Наблюдатели

1

Вот что более всего врезалось мне в память.

Жара. Видно было, как она легким облаком поднимается над мостовой.

Влажность. Липкий пот растекался по коже, как масло на горячей сковородке.

И злость. На всё и вся. Но больше всего на моих друзей — Хитер, Макса и Кларенса. Это они подбили меня на поездку в подземке. В последний день рабочей недели, когда все служащие муниципалитета «Франклин-сити» уходят с работы раньше — одновременно с учениками средней школы.

А я ненавижу толпу. Меня в метро калачом не заманишь. Обычно в пятницу меня подвозил на патрульной машине папа. Он работал в отделе охраны общественного порядка. Правда, последние полгода меня никто не подвозил домой. Вот я и торчал на вонючей платформе «Букер-стрит», зажатый толпой со всех сторон и мокрый от пота. И вот вам еще одна причина для злости.

Мой папа. Да если уж на то пошло, он — единственное, о чем я постоянно думаю. В школе, дома, когда звонит телефон… Он всегда стоит у меня перед глазами — хоть волком вой.

Но это же нечестно, если по делу. Во-первых, он был мужик что надо. Я так любил его! Во-вторых, он умер.

Шесть месяцев назад он ушел от нас, оставил мать и меня. Утром встал, оделся, поцеловал маму и попрощался. Когда она спросила, куда он собрался, ответил: «Домой».

Больше он не возвращался. К тому времени у него уже поехала крыша. Все началось с головных болей. Потом он стал вырубаться в самые неподходящие моменты. Потом стал забывать простейшие вещи, нес какую-то чушь, как младенец. Шел на прогулку, а оказывался в чужом бассейне в соседнем городке. Врачи как только его не проверяли! Они считали, что эта болезнь у него наследственная, но папа ничего не знал о своей семье. Он был круглым сиротой и понятия не имел, кто его родители и откуда они.

Стоило папе потеряться, мама обращалась к его старым друзьям из охраны общественного порядка. Они всегда привозили его домой. Ничего не скажешь, верные друзья!

Но в тот раз охранники вернулись ни с чем. Они обзвонили все отделения в округе. Постепенно поиск охватил всю страну. Была назначена награда каждому, кто сообщит, где видел папу.

Вскоре начались передачи по радио, а потом и по телику. Объявилась уйма людей, которые считали, что видели папу: то он ловил рыбу на Пальмовых озерах, то промышлял лосося, то прятался в пещере. Но все ниточки обрывались.

Мама пыталась не терять надежды, стала посещать психоаналитика. Она и меня пыталась затащить к нему, но я сказал: «Дудки!»

Долгое время я не мог спать по ночам. Стоило мне закрыть глаза — и передо мной появлялся папа. Он входил в мою комнату, сидел в ногах на кровати и улыбался. Я открывал глаза — и он исчезал. Я всячески уверял себя, что папа жив, но от этого не становилось легче. Ведь если он жив, значит, не хотел нас видеть. Или не помнил нас.

Когда его друзья из охраны сдались, я понял, что это конец: с такой невыразимой нежностью и состраданием они на меня смотрели. Если бы отца нашли, нам бы сразу стало известно об этом — его фотографию транслировали по всей стране.

Чего я только не делал, чтобы забыть его! Пел в хоре, стал школьным активистом, помогал маме по дому — лишь бы не думать о нем.

А самое жуткое было в том, что он не попрощался со мной. И повсюду мерещился мне. Он бросил меня, но не оставлял в покое. И злость помимо моей воли охватывала меня. И росла.

Я стоял в метро, и нахлынувшие чувства переполняли меня. Пот струился по шее. Майка вся взмокла. Приду домой, и мама заставит идти в душ. Нам надо спешить на передачу на местную телестудию. Ясное дело, снова говорить о папе.

Меня тошнило от этих телешоу. Очень надо, чтоб все тебя жалели! И еще изволь отвечать на дурацкие вопросы.

А в дополнение ко всем бедам мои друзья вели себя как последние идиоты: кривлялись и хихикали как дурачки.

Я отступил на шаг и увидел справа знакомую фигуру. Человек в синей рубашке устало плелся по лестнице на перрон, уткнувшись в газету.

Папа!

Сердце у меня чуть из груди не выпрыгнуло. Я круто повернулся, чтобы рассмотреть его. Тут он опустил газету, и я увидел пепельно-серое лицо незнакомца.

Опять. Сколько раз уже так бывало? Сотню? И каждый раз боль такая же, как в самый первый раз. Слезы подступили к глазам помимо моей воли. Не хватало еще разреветься. Я поклялся, что этому не бывать. Полгода я умудрялся не нарушать клятву и держаться.

Толпа на платформе разрасталась. Послышалось отдаленное громыхание. Чуть нагнувшись к краю платформы, я разглядел два прожектора в глубине темного тоннеля.

Поезд с визгом выскочил из тьмы. Вагоны были набиты битком. Двери открылись, и сзади стали напирать.

Вспышка воспоминания. Я мчусь с папой к поезду. Мне пять лет. Папа первым подбегает, встает в дверях, расставив руки и ноги буквой Х, и держит их, чтобы не закрылись. Двери дергаются, и я кричу. Я кричу, потому что боюсь, что он умрет…

Хватит! Хватит все время думать об этом.

Хитер и Кларенс первыми вваливаются в вагон. Мы с Максом едва успеваем. Двери закрываются прямо у нас за спиной.

Хитер с трудом дотягивается до верхней перекладины. Над ней качается верзила, тыча ей газетой прямо в лицо. Кретин рядом со мной, должно быть, позавтракал червями с чесноком. От этого запаха можно одуреть.

Поезд набирает скорость, и я умудряюсь развернуться. Теперь я уперся носом в дверь. Уставившись в окно, я стараюсь не дышать. Меня вот-вот вывернет наизнанку.

И тут поезд останавливается. В тоннеле холодина. Флюоресцентные лампы над головой мигают и вырубаются. Вагон погружается в кромешную тьму. Со всех сторон раздаются мучительные стоны.

Клаустрофобия.

Я весь холодею. Я никого не вижу вокруг, но о отчетливо слышу тяжелое дыхание пассажиров. Обступили…

Где мы?

Между «Букер-стрит» и «Диэфилд-стрит».

«Гранит-стрит».

Вспомнил. Это старая, заброшенная станция где-то совсем рядом. Мы мальчишками любили глазеть на нее. Длинная платформа, освещаемая тремя голыми лампочками. Грязные кафельные плитки с названием «Гранит». Желтоватые стены, все в граффити. Платформа, словно толстым ковром, покрыта пылью.

Смотри!

Да не напрягайся… Не думай об… огнях.

Огнях?

Там, за окном.

Платформа, стены, пол. Все сияет и светится. Как на съемках кино. Верно. Здесь и в самом деле частенько снимали кино. Но не могли же они устроить все в мгновение ока. Я протер глаза, мигнул пару раз.

Клаустрофобия. Паника. Мерещится черт знает что.

Нет, не развеялось.

Со стен вопит реклама. Я о таких фильмах и не слыхивал. Странные имена. Совершенно бессмысленные фразы. И люди. Множество. На всех какие-то странные одежды. Не то чтобы безобразные, а так… прикольные. Цвет, покрой брюк, длина юбок…

Полный отпад.

На стене цветными плитками было выложено название станции: «86-стрит».

Да нет. Это же «Гранит-стрит»!

Люди на платформе задвигались, направляясь к двери в середине нашего вагона. Дети визжали, заглядывая в наш вагон.

А в вагоне стояла кромешная тьма. Я ощущал присутствие людей, я слышал их дыхание. Но никого не видел. Ни единой души. Несмотря на яркий свет за окном.

Как такое может быть?

Свет с перрона не проникал в вагон, словно вагонные стекла его одновременно поглощали и отражали.

Я открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать — не важно что.

Как вдруг справа — уууф!

Дверь посередине вагона открывается. И в нее врывается…

Свет?

Не просто яркий — слепящий свет. Огромный столб света.

Наконец я смог разглядеть лица пассажиров. Я жадно впился в них, чтобы прочитать то же потрясение, подтверждение тому, что не я один вижу все это. Но ничего, кроме скуки, я не увидел. Вялое раздражение. Как если бы ничегошеньки не случилось.

Сквозь толпу пробиралась фигура. Знакомая. Я видел этого человека раньше. Еще на перроне. Такой тощий унылый фитиль, от которого за версту веет тоской и страхом. В руке он сжимал квадратик голубой визитки. Он весь так и сжался в сиянии света. Но при этом широко улыбался.

Толпа на платформе одобрительно загудела, приветствуя его. Тип с визиткой замигал, а когда глаза чуть свыклись с сиянием, он шагнул из вагона наружу. По щекам у него струились слезы.

Толпа тут же поглотила его. Все хлопали его по спине, обнимали, целовали. Он чуть не потерял шапку. Визитка, кружась в воздухе, полетела на землю.

И тут дверь закрылась. И вагон снова погрузился в кромешную тьму. Поезд дернулся и снова остановился. Впереди замигали и вспыхнули резким зеленовато-белым светом прожектора головного вагона.

— У нас некоторые технические сложности… — раздался голос в репродукторе.

Поезд двинулся. Передние огни снова замигали и погасли.

Я не отрываясь смотрел на станцию. Ликующая толпа вела новоприбывшего вверх по лестнице. На платформе остался всего один человек. Он стоял не шелохнувшись и смотрел на наш поезд.

Крик вырвался у меня из горла. Я вцепился в резиновые прокладки между дверьми и яростно пытался раздвинуть их, хотя поезд набирал скорость.

И тут мой отец увидел меня. Он стоял и махал мне рукой, пока поезд не скрылся из виду.

2

Папа!

Слово взорвалось у меня в голове. Такого быть не может. Но это так! Это был мой отец. Он видел меня. Папа жив!

БУМ! БУМ! БУМ!

Это я колочу кулаками по двери и кричу пронзительным, прерывающимся голосом:

— Стойте!

Теперь все глаза обратились на меня. Парень, от которого разило чесноком, отшатнулся с перекошенным от ужаса лицом.

Станция уже исчезла из виду. За окном мелькали грязно-серые стены тоннеля, освещаемые редкими лампочками.

— Следующая станция «Диэфилд»! — разорвал тишину голос машиниста по громкоговорителю.

Все это сон.

Но разве можно видеть сны широко открытыми глазами?

Еще как! Это называется стресс. Из-за стресса увидишь все что хочешь. Типа мужика в синей рубашке. А может, у меня шарики за ролики заходят? Готов биться об заклад, мои друзья так и думают. Это же написано на их вытянутых физиономиях.

