли вслед за ним. Это был кто-то новый: высокий, широкоплечий и рыжебородый. Наши двое конвоиров были здесь, но держались поодаль. Один сидел, другой возился у костра, подбрасывая ветви. Рыжебородый обвел нас внимательным взором и, скупо улыбнувшись Флориндо, приветственно вскинул правую руку. Его жест смутно напомнил нечто виденное, но что именно, я не уловил и машинально ответил тем же. Он еще раз взглянул на Флориндо и снова, на этот раз надолго, остановил взор на мне. Его глаза, мельком скользнув по одежде, уперлись в мое лицо. Не очень-то приятно стоять, когда тебя бесцеремонно разглядывают, словно музейный экспонат. Я вызывающе подбоченился и ответил тем же.

У него были мягкие черты лица и несколько вздернутый пос. Крупный рот скрадывала борода. Широкий лоб покрывала сеть морщин. На вид ему казалось лет пятьдесят. Одежда из темной, видимо бумажной, ткани была совершенно цела, выгодно отличаясь от лохмотьев наших конвоиров. На ногах он носил нечто вроде самодельных полусапожек без каблуков из шкуры какого-то животного. На лямке через плечо висело мачете в ножнах. В пальцах дымилась самодельная сигара.

Он подметил мой вызывающий взгляд и улыбнулся. Улыбнулся иронически и снисходительно. Мне стало неудобно, так улыбаться мог не бесцеремонный дикарь, а мыслящий, наблюдательный человек. Моя бравада показалась смешной и глупой. В конце концов я пришел к нему, а не он ко мне. Я слишком мало знал об этих загадочных белокожих индейцах, чтобы обижаться. Они могли иметь весьма веские основания для осторожности и любопытства. Да, чужие обычаи следует уважать, даже если они и не по душе. Флориндо прав.

Рыжебородый подвел нас к костру, конвоиры отошли подальше. Уже совсем стемнело, и в отблесках пламени его рыжая борода отливала золотом. Теперь я рассматривал его исподтишка, но можно бы и в открытую. Он не обращал на меня никакого внимания, занявшись беседой с моим другом. Это была беседа без слов, они разговаривали жестами и, насколько я мог судить, отлично понимали друг друга. Темпераментная жестикуляция, которой подкрепляют выражения в странах Латинской Америки, развилась в своеобразный, самостоятельный язык жестов, настолько ясный и недвусмысленный, что с его помощью можно свободно вести довольно сложную беседу, не произнося ни единого звука. На этом языке и разговаривал Флориндо с рыжебородым индейцем. Беседа закончилась быстро, Флориндо поднялся и направился в нашу клетушку. Через минуту он вернулся и передал рыжебородому небольшой сверток, получив взамен что-то маленькое и темное. Рыжебородый встал, прощально кивнул и, жестом подозвав конвоиров, вместе с ними скрылся. Мы остались одни.

— Что он сказал?

— Можно ходить, но недалеко. Иначе!.. — он красноречиво провел ребром ладони по горлу.

— Что вы дали ему?

— Не все ли равно? — уклонился Флориндо. — Важно, что я получил. Вот, смотрите!

Он развернул лоскуток кожи, и я увидел маленький камешек. Поворот ладони — и в глаза ударил пучок радужных лучей.

— Алмаз! — догадался я.

— Да! Голубой и очень хороший.

Я протянул руку.

— Дайте посмотреть.

Он дал неохотно.

— Осторожнее, не уроните. Найти будет нелегко.

Маленький круглый камешек. Местами прозрачный и чуть голубоватый. С одного бока поверхность избороздили трещинки, я указал ему на них.

— Это не порок. Напротив, такие ценятся дороже. Этот малютка стоит кучу денег. Целую кучу! — мне показалось, что в его глазах сверкнула жадность.

— А где наши винтовки?

— После вернут. Перед уходом… — рассеянно бросил он, любуясь камнем.

— Я пойду спать. А вы?

— Позже… — его глаза не отрывались от камня.

Я провалился в сон, как в пропасть…

Разрушенный город особого интереса не представлял и оказался вовсе не городом. За несколько дней я обследовал его весьма основательно и убедился, что ничего общего с древними цивилизациями тут нет и в помине. Это были заурядные развалины португальского форта, построенного, судя по некоторым деталям, в начале XVIII века. Гораздо больше интересовали меня белые индейцы. За все эти дни рыжебородый появился всего раз. Дал Флориндо алмаз и, получив сверточек, собирался уйти, но я загородил ему дорогу и, ткнув себя в грудь, сказал:

— Андриу!

Он недоуменно пожал плечами.

Я повторил и сделал выразительный жест, долженствовавший, по моему мнению, означать: «А тебя как зовут?» Он взглянул в упор, усмехнулся и коротко бросил:

— Пау!

Итак, его зовут Пау. Начало положено, продолжим дальше. Я указал пальцем вверх и сказал по-португальски:

— Небо! — Он молчал. — Небо, небо… — Он досадливо покачал головой и отмахнулся. Но я не сдавался. Похлопал ладонью по древесному стволу и сказал: — Дерево! Де-ре-во…

Пау нахмурился и, молча отстранив меня, пошел своей дорогой.

Я повернулся и встретил насмешливый взор Флориндо. Оказывается, он все видел.

— Пустое дело, — сказал он. — Я уже пробовал. Они не хотят или им нельзя. Кто знает?

На следующее утро я проснулся до рассвета. Солнце еще не встало, только покраснело небо. Были те короткие минуты, когда ненадолго смолкают птицы, животные и насекомые, словно из уважения к чуду нарождающегося дня. Но стоит взойти солнцу, и воздух вновь наполняется их пением, криком и гудением. Я проснулся от слабого музыкального звука, совсем непохожего на ставшие уже привычными пронзительные вопли обитателей тропического леса. Прислушался, вскочил и застыл на месте как завороженный: пел хор. Не веря ушам, я пулей вылетел из каморки. Никаких сомнений: стройный хор человеческих голосов пел гимн. Именно гимн, а не что иное. Он звучал торжественно и проникновенно. Тональность и громкость, повышаясь, достигли апогея в тот момент, когда первые солнечные лучи зажгли алым высокие облака. Еще немного — и величавые звуки, стихая, умолкли.

Я слышал гимн Солнцу. Белые индейцы оказались солнцепоклонниками. А вдруг они прямые наследники таинственной цивилизации инков? Или потомки легендарных атлантов?.. Если так, то я на грани потрясающих открытий. У меня голова пошла кругом. Величавые звуки гимна, не смолкая, звучали в ушах. И тут я припомнил одно любопытное обстоятельство: в хоре не было слышно мужских голосов. Да-да! Только женские и высокие, нежные, наверное детские. Странно? А впрочем, может быть, так принято, полагается по ритуалу?..

Я почти тотчас забыл об этом, меня уже захватила всепоглощающая жажда открытий. Эта неповторимая страсть сильнее любого другого увлечения и привязанности. Тот, кто попал в ее сети, не освободится, пока не выполнит задуманного, хотя бы ценой жизни. Через это прошли все первооткрыватели и путешественники от Христофора Колумба до Роберта Пири и от Ермака Тимофеевича до Перси Фосетта. Теперь наступил мой черед. Я твердо знал, что не отступлюсь, пока не узнаю всех тайн белых индейцев. Если потребуется, рискну и головой. Но только своей собственной, Флориндо я решил ни во что не вмешивать.

Уже на второй день нашего пребывания здесь я заметил, что мы предоставлены самим себе: за нами не следили. Я поделился с Флориндо.

— Они верят мне, — подтвердил он. — Убедились в прошлый раз. Да и некуда ходить. Алмазы они приносят, мясо тоже. А лес везде одинаков.

— Это угроза всерьез или нет?.. — Я провел ладонью по горлу.

Он обеспокоенно посмотрел на меня.

— Кто знает? Наверное, да. Лучше не рискуйте, Андриу. Погибнете ни за грош и меня подведете. Зачем вам далеко ходить? Тут есть все, что вы искали. И старый город, и белые индейцы иногда приходят. Чего же вам еще? Хотите, сварю кофе покрепче? Крепкий кофе разгоняет нехорошие мысли… — Он не понимал меня, отвлеченная любознательность была глубоко ему чужда.

Итак, за нами не следили, в этом я убедился окончательно. Я хорошо приметил, откуда появляется и куда исчезает рыжебородый Пау, и не сомневался, что сумею найти его следы, а по следам найду и деревню. Она не должна быть далеко, иначо не услыхать бы хора. Помехой оставался Флориндо, но я придумал простой план. В час сиесты он имел обыкновение вздремнуть, и основательно — часика три. Если меня схватят, а его найдут крепко спящим, то лучшего оправдания не придумать.

В полдень мы пообедали. Флориндо закусил как следует, а я умеренно. В этом жарком климате обильная еда расслабляет. После обеда он начал зевать и отправился в каморку вздремнуть. Выждав несколько минут, заглянул к нему: он сладко спал, посвистывая носом. Прикрыв двери, я удалился. Начал с того, что отстегнул мачете: если придется ползти, оно помешает. Вместо мачете я взял большой складной нож со стопорным вырезом. Вытащил «вальтер» из кобуры и сунул прямо в карман. Я вовсе не собирался оказывать вооруженное сопротивление, если меня обнаружат, но помимо человека на пути мог повстречаться и хищный зверь. Затем изорвал самую старую из своих трех рубашек и обмотал ступни сапог. Для проверки прошелся: выходило почти бесшумно. На этом приготовления и закончились. В путь!..

Следы рыжебородого нашлись легко. В лесной гуще он нет-нет да и пускал в ход мачете. Я двигался медленно, боясь потерять след и выдать себя шумным движением. А временами и совсем останавливался, прислушиваясь. За полчаса, по моим расчетам, я сделал не менее двух километров. Путь стали все чаще и чаще пересекать тропинки. А кое-где, в сырых местах, попадались и свежие отпечатки человеческих ног. Поняв, что подхожу к деревне, я утроил осторожность, значительно сбавив шаг. Больше всего я опасался собак с их тонким слухом и чутьем, но, как ни прислушивался, не уловил и намека на собачий лай. К тому же ветер дул в лицо. А вспомнив про сиесту, и совсем приободрился. Насколько я знал, ее соблюдали все без различия цвета кожи, пола и возраста.

Лес посветлел, и вдруг я оказался на краю большой росчисти, залитой солнечным светом. Я поспешно юркнул обратно в кусты и, стараясь не высовываться, внимательно осмотрел росчисть. Тревога оказалась напрасной, это была плантация маниоки и папайи. Крикливые туканы преспокойно клевали плоды, людей не было видно.

Я отправился дальше, придерживаясь края плантации, но не покидая защиты зарослей. Миновав плантацию, снова углубился в лес, и опять стали попадаться тропинки. Куда они вели, я не имел представления, но после некоторого колебания все же избрал одну из них. Мое странствие длилось уже около часа, времени оставалось все меньше, а результатов еще не было. Тропинка круто свернула, и я остановился как вкопанный: надрываясь и захлебываясь, кричал ребенок. Екнуло и гулко забилось сердце: деревня была где-то рядом. Ступая на носки, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, я двинулся вперед. Шагов через тридцать лес оборвался, открыв деревню. Она расположилась в центре обширной росчисти, засаженной сахарным тростником, и казалась небольшой. Из-за зелени виднелись только макушки хижин, до них оставалось метров двести, когда мне показалось, будто послышался мужской голос. Ребенок тем временем утих.

Выжидать и высматривать не в моем характере, предпочитаю действовать. Заткнув за ленту шляпы несколько листьев для маскировки, я пустился прямиком через тростник, пригибаясь и стараясь не ломать сочных стеблей. Эти несчастные двести метров показались длиннее двадцати километров, но все имеющее начало имеет и конец. Совершенно неожиданно я уперся в цилиндрическую стену индейской хижины, поспешно отступив, обогнул ее и оказался у промежутка между двумя другими. Трава здесь была вытоптана и валялся какой-то хлам, но я не успел ничего рассмотреть. Из-за хижины выдвинулась тень, и послышались голоса. Я присел и затаил дыхание. Вслед за короткой тенью появился и ее хозяин — темноволосый индеец лет сорока. Он свернул в тень от хижины и лениво сел, прислонившись спиной к стене. Судя по его сонному виду, он только что пробудился от сиесты. Не успел я приглядеться к нему, как появился второй — коренастый и светловолосый с огромной сигарой-самокруткой в зубах. Он буркнул неразборчивое приветствие, уселся рядом с первым и, вытащив сигару изо рта, принялся зевать.

— Дай сигару, Ганс, — попросил темноволосый.

— У меня всего… Уа-ах!.. Одна… — сквозь зевоту буркнул коренастый.

Я чуть не вскочил. Они разговаривали на чистейшем немецком языке.

Флориндо ничего не заметил. Я вернулся вовремя и весь остаток дня ломал голову над ошеломляющим открытием. Кроме этих мужчин мне удалось увидеть и женщину — краснокожую и отчетливо выраженного монголоидного типа, характерного для южноамериканских индейцев. Я услышал и женские голоса. В отличие от мужчин женщины говорили и перекликались на совершенно незнакомом наречии, но явно не европейского происхождения. Откуда же среди индейцев взялись эти два немца? Что делают они тут? Владея немецким языком вполне прилично, я ошибиться не мог. Так говорят только чистокровные немцы. Может быть, они пленники? Нет, они держались свободно и непринужденно, как дома. Тогда кто же остальные, виденные мной «белые индейцы», рыжебородый Пау и наши конвоиры? Неужели немцы? Ведь у них тоже европейские черты лица, светлая кожа и волосы. Но эти луки, костяные ожерелья и грубые медные браслеты на руках! А дикие повадки и утренний гимн Солнцу! Не маскарад же все это? Да и кому он нужен?.. Сам черт ногу сломит! Но почему они так упорно избегают общения с нами? Уж не из опасения ли выдать себя? Впрочем, могут существовать и другие мотивы. Религиозные, национальные и прочие. Странная, очень странная история…

Я лег спать, так и не придя ни к какому определенному заключению. Но любопытство разбирало меня не на шутку, и я не мог больше ни о чем думать.

На другой день поднялся задолго до рассвета и принялся ждать. Как только покраснело небо, зазвучал хор. Это таинственное песнопение в глуши первобытного леса производило потрясающее впечатление. Начинаясь тихой жалобой, оно, поднимаясь по многоступенчатой гамме, вырастало в ликующий призыв, в громогласный гимн светилу. Я разбудил Флориндо.

— Послушайте!..

— Уже… слышал… — зевая и почесываясь, равнодушно сказал он. — Они поют так каждое утро.

— Кто «они»?

— Индейцы. А что?

Я решил позондировать почву. А вдруг ему что-то известно?

— Флориндо! Мне кажется, вы знаете больше, чем говорите.

— О чем вы?

— Хотя бы о том, что нас почему-то прячут от племени, а вас это нисколько не удивляет. Может быть, вы поделитесь со мной?

— Напрасно обижаетесь, Андриу, ничего такого тут нет. Просто им запрещают вожди.

— Вожди, вот как! А рыжебородый Пау разве не вождь?

— Вождь, но не из главных. Поэтому он и действует тайком. Выменивает кое-что только для себя. Ну и своих друзей…

— Что же вы даете за алмазы?

— То, что ему нужно, — уклончиво ответил Флориндо.

Я не стал настаивать, но его уклончивость определенно не понравилась.

Поразмыслив, я решил предпринять еще одну разведку в тайне от Флориндо. Дорогу я теперь знал и на всякий случай затеял для отвода глаз раскопки в отдаленном углу форта. Если задержусь, а Флориндо проснется, то хватится не сразу. Прихватил бинокль и отправился. На этот раз повезло больше: я вышел к деревне в значительно более удобном для наблюдений месте.

Хижины тут выстроились двумя параллельными рядами, образуя улицу, переходящую в площадь. Я начал с улицы. В поле зрения сразу же попала группка женщин. Они стояли, о чем-то толкуя, все, как на подбор, молодые и стройные. Женщины были среднего роста, с кожей ярко-медного оттенка и короткими рыжеватыми волосами. Вне всякого сомнения эти женщины были чистокровными индеанками. К одной из них подбежал ребенок и уцепился за руку, я перенес внимание на него. Он оказался мальчиком лет пяти, несколько более светлокожим и с более правильными чертами лица. На голых тонких ручонках болтались тяжелые браслеты. Сильный бинокль давал возможность рассмотреть все подробности, и я обратил внимание, что женщины никаких украшений не носят. Больше рассматривать было нечего, и я повел биноклем вдоль улицы по направлению к площади. Все хижины выглядели совершенно одинаково, формой напоминая пчелиный улей.

Не обнаружив ничего любопытного, я нетерпеливо вскинул бинокль и не удержался от удивленного возгласа. По периметру площади расположились дома. Дома, а не хижины! Да, никаких сомнений, я видел бревенчатые дома. Правда, не такие, как у нас в Татрах или Карпатах, но самые настоящие дома с застекленными окнами, дверями и верандами. Только крыши из пальмовых листьев несколько роднили их с индейскими хижинами. Их было несколько, но от волнения я никак не мог сосчитать, сколько именно.

Протерев стекла и торопливо отрегулировав увеличение, я снова навел бинокль и как раз вовремя. На веранде ближайшего дома появился человек. Светловолосый мужчина в белой рубашке с газетой в руках. Он повернулся лицом, и я увидел висящий на его груди автомат. Вороненый пистолет-пулемет с длинным рожком магазина. Он сел и занялся газетой. Теперь я видел только газету и его пальцы. Впрочем, больше смотреть и не стоило. Миф о «белых индейцах» разлетался в прах. Романтическую легенду сменила будничная действительность. И кажется, она скверно пахла, эта действительность…

Все стало ясным и понятным. Шайка авантюристов или темных дельцов занималась добычей алмазов, беспощадно эксплуатируя индейцев. Рыжебородый Пау и прочие «белые индейцы» были обыкновенными надсмотрщиками над настоящими, не фальшивыми индейцами. Они работали где-то поодаль от деревни, почему я и не видел индейцев мужчин, а только женщин и бездельничающих белых. Луки, стрелы, рубище и прочая бутафория служили для отвода глаз случайным пришельцам вроде нас с Флориндо. Для серьезной же «работы» имелись вполне современные автоматы. Тут наверняка не только немцы, а сброд, набранный из авантюристов разных национальностей. Рыжебородый не только авантюрист, но еще плюс к этому жулик, ворующий алмазы. Поэтому он и его приспешники так старательно прячут нас. Ведь в случае разоблачения им не сносить головы, да и нам также. Я немного слышал про нравы здешних «лесных хозяйчиков». Конечно, Флориндо находка для Пау. Через него удобно сбывать краденые алмазы. Знает ли правду Флориндо?.. Трудно сказать, но если и знает, то не слишком много. Рыжебородому нет смысла болтать. Как бы то ни было, а я влип в прескверную историю. Надо выпутываться, и поскорее, пока не поздно…

Я отложил решительный разговор с Флориндо до утра, намереваясь еще раз все продумать. Но непредвиденная случайность круто изменила планы.