Поезд сбавил скорость. Мы подъезжали к «Диэфилд-стрит». Моя остановка следующая. Я чувствовал себя разбитым. Надо выбираться отсюда. Лучше дойти до дома пешком.

Едва двери открылись, я выскочил на перрон и что было сил дунул к выходу, перепрыгивая через три ступени, пока не выскочил на свет божий.

Добежав до угла Диэфилд-стрит и Орфея, я услышал знакомый голос, окликнувший меня сзади:

— Дэвид!

Хитер! Кто же еще? Как она здесь очутилась?

ШШШШЗ!

Машина, резко крутанув, промчалась мимо, визжа тормозами. Я отшатнулся и врезался в светофор. Хитер подбежала ко мне:

— С тобой все в порядке?

Нет. Ну не мог я рассказать ей, хоть убей. Это же дурдом. Мне надо побыть одному.

— Все путем, — отбоярился я. — Увидимся.

— Дэвид, какая муха тебя укусила? — удивленно спросила Хитер.

— Никакая, — рявкнул я. — Что ты плетешься за мной?

— Ты что, забыл, что мы живем в одном доме? Мне в ту же сторону.

— А зачем сошла на остановку раньше?

— Еще и виновата. Спасибо! А что было делать, когда ты — спокойнейший парень на свете — стал колотить в дверь вагона и орать как резаный? Я ж все-таки не чужая, вот и дунула за тобой. И, слава богу, вовремя. А то б точно угодил бы под машину. И вот благодарность!

Везет как утопленнику. Хочется хоть раз побыть наедине с собой, чтоб не рехнуться, и на тебе: у меня на хвосте первая сорока франклинской средней школы.

— Я пошутил, — говорю.

— Хороши шуточки — орать «Стой!» в тоннеле, где нет ни души!

— Я хотел задать жару пассажирам, чтоб они решили, что я псих, и отодвинулись. А то сдавили — не продохнуть.

— Ври да не завирайся!

Я повернул на Виггинс-стрит. Оттуда до дома рукой подать.

— Послушай, Дэвид, — зудела у меня за спиной Хитер. — Тебе надо выговориться. У тебя сейчас нелегкие времена… Ну, сам понимаешь… папа, и все такое…

Я резко притормозил:

— А с какой стати ты сюда моего отца приплела?

— Да так… Я просто хотела сказать… Ты сам не свой с тех пор… Ты и сам знаешь.

— Послушай, а тебе не кажется, что тебя это не касается? Не твое собачье дело, даже если у меня стресс и я вижу всякое такое и хочу побыть наедине с собой?

— Видишь всякое такое? Что именно?

— Тебе так уж интересно? Хочешь быть моим психоаналитиком? Ну так слушай, что именно: своего папу! На платформе на «Гранит-стрит»! Как? Довольна?

Стоп.

Что я несу? Ах ты, черт. Что я сморозил? Я готов был сквозь землю провалиться. Мне хотелось, чтоб время пошло вспять, чтоб вернуться в школу и к этой чертовой подземке близко не приближаться.

Но слово не воробей, да и Хитер не из тех, у кого в одно ухо влетает, а в другое вылетает.

— Ты видел своего папу?

У меня все в глазах поплыло. Шум улицы куда-то пропал. В голове гудело так, будто грохотал приближающийся состав. Я видел только возбужденно блестевшие глаза Хитер.

— Я слушаю, Дэвид, говори. — Она дотронулась до моей руки.

Одна половина меня готова была бежать куда глаза глядят, но мои пальцы сжали ее ладонь. Я действительно заговорил. Рассказал ей все как было, до мельчайших деталей, надеясь, что это и в самом деле принесет мне облегчение.

Все это время Хитер пристально смотрела на меня. Когда я замолчал, она прислонилась к стене и только протянула:

— Вот это да…

— Ты обещала никому не говорить, — напомнил я. — Ни слова!

Хитер молча кивнула.

— Я понимаю, тебе это кажется полным бредом.

— Да нет, что ты, — ласковым голосом пробормотала она.

— Ты так не думаешь?

— У меня только один вопрос. Сколько ты спишь?

— А это еще к чему?

— Я где-то читала, что, когда взрослеют, нуждаются в дополнительном сне. А у тебя как раз этот самый возраст. Понимаешь, такой специфический период, особенно у мальчиков. Посмотри на Макса, на что он похож…

Она не поверила ни одному моему слову! Я готов был убить ее.

Я помчался к дому, предоставив ей бубнить всю эту чушь самой себе.

Когда я вбежал в подъезд, ее рядом не было. Я пересек вестибюль и вызвал лифт. Над дверцей на металлической панели горела цифра 12. Лифт стоял на двенадцатом этаже. Пока он спустится, Хитер будет тут как тут.

Я решил добраться до своей квартиры пешком — мы живем на пятом этаже. Проход на лестницу за железной дверью, которая закрывается на ключ. Я побежал к двери, на ходу вынимая ключи.

В этот момент дверь с лязгом распахнулась, больно ударив меня по руке. Из двери вывалился человек с грязной бородой, в длинном поношенном пальто.

3

— Аааааааа! — завопил я.

— Аааааааа! — завопил он.

Я отшатнулся к стене.

Человек в пальто стоял, сутуля плечи и глядя на меня во все глаза. Вонь от него была такая, что нельзя было продохнуть. Я узнал его: Андерс Безумный Отшельник с Виггинс-стрит.

— Вы напугали меня, — пробормотал я.

Андерс хихикнул и ощерился. У него не хватало переднего зуба. Волосы свисали засаленными, спутанными прядями, а уж об одежде и говорить нечего. Похоже, он не мылся, не переодевался и не стригся с тех пор… как исчез папа.

Меня пронзила печаль. Папа всегда заботился об Андерсе: заходил к нему время от времени, помогал приводить в порядок квартиру, давал мелкую работенку. С какой стати? Да просто папа всех любил, всех до последнего психа. Я так полагаю. Папа всегда говорил, что Андерс раньше был вполне нормальным. Правда, в это трудно поверить. Папа был для Андерса, наверное, единственной связью с реальностью. А теперь оказалось, что именно Андерс был достаточно в здравом уме, чтобы жить. Ну не смешно ли?

— Простите, — пробормотал я, проскальзывая мимо Андерса.

— Он… что… вернулся? — проскрежетал он.

— Кто?

— Твой отец!

— Да нет, — на ходу бросил я. — Он… он исчез.

У Андерса дернулась борода, что, как я понял, должно было означать улыбку.

— «В стране далекой, откуда нет возврата»…

— Может, и так. Как знать?

— А ты уверен? — Теперь Андерс пристально смотрел на меня.

— Как сказать… не знаю… наверное… то есть…

Динь!

Лифт открылся у меня за спиной. Я обернулся — слава богу, не Хитер.

— Скажите об этом маме, — выпалил я, врываясь в лифт.

Поднявшись на пятый этаж, я открыл свою дверь и по привычке швырнул ранец в гостиную. Он, как всегда, приземлился на диване.

Однако мама, совсем не как всегда, схватила его и сбросила на пол.

Волосы у нее были закручены на бигуди, лицо тщательно покрашено.

— Где ты пропадал? Только не неси околесицу. Ты добирался до дома на черепахе? Забыл, что мы должны быть на студии через пятнадцать минут?

Ох, это проклятое шоу!.. Оно просто из головы у меня выпало. Ток-шоу Софи Карп.

— Прости, мам, — пробубнил я.

В этот момент затренькал телефон.

— Приведи себя в порядок и будь паинькой. — Мама сняла трубку. — Слушаю… Да, это я… Где? Нет, не был… Да ничего, спасибо.

Мама со стоном бросила трубку.

— Кто это? — спросил я.

— Какая-то старая женщина из какой-то болотины Толмадж Свомп. Божится, что видела, как отец охотился на крокодилов, она узнала его по фото, которое показали по телевизору. Ладно, пошевеливайся, а то я ухожу.

Пулей лечу в ванную. Лезу под душ. Причесываюсь. Взбиваю кок. Влезаю в чистую рубашку.

Мы едем в центр на старинном рыдване, именуемом такси. Паралитик на колесах. Водитель чертыхается перед каждой канавой, а их, почитай, полдюжины на квартал. Только мне все это до лампочки. Я б даже на верблюде не отказался проехаться. Лишь бы не на метро.

Когда мы, наконец, допилили до офиса местного телеканала Франклин-сити, в животе у меня от возбуждения лягушки квакали. На студии нас отвели в гримерную, где на нас набросились сразу три гримерши. Все было по высшему разряду. Пока я не увидел себя в зеркало.

Мои волосы стояли торчком, от геля с лаком зудела кожа. И ко всему прочему мне еще подвели тушью глаза и щеки размалевали румянами. Я выглядел сущим идиотом.

Не успел я опомниться, как мы с мамой уже сидели в гостиной, в которой обычно идет шоу Софи Карп. А сама ведущая улыбается нам — рот до ушей — и строчит как из пулемета сто слов в секунду. Я не понимал ни слова. Помню только, что выглядела она потрясающе — улыбка наповал, а прическа — закачаешься.

Вспыхнули прожектора. Ослепительно белый свет режет глаза. Заиграли вступительную мелодию. Публика в студии зааплодировала.

Меня всего прямо трясло, в желудок словно кирпичей натолкали.

— Сегодня у нас в гостях мужественная семья, — сказала Софи Карп, когда музыка смолкла. — Мать и сын, люди твердой веры. Полгода назад, глубокой ночью…

Папа. Меня всего колотит. Перед глазами встает сегодняшняя картина… Тормозящий со скрежетом поезд… Огни…

— …И вот теперь, — продолжает Софи Карп театральным голосом, — когда Тейлор Мур и ее сын садятся завтракать, им каждый раз приходится напоминать себе, что не надо резать третий кусок бекона…

Кровь отхлынула у меня от щек.

— …что не надо разбивать в яичницу третье яйцо…

Спокойно…

— …и можно себе представить, какую боль все это причиняет двенадцатилетнему подростку, правда ведь?

Все глаза устремлены на меня. Я поворачиваюсь. Софи Карп стоит слева от меня. Ее микрофон тычется мне прямо в нос.

— Тринадцать. — Голос мой срывается на фальцет на слоге «надцать».

Не слабо. Зрители смеются.

Софи Карп выдает какую-то тупую шутку и тут же делает серьезное лицо.

— Каждый год тысячи людей исчезают, и о них ни слуху ни духу…

Мама судорожно сжимает мне руку.

— Все ли они умерли? — торжественным тоном продолжает Софи Карп. — Это не всегда так, утверждает наша гостья.

Гостья? Что-то нам о гостье не говорили.

— Все приветствуем… Гардению Руэль-Саван!

Занавес у нас за спиной открылся, и публика захлопала. На сцену вышла высокая — под метр восемьдесят — женщина в шелковом тюрбане и длинном струящемся платье. Она неспешно поклонилась. Величественно воссев на кресло справа от мамы, она наклонилась чуть вперед и, положив одну руку на мамину руку, а другую на мою, будто мы старые друзья, приветствовала нас низким голосом.

У меня мурашки побежали по телу. Все это мне не нравилось. Хоть убей!

— Книга мисс Руэль-Саван «Невидимый мир» была в списке бестселлеров многие месяцы, — объявила Софи Карп. — Она специалист по исчезновениям и жизни в иных мирах…

Я бросил взгляд на маму. У нее был такой вид, будто сейчас она упадет в обморок.

Глаза у Гардении Руэль-Саван были прикрыты веками.

— О да-а-а, — пропела она.

Все это увидят. У меня сердце ушло в пятки.

— Что же это такое? — спрашивала Софи Карп. — Вы что-нибудь чувствуете? Вы знаете нечто такое, что может помочь этим людям?

Гардения Руэль-Саван отпустила руку мамы и протянула ладонь в сторону Софи Карп, словно призывая ее к молчанию.

— Алан, — прошептала она. — Алан Мур? Так его зовут? — Мама вяло кивнула. — Он здесь, — брякнула Гардения Руэль-Саван.

Публика замерла. Софи Карп оглядела зал:

— В нашей студии?

— Нет, — мрачным голосом отозвалась провидица. — В мире, существующем параллельно нашему. В мире, который, увы, мало кто из людей способен видеть… Лишь те, кто наделен зрением.

Публика захихикала. Гардения Руэль-Саван медленно приоткрыла глаза. Она бросила быстрый взгляд на маму, затем уставилась на меня. Глаза ее буравили меня, как два темных прожектора.

— А у тебя, молодой человек, оно есть, — тихим голосом произнесла она, — правда ведь?

Она просто дурит меня.

Это было ясно как божий день, но не это главное. Ее глаза пронзали меня насквозь. В голове у меня все смешалось.

— Дэвид? — прошептала мама. — Что с тобой?

Он ждал. Он был в полном рассудке, дышал, был счастлив и ждал меня.

Вся студия будто растворилась в ярком свете. Осталось только лицо Гардении Руэль-Саван.

— Простите, — проговорил я и, не дожидаясь ответа, поднялся и побежал в туалет.

За спиной звучал голос Софи Карп:

— Ах, простите ради бога. Вы же понимаете, это такая тонкая эмоциональная сфера. Давайте сделаем небольшой перерыв…

4

— Ты выглядел ужасно по телику, — сказала Хитер.

— Спасибо, — буркнул я.

Пальцы Хитер быстро бегали по клавиатуре компьютера. На экране медленно возникали слова: «ПОДЗЕМКА», «ФРАНКЛИН-СИТИ». Хитер кликнула «поиск» и откинулась на спинку стула.

«Соединение» — вспыхнуло сообщение.

За окном комнаты Хитер любители шестичасовой утренней прогулки направлялись в парк с собаками. Глаза у них слипались, как и у меня. Родители Хитер спали в другой комнате. Ее маленький брат тоже. Я и сам отсыпался бы после шоу Софи Карп. Только не тут-то было. Хитер разбудила меня по телефону, извинилась и настояла, чтоб я немедленно зашел к ней.

И я как последний идиот поплелся.

— Что мы здесь делаем? — спрашиваю я.

Хитер и ухом не повела, будто не слышала.

— Я понимаю, как ты возбужден. Если бы кто-то сказал мне, что я вижу параллельные миры…

— Да я и этот-то с трудом различаю в такую рань.

— Брось, Дэвид. Гардения, как-то бишь ее — знаменитость. А что, если она права? Ты что, не читал научную фантастику?

— Это все литература, Хитер. А здесь реальная жизнь. Эта женщина много на себя берет и всех дурит. У нее нет ни лицензии, ни научного звания или чего там еще.

— Откуда же тогда она узнала имя твоего папы?

— Могла посмотреть в справочнике.

— А откуда она узнала, что ты видел его на станции в метро?

— Да она и не знала! Она только сказала…

Но Хитер не слушала. На дисплее появился список сайтов. Хитер перелистала и кликнула на одном из названий: «Брошенные сокровища: станции прошлого».

Статья выплыла почти сразу. Хитер пробежала ее и остановилась.

— Вот, слушай. — Она начала читать: — «Тридцать лет тому назад в самый разгар финансовых трудностей в городском хозяйстве несколько станций были закрыты… В один прекрасный день пассажиры, привыкшие выходить на станции «Гранит-стрит», увидели зацементированную стену». Ага, вот оно!

— О чем ты?

— Как о чем? Не улавливаешь? Тридцать лет тому назад. Это разрыв во времени. Ты заглянул в прошлое, Дэвид!

Я взвыл и уткнулся носом в подушку Хитер. Поделом тебе, дурачине.

— Ты звонишь мне ни свет ни заря в субботу, будишь меня, когда мне снится последний сон, и заставляешь идти к себе, и все ради чего? Ради твоих научно-фантастических бредней?

— «Сейчас станция закрыта, — продолжала читать Хитер, — и используется в качестве складских помещений и для киносъемок».

— Вот точно! — воскликнул я. — Для киносъемок. Вот что я видел.

— Брось, Дэвид. Декорации для съемки фильма, который видел только ты.

В который раз перед глазами у меня встала картина. Только что-то тут не вязалось. Что-то здесь было такое, на что я раньше не обратил внимания.

Я резко сел.

— Это была не «Гранит-стрит».

— Что ты несешь, Дэвид?

— Правда. На стене было другое название. С номером какой-то улицы.

Хитер подозрительно посмотрела на меня:

— Но это же курам на смех, Дэвид. Откуда там взяться улице с номером?

— Спроси чего полегче. Там всё курам на смех — это же была галлюцинация, мне все померещилось.

— Если только… если только когда-то станция не называлась по-другому. — Хитер снова закликала мышью. — Скажем, когда город только строился…

— Но тогда еще не было подземки!

Зазвонил телефон — как раз вовремя. Хитер подбежала и подняла трубку.

— Алло… Ну и что?.. Катитесь отсюда!.. — Хитер нервно бросала взгляды в мою сторону. — Вы оба? Что вы там делали? О, бог ты мой!.. Ну ладно. Сейчас будем.

Хитер бросила трубку и направилась к двери.

— Пошевеливайся! Пошли!

Я подошел к ней:

— Это еще куда?

— В подземку, — бросила Хитер, срывая пальто с вешалки в передней. — Кажется, не ты один обладаешь способностью видеть, Дэвид. Кларенс тоже видел.

5

— Ты уверена, что они это серьезно? — с трудом переводя дыхание, спросил я, пока мы бежали по Виггинс-стрит.

— Я бы все на свете отдала, чтоб иметь способность такое увидеть, — процедила Хитер сквозь зубы.

— Но что они там потеряли в такую рань? — не сдавался я.

— Нет, ты только подумай. Судя по всему, я одна из всех ничего не вижу…

— И с какой это стати они позвонили тебе? А там они что делают?

Хитер уставилась на меня такими глазами, будто только что заметила, что я вообще существую на белом свете.

— Кларенс совсем забалдел и мечется по платформе. Он все рвется снова поехать туда и убедиться во всем еще раз. Макс вспомнил, что ты видел…

— То есть как это он вспомнил? Я ему ни о чем не говорил!

— Я сказала.

Я остановился как вкопанный. У меня было такое ощущение, будто мне врезали под дых.

— Но я же просил тебя держать язык за зубами, Хитер.

Ну прости, Дэвид, — проговорила она, поворачиваясь ко мне. — Я только Максу сказала. А о твоем отце я ничего не говорила.

— Но ты же слово дала!

— Не будь ребенком, Дэвид. Это ведь все очень серьезно.

— А слово ничего не значит?

Хитер закатила глаза:

— Речь идет о таком важном психическом явлении, разве не так? Уверяю тебя, такая тайна скоро всплывет. Тебе еще агент понадобится, попомни мое слово.

— Уж не ты ли сама метишь на это место?

— Пока оставим это. А вот на твой вопрос я отвечу как истинный друг. Да будет тебе известно, что Макс первым делом позвонил тебе. Твоя мама нашла записку и сказала, что ты у меня. Макс с Кларенсом и остальными возвращались с тренировки. Еще вопросы есть?

— Хитер, не нравится мне все это.

— Отлично. Всего хорошего.

И она скрылась в метро. Я смотрел ей вслед, раздумывая. Потом, плюнув, нехотя поплелся следом.

Макс и Кларенс ждали нас у турникетов. С ними были еще трое из нашего класса — Черил Говард, Род Скиннер и Ленни Фелдман. Все были в тренировочных костюмах. И у всех был потрясенный вид.

— Здорово, — промямлил я, догнав Хитер. — Тут, похоже, целая компания. Скоро вся школа будет знать.

— Я же извинилась, — прошипела Хитер.

Я сунул жетон и прошел через турникет.

— Послушайте, ребята, если вы собрались приколоться…

— Вы все это видели? — перебила меня Хитер.

Макс покачал головой:

— Нет, только Кларенс.

— Он хочет вернуться туда, — стал объяснять Ленни, — чтобы были свидетели. И как можно больше.

Род Скиннер покрутил пальцем у виска. Макс пихнул его рукой в бок.

— Ах, не обижайся, Мур, — заговорил Род.

— Дэвид, может, ты с ним переговоришь, — обратился ко мне Макс. — С нами он говорить не хочет. Молчит, будто воды в рот набрал.

— Поговори с ним, — зашептала мне на ухо Хитер.

Теперь все смотрели на меня. Я подошел к Кларенсу. Он явно не замечал меня. Он ходил по перрону, глядя в тоннель, и бормотал:

— Ну давай… давай… малыш.

Из тоннеля доносился грохот приближающегося поезда.

— Кларенс, — обратился я к нему.

— Да отстаньте вы от меня! — Он сердито оглянулся, но, заметив меня, тут же сменил пластинку: — Ах, это ты…

Это дурацкая шутка. Он валяет дурака.

— Эй, Кларенс, ты не скажешь, чего ты там увидел?

Он снова весь ушел в себя, глядя в тоннель.

— Этот свет… Мне кажется, это был свет… но как?..

У меня за спиной выросла Черил:

— Он говорил, что на перроне было светло как днем, а в вагоне темно, хоть глаза выколи.

Откуда ему было знать это? Разве я рассказывал Хитер?