Смеркалось. Мы развели костер и занялись приготовлением незамысловатого ужина. Я растирал на плоском камне кофейные зерна бамбуковой палкой, а Флориндо пек лепешки.

— Андриу! Принесите, пожалуйста, немного маргарина. Мне нельзя отойти от сковородки, а тут уже пусто, — он показал пустую жестянку. Обращаясь ко мне с просьбой, даже самой незначительной, он всегда держался щепетильно вежливо и говорил, словно извиняясь, что побеспокоил столь важную особу. Это смешило и немного раздражало одновременно.

Я молча встал и направился в нашу каморку, машинально неся в руке бамбуковую палку, которой растирал кофе. Здесь стояла полутьма, сюда проникали только отблески заката в окно и колеблющиеся отсветы пламени костра через открытую дверь. Мы хранили продукты в стенной нише. Рядом, но повыше висели и наши рюкзаки. Я протянул левую руку, на ощупь разыскивая жестянку с маргарином, и почти тотчас услышал сухое пощелкивание. Оно доносилось откуда-то справа и снизу. Я повернулся, всматриваясь. Пощелкивание перешло в шипящий свист. В неверном полусвете взметнулось черное длинное тело. Защитным, нерассуждающим движением я вскинул правую руку с зажатой в ней бамбуковой палкой, но сильный толчок выбил ее из пальцев. Я отпрянул, ударился обо что-то головой и кинулся к дверям. Уже на пороге меня настиг тупой удар в поясницу. В слепом ужасе я рванулся вперед. Сзади волочилось что-то тяжелое, разум захлестнула волна дикого страха.

— Флориндо! А-а!!.

От костра метнулась стремительная тень, сверкнуло мачете. Я споткнулся и тяжело грохнулся оземь. На миг все померкло…

— Андриу! Андриу! Вы целы?..

Он стоял надо мной, пригнувшись, с мачете в руке. Я привстал, потом вскочил на ноги. Боли не чувствовалось, но в голове гудело.

— Кажется, да… А что это было?

Он молча ткнул мачете. Я посмотрел и вздрогнул от ужаса и отвращения. На земле валялась перерубленная пополам здоровенная змея толщиной в руку и длиной метра три, хвост еще подергивался.

— Это суруруку^[18]. Не укусила? Нигде не болит?

— Как будто нет, только ударила. Вот сюда…

— Ударила?! А ну раздевайтесь! Живо!..

Я молча повиновался. Его тон и выражение лица исключали расспросы. Он тщательно обследовал меня с ног до головы при свете фонаря и озабоченно пробормотал:

— Ничего не видно… Не могу найти… Но если ударила, значит, укусила. Скверно! Впрочем… — он нагнулся к моей одежде и несколько секунд что-то искал, потом резко выпрямился, но уже с просветлевшим лицом. — Счастлив ваш бог, Андриу! Видите? Вот! — На белой пластмассе пояса отчетливо выделялись две рваные царапины, залитые темной жидкостью. — Счастлив ваш бог! — с чувством повторил он. — Она все отдала поясу. Вцепилась в него…

— И тащилась за мной? — догадался я.

— Этого не видел. Видел только, как вы упали, а она взвилась над вами. Но я успел…

— Спасибо, Флориндо! Спасибо, друг! Вы спасли меня. Не знаю, как и благодарить…

— Ну что вы! Не стоит говорить. Каждый поступил бы так же.

В голове появилась тупая боль. Пощупал.

— Ого! Здоровая шишка…

— Где?.. Здесь?.. О боже!

— Не пугайтесь, Флориндо! Ничего страшного, просто ударился немного… — я рассказал ему подробности своего приключения.

— Хорошо, что так, — широко и радостно улыбнулся он. — Укус суруруку в голову — смерть. Надо взглянуть, нет ли там еще одной.

С мачете наготове мы осветили нашу каморку. На полу было пусто, если не считать свалившегося рюкзака Флориндо.

— Вот обо что я хватился головой! — воскликнул я, поднимая рюкзак, с тем чтобы водворить его на место, но молния расстегнулась, и содержимое посыпалось на пол.

— Я сам подберу! — вскричал Флориндо, но я уже поднял с пола тяжелую картонную коробку.

Это были крупнокалиберные пистолетные патроны. Еще несколько таких же коробок вперемежку с блестящими маленькими пачечками валялось на полу.

— Так… Ясно! А это что? — спросил я, подталкивая носком сапога одну из пачек.

— Лекарство от лихорадки, — сухо ответил он.

— Значит, это и есть ваш «товар»?

— Да, сеньор инженер. Это мой товар, и это никого не касается. Дело мое!

Я пожал плечами.

— Конечно, ваше. Но наживаться на лекарстве, зарабатывать на чужой беде и страданиях! Это, знаете ли…

— Что вы там толкуете о бедах и страданиях! — грубо прервал он. — Вы! Инженер, образованный и обеспеченный человек!..

— При чем это? — повысил голос и я.

— А вот при том! Побывайте в моей шкуре, тогда узнаете. Только и слышишь: «Эй ты, бродяга, пошел отсюда! С дороги, оборванец! Вон, ублюдок! Убирайся, пока цел! Таких, как ты, не пускаем!..» И так с рождения до смерти!.. — он весь дрожал. — Понравилось бы вам такое?

— Успокойтесь, Флориндо…

— Нечего меня успокаивать! Я знаю, что делаю, и не попрекайте меня. Я тоже хочу жить, как вы. Чтобы на меня не кривили губы. Чтобы кланялись и говорили: «Здравствуйте, сеньор Эспина! Как ваше здоровье, сеньор Эспина?» Хочу, чтобы мне подавали покупку, а не швыряли. Хочу чувствовать уважение, а не презрение. Хочу в конце жизни побыть человеком. А для этого у бедняка есть только одно средство. Вот это! — он выразительно щелкнул большим и указательным пальцами. — Да-да! Будут деньги, будет все. Я сразу стану настоящим сеньором. Всякие там Сантосы и прочее дерьмо будут ползать на брюхе, засматривая в глаза. Не будет ли подачки? А я захочу — дам, захочу — нет. Вот так, сеньор инженер! Но разве вы поймете меня? Где вам!.. — он махнул рукой и побрел к костру.

Мы поужинали молча и молча закурили. Флориндо упорно избегал моего взгляда. Чувствовалось, что ему не хочется разговаривать, но откладывать объяснение до утра стало небезопасно. События могли развернуться в любой момент, и следовало безотлагательно уяснить позиции. Не то чтобы я сомневался в нем или опасался предательства с его стороны. Нет, мое доверие к нему нисколько не поколебалось. Ведь он только что спас мне жизнь, рискуя своей. И хотя его «коммерция» претила мне, я не считал себя вправе осуждать его безоговорочно. Недавняя вспышка показала, насколько глубоко и сильно он переживает унижение. Унижение незаслуженное и подлое. Борьба за человеческое достоинство всегда вызывает сочувствие, даже если ее методы нам и не по душе. Я просто хотел узнать как можно больше и посоветоваться с ним, ничего не собираясь скрывать.

— Флориндо, нам необходимо поговорить откровенно. Мы, кажется, влипли в скверную историю. — Он мельком недоверчиво взглянул на меня. — Я не шучу! Дело обстоит очень серьезно и не терпит отлагательства.

— Говорите… Андриу. Я слушаю.

«Андриу» снова заменил «сеньора инженера». Это уже был шаг к примирению. Стараясь ничего не упустить, я поведал ему обо всем, не скрывая догадок, сомнений и опасений. Он внимательно выслушал, долго щурился на огонь и, покачав головой, озабоченно пробормотал:

— Да, положение неважное… Совсем, совсем неважное… — потом энергично швырнул окурок в костер и воскликнул: — Клянусь девой Марией, я ничего не знал! Даже и не подозревал. А уходить надо. Надо уходить, вы правы! Свидимся с рыжебородым и уйдем…

— Зачем откладывать! — перебил я. — Что нам рыжебородый? Этот жулик!

Он протестующе поднял ладони и внушительно сказал:

— Знаете, что неясно во всей этой паршивой истории?.. Нет! Ну так послушайте. Я немало людей повидал на своем веку. И хороших, и плохих. Так вот, рыжебородый Пау не жулик. Не похож он на жулика, и все! Так мне сердце говорит! Это человек слова, значит, уже стоящий. Нельзя обойтись с ним по-свински.

— В чем же свинство? Мы люди свободные. Как пришли, так и уйдем. Мы никому ничем тут не обязаны.

— Нет! Я обещал ему кое-что, и он должен получить свое.

— Кое-что… Получить… — многозначительно протянул я, подумав про себя: «Хочешь выманить лишний алмаз».

Он словно бы подслушал мою мысль.

— Не надо думать обо мне плохо, Андриу. Дело не в жадности. Нет! Я отдам ему все, что осталось, даже если он придет с пустыми руками. Э, погодите!..

Он вернулся с рюкзаком и, расстегнув молнию, высыпал его содержимое прямо на траву.

— Смотрите все, не стесняйтесь.

Кроме коробок с пистолетными патронами я обнаружил еще несколько пачек винтовочных и увидел два крупнокалиберных автоматических пистолета.

— Было четыре, два уже отдал, — пояснил Флориндо лаконично.

— Зачем ему оружие?

— Кто знает?.. Прошлый раз мы с Терро оставили ему винтовку и немного патронов.

— А если оружие идет в ход против индейцев, ваших же братьев по крови? Вам такое не приходило в голову?