— Кларенс, а люди на перроне были? — не отставал я.

Он кивнул:

— Дверь открылась. И кто-то из вагона — мальчишка, кажется, — вышел. И все там были так счастливы, что он появился.

Я через силу задал вопрос, который не мог не задать!

— Ты видел кого-нибудь… знакомого?

Гут с громким свистом к платформе подлетел поезд. Мы все повернулись друг к другу.

— Э, Кларенс, — сказал Ленни, — может, домой вернемся?..

— Малость передохнуть, — подхватил Род.

Поезд замедлял ход, визжа тормозами.

— Ты чего? — возразил Кларенс. — Надо ехать.

Хитер посмотрела на меня странным взглядом. В нем так и читалось: «Я же говорила тебе».

Она вошла в вагон вслед за Кларенсом. За ними потянулись Макс, Род, Черил и Ленни.

Я попытался последовать за ними, но ноги не слушались меня. Одна мысль о том, что придется совершить повторное путешествие, буквально парализовала меня.

Хитер остановилась в дверях, чтобы они не закрылись:

— Ну?

— Мне… мне надо подумать, — пробормотал я.

Хитер втащила меня за руку.

Двери со свистом захлопнулись. Вагон был пуст, если не считать типа в плаще, дремлющего на одной из скамеек. Ленни, Черил, Макс и Род взобрались коленями на сиденья и уставились в окно.

Кларенс стоял у двери, вцепившись рукой в поручни. Он сжал губы и хмуро смотрел перед собой. Хитер встала рядом с ним.

— Скажи, когда увидишь, — прошептала она.

Мы проехали станцию «Диэфилд». У меня начали дрожать колени.

И тут показалась станция «Гранит-стрит». Неосвещенная, замызганная и безлюдная. Но поезд не замедлял хода. Мы уже проносились мимо.

ИИИИИИИИИИИ…

Визг тормозов. Поезд яростно дернулся и остановился. Я полетел на пол. А потом — тьма. Ни зги не видать. Рядом на полу была Хитер.

И тут Кларенс начал вопить как резаный.

6

Я пытался подняться, но мы сцепились ногами с Хитер, и мне никак было не выпутаться.

— Пусти! — орал я.

— Это ты пусти! — вторила мне Хитер.

— АААААААААААА! — дурным голосом выл Кларенс.

Хитер схватила меня за плечи, я ее, и мы стали бороться, пытаясь встать.

У меня кровь в жилах стыла от страха, что сейчас я увижу лицо отца. От страха, что не увижу. От страха, что не смогу сообразить, что делать. Что поезд поедет дальше прежде, чем я решу, как быть.

Усилием воли я заставил себя выглянуть в окно. Сердце у меня перестало биться. Его как льдом сковало. Замызганный пол. Несколько редких лампочек. Разбитые плитки. И ничего больше.

— Что за?.. — выдавил я.

Не помню, кто засмеялся первым. Кажется, Макс. Затем Черил так и прыснула. И тут все, кроме Хитер, заржали как лошади. Чуть не покатились со смеху. В темноте мне были видны их силуэты. Они все согнулись в три погибели и умирали от неудержимого хохота.

— А первый приз за лучшее исполнение получает Кларенс Митчел! — голосом конферансье провозгласил Макс.

— Вы что, ребята, сдурели? — возмутилась Хитер.

— А что? Ведь недурно, правда? — отозвался сквозь смех Кларенс.

Этого быть не может!

Они все подстроили. Они все сговорились и все подстроили.

А кто последний дурак? Я. Я все это предчувствовал. И все же попался на удочку. Так дать себя подловить. Вся горечь, злость и отчаяние подступили к самому горлу. Я в бешенстве набросился на Кларенса.

— Эй! — закричал он, падая на сиденье. — Ты что, шуток не понимаешь?

— Еще одна такая шутка, и я убью тебя! — заорал я.

ШМММАК!

Дверь между вагонами раскрылась. Глаза у меня уже свыклись с темнотой, и я увидел, что к нам направляется охранник подземки.

— Кто повернул тормозной кран?

Так вот как они остановили поезд.

— Это он, — заверещал Кларенс, кивая на Макса.

— Это не я, — замахал руками Макс. — Я стоял здесь. Это Ленни!

Они все отнекивались один за другим. Я прислонился спиной к ближайшей двери, чтобы не сползти на пол. Хитер подбежала ко мне.

— Что за придурки! — сказала она.

— Чья бы корова мычала, — бросил я. — Не болтала бы языком попусту, ничего б не было.

— Но я их не просила весь этот цирк устраивать, — оправдывалась Хитер. — Я просила Макса никому ничего не говорить.

— Ничего умнее не придумала? Это все равно что просить пса не лаять.

— Но, Дэвид, разве такое удержишь? Как ты не понимаешь, ведь у тебя такой… такой дар. Если б ты не был такой скрытный, ничего бы не произошло.

— Перестань молоть чушь.

— Дэвид, ну как ты так можешь. Подумай, ведь это… это как открытие нового измерения…

— Тебе подавай новое измерение? Вон, посмотри в окно! Посмотри, Хитер! Ты видишь то же, что и я. Ни одной души. Ни знака. Ни огней. Ничего!

— Но вчера…

— Вчера мне привиделось! Вагон был битком набит. Я думал о своем отце. Это стресс, ясно? Все у меня смешалось. А ты сейчас хочешь из всего этого сделать большую…

Слово застряло у меня в горле. Слева от меня мои дружки препирались с охранником.

Но глаза мои неотрывно смотрели на нечто за окном. На нечто, лежавшее на полу бывшей станции.

На небесно-голубую визитку.

7

— Ну ладно, прости, — говорила Хитер. — Я виновата…

— Хитер, — прошептал я.

— Но я не со зла, Дэвид, правда. Просто…

— Хитер, посмотри в окно!

Хитер сначала отреагировала как-то вяло.

— Что? О боже, Дэвид, у тебя… видение?

— Да нет. Туда! — показал я пальцем за окно.

— Визитка?

— Ну да!

Хитер непонимающе посмотрела на меня:

— И что?

— Как что. Забыла? Я говорил тебе о мужике в моей… галлюцинации. Ну о том, что вышел из поезда? У него была в руке такая же голубая визитка. И он выронил ее!

Даже в полумраке я увидел, как заблестели глаза Хитер.

— О, Дэвид. Вот это здорово! Вот это да!

— Но, может, это просто мусор, и ничего более, — проговорил я. — Сколько людей выбрасывает всякую дрянь за окно…

— Дэвид, ты должен достать эту визитку.

— И как ты это себе представляешь?

— Не знаю. Может, попросить охранника?

— Да он нас всех в кутузку отведет.

— А… а что, если длинный шест со жвачкой на конце?

— Бредятина.

Слева охранник все еще спорил с ребятами. Справа из-за раскрытой двери между вагонами выглядывали раздосадованные физиономии пассажиров соседнего вагона. Справа в глаза бросилась надпись, которая гласила: «Не выходить на открытую площадку между вагонами».

Открытая площадка.

Ура!

Я поднялся.

— Прикрой меня, — шепотом бросил я Хитер.

Я побежал в конец вагона, и Хитер побежала вслед за мной. Она вроде что-то мне говорила, но от волнения я не мог ничего понять.

Уцепившись за металлическую ручку, я повернул ее. Дверь с глухим звуком поддалась. В вагон ворвался сырой холодный воздух. Снаружи шел узкий карниз, достаточно широкий для одного человека. Он шел полукругом, и за ним чернела пропасть — там было полотно.

— Я подожду здесь, — прошептала Хитер.

— Благодарю за службу, — бросил я через плечо.

Когда глаза чуть привыкли к темноте, я осмотрел платформу. Пыль и сажа покрывали бетонную поверхность. Еле заметные следы вели к разрисованной граффити стене. Повсюду виднелись кучи мусора, черные от осевшего слоя пыли.

Не могу.

— Что ты тянешь? — послышался свистящий шепот Хитер.

— Там омерзительно, — откликнулся я.

— Но ты же в ботинках!

— Не дури! А что, если поезд тронется?

— Куда он тронется? Стоп-кран замыкает всю линию. Нужна целая вечность, чтобы восстановить электричество.

Я высмотрел визитку. Она валялась слева от меня у середины вагона. Не так далеко. Раз-два — и готово.

Я перешагнул через пропасть. Аккуратно поставил ногу на платформу. Она была скользкой. Вторую ногу. Я уже вышел из вагона. Повернувшись, я осторожно шагнул.

Раздался визг. Что-то метнулось в темноте.

Я замер.

Крысы. Ненавижу крыс.

Держись.

До визитки было уже рукой подать. Я нагнулся и схватил ее.

— Дэвид! — раздался голос Хитер.

ШМММАК!

Послышался металлический звук распахнувшейся двери.

— Эй! Парнишка!

Я обернулся. В глаза ударил свет фонаря, и я скорее ощутил, чем увидел силуэт охранника. Он спрыгнул на платформу и направился ко мне.

— Что это тебе вздумалось делать?

Я и сам бы хотел знать.

Я повернул назад.

Правая нога заскользила по зловонной грязи. Отчаянно взмахнув руками, я грохнулся лицом вниз, набрав полный рот мерзкой каши. У меня чуть глаза из орбит не выскочили, и я закашлялся, совсем одурев от отвращения и ужаса.

Краем глаза я заметил, что мои дружки уткнулись носами в окно и смотрят на меня с немым ужасом.

Тяжелая рука схватила меня за плечо и развернула. Я уткнулся лицом в кобуру.

— Молодой человек, — услышал я голос охранника, — вы арестованы.

8

— Я должен четко и ясно заявить, — говорил начальник службы охраны метро, меряя шагами кабинет, — что пользование экстренным стоп-краном не по назначению и посягательство на собственность департамента путей сообщения являются в равной мере противоправными действиями…

Я так и подскочил:

— Но я не открывал стоп-кран…

— …и в равной мере караются законом! — громогласно закончил начальник.

Мама смотрела на меня во все глаза. Смотрела сердито, но в глазах у нее стояли слезы, и губы начинали подрагивать.

— Я понимаю, — промямлил я.

Итак, я преступник. Грязный преступник.

Это мерзкое сало, в которое я влез, было похоже на жирный грим. Сколько ни три, только больше размазывается. Начальнику охраны даже пришлось постелить на стул пленку, чтоб я его не запачкал.

Мое мрачное будущее прокрутилось у меня в голове: крошечная камера… каторжные цепи на ногах… начертанные на каменной стене палочки, отсчитывающие скорбные дни несчастного узника…

— Что… что ему будет? — спросила мама.