— Нет-нет! — горячо запротестовал он. — Этого не может быть! Тут другое. Что, не знаю, но другое. Клянусь девой Марией, рыжебородый не подлец!

Мы замолчали. Уверенность Флориндо произвела на меня впечатление и сильно поколебала неблагоприятное мнение о рыжебородом. Я хорошо знал, насколько наблюдателен Флориндо, и доверял его интуиции. В конце концов если на то пошло, у меня не было никаких веских оснований чернить Пау. Одни только предположения, домыслы и догадки. Зачем бы ему покупать оружие и боеприпасы по дикой цене, действуй он заодно с хозяевами? А лекарство?.. Нет, тут в самом деле что-то другое. Он преследует какие-то тайные цели, безусловно идущие вразрез с хозяйскими интересами…

— Андриу! — прервал мои размышления Флориндо. — А что если вам потолковать с рыжебородым?

— Потолковать?

— Ну да! Поговорить, по-немецки. Начистоту!

— Черт возьми! Это мысль… Рискнем!

Рыжебородый появился рано утром. Я вышел навстречу. Он улыбнулся своей скупой улыбкой, не разжимая губ, и приветственно вскинул руку. Внезапная догадка хлестнула молнией. Приготовленная немецкая фраза застряла в горле. И как раньше не догадался?.. Секунду-другую поколебался, потом все же решился и ответил жестом левой руки. Тем временем правая нырнула в карман и нащупала рукоять пистолета. Если догадка верна, то на этот раз под конвоем прогуляется он. По крайней мере до Большого болота…

Все эти соображения промелькнули мгновенно, и я как ни в чем не бывало приветливо сказал по-немецки:

— Доброе утро, Пау! Как поживаете?

Он отпрянул, как от удара, и схватился за мачете.

— Спокойнее, спокойнее! Я вам не враг…

Какое-то мгновение он простоял неподвижно, не спуская глаз с меня. Потом неуловимо напрягся и потихоньку повел правую ногу назад. Я потянул руку из кармана, показывая затыльник пистолета. Он заметил и, поняв, что преимущество не на его стороне, выпустил рукоять мачете.

— Так неожиданно… — пробормотал он сдавленно. — Откуда вы узнали?

— Не все ли равно! Важно, что знаю.

— А тот знает? — он кивнул в сторону нашей каморки.

— Не все сразу, — усмехнулся я. — Давайте поговорим, тогда и разберемся.

— Вы хотите только поговорить. Правда?

— Да. А чего вы боитесь?

— Ничего, конечно. Просто я было другое подумал. Звереешь тут, ну и кажется всякое. Ладно!.. — он отстегнул мачете и, бросив на землю, ухмыльнулся добродушно и лукаво. — Так вам будет спокойнее. Верно?

— Пожалуй, — ответно улыбнулся я, демонстративно вытаскивая руку из кармана, но продолжая держаться настороже.

— Пошли! — пригласил он и, не оглядываясь, двинулся вперед.

Мы уселись на камни друг против друга в тени полуразрушенной стены.

— Валяйте! — бросил он, выжидательно глядя на меня.

— Вы немец?

— Возможно! А вы кто? Американец, англичанин?..

— Ни то, ни другое. Но что вы здесь делаете? Мне кажется, вам тут неважно живется.

— «Неважно» не то слово. Паршиво живется. Хуже некуда. Дерьмо, а не жизнь! — сплюнул он.

— Что же вас удерживает? Можно уйти.

Он оценивающе посмотрел на меня.

— Похоже, вы не воевали?

— Да, не успел.

— Ваше счастье, а я навоевался до тошноты. Почти целых шесть лет не видел неба и солнца.

— Вы подводник? — осенило меня.

— Черт возьми! Откуда вы узнали?

— Вы же сами намекнули.

— Хм!.. А пожалуй, верно… — проворчал он. — Действительно проговорился, как мальчишка. Перенервничал я с вами. Ну да ладно! Расскажите, что там, в мире.

— В мире? — озадаченно переспросил я.

— Ну да! В мире, — нетерпеливо повторил он. — За океаном и вообще… — он сделал широкий жест.

— Уж не хотите ли вы сказать?.. — неуверенно начал я.

— Вот именно — хочу! — перебил он. — Вы угадали, попали в точку. Выкладывайте все, что знаете. Ну, как… Как Робинзону. И не тяните, черт вас побери! Затеяли разговор, так нечего тут!

Он учащенно дышал, но это был не гнев, а волнение нетерпеливого ожидания. Он слушал всем существом, боясь упустить хоть слово, лишь изредка задавая короткий встречный вопрос или издавая удивленное восклицание. Не прошло и нескольких минут, как я с величайшим изумлением понял, что предо мной человек, лет пятнадцать не читавший газет и не слушавший радио. Его представления о мире застыли где-то на уровне начала 1945 года. Когда же я начал рассказывать о послевоенной Германии, он не выдержал, перебил.

— Послушайте! У вас есть мать?

— Да, а что?

— Вы любите ее?

— Больше жизни!

— Поклянитесь тогда ее жизнью, что не врете! — Пожав плечами, я выполнил просьбу. Он удовлетворенно кивнул: — Хорошо, валяйте дальше. Только ради всего святого не спешите!

Я подробно рассказал ему о ГДР, где приходилось бывать, и, как умел, о ФРГ.

— Ну, а военные преступники? — перебил он взволнованно. — С ними как?

— Кто что заслужил, тот то и получил.

— Скажем, к примеру, Геринг, Риббентроп, Кейтель?

— Повешены по приговору Международного суда в Нюрнберге.

— А мелкая сошка! Скажем, офицеры или унтер-офицеры?

— Кто не зверствовал, не запятнал себя преступлениями, тот живет спокойно. Трудится, отдыхает, растит детей. Ведь война давно кончилась…

— А что понимают под военными преступлениями? — прервал он, подавшись вперед.

— Как вам сказать… Я, конечно, не юрист, но, насколько мне известно, истребление военнопленных, расстрелы гражданского населения. Ну и тому подобное.

— А если, скажем, человек служил в экипаже подводной лодки. Не командиром, даже и не офицером. Но участвовал в потоплении союзных транспортов, в минировании и обстрелах вражеских портов. Это как? Военный преступник или нет?

— Да что вы!.. — рассмеялся я. — Война есть война. На войне убивают противника. А подводная война особенно сурова, но за честную драку не судят.

— Так я и знал! — воскликнул он. — Стервецы! Подлые лжецы!..

— Кто лжецы?

Он ответил не сразу, видимо колеблясь. Потом махнул рукой.

— Ладно! Теперь вы послушайте…

Незадолго до окончательного крушения третьего рейха подводный рейдер получил приказ войти в небольшой порт, еще не занятый войсками союзников, и принять пассажиров. Поздним вечером на борт поднялся мужчина в штатском в сопровождении шести эсэсовцев и протянул командиру подводной лодки капитану цур зее^[19] фон Шерфу конверт. Командир вскрыл конверт, прочел бумагу и, вытянувшись в струнку, отчеканил:

— Я и мой корабль в вашем распоряжении, господин гауляйтер. Приказывайте!..

Затем последовал длительный, многодневный переход через Атлантику. Когда до берегов Южной Америки оставались уже считанные мили, радио разнесло по отсекам обращение командира.

— Офицеры и матросы! Верные сыны великой Германии, с прискорбием я должен сообщить вам горестную весть: наш обожаемый фюрер скончался. Геройски погиб, защищая окруженный вражескими войсками Берлин. Осиротевшая, истерзанная родина капитулировала. Но пройдет время, и Германия встанет из пепла и развалин, чтобы снова бросить гордый вызов миру. На этот раз наверняка!.. Родина и покойный фюрер оказали величайшую честь всем нам, доверив чертежи секретного оружия страшной разрушительной силы… У нас на борту друг и верный соратник фюрера. Его слово — закон! По приказу господина гауляйтера рейдер войдет в устье Амазонки и поднимется вверх по реке в заранее выбранное место, где мы и будем дожидаться своего часа. Когда он наступит, нас известят и мы вручим родине доверенное нам сокровище… Очень может быть, что мы надолго будем отрезаны от мира, но мы обязаны во имя и для блага нашего дорогого фатерланда проявить терпение, выдержку и мужество.

Мой долг предупредить всех членов экипажа о нависшей угрозе. Как явствует из перехваченных радиограмм противника, союзники планируют и осуществляют широкие карательные акции против немецких военнослужащих. В частности, команды подводных лодок отнесены к числу особо опасных военных преступников и поголовно расстреливаются. Особенно зверствуют славяне — русские, чехи и поляки: они жестоко пытают перед казнью… Офицеры и матросы! Умрем, но не сдадимся коварному, безжалостному врагу. Германия превыше всего! Хайль Гроссдойчланд!

Рейдер двинулся вверх по Амазонке. Сезон дождей кончился недавно, и гигантская река разлилась морем. Шли ночами, днем отлеживались на дне. Потом свернули в устье Тапажóса и, поднявшись немногим выше городка Итаитубы, вынуждены были остановиться: путь преграждал порог. Две ночи рейдер лежал на дне, а шлюпки рыскали по реке, подыскивая подходящее место. На третью ночь рейдер всплыл. В кромешной тьме, еле шевеля винтом, он подошел к обрывистому берегу, и капитан сказал:

— Здесь!..

Экипаж торопился как одержимый. Одни собирали складные шлюпки и спускали их на воду, другие подносили груз. Снарядив шлюпки, фон Шерф приказал затопить рейдер. Лодка опустилась на тридцатиметровую глубину, но кабель управления автоматикой воздушных резервуаров высокого давления предварительно вывели на берег и надежно замаскировали. Стоило знающему человеку открыть тайник, включить рубильник, и сжатый воздух, вытеснив водяной балласт, поднял бы рейдер на поверхность.

Часа за два до рассвета все было закончено, и караван шлюпок тронулся в путь. Впереди плыла разведочная быстроходная гичка с двумя снайперами, вооруженными бесшумными пневматическими винтовками. Шли на веслах, обильная смазка поглощала скрип уключин, и шлюпки скользили по воде беззвучно, как кайманы. Было строжайше запрещено курить и разговаривать. Последним плыл первый помощник корветен-капитан^[20] Мёльке, превосходный пулеметчик и человек совершенно безжалостный. К рассвету шлюпки подошли к берегу и затаились под непроницаемым навесом ветвей тропического леса, спускавшихся к самой воде…

Так повторялось много-много дней подряд, дней, кошмарно схожих и бесконечно длинных. И трудно сказать, когда приходилось тяжелее, днем или ночью? Ночью было прохладнее и дышалось легче, зато изматывала гребля в бешеном темпе, командир торопил беспощадно. Днем можно бы и отдохнуть, но мешали жара и насекомые. Люди, изнемогая от духоты, теснились на небольшом клочке земли, наспех очищенном от растительности, боясь сделать лишний шаг и громко сказать слово, чтобы не нашуметь. Но никто не жаловался, боевой дух был еще силен: люди думали, что идут на подвиг. Каждый час сменялись пикеты. Благодаря этому отряду удалось проскользнуть незамеченным вверх по Тапажóсу до устья Сан-Мануэля. Впрочем, нескольких встреч с местными жителями все же не удалось избежать, но люди, видевшие отряд, замолкали навсегда.

Вверх по Сан-Мануэлю, соблюдая прежний порядок, тоже плыли немало дней. Конечной цели не знал никто. Потом караван свернул в устье безымянной лесной речки. По ней плыли всего несколько дней. Затем начался пеший переход. По сравнению с ним нелегкое плавание на шлюпках показалось увеселительной прогулкой.

Фон Шерф слыл отличным моряком, но оказался никудышным руководителем сухопутной экспедиции. С прусской жестокостью соблюдая субординацию, он непомерно перегрузил матросов. С борта рейдера сошло на берег сто человек, а десять тонн поклажи несло всего семьдесят. Командир, офицеры, гауляйтер и его охрана шли вообще налегке. Унтер-офицеры несли только оружие и боеприпасы к нему; весь груз тащили матросы. Они переносили его по частям, многократно возвращаясь, поэтому отряд двигался удручающе медленно. Плохая вода, жара, болотные миазмы и непосильный труд в тропическом климате сказались быстро. В первые же дни начались потери в людях, но фон Шерф не желал ничего замечать. Положение спас гауляйтер.

— Так нельзя, — сказал он. — Вы погубите людей. А других взять негде. Надо пойти на жертвы и бросить часть вещей, иначе мы никуда не придем.

— Это приказ?

— Да, приказ!

Теперь пошли быстрее и до Синих гор добрались сравнительно благополучно, а вот тут и началось. Патрульные наткнулись на отряд индейцев и не успели опомниться, как их осыпали стрелами. Они ответили из автоматов, трех индейцев застрелили, а остальные скрылись. С тех пор они не рисковали нападать в открытую, но покоя не стало. Дайте сигарету!.. — он жадно затянулся и улыбнулся блаженной улыбкой. — До чего же здорово курить настоящую сигарету! Давно не куривал… Еще не надоело слушать?

— Что вы! Совсем напротив, очень интересно. Кстати, как ваше имя?

— Пауль! Унтер-офицер Пауль Грюнинг. А ваше?

Я заколебался. Нет, открывать все карты пока рискованно. Вон что им наговорили про нас! Подожду, посмотрю, а там видно будет.

— Меня зовут Андрэ.

— Ага! Француз, да?

— Опять не угадали. Ну неважно, потом. Продолжайте!

— Синие горы отсюда кажутся не слишком высокими и аккуратными. На самом деле там кручи не приведи бог, особенно с той стороны. Сколько мы ни пытались перевалить через них, ничего не получалось. Каждый раз натыкались на какую-нибудь непроходимую пропасть и спускались обратно вниз. А навстречу из кустов летели стрелы и дротики. Не проходило дня без жертв. Начался ропот, и неизвестно, чем бы кончилось, но группе Мёльке удалось захватить в плен индейца, почти мальчика. Он не выдержал пыток и согласился провести нас через горы. Потом Мёльке пристрелил мальчишку, и теперь никто не знал обратной дороги, кроме него и командира: карты были только у них двоих. А дальше!.. Да что дальше? Засели здесь и сидим. Добываем алмазы, работаем, как негры, и живем хуже собак. Превратились в дикарей, ютимся в хижинах, ходим голодранцами и разыгрываем из себя «белых индейцев». Матросы работают, а господа офицеры палец о палец не ударят.

— А я думал, что работают индейцы.

— Какие индейцы, где вы их видели?

— Здесь, в вашей деревне или лагере, не знаю, как сказать правильно, но видел индейцев. Женщин и детей, по виду чистокровных южноамериканских индейцев.

— Что касается женщин, то согласен: они действительно чистокровные индеанки. А вот насчет детишек? Хм!.. — он подмигнул. — Насчет детишек я бы не сказал. Есть, конечно, и мужчины, но всего двое. Прохвосты не приведи бог! Они бежали к нам, спасаясь от мести племени за какие-то пакости. Один числится жрецом Солнца, распевает вместе с женщинами и детьми по утрам. А второй — правая рука Мёльке; если надо кого-то выследить или раздобыть свежих женщин, то без него не обходится.

— Значит, вы, попросту говоря, похищаете женщин у индейцев из-за гор?

— Совершенно справедливо.

— Как называется это племя?

— Максуби. Они пришлые, с берегов реки Гуапоре. Солнцепоклонники. Жилось им тут сносно, пока не появились мы. Да и нам «знакомство» тоже недешево обошлось. Пришло сюда восемьдесят два человека, а осталось всего пятьдесят шесть.

— А остальные?

— Умерли, убиты, погибли… казнены.

— Казнены! Но кем и за что?

Он пожал плечами.

— Командиром, Мёльке и компанией. Кем же больше?

— А за что же?

— За разное. Неповиновение приказу, неявку к отбою, попытку к бегству.

— Попытки к бегству! Оказывается, и такие были.

— Да! Но настоящих всего две.

— Как это настоящих! Бегут разве в шутку?

— Видите ли, Андрэ. Здесь законы суровые, как на военном корабле. Мы обязаны приветствовать друг друга и господ офицеров вот так, — он вскинул руку в фашистском приветствии. Да, моя догадка оказалась правильной. Эти люди все еще жили в своем особом, остановившемся времени. — Ровно в полночь отбой. Патруль обходит хижины, и, если кого нет на месте, тот считается дезертиром, беглым. За это, смотря по обстоятельствам, смертная казнь либо беспощадная порка. Так лишилось жизни человек пять. А дважды бежали по-настоящему. Сперва двое. Они заплутались в Большом болоте, чуть не погибли и сами приплелись обратно. Шерф приговорил их к смерти, а Мёльке придумал казнь. Он мастак по этой части. Ребят привязали к стволу пустотелого дерева^[21], в котором живут красные муравьи. Они промучились почти сутки и кричали так, что слышно было, наверное, у Синих гор. Один такой муравей цапнет, и то не знаешь куда деваться. А тут миллионы. Представляете?! В другой раз ушло трое. Они не вернулись, и что с ними сталось, неизвестно. После этого отобрали оружие даже у нас, унтер-офицеров. Оставили только офицерам да еще эсэсовцам.

— Давно это было?

— Дайте припомнить… Лет пять назад.

— И с тех пор никто не пытался уйти?

— А куда бежать, да еще с голыми руками? Через горы! Там индейцы спуску не дадут. Дорогу через Большое болото никто не знает. Эта сторона даже и не патрулируется. Да и потом… — он замялся, искоса поглядев на меня.

— Ну-ну, говорите! — поощрил я.

— Боятся. Понимаете, боятся! Командир раз в неделю читает радиосводку. Только и слышишь: того расстреляли, этого гильотинировали, тех повесили по приговору Международного суда…

— И вы поверили, Пауль?

— Как вам сказать?.. Чаще верил.

— Какая дичь! Неужели вам не приходило в голову, что вас нагло обманывают?

— Приходило, и не раз.

— Ну и что же?

— А вы поставьте себя на мое место. И попробуйте разберитесь!.. — в его голосе прозвучало раздражение.

Я переменил тему.

— Неужто за все пятнадцать лет вы ни разу не слышали радио и не держали в руках газеты?

— Совершенно точно.

— А вам известно, что кое-кто из ваших читает газеты?

— Еще бы! Таких трое: гауляйтер, командир и Мёльке. У них многое есть, что остальным только снится.

— Например?

— Вино, консервы, настоящий хлеб, сигареты, чай, хорошая одежда. Да все, что душе угодно!

— Значит, существуют контакты с внешним миром?

— Определенно! Примерно раз в месяц объявляется особое положение. Никто не имеет права выхода из хижин. За нарушение расстрел на месте. Лагерь патрулируется эсэсовцами. Потом все приходит в норму и нас зовут таскать тюки и мешки. За работу дадут по пачке сигарет, банку консервов. Ну, там щепотку чаю или еще чего-нибудь. Они сбывают алмазы, и, похоже, американцам. Я не то чтобы дружу, но на приятельской ноге с эсэсовцем Бромлером. Он однажды спьяну проболтался. Говорит, выйдем отсюда богатыми людьми. Мол, перед уходом будет справедливая дележка. Но это разговоры, а пока что за утайку алмаза вот так мачете, и все! — он провел ладонью по горлу и пояснил с кривой усмешкой: — Патроны берегут. Приказ командира, подтвержденный самим гауляйтером.