— Суд для малолетних — вот обычная процедура, — ответил начальник.

— Но он никогда ничего не нарушал! — воскликнула мама.

Начальник сел за свой стол и тяжело вздохнул.

— Сынок, я знал твоего отца. Его департамент сотрудничал с нашим. Он был славным человеком. Тебе, конечно, его не хватает.

Я нагнул голову как можно ниже. Мама вздохнула еще тяжелее.

— Я отпущу тебя, — продолжал начальник охраны. — Но с очень серьезным предостережением. То, что ты сотворил, не только противозаконно, но и крайне опасно.

Я кивнул.

— Спасибо, — сказала мама.

Теперь кивнул начальник.

— А теперь отправляйся домой, молодой человек, и первым делом прими ванну.

Мама была не в лучшем расположении духа, когда мы, наконец, вышли из конторы службы охраны подземки.

— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Не вздумай выкинуть еще раз что-нибудь столь же глупое. И почему ты вообще оказался в этом поезде? Кто разрешил тебе уходить из дома?

— Мам, мне уже тринадцать…

— Разве это значит, что ты можешь идти куда угодно и ставить под угрозу всю систему поземного сообщения? — Мама произнесла это на повышенных тонах.

— Но я же говорил, что не делал этого!

— Тебя могло убить!

— Знаю.

— Я уже потеряла одного. Не хватало мне потерять еще и тебя. По твоей собственной глупости.

Все. Хватит. Сыт по горло. Сколько можно ругать меня? Смеяться надо мной. Бичевать за то, что я делал и чего не делал.

— Я не идиот! — закричал я. — Я вышел из-за него!

Дурак. Идиот. Трепло.

— Из-за кого?

Не собирался я болтать об этом. Только Хитер знала. И мои закадычные дружки были в курсе.

И мама рано или поздно докопается.

Тяжело вздохнув, я брякнул:

— Из-за папы.

— Ты был с папой?

— Нет. Видишь ли, я думал, что видел папу. На платформе.

Мама застыла, глядя на меня.

— Ты хочешь сказать… как бездомного бродягу, из тех, что живут в подземке? О, Дэвид, почему же ты раньше не сказал?

— Да нет же. Это был не он, мам. Вообще никого не было. Мне… почудилось. Это была галлюцинация.

Мама вся сжалась:

— Дэвид Мур, что все это значит? Ты хочешь меня провести?

— Да нет, мам!

— Ты говоришь неправду, будто тебе показалось, что ты видел папу, чтобы я простила тебя за эту дурацкую вылазку на платформу. Дескать, это все стресс и все такое прочее. Так, что ли?

— Выкинь все из головы…

— Не дури, Дэвид. Я месяцами не сплю. Я вскакиваю от телефонных звонков. У меня такое ощущение, будто мои внутренности вывернули наизнанку и разбросали по всей земле. Я люблю тебя и пытаюсь понять, что ты переживаешь, и я не позволю пользоваться именем отца как прикрытием для чудовищных поступков.

Мама выкладывала все это в ярости, но глаза говорили совсем о другом. Они словно молили: «Ну скажи мне, что все это правда». Никакие страхи и отчаяние не могли уничтожить надежду, брезжащую, подобно слабому предутреннему свету.

У меня перед глазами возникли фотографии — старые карточки, висевшие у нас в передней. Папа — мускулистый, в обтягивающей майке, с длинными волосами, завязанными в хвостик. Вот он с притворным ужасом тычет пальцем в свою команду, когда вступил в службу охраны. Вот он целует маму на их свадьбе. Все снимки папы до моего рождения. Какой-то незнакомец.

Для меня отец остался совсем другим. Старше, с поседевшими волосами, массивный. Я потерял такого отца.

А мама? Она ведь потеряла всех этих мужчин на стене. Всех до единого. И я вдруг понял, что она испытывает боль, которая мне и не снилась.

А сейчас она впилась в меня глазами, умоляя об ответе, который был бы надеждой. Теперь я, кажется, понял, что такое настоящая надежда. Она нас преображает. Она подобна миражу в пустыне. Ты видишь его там, где на самом деле ничего нет. По телику. В холодном взгляде детектива. На гнусном перроне подземки. Но, подобно миражу, все исчезает и безжалостно оставляет тебя ни с чем.

Нет, такую надежду я не вправе дать маме. Это было бы подло. Если я сам начинаю сходить с ума, я не вправе заражать и ее.

— Но это же глупо, мам, — сказал я, отводя глаза. — Это… это было что-то вроде галлюцинации. Больше это не возвращалось. Вот и все…

Я замолчал. Мама тоже молчала. Долго. Потом я почувствовал, как она обняла меня.

— Дэвид, — ласково проговорила она. — Нам обоим пора отдохнуть.

Сейчас мне больше всего нужно было одно — принять душ. Что я незамедлительно и сделал, как только мы переступили порог дома.

А потом я помчался прямо к себе в комнату. Тщательно прикрыв за собой дверь, я вывалил на стол содержимое карманов — обертку от жвачки, жетоны на метро, ключи, пару резинок…

Небесно-голубая визитка спряталась в сложенной бумажке с домашним заданием. У меня засосало под ложечкой.

Надежда.

Дудки.

Выбрось ее. И глядеть нечего.

Я бросился в ванную комнату, поднял крышку унитаза и бросил карточку в унитаз.

Но успел прочесть слова.

9

Сердце замерло. Имя ничего мне не говорило. Как и компания. Просто какой-то тип. Тип как тип. Просто какой-то человек, визитка которого вчера упала на платформу.

Я выхватил карточку из унитаза. А что, если она нужна Майлсу Ракману? Вдруг это у него последняя? Позвони ему.

Конечно, надо позвонить. Надо услышать его голос и убедиться, что он и в самом деле проживает в Франклин-сити, а не в каком-то призрачном мире.

Я прокрался в мамину спальню и взял переносной телефон.

— Дэвид? — окликнула она меня из кухни. — Что хочешь на завтрак? Я иду в магазин.

— Э… хот-доги, — отозвался я. — Мороженое и шоколадные подушечки.

— Ладно, ладно, — засмеялась мама. — Сиди дома и жди, слышал?

— Ясно.

Я подождал, пока за ней закрылась дверь.

Взяв голубую визитку, я хотел было поднять трубку. Вдруг резко зазвонил телефон. Я чуть до потолка не подпрыгнул от неожиданности.

— Хелло! — поднял я трубку.

— Что с тобой? — Это Хитер. Всегда тут как тут.

— Да ничего. Это ты чего?

— Что на ней? На визитке?

— А тебе-то что за дело?

— Если б мне не было дела, ты б ее не достал.

— Если б ты не совала нос, куда не надо, меня б не сцапали.

— Ну, положим. Но тебе всего тринадцать лет. Они только попугали тебя и похлопали по попке, так ведь?

— А ты откуда знаешь?

— Смотрела по ящику. Так что на карточке?

Я выдохнул. Против лома нет приема. Ее все равно не объедешь.

— Ну, имя какого-то парня. Я только собрался звякнуть ему.

— Это тот парень, что исчез?

— Никто не исчезал, Хитер.

— Ах, да, это же была галлюцинация. Я и забыла. Так что ж ты звонишь?

— Сказать ему, что он потерял свою визитную карточку. Усекла?

— Я сейчас буду. — Она положила трубку.

Я аккуратно набрал номер телефона, указанный на визитке.

— Это «Небесный предел», — послышался голос автоответчика. — Наши часы приема…

Динг-донг-динг-донг-динг-донг-динг-донг!

Я бросил трубку и побежал открывать дверь:

— Ты прямо ракета.

— Вот она, — выпалила Хитер с порога, выхватывая карточку у меня из рук. — Давай позвоним.

— Уже позвонил. Контора закрыта. Насколько я понял, мы можем поговорить с ним только в конце недели.

— Ах, вон как. — Хитер направилась прямиком на кухню, взяла телефонный справочник и яростно зашелестела страницами. — Вот! Ракман, Майлс… 9766–1848.

Ох уж эти мне умники. Меня иногда от них тошнит.

Я набрал номер. Но ответил опять тупой и безжизненный голос автоответчика:

— Говорит Майлс Ракман. Я сейчас не могу говорить с вами, но вы можете оставить…

— Его и дома нет. — Я положил трубку.

— Следовательно, — воскликнула Хитер, — он исчез!

— Да он может быть где угодно. Шляться по магазинам. Сидеть в ванной.

— Что ж, подождем и позвоним еще разок. — Хитер нетерпеливо крутила визитку в руках. — Э, а это что?

Она сунула мне под нос обратную сторону визитки. На ней было нацарапано:

— Грамотей тот еще, — прокомментировал я.

— То-о-очно, — пропела Хитер, вскочила и стала кружиться по кухне. — «Между Букер и Диэфилд!» Но там как раз и есть станция «Гранит-стрит». Написано черным по белому его собственной рукой.

— Написал название места. Подумаешь! Хитер, сколько придурков любит пялить глаза на эту станцию?

— А потом разбрасывают свои визитки по перрону из дверей поезда? — Хитер сунула карточку в кармашек рубашки и снова стала листать справочник. — Он живет на Бонд-стрит, 37. Можем позвонить ему в дверь. Если его нет, подождем, пока не появится. Если появится. Идешь со мной?

— Ты рехнулась, Хитер? Это… это же слежка!

Хитер направилась к двери.

— Я пошла. Расскажу потом, что там было.

— Да подожди ты! — крикнул я.

Хитер обернулась.

— Там на Бонд-стрит есть клевый книжный магазин с классными комиксами, — пробормотал я. — Ладно, нам по пути.

Мы спустились в подземку. Станция-призрак была пуста и погружена во мрак, как обычно.

Тридцать седьмой дом был задрипанным многоэтажным домом на самом берегу реки. По стене зигзагом тянулись пожарные лестницы, а у подъезда стояли пустые помойные контейнеры.

У входной двери был список жильцов и номера квартир — каждое имя напротив черной кнопки звонка, как и в нашем доме: ты звонишь в какую-нибудь квартиру, и тебе открывают оттуда.

Мы тут же нашли, что искали: М. РАКМАН, 3-Е.

Хитер нажала звонок, потом подняла бровь.

— Магазин комиксов, говоришь, да? — съязвила она.

— Э… просто гляну, ответит ли он, — бросил я. — Потом пойду.

Мы подождали минуты две, затем Хитер нажала кнопку еще раз.

— Никого нет, — заметил я.

— Я думаю, надо зайти внутрь и подождать около его квартиры. — Хитер начала нажимать на все кнопки подряд.

— Эй ты! — возмутился я. — Ты что?..