— Любопытная «бережливость». А как имя гауляйтера?

— Это знает только командир. Эсэсовцы и то понятия не имеют. Болтают про пластическую операцию. Очень, мол, важная шишка, но изменил наружность, не узнать… Да ну их всех к черту, стервецов! Расскажите лучше еще что-нибудь. Вот вы бывали в Берлине, а в Котбусе не приходилось?

— Бывал и там, могу рассказать.

— Да что вы говорите! — подскочил он. — Вот удача! Ведь это же мой родной город. Отец, мать, брат, сестры — вся семья там. Понимаете?..

Он засыпал меня таким градом вопросов, что я не успевал отвечать. Потом закрыл лицо и умолк. А когда отнял ладони, я увидел слезы на его щеках. Слезы взрослого, мужественного человека всегда производят тягостное впечатление. Я притих.

— Боже мой… Андрэ… — глухо начал он. — Вот вы были там. Захотели и побывали. А чего бы я не дал, чтобы хоть на денек попасть туда. Всего на один денек, а потом можно и подохнуть. Эх!..

— Это же от вас зависит! — вскричал я и, позабыв осторожность, схватил его за плечи. — Чудак вы этакий! Стоит только захотеть.

— Вы уверены, что это так?

— Ну конечно же! Вполне! Ручаюсь головой.

— Подождите, не так сразу, опомнюсь немного. И знаете что? Дайте, если можно, сигарету.

— Берите всю пачку!

— Нет, лучше не надо. Если увидят, это может стоить головы. Нам таких не дают. Спросят, откуда взял. Ну, а дальше сами понимаете… — он молча выкурил сигарету и неожиданно вскочил. — Подождите здесь, я сейчас! — он исчез, прежде чем я опомнился.

Прошла минута, другая, третья, его не было. Уже шевельнулась тревога, когда он вернулся так же бесшумно и стремительно, как и ушел.

— Протяните руку! — весело воскликнул он, лукаво щурясь. — Не бойтесь, просто маленький подарок для вашей матушки. За то, что вы согрели мне душу. Держите! — На ладонь легло что-то маленькое и тяжелое.

Это был алмаз. Очень крупный, каратов пять, и, видимо, ценный. Он мягко светился искристым голубым светом.

— Спасибо, Пауль. Большое спасибо, но мать не носит драгоценностей.

— Тогда пригодится женушке.

— Таковой еще нет.

— Нет, так будет!

Я решился. Наступило время открыть карты.

— Вообще не нужно…

— Чудак! Это же целое состояние.

— Мне нельзя взять.

— Почему?

— Я иностранец, работаю здесь по контракту и не имею права вывозить ценности.

— Ха! Что стоит припрятать?

— Я к таким вещам не привык. У нас так не принято.

— Кто же вы тогда? — недоуменно спросил он. — Святой?

— Нет, просто чешский инженер.

— Чех?!

— Да, чех.

— Ах ты сукин сын! — На меня глянуло дуло пистолета. Его глаза смотрели остро и беспощадно. — Я таки перехитрил тебя. Теперь поговорим иначе…

«Конец… — подумал я. — Доверчивый осел. Сам влез фашисту в лапы. Идиот!»

— Сиди смирно и отвечай. И запомни: чуть шевельнешься — вышибу мозги!

Я и не думал шевелиться. Он держал палец на спуске, а мой пистолет лежал в кармане. Никаких шансов!

— Что ты здесь делаешь? Шпионишь!

— Нет, ищу нефть.

— Для кого?

— Для хозяев страны, для бразильцев.

— А откуда ты пронюхал про это место?

Я вкратце рассказал обо всем.

— Врешь! — гаркнул он. — Ты, стервец, пришел сюда выслеживать нас, чтобы продать наши головы Международному суду и…

— Болван! — яростно прервал я.

— Это почему?.. — осекся он.

— Потому, что никакого Международного суда давно нет. Разыскивают и наказывают только настоящих преступников вроде твоего гауляйтера. А твоя глупая башка вообще никому не нужна, кроме тебя самого да еще твоих несчастных родителей, которых судьба наградила дураком-сыном. Но тебе, видно, не понять. Ты прежде всего трус! Трус! Из-за трусости здесь и подохнешь. Тут и сгниешь. Жалкий слизняк — вот ты кто!.. — я закусил удила и ломил напролом; терять было нечего.

— А ну еще! — подзадорил юн. — Отведи душу напоследок.

Я принял приглашение и отвел душу…

— Ладно, хватит! — оборвал он. — Теперь слушай, что я тебе скажу. Если ты выложишь все начистоту, я отпущу тебя. Убирайся, откуда пришел. Если же ты начнешь запираться, то прикончу без долгих разговоров. Выбирай! Даю на размышление три минуты.

Спорить, доказывать, убеждать было явно бесполезно. Если он ничему не поверил, то и не поверит. Ведь его оболванивали целых пятнадцать лет изо дня в день! Положение было идиотское, но абсолютно безвыходное. Ясно как день, что он пристрелит меня из простой осторожности. Мной овладело тупое равнодушие. «Минутой позже, минутой раньше, не все ли равно?»

— Стреляй. Не тяни… — сказал я, закрывая глаза.

Но выстрела не последовало. Меня сильно тряхнули за плечи, и я увидел его лицо, одновременно сконфуженное и умоляющее.

— Андрэ, друг! Прости!.. Извини ради всего святого! Я проверял. Понимаешь? Только проверял… — горячо и сбивчиво говорил он. — Если бы я один, то плевать! Но товарищи… Из-за них. Надо же было удостовериться как следует? Извини, хорошо?!

— Пошел ты к черту… — вяло сказал я. — За такие шутки морду бьют…

— А ты дай! Не стесняйся, отведи душу. Ну? — он готовно подставил лицо.

— Ладно уж… В следующий раз. Давай руку, и черт с тобой!..

Ко мне пришло неизведанное чувство пьянящей, радостной слабости. Мир вокруг стал особенным, в каждой травке, в дуновении ветра, в крике птицы было откровение.

— Значит, мир? — спросил Пауль.

— Да.

— Ну, тогда слушай! Я расскажу тебе все, как родному брату…

Пауль давно тяготился здешней беспросветной жизнью и отчаянно тосковал по дому и семье. Ему удалось исподволь, рискуя головой, сколотить группу единомышленников, но они никак не могли договориться окончательно. Одни считали, что, устранив эсэсовцев и наиболее жестоких офицеров, можно и здесь прожить. Другие предлагали бежать в горы и пробиться в цивилизованные места. Он же был уверен, что прорыв через горы плохо вооруженного отряда с преследователями в тылу обречен на неудачу. А оставаться здесь, развязав себе руки, на его взгляд, тоже не имело смысла. У него было немного припрятанного оружия. Немалую роль в его планах играли и «поставки» Флориндо. Ведь без оружия, боеприпасов и медикаментов не стоило и надеяться на успех. Бичом этих мест была лихорадка, но по приказу командира врач выдавал лекарство от нее с разбором. Люди, на взгляд начальства, сомнительные получали его в обрез и нередко еле волочили ноги.

Пауль находился на хорошем счету, ему доверяли и сделали начальником охотничьей команды. В первый раз он и его друзья наткнулись на Флориндо совершенно случайно, во время охоты, но Пауль мигом сообразил, какую огромную пользу задуманному делу может принести эта встреча. С тех пор один из заговорщиков под предлогом охоты постоянно наблюдал за Большим болотом, карауля долгожданный приход. Они уже начали отчаиваться, когда, к их великой радости, мы наконец появились. Мое присутствие немало смутило Пауля, но выбора не было. Сейчас он настаивал на немедленном выступлении, пока Флориндо здесь, чтобы с его помощью перейти Большое болото, но товарищи не решались. Шли споры и раздоры, а каждый день проволочки угрожал случайным промахом, разоблачением и гибелью заговорщиков. Конечно, Пауль мог уйти с нами один, но не считал возможным оставить товарищей и жаждал рассчитаться за годы лжи, унижений и страха.

— Если ты, Андрей, не против, я приведу кое-кого из своих друзей, — заключил он. — Потолкуй с ними. Ну, вот как со мной говорил, — усмехнулся он. — Напрямик и без церемоний. Это сразу прибавит им прыти. Парни они, конечно, надежные, но известный риск есть. Так что если ты…

— Веди, буду ждать! — прервал я. — Но сначала верни нам винтовки, — я не хотел быть безоружным перед лицом надвигающихся событий.

— Само собой! — кивнул Пауль.

В этот день и на следующий я принимал «гостей». Они появлялись из лесу бесшумно, как призраки, и так же незаметно исчезали. Они жадно слушали и задавали бесчисленные вопросы, иногда настолько странные, нелепые и наивные, что я с трудом сохранял серьезность. Но запуганные, несчастные люди, одичавшие, истосковавшиеся по дому и отрезанные от мира, заслуживали скорее сожаления, чем насмешки.

Утром второго дня Пауль привел высокого, худощавого человека с матерчатыми погонами на защитной безрукавке. «Наверное, офицер?» — предположил я и не ошибся.

— Лейтенант Хейде! — лаконично отрекомендовался незнакомец. Он выслушал меня, не перебивая, потом обстоятельно заявил: — Изложенное вами логично и поэтому не вызывает сомнений. Я давно подозревал, что дело обстоит примерно в таком духе. Некоторые обстоятельства, совершенно необъяснимые с точки зрения даже элементарной логики, внушили мне подозрение в искренности командования. Но есть золотое правило в немецкой криминалистике, когда на ваших глазах совершилось или совершается непонятное либо как будто бессмысленное действие, задайтесь простым вопросом: «Кому выгодно?» Он немедленно внесет ясность. Вы понимаете, к чему я веду?

— Честно признаться, не совсем.

— Пребывание здесь нужно всего трем людям: фон Шерфу, Мёльке и господину гауляйтеру. И знаете почему?.. Пауль объяснить не мог, он не знал, а я скажу. Фон Шерф не вдавался в тонкости права, когда попадалось вражеское судно. Он беспощадно топил транспорты с беженцами, не щадил и суда с эмблемой Красного Креста. В атаку лодку неизменно водили всего два человека: командир или первый помощник Мёльке. Вот вам и основания скрываться! Эти двое как огня боятся ответственности за нарушение международных правил ведения войны. Что касается господина гауляйтера, то его мотивы мне неизвестны. Но очевидно, они существуют и достаточно вески. Насколько я понимаю, он крупная птица из ближайшего окружения фюрера. А команда знала мало: потоплено еще одно вражеское судно и только! Мы, офицеры, знали несколько больше и, конечно, несем определенную ответственность. Что касается меня, я давно готов. Преступление и наказание идут одной дорогой. Такова жизненная логика…

Мы молчали.

— Ваше окончательное мнение, герр лейтенант? — деловито спросил Пауль.

— Действовать безотлагательно. Выжидать бессмысленно и опасно.

— Когда же именно?

— Завтра, во время сиесты — самый удобный момент и приходится на мое дежурство. Теперь несколько слов о вас, господин инженер. Вы не побоялись серьезного риска, что делает вам честь, говорит о вашем человеколюбии, но всякой самоотверженности должен быть разумный предел. Вы иностранец, и ваше участие в этом деле чревато для вас крупными неприятностями при любом повороте событий. На мой взгляд, вам благоразумнее остаться в стороне…

— Но позвольте! — запротестовал я. Мне показалось обидным играть роль пассивного наблюдателя в самый ответственный момент. — Я думаю…

— Руки вверх! — прервал резкий голос.

Я повернулся и увидел дула двух автоматов.

— Руки, ну!

Мы выполнили приказ.

Перед нами стояли трое: двое немцев и один индеец.

— Может быть, вы представите меня вашему знакомому, лейтенант Хейде?.. — с издевательской ухмылкой сказал длиннолицый верзила с рыбьими глазами. Я узнал его сразу. Это он читал газету на веранде дома. — Не желаете! Ну что ж. Придется самому. Корветен-капитан Мёльке! Вы арестованы, господин незнакомец.

— На каком основании?

— Как шпион.

— Вы не имеете права! Я…

— А ну заткнись! — прорычал Мёльке, сбрасывая маску наигранной вежливости. — Тчуин! — бросил он индейцу. — Скрути им лапы, да покрепче, не церемонься. А вы зарубите себе на носу. Малейшее сопротивление — и прострочу!

Ни о каком сопротивлении не приходилось и думать. Да и что могли предпринять трое людей, сидящих на земле под прицелом двух автоматчиков? Ровным счетом ничего. Тем более что оба предусмотрительно держались на расстоянии шагов пятнадцать. Мы молча протянули руки, но Пауль не выдержал.

— Это ты выследил нас, с-сукин с-сын? — дрожа от бессильного бешенства, прошипел он в лицо Тчуину.

— Угу!.. — злорадно осклабился тот. — Я выследил. И получу много кшасы^[22] за ваши глупые головы. Тебе тоже дам глоток. Хи-хи!..

Ловко скрутив руки Пауля проволокой, он повернулся ко мне.

«Кажется, я принял участие в „деле“ помимо воли…» — невесело подумал я. Обстоятельства приняли прескверный оборот. Проволока больно врезалась в кожу, стягивая кисти…

Выстрелы ударили неожиданно и слитно. Мёльке широко открыл рот, словно собираясь петь, бессильно перегнулся пополам и упал головой вниз. Второй автоматчик свалился колодой. Тчуин метнулся в сторону, но Пауль подставил ногу, и он кувыркнулся в траву. На него тотчас насел Хейде, и они завертелись по земле. Я рывком освободил руку от проволоки, еще не скрученной Тчуином, и кинулся на помощь Хейде. Этой же проволокой мы скрутили Тчуина, и я принялся освобождать руки Пауля…

Флориндо подошел к нам с винтовкой в руках, как всегда, спокойный и невозмутимый, но лицо его приняло сероватый оттенок.

— Долго не стрелял, выжидал. Стояли неудобно. Боялся промазать, — извиняющимся тоном сообщил он и, неодобрительно посмотрев на меня, укоризненно добавил: — Не люблю драки, а пришлось. И все из-за вас, Андриу…

— Флориндо, друг! — кинулся я к нему. — Бесценный вы человек! Как вам удалось?..

— Извините, господин инженер, но болтать некогда! — перебил Хейде мои благодарственные восторги. — Надо скорее оповестить наших и в атаку. Иначе нам крышка! Вы с нами?

— Стоит ли спрашивать?

— Благодарю! А ваш спутник?

Я повернулся к Флориндо.

— Флориндо, друг! Я хочу помочь этим людям и…

— Ладно, ясно все! — прервал он. — Не люблю драки, но рассуждать поздно. Куда вы, туда и я!

— Господин инженер, вы хороший стрелок из винтовки? — деловито осведомился Хейде.

— Так себе…

— Тогда уступите свою винтовку нам. У нас всего одна. Правда, оставлять вас безоружным не совсем удобно, но…

— У меня есть вот это! — я вытащил «вальтер».

— Ну и прекрасно. Вперед!..

Хотя мы спешили изо всех сил и условия для подробной информации были не слишком подходящими, но Пауль и Хейде сумели вкратце ознакомить меня с особенностями предстоящей операции.

На десятерых заговорщиков до сих пор приходились один автомат, одна винтовка, две гранаты и шесть пистолетов. Сегодня к арсеналу прибавились автоматы и пистолеты Мёльке и его сопровождающего. Наше участие увеличило число бойцов до двенадцати, добавило две винтовки и мой «вальтер». Казалось бы, оружия в избытке. Но оружие оружию — рознь! Нам противостояло семнадцать человек офицеров и эсэсовцев, все с автоматами, кроме гауляйтера, носившего лишь пистолет. Не сравнишь же автомат с пистолетом? Правда, Хейде очень надеялся, что два офицера присоединятся к нам. Однако и в этом случае вражеская огневая мощь превосходила нашу чуть не втрое. К тому же мы не могли выдержать длительной перестрелки из-за ограниченного количества боеприпасов. На три автомата имелось всего шесть запасных магазинов. На пистолеты можно было надеяться только в рукопашной схватке, в дальнем бою они почти бесполезны. Зато винтовка в метких руках Флориндо превращалась в грозное оружие.

Нашим основным козырем была и оставалась внезапность нападения и сопутствующая ей паника.

После короткого обсуждения Пауль и Хейде согласились, что Мёльке скорее всего действовал по собственному почину, без ведома командира. На этом основывались все надежды. В противном случае шансы на успех катастрофически падали. Тогда оставалось только собрать кого успеем и сможем и бежать через Большое болото. Но если нас будут преследовать, то запросто перещелкают с обрыва, как цыплят. Картина вырисовывалась далеко не радужная, к тому же меня беспокоили выстрелы, и я поделился своей тревогой.

— Ерунда! — отмахнулся Пауль. — Мёльке был заядлый любитель стрельбы. Не охоты, а стрельбы по чему ни попало, лишь бы живое. Хоть попугай! Это все знают…

— Скорее, скорее! — торопил Хейде. — Главное успеть до обеденной поверки. Если Мёльке хватятся, кончено!..

Перед самым лагерем мы ненадолго задержались перевести дух и договориться окончательно. После непродолжительного обсуждения был принят план Хейде.

— Пауль! Вы отправитесь на алмазные разработки и отдадите дежурному офицеру эту бумагу. Действуйте уверенно, но в подробности не вдавайтесь. Мол, исполняю приказ и все, больше ничего не знаю. Бланк командира подлинный, дежурный отпустит всех пятерых безоговорочно. Ведите их сюда. Разбейтесь на две группы по три человека в каждой и подберитесь как можно ближе к коттеджам командира и эсэсовцев. По зеленой ракете в атаку! Я возьму на себя и своих офицерские коттеджи. Вашему спутнику, господин инженер, поручим гауляйтера. Хорошо бы взять его живым. Пусть стреляет в ноги. Переведите!

— Но как узнать гауляйтера?

— Его коттедж я покажу. Он сам плотный, седой человек в светлом костюме. Кстати, отличительным признаком всех наших будут белые повязки на левом предплечье. Переведите!.. Смотрите же, Пауль, не забудьте повязки! Не то мы перестреляем друг друга. Вы, господин инженер, будете нашим резервом. Очень прошу вас не стрелять без крайней необходимости… — он явно не хотел впутывать меня в историю.

Я пожал плечами.

— Если вы так настаиваете…

Он кивнул утвердительно.

— Хорошо!

— Благодарю вас! Ну а если дело сорвалось или Мёльке хватились и объявлена тревога, я дам красную ракету. Тогда вы вместе со своим спутником спешите к Большому болоту и уходите отсюда. Кто из наших успеет и сможет, тот присоединится к вам. Но ждать ни в коем случае не следует. Вы поняли меня?.. О нас не думайте. Не знаю, как вы, Пауль, а я кормить муравьев не намерен. Живым в руки не дамся!..