БЗЗЗЗЗЗЗЗЗ!

Хитер налегла на дверь, и та поддалась.

— Видишь? Звони всем подряд, кто-нибудь да откроет. Ну, пошли?

Я поплелся за ней по темному вестибюлю, выложенному потрескавшимися кафельными плитками. Застоявшийся воздух бил в нос запахом прогорклого масла. В конце вестибюля мы поднялись по темной кривобокой лестнице, прошли мимо едва пропускающих свет окошек, покрашенных матовой краской.

Квартира 3-Е находилась в конце длинного узкого коридора. На другом конце двери в квартиры 3-А и 3-В смотрели друг на друга в небольшой нише. Там можно было спрятаться и следить за квартирой Майлса Ракмана, и он бы нас не заметил, если б вернулся.

— А что, если он смотался на весь день? — прошептал я. — А то и на весь уикенд?

Хитер пожала плечами:

— Вернемся в другой раз.

— А сколько мы будем здесь торчать?

— Пока не надоест.

Я вздохнул:

— И какого черта я на это согласился?..

— Можешь отправляться в свой магазин комиксов!

Клик.

Мы замерли.

Шум раздавался с другого конца коридора. Это явно открывали дверь изнутри. Мы с Хитер вжались в стену ниши.

Дверь открывалась — дверь квартиры 3-Е.

Я ждал затаив дыхание. У Хитер глаза округлились.

В коридоре появилась сутулая фигура в длинном потрепанном пальто.

Человек повернул голову, и я увидел его лицо перед тем, как нырнуть еще глубже в нишу.

— О боже! — вырвалось у меня.

— Это ведь… — прошептала Хитер.

Я кивнул:

— Андерс.

10

— Что он здесь делает? — прошипела Хитер.

— Нашла кого спрашивать, — прошипел я в ответ.

— Он нас видел?

— Шшшшш!

Андерс плелся, цепляясь нога за ногу, шаркая башмаками по линолеуму. Вот он подошел почти вплотную к нам.

Мы стояли не дыша. Хитер совсем вжалась в стену.

Андерс был уже совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки. Я слышал, как он что-то бормотал про себя. Что-то неразборчивое, как старческое ворчание.

А потом… Топ… топ… топ.

Он затопал по ступенькам вниз.

Мне казалось, у меня сейчас разорвутся легкие. Я со свистом выпустил воздух из груди.

Ни Хитер, ни я не двинулись с места, пока дверь в парадную не закрылась с грохотом.

— Он взломщик! — воскликнула Хитер.

Я покачал головой:

— Какой взломщик средь бела дня? У него, наверно, есть ключ. Может, он приятель этого Майлса Ракмана.

— Приятель Майлса Ракмана, приятель твоего папы… Здесь есть какая-то связь, как думаешь?

— Ой, не заводись, Хитер, — замахал я руками, выскакивая из ниши. — Только не заводись.

— Но ты же не можешь отрицать, что все это как-то странно.

Я стал спускаться по лестнице. Мне только этих головоломных теорий Хитер не хватало. Не собираюсь я выслушивать всю эту ахинею.

Но что правда, то правда: и отрицать это я не мог. Что-то здесь было нечисто.

— Я здесь! — закричал я, входя к себе домой.

Дверь за мной захлопнулась. Ранец полетел в гостиную.

Я был весь поглощен мыслями об Андерсе и потому не обратил внимания на перемены в прихожей. Стены были голые. Все фотографии исчезли, оставив темные прямоугольники на выцветших обоях.

— Где ты был? — обрушилась на меня с упреками мама. — Я ведь, кажется, сказала тебе…

— Хитер позвонила. Ей… надо было помочь кое-что сделать. Ты же ее знаешь. Ладно. А что стряслось с фотографиями?

Мама неохотно кивнула в сторону своей комнаты. Весь гнев ее испарился, когда мы вошли туда. Фотографии грудой валялись на кровати вместе с записными книжками, фотоальбомами и всякими бумагами. Я обернулся к маме, и она грустно улыбнулась. Я понял, что она плакала.

В углу ее комнаты стоял папин письменный стол. Все ящики были вытащены и пусты. Единственное, что осталось, — это его старый глобус.

— Что ты делаешь с папиными вещами? — спросил я.

— Я решила, что пора навести порядок, — откликнулась мама. — Освежить дом. Покрасить стены. Очистить папин стол. Ты можешь им пользоваться… пока его нет.

Голос мамы задрожал, и она стала с деловитым видом перебирать бумаги.

Я сел на край заваленной постели. У меня было какое-то странное чувство, будто папа здесь, в комнате, его дух витал над кроватью. Я открыл наобум альбом, помеченный моим годом рождения. На первой странице было фото папы, склонившегося над белой колыбелькой. Лохматый, с подстриженной бородкой, глаза припухшие, будто он не выспался, но его улыбкой можно было осветить целый город.

Мама заглянула мне через плечо:

— Тебе две недели. Папа просыпался от каждого твоего писка. Он так заботился о тебе.

На глаза навернулись слезы. Отчасти из-за фото, но не только из-за этого. Мама сказала: «заботился». В прошедшем времени.

Судя по всему, она, наконец, решилась взглянуть правде в глаза и убрать все, что напоминало о нем.

Я вытащил свидетельство об окончании третьего класса. Программку спектакля в летнем лагере. Значок, который я купил папе на ярмарке. На нем слова: «Мой сынишка безумно любит меня!»

Мама достала потрепанную записную книжку на спирали.

— Ты не знал, что папа вел дневники, как и ты?

— Нет, — ответил я.

Но это меня не удивило. Папа любил писать. Одно время он даже вел колонку в бюллетене службы охраны общественного порядка Франклин-сити.

— Он перестал, когда ты был во втором классе или около того. Слишком много дел навалилось. Вот послушай: «Забирал сегодня Д. из подготовительного класса. Двое его одноклассников бросились к своим родителям с криками: «Я так тебя люблю!» — раскрыв руки, словно обнимая их. Д. заплакал и говорит: «У меня не такие большие ручки, папочка, чтобы обнять тебя, потому что я люблю тебя…»

— «…от пальчиков на ногах до вершины мира», — подхватил я. — Я помню.

— Уф! — Голос у мамы дрогнул, и она продолжила: — «Вот что я называю счастьем». — Она замолчала и положила записную книжку на кровать. — Прости меня, Дэвид.

Она торопливо вышла. Я слышал, как она сморкалась в ванной.

Я смахнул слезу и тут заметил шесть других дневников, лежавших на кровати. На каждой тетрадке рукой папы были написаны даты. Я посмотрел, нет ли совсем раннего, когда он был мальчишкой. Скажем, моего возраста. Но самый ранний был написан за год до того, как папа и мама поженились.

Меня так и подмывало открыть один из них, но я сдерживался. Было что-то неприличное в желании прочитать папин дневник. Словно ты без спроса вторгаешься в чужую жизнь. Честно говоря, меня вся эта ситуация повергла в уныние. Я встал и отправился к себе. Проходя мимо папиного стола, я крутанул глобус. Он закачался, упал, продолжая вертеться. Я успел подхватить его, пока он не скатился со стола.

Когда я был маленький, папа не позволял мне играть с этим глобусом. Теперь-то я понял почему. Что за дурацкий дизайн!

Я поднял его и поставил на стол. При этом внутри что-то зашуршало. Тут я впервые заметил, что по обе стороны экватора есть чуть заметные выступы и шарнир на металлической опоре, соединяющей ось глобуса с основанием.

Я оглянулся на дверь ванной. Она была закрыта, и слышался шум воды. Положив пальцы на выступы, я потянул вверх. Глобус раскрылся на две половинки.

Внутри был еще один дневник.

Я вытащил его и взглянул на обложку.

На ней стояла только одна дата. Время начала дневника около двух лет тому назад. После этой даты стояло тире, но ничего больше. Как если бы папа не закончил его.

Я открыл последнюю страницу. На ней сверху было накарябано число. Это было за день до исчезновения папы. Внизу была запись его рукой.

Я сел и стал читать.

11

Т. — это мама. Тейлор.

Меня вдруг охватили ужасные воспоминания. Мама и папа ругаются на кухне. Он с трудом выговаривает слова, неправильно произнося их. Она рыдает. Громко. Так громко, что я зарываюсь в подушку, чтобы не слышать.

— Ты пьян! — кричит мама.

Но он не пьян. Это началась его болезнь или что это было.

И все равно папина запись не имела уже никакого смысла. Когда он это писал, она уже поняла. Она знала, что он болен.

Домой?

Это было последнее слово, которое отец сказал маме. Она спросила: «Куда ты идешь в такое время?» А он ответил: «Домой».

Но что это значило? Он ведь был дома.

Если только…

Другой дом. Другая жизнь. Другая семья в другом месте.

Невозможно. Смеху подобно.

Но память возвращала меня в былые годы. К этим вечным папиным отъездам. Якобы деловым. «Помогать охранникам», — говорил он всегда, уезжая на несколько дней.

Неужели он все это время лгал?

Лгал, чтобы навещать своих? Я слыхал о таком. Но мой папа?

«Сказал Т.» — написано у него.

Значит, мама об этом знала? Маме было все известно о его тайной жизни. И она все скрывала? Не могу поверить.

Я перелистал несколько страниц назад. Должно же быть какое-то объяснение.

Звук открываемой двери застал меня врасплох. Я захлопнул глобус. Не теряя времени, сунул дневник в задний карман джинсов и прикрыл тенниской.

— Прости, Дэвид. — Мама вошла в комнату, потирая глаза. — Когда я читаю такие строки, я вся не своя. Иногда из головы вылетает, какой славный человек был твой папа.

— Правда, был?

Мама бросила на меня подозрительный взгляд.

— Ну конечно, Дэвид…

— Я вот подумал… Когда вы с папой… ругались, он, наверно, говорил ужасные вещи, а?

— Но он был очень болен, — с глубоким вздохом произнесла мама. — Ты должен понять: он не виноват.

— Он говорил что-то насчет того, что надо идти… домой?

Мама села на кровать. Лицо у нее стало грустное.

— Да, говорил. Я надеялась, что ты этого не слышал…

— Но куда, мама? Где этот другой дом?

— Он… — Мама судорожно остановила подступившее рыдание. — Дэвид, обещай мне, что с тобой этого не случится.

— Чего не случится?

Мама усилием воли взяла себя в руки. Глубоко вздохнув, она посмотрела мне в глаза.

— Помнишь, как обеспокоена я была сегодня в этом отделении службы охраны метрополитена? Это не только из-за того, что ты натворил, но и из-за того, что ты увидел.