Лейтенант подвел нас с Флориндо поближе и, указав на коттедж гауляйтера, прощально кивнув, бесшумно исчез. Я невольно отметил, что лесная жизнь наложила свой отпечаток на всех встреченных нами здесь. В легкости и ловкости движений Хейде и Пауль ничуть не уступали индейцам. Потянулись минуты напряженного ожидания. Вот-вот могли затрещать выстрелы или зашипеть роковая красная ракета, но все было тихо. Только кричали дети и гортанно перекликались индеанки.

Так прошло с полчаса, потом час. Уже приближалось время сиесты, Флориндо с винтовкой на коленях выглядел сонным. Чего медлит Хейде? И где Пауль со своими товарищами?.. А может, они схвачены? Схвачены настолько ловко и умело, что и пикнуть не успели. Если так, то и наши часы сочтены…

Хлопнуло негромко и глухо. Рассыпая неяркие искры, в ослепительное дневное небо взвилась зеленая ракета. Флориндо распрямился, как пружина, а я спустил предохранитель «вальтера». Частя и захлебываясь, застрочили автоматы, отрывисто и нестройно захлопали пистолеты. Из окна коттеджа выскочил человек с автоматом в руках. Флориндо коротко повел стволом, и он неподвижно растянулся в траве. Это не был гауляйтер, я хорошо различил черноволосую голову. Грохнул разрыв гранаты, покрывая трескотню выстрелов, и отчаянно закричала женщина. Бой разгорался.

На площадь выскочили трое. Впереди бежал маленький крепыш в спортивном костюме. Припав на колено, он застрочил из автомата, а двое, стреляя на ходу, побежали дальше. На руке крепыша не было повязки, и Флориндо, чуть помедлив, выстрелил. Крепыш, роняя автомат, повалился на бок, но тотчас вскочил и спрятался за толстую пальму, стоявшую посреди площади. Флориндо выругался, вскочил и, пригибаясь, побежал влево. Я понял его намерение: он хотел зайти с фланга. Отвлекая внимание крепыша, я дважды разрядил «вальтер» в пальму. Воздух взвыл, и на голову посыпались листья, срезанные автоматной очередью. Меня, безусловно, заметили, я метнулся в сторону. На выручку крепышу спешил автоматчик, он и дал очередь по мне.

— Командир! — крикнул автоматчик.

Секундой позже ударила винтовка Флориндо. Крепыш, хватаясь за ствол, съехал вниз. Автоматчик повернулся и, широко расставив ноги, дал длинную очередь в сторону винтовочного выстрела. Винтовка не ответила…

Забыв все на свете, я кинулся туда. Флориндо лежал навзничь, под головой темнела лужа крови. Я перевернул его на спину и позвал:

— Флориндо! Флориндо! — Он молчал. Я схватился за пульс, но не мог прощупать. Его лицо стало землисто-серого цвета. «Убит…» — безнадежно подумал я.

Затрещали ветки, в кустах промелькнула фигура человека в светлом костюме. Я вскочил и устремился следом. Светлое пятно то показывалось, то снова исчезало за кустами. На какое-то мгновение взор поймал белую рубашку и светлую голову. Подозрение превратилось почти в уверенность.

— Стой! — крикнул я, стреляя вверх.

Тотчас над ухом взвизгнул кто-то невидимый и злобный. Я услышал щелчок выстрела и нырнул за дерево. Еще выстрел — пуля тупо чмокнула в ствол. В наступившей тишине я отчетливо услышал топот ног и треск ветвей. Он убегал, я кинулся вдогонку. Нелегко бежать по лесу в тропический полдень. Колючие лианы хватают за рубашку, царапая кожу, ветки хлещут по лицу. Воздух обжигает горло, сердце готово разорвать грудь, а глаза слепит клейкий пот. Но я бежал. Бежал, как никогда в жизни, но и он не мешкал. Мы неоднократно обменивались выстрелами, он стрелял лучше. Его пули пролетали в опасной близости, а одна срезала прядь волос. Я тоже стрелял не в воздух, но попасть дрожащими руками в быстро мелькающее пятно для меня задача непосильная. Я уже сменил обойму, а на последние два выстрела вообще не ответил. Не слишком-то много патронов было в запасе.

Он выскочил на открытое место, находясь в полсотне шагов впереди. Теперь сомневаться не приходилось. Это был господин гауляйтер собственной персоной в белом изодранном в клочья костюме. Он бежал к Большому болоту. Через него незнающему человеку пути нет, но откуда мне знать его замыслы и возможности? Я не хотел упускать. И хотя у меня оставалось, наверное, не больше трех-четырех патронов, припал на колено. Белый силуэт плясал на мушке, отдаляясь с каждым мгновением. Я перехватил кисть левой рукой, так получилось лучше.

— Tax!.. Tax… Черт, мимо!..

Я вскочил и кинулся за ним. На бегу вытащил обойму. Так и есть, пуста! Подставив руку, передернул пистолет. В ладонь лег патрон. Быстро засунул его в обойму, вставил ее на место и, передернув, вогнал патрон в казенник. Пока я стрелял и возился с пистолетом, он ушел вперед на добрых сто шагов. Белый силуэт мелькнул на краю обрыва и исчез. «Дурак, идиот! — ругнулся я про себя. — Надо бы стрелять, когда станет спускаться с обрыва. Эх!»

Я предусмотрительно взял правее. Как знать, вдруг затаился под обрывом и караулит? Мне вовсе не хотелось нарваться на пули. Взглянув с обрыва, я увидел его сразу. Он стоял, очевидно в нерешительности, углубившись в болото метров на двадцать, не более, но уже завяз по колени.

— Эй! — крикнул я.

Он мгновенно обернулся, вскидывая руку. Я кинулся на землю, над головой взвизгнула пуля, и донесся хлопок выстрела. Его рука дернулась и опустилась плетью, второго выстрела не последовало. «Кончились патроны», — догадался я. Вскочил и взял его на прицел. Несмотря на довольно значительное расстояние, он в его светлом костюме был превосходной мишенью, я мог стрелять наверняка и все же не стрелял. Всего минуту назад я застрелил бы его не колеблясь, а сейчас не мог. Трудно стрелять в безоружного, что стоит перед вами, бессильно опустив руки. «Нет, не могу. Лучше взять живым».

— Эй, сдавайся! — он не ответил, молча глядя на меня. — Бросай пистолет и марш сюда!.. Ну, последний раз говорю! — Он послушно отбросил бесполезный пистолет и, с усилием вытаскивая ноги, сделал несколько шагов ко мне, потом вдруг круто повернулся и кинулся обратно. — Куда? Назад! Там смерть!..

Он остановился и вполоборота хрипло бросил:

— А у тебя что? Жизнь!..

Я не успел ответить. Из затянутого тиной озерка за его спиной взвилось стремительное темное тело. С неуловимой быстротой оно обвило человека, зажав в живое кольцо. Я успел увидеть кошмарную голову огромной анаконды. В следующий миг взметнулся фонтан тины и все исчезло. Озерко по-прежнему сонно зеленело. Я повернулся и пошел прочь…

Я понуро брел, с трудом переставляя ослабевшие ноги. Мне было скверно. Слишком много крови в один день. Убит Флориндо, друг и товарищ, чуть не брат. И только что на моих главах в страшных кольцах удава погиб человек. Его тайну, наверное зловещую и недобрую, навсегда унесла анаконда. Ведь командира, единственного человека, знавшего, кем он был, застрелил Флориндо. Застрелил, с тем чтобы самому тотчас пасть от пули эсэсовца… Чем все кончилось, я не знал. И подумал: «Куда же я иду? Не в пасть ли смерти?»

Я остановился в нерешительности и поднял голову. Навстречу спешили трое. Я вытащил пистолет. Живым не дамся! И тут же выронил…

Впереди мчался Пауль. Его рыжую бороду я узнал бы и за километр. За ним по-журавлиному вышагивал лейтенант Хейде. А третий!.. Третьим с повязкой на голове был… Флориндо.

— Флориндо-о!

— Я же говорил вам, Андриу! В моих жилах смешалась кровь индейцев и черных рабов. Вот и получилось крепко. Контузило, поцарапало голову. Но так, немного…

— Наша взяла! — объявил Пауль. — Теперь домой!..

— Где он? — перебил Хейде.

— Там… В кольце анаконды…

Меня не расспрашивали. Назавтра мы покинули эти места.

«Белые индейцы» разбрелись кто куда уже в Позу-Алегри. Мы с Флориндо вылетели в Розарио, с тем чтобы вскоре расстаться. Он отправился домой, в Потоси, а я в сертаны искать нефть.

Через полтора года, найдя нефть для «Петробраза», правда в другом месте, я тоже вернулся на родину. Помимо нефти для «Петробраза» я нашел кое-что и для себя. Мне пришлось повидать немало жестокого и страшного в затерянном краю у Синих гор, но раз и навсегда я усвоил: человеческое в человеке не убить никаким темным силам, как бы могущественны и коварны они ни были. Не знаю, стал ли Флориндо Эспина «настоящим сеньором», но человеком настоящим он был.

К Новому году пришло письмо из ГДР. Пришло через Бразилию, испещренное многочисленными штампами о досылке и пересылке. Мне писал бывший унтер-офицер Пауль Грюнинг.

«Андрей! Приезжайте к нам, в Котбус. До чего же здорово жить своим среди своих! Я женился. А вы? Тот камушек храню для вашей женушки. Она, надеюсь, не откажется. Приезжайте! Ждем…»

Кольцо анаконды разжалось.