— Но я же говорил тебе, что это все мне привиделось… будто я спал наяву…

— Вот где его дом, Дэвид.

Мама замолчала, и слова повисли в воздухе. Они запали мне в душу.

Станция «Гранит-стрит» — вот где его дом.

12

— Спроси, удивлена ли я. Ни капельки. — Хитер прямо отплясывала на ковре. — Я все время твержу тебе: твой папа на этой станции и ждет тебя.

— Хитер, сдается мне, что все это может быть лажа — и папина болезнь, и его странное поведение… — Я показал ей его последний дневник, который прихватил с собой. — Я читал его дневники. И мне кажется, он вел двойную жизнь. Ну, понимаешь, другая жена и дети.

Хитер странно посмотрела на меня.

— Да это чушь.

— Не большая, чем то, что ты вбила себе в голову. Ты только подумай. Ни один врач не смог поставить диагноз. Он куда-то уходил, иногда на несколько дней…

— Твой папа не притворщик…

— Он был специалистом по всяким пропажам. Тайны — это его жизнь. Он знал, как люди умеют хранить свои секреты и что они готовы унести их с собой. И он был сам окутан тайной. Ну вот, например, его прошлое.

— Он был сиротой. Он не любил говорить об этом. Ты же сам мне все это рассказывал.

— Я не задавался вопросами. Но разве не странно, что он писал эти дневники изо дня в день, но только с того момента, как встретил мою маму?

Хитер взяла дневник и начала листать.

— Это прямо какая-то галиматья… Д. здесь, Т. там…

Я заглянул ей через плечо. Она перевернула страничку, и мне попалось на глаза что-то знакомое. Я быстро положил ладонь на страничку, чтобы она не закрыла, и прочитал: «А Парсн дет с мнй. У ниго чтре жтона. Хотя грит лучше сбрсить здсь сию смертную оболочку, чем с бидой столкнться дома. Пхоже н ниго».

— «Домой»! — воскликнул я. — Опять.

— А кто это АП? И что это значит — «сбрсить здсь сию смертную оболочку»?

— Не знаешь? Ты же гений.

Хитер недоуменно пожала плечами:

— Это похоже на язык прошлого времени. Твой папа так никогда не говорил.

— Верно. А вот АП, видать, говорил.

И тут меня осенило.

Я взял телефонную трубку.

— Хитер, ты гений.

Я набрал свой номер.

— Алло, — раздался голос мамы.

— Мам, как фамилия Андерса?

— Пирсон, — услышал я.

Хитер стояла рядом. Я повернулся к ней.

— Ты сказала Пирсон, мама? Андерс Пирсон? Хитер некоторое время тупо смотрела на меня.

И вдруг просияла.

— Да, — говорит мама. — А что?

— Спроси, как пишется, — прошипела Хитер.

Я прикрыл трубку рукой:

— Чего?

— Дэвид, что там происходит? — послышался голос мамы.

— Да ничего, мам, скажи, как пишется его имя? П-И-Р?

Хитер схватила трубку и вплотную приблизила ухо.

— Нет, Дэвид, — отвечает мама. — П-Е-Р-С-С-О-Н. Мне показалось, что Хитер сейчас упадет в обморок.

А. ПЕРССОН.

13

Должно быть, я успел перечитать оборотную сторону визитной карточки Майлса Ракмана раз двадцать, когда мы вышли от Хитер и побежали вниз по лестнице.

— Андерс отправил послание в иной мир, — бросила Хитер на бегу. — Вот это послание: «Привет всем. Жаль, что тебя здесь нет». А Ракман должен был передать его.

— Но он же выронил карточку.

— Вот именно. Теперь веришь мне?

— Может, все и так. Даже не знаю.

Мы выскочили из двери на восьмом этаже.

Андерс жил в квартире 8-В. Я нажал звонок.

— Мистер Перссон? — закричал я. — Это Дэвид Мур, сын Алана.

Дверь чуть приоткрылась, и в щелку выглянул налитый кровью глаз.

— Чего вам надо? — раздался голос Андерса.

— Вы потеряли это. — Я вручил ему карточку.

Он быстро взглянул и бросил:

— Ничего я не терял.

Дверь стала закрываться, но я успел сунуть ногу.

Я перевернул карточку и показал написанное его рукой.

— Это же ваша рука.

— Ну и что? — проворчал Андерс.

— Майлс Ракман потерял ее, — вставила Хитер.

— Что означает это послание? «Привет всем, жаль, что тебя здесь нет». Куда он должен был это доставить?

— В свою контору, — пробурчал Андерс. — А теперь валите.

— Но он же исчез, — не сдавалась Хитер. — И вы были в его пустой квартире.

— Я сейчас вызову охрану! — закричал Андерс.

— Он сбросил свою смертную оболочку? — выпалила Хитер. — Как вы хотели, чтобы произошло с папой Дэвида?

Андерс медленно открыл дверь. В квартире стоял невыносимый дух грязных носков и прелой картошки.

— Шекспир, — пробормотал он. — А вы как узнали?..

Хитер пхнула меня в бок:

— Скажи ему, где ты нашел ее, Дэвид.

— На станции «Гранит-стрит», — объяснил я. — На платформе.

— А что ты там делал? — спросил Андерс.

— Там Майлс Ракман уронил ее, — добавила Хитер.

— Несколько дней назад я проезжал там, и поезд остановился, — продолжал я. — Платформа была полна народу. Она была чистой и хорошо освещена. На стенах полно рекламы. Майлс Ракман был в том же поезде. Но когда дверь открылась, он вышел. В руке он держал эту визитную карточку, словно хотел вручить ее кому-то. А потом дверь закрылась, и поезд тронулся. И… и я увидел папу.

Бегающие глазки Андерса вдруг стали спокойными и осмысленными.

— Ты увидел папу. И когда бежал к нему, поднял эту карточку.

— Нет. Я остался в поезде. Я поднял ее в другой раз.

— В другой раз… — Андерс переводил взгляд с меня на Хитер.

Хитер сияла от восторга и улыбалась:

— Ну да! Расскажите нам все.

Андерс издал что-то вроде дурацкого хихиканья, а потом залился бессмысленным смехом.

— Вы что, меня за идиота принимаете?

И с этими словами стал захлопывать дверь у нас перед носом.

14

Я едва успел сунуть руку в щель.

— Убирайтесь прочь! — кричал Андерс. — Я вам не верю!

— Откройте! — взвыл я от боли.

— Да откройте же, — подхватила Хитер, навалившись плечом на дверь.

Она распахнулась. Андерс отступил в глубь комнаты.

— Вы все записываете, да? — бормотал он. — Вы записываете на магнитофон и предъявите все судейским?

Хитер с недоумением смотрела на него.

— Мы вас не понимаем, Андерс.

Я услышал, как стукнула соседняя дверь. Кто-то выглянул на площадку.

Мы быстро вошли к Андерсу. Дверь закрылась.

Андерс забился в дальний угол комнаты. Вся его квартирка состояла из одной комнатушки. Повсюду, куда ни глянь — на полу, на мебели, на подоконниках — лежали груды старого тряпья, полупустые коробки полуфабрикатов, раскрытые книги, пожелтевшие газеты. Окна были тщательно занавешены, и воздух был спертый и невыносимый.

Хитер скривилась от отвращения:

— Ух!

— Это вмешательство в частную жизнь! — кричал Андерс. — Я вызову полицию!

— Андерс, — обратился я к нему, — мы просто хотим задать вам пару вопросов…

— Так они велели вам? — Андерс чуть не закашлялся в приступе смеха. — Ничего лучше не придумали. Прямо как из старых фильмов о Второй мировой войне. Или они показывали их вам во время обучения? В перерывах между лекциями по европейской литературе? Что еще? Шпионские романчики? Богатейшая культура, не правда ли?

У него явно зашкалило. Поехала крыша. Он нес какую-то околесицу.

— Пойдем, Хитер, — предложил я.

Андерс стоял, прижавшись спиной к грязной стене, заклеенной полосами скотча, которые ничего не держали.

— Твой отец теперь один из них, так ведь? Вот почему он хотел, чтоб я перешел вместе с ним. А теперь он ушел один и нанял вас. А может, и Ракмана.

— Нанял? — повторила Хитер.

— Да он спятил, — прошептал я. — Пойдем отсюда!

— Это спектакль, — отмахнулась Хитер.

— А может, вы хотите запихнуть меня в дурдом? — продолжал тараторить Андерс. — Так или не так?

— Куда? — переспросил я.

— Сумасшедший дом, желтый дом, дурдом, бедлам… — Андерс заливался смехом. — Конечно, эти выражения вам неведомы! «Полет над гнездом кукушки». Не врубаетесь?

— Да… нет, — спокойно ответила Хитер. — Мистер Перссон, послушайте, мы не те… за кого вы нас принимаете. Дэвид заглянул в другое измерение, вот и все. Так бывает. Все дело в том, что он не может увидеть это снова, а он страшно хочет, потому что его папа пытается поговорить с ним.

— Скажите им, что они получат только мой труп. Можете вернуть их поганые деньги. От них здесь все равно никакого толку. — Андерс, спотыкаясь, подбежал к шкафу и открыл ящик. Запустив руку под груду мятого нижнего белья, он извлек оттуда пачку банкнот и протянул мне.

Из чистого любопытства я взял одну и рассмотрел. На банкноте был какой-то мудреный рисунок, но портрета в центре я не узнал.

— Может, я могу помочь, мистер Перссон, — вмешалась Хитер. — Я хочу увидеть этот иной мир. Но сколько я ни пыталась, у меня ничего не выходит. Что я должна сделать? Для этого надо иметь там родственника, как у Дэвида? Или Дэвид просто попал в нужное место в нужное время? Словом, стечение обстоятельств, что бывает, может, раз в сто лет, когда, вы понимаете, параллельные миры сходятся, а теперь поезд ушел?

Похоже, у нее чердак поехал не меньше, чем у него.

— Хитер, давай-ка смываться отсюда.

— Так вам нужен проход? Весь гвалт из-за этого? — Андерс достал три маленькие чудные монетки из того же ящика и протянул их Хитер. — Вот, держите. Если я их вам отдам, вы уйдете?

Хитер взяла одну и протянула ее поближе к свету.

— «Годен на одну поездку», — громко прочитала она. — Это что-то вроде жетонов на метро. — Она с удивлением глянула на Андерса.

— Ну да, — с дьявольской усмешкой протянул Андерс. — И они действуют. Если, разумеется, вы хотите ими воспользоваться.

— А как вы можете знать, что хотите воспользоваться ими? — спросила Хитер.

— Если они действуют, — с безумным смехом проговорил Андерс.

Я с недоумением посмотрел на Хитер.

— Идем!

— О! — Андерс оборвал свой смех. — Какая польза человеку, если он обретет весь мир, а душу потеряет?

Хитер кивнула:

— Идем.

Я сунул в карман жетоны и деньги, мы вышли, и дверь захлопнулась у нас за спиной.

15

Он же безумец.

Но он был приятелем папы.

Псих, живущий в вонючей норе, несущий черт знает что и коллекционирующий игрушечные деньги.

Но он знает место, которое отец называл домом.

А мы все приняли всерьез. И как глупые детишки бросились в подземку. Проверить, что он нам наговорил насчет жетонов, насчет иного мира.

А почему бы не попробовать?

Нет!

— Хитер, зачем мы все это делаем?

Хитер уже далеко впереди, сбегает по ступенькам метро.

— Быстрее!

Я за ней. Вопреки собственной воле. Вопреки всякому здравому смыслу и логике. Вопреки инстинкту. Заведомо зная, что ничего, кроме горечи и разочарования, не будет.

Но это было выше моих сил. Дремлющая в душе надежда пробуждалась. Я уже забыл, что это такое — надежда.

Если Андерс говорит правду, все сходится.

Я не мог выкинуть это из головы. Ведь если вдуматься, безумный рассказ Андерса объясняет все загадки в папином дневнике.

«АП» объявлен «там» в розыск. Этим объясняется наличие у него этих денег — Андерс украл их и каким-то образом умудрился скрыться в нашем мире. Вот почему он пришел в такое возбуждение, когда я рассказал, что видел папу. Он решил, что я тоже перешел в иной мир и там встретил полицейских, которые послали меня со скрытым магнитофоном выследить и помочь поймать его…

Мур, ты попался на удочку. Папа сам уже потерял рассудок, когда писал всю эту галиматью. В дневнике нет ни капли смысла!

Папа жил в том мире. Тот мир и был его домом.

И как может прийти в голову доверять Андерсу? Кто он такой, если на то пошло? В конце концов, он мог быть и серийным убийцей. Может, он просто заманивает нас на «Гранит-стрит». Может, он там прячет жертвы? Под платформой.

Может, папа его жертва. А потом Майлс Ракман. Следующие мы.

Хитер была уже у турникета и стояла в толчее, дожидаясь меня.

— Где жетоны? — спросила она.

— Хитер, не нравится мне все это, — говорю я. — А что, если все подстроено? Что, если Андерс…

— Да ты мне отдай один! — воскликнула Хитер. — У тебя одна беда, Дэвид, ты чересчур сомневаешься!

Я сунул руку в карман и выудил один жетон.

Но он же не того размера. Я же вижу. Слишком маленький и слишком легкий.

Я сунул его в щель. Он проскочил внутрь. Я толкнул железную перекладину. Ни с места. Звякнув, жетон вывалился в гнездо возврата. Не прошел.

16

Я сплю и во сне вижу, как подъезжаю к «Грин-лайн». Спокойно. После приключения с Хитер на турникете сегодня днем я стал умнее. И сейчас я знаю, что видение папы — это только видение. И оно вполне объяснимо с точки зрения разума.

Оно вызвано силой желания. Много месяцев назад я, должно быть, слышал, как папа говорил об этой станции. Я мог слышать, как он говорил маме о воображаемом «доме». Я, наверно, сознательно даже не помнил об этом, но слово осело где-то в подсознании. А много месяцев спустя, когда папа исчез и я был сам не свой от расстройства, этот образ всплыл из глубин памяти. Что касается голубой визитной карточки, то она могла валяться там невесть с каких пор. Безумный Андерс мог выбросить ее там. Мне она, вероятно, тысячу раз попадалась на глаза, и я не обращал на нее никакого внимания, а тут она тоже вошла в мои фантазии.

Все проще простого. В колледже мне надо будет выбрать психологию как профилирующий предмет.

И вот во сне, уткнувшись в газету, я даже не поднимаю головы, когда поезд подъезжает к станции «Гранит-стрит».

Даже когда он начинает тормозить, я не обращаю внимания.

И только когда показываются огни, я выглядываю в окно.

А там папа. Стоит и ждет меня за дверью. Стоит и улыбается. И вид у него совершенно здоровый.

Дверь открывается. Никто не двигается и не замечает этого, как и тогда.

— Идем, — машет мне рукой папа. — Не сомневайся.

Я пытаюсь встать, но не могу. Руки и ноги у меня оцепенели.

Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но ничего, кроме мычания, не вырывается.

И папа начинает таять.

— Я приду за тобой, — говорит он.

— П… п… — Ни звука. Рот у меня словно на замке.

— Алан… АЛАН! — Это мамин голос. Она тоже в вагоне!

Я поворачиваюсь к ней. Я хочу, чтоб она не дала папе исчезнуть. Я готов просить ее, но…

— А-ЛА-А-А-А-АН!

Я открываю глаза. Это мамин голос. Он звал папу. Из ее спальни.

Я вскакиваю с кровати. Я еще не проснулся. Меня всего колотит. Я на цыпочках подхожу к двери в мамину спальню. Она чуть приоткрыта.

— Стой… там! — тянет мама сонным голосом. — Не исчезай, Алан!

17

— Дэвид, ты хоть представляешь, который час? — послышался в трубке сонный голос Хитер.

— Извини, но мне надо было обязательно позвонить, — прошептал я. — Я хочу сделать еще одну попытку.

— Что? Дэвид, может, ты это… типа того… во сне говоришь? Потому что если ты ради этого прервал мой красивый сон…

— Станция-призрак, Хитер! Я больше не сомневаюсь. У нас с мамой был один и тот же сон. Папа звал нас. Она еще спит, а я не могу. Мне надо идти на станцию. Жди меня в вестибюле, ладно?

— Ты не знаешь, что творится на улицах Франклин-сити по ночам?

— Через пятнадцать минут, слышишь?

— Ах, чтоб тебе!

Я был внизу ровно в двенадцать. Хитер уже ждала меня. Улицы были пугающе спокойны. У нас изо рта вырывались облачка пара, а эхо шагов отдавалось далеко впереди.

Вот уже в который раз мы спускались по ступенькам в метро. На сей раз кругом не было ни души, разве что дежурный дремал в стеклянной будке.

Хитер направилась к турникету.

— Подожди! — остановил ее я.

Достав из кармана два жетона, врученных нам Андерсом, я протянул один ей. Один я оставил дома. На мамином ночном столике.

Хитер и я глянули друг на друга из своих турникетов. Я сунул свой жетон в щель. Жетон провалился, и я нажал на перекладину.

Есть! На сей раз сработало.

Челюсть у Хитер отвисла, и я испугался, что она ударится об пол.

Она бросила свой жетон и присоединилась ко мне.

— Ущипни! — попросила Хитер, протягивая руку.

Я ущипнул ее, а она меня.

Нет, мы были реальны.

Все шло так, как говорил Андерс. Мы хотели этого.

Стуча на стыках, приближался поезд.

С грохотом он подлетел и остановился.

Мы вошли в вагон. Дверь закрылась, но мы даже не сели.

Поезд тронулся. Набирая скорость, вошел в тоннель.

Через некоторое время он стал сбавлять скорость. Хитер вцепилась мне в руку.

Непроглядная тьма. Визг тормозов. Мы останавливаемся.

И вдруг — огни.

Яркие. Палящие. Режут глаза. Пришлось даже зажмуриться.

— Ничего не вижу! — крикнул я.

Никакого ответа.

Боль. Острая пронзающая боль.

— Это не как в прошлый раз! — выкрикнул я. — Что-то не так.

Хитер не двигалась. Она все смотрела в окно двери, крепко держа меня за руку.

Поезд совсем остановился, и я услышал шипение открывающейся двери.

18

Я пытался открыть глаза, чтобы видеть свет.

Меня начало всего трясти. Лицо Хитер еле виднелось. Оно было полупрозрачно. Она не отрываясь смотрела в дверь.

— Хитер, закрой глаза! — закричал я.

Она улыбалась. Теперь я рассмотрел, что она улыбается. И еще я кое-что разглядел. Какое-то движение, отразившееся в радужной оболочке ее глаз.

Фигура. Она росла. Я повернулся к ней, но веки у меня сами собой закрылись.

Бежать!

Но я стоял не шелохнувшись. И вскоре дрожь прекратилась. Я стал дышать ровно и глубоко. И с каждым вдохом боль мало-помалу отступала, пока совсем не ушла, словно я изгнал ее окончательно.

А когда она ушла и глаза больше не ломило, я открыл их.

Освещение было такое же яркое, но больше не причиняло боли. Теперь это был просто свет. Свет без былого палящего жара, без боли.

И я увидел фигуру, отражение которой поймал в глазах Хитер. Фигура двигалась в потоке света, простирая ко мне руки.

— Папа?

От его улыбки померк даже этот яркий свет. Глаза у него были припухшие, будто он плакал. Но вид был здоровый. Прямо пышущий здоровьем.

— Сейчас самое время сделать это, — сказал папа.

Иди. Это безопасно.

Я прыгнул к нему. У меня было такое чувство, что я сбросил десять лет и мне снова три годика, и я обезумел от радости, что папа пришел с работы.

Я даже забыл, что это такое.

Только было еще лучше. Намного лучше.

За спиной послышалось шипение закрывающейся двери. Я обернулся.

Хитер стояла в вагоне и смотрела на нас через стекло. По щекам у нее струились слезы.

— Хитер! — закричал я. — Что ты делаешь?

Она махнула рукой, когда поезд тронулся.

— Все в порядке, — сказал папа. — Она знает, что не принадлежит этому миру. Это ты отсюда.

Ночной столик. Жетон на мамином столике.

— СКАЖИ МАМЕ! — крикнул я Хитер.

Но это было бесполезно. Грохот поезда заглушил мои слова.

Папа положил руку мне на плечо, и я снова повернулся к нему.

На сей раз я посмотрел на него внимательнее. Чисто выбрит. Глаза светятся умом.

— Папа, с тобой… с тобой все в порядке? — начал я.

Папа кивнул:

— Здесь мою болезнь умеют лечить. К сожалению, мы не созданы для того, чтобы пересекать границы, Дэвид. Во всяком случае, надолго. Я узнал это на собственном опыте. Наши тела болезненно реагируют на это. Пришлось возвращаться домой.

— Так ты… ты из этого мира? А Андерс?..

— Он тоже отсюда. Он был славным парнем, ученым. И никто не мог подумать, что он еще и вор.

— Кроме тебя?

— Он знал об этой станции метро, Дэвид, или подземке, как вы называете. Мы вместе пересекли здесь границу, когда я преследовал его. Ну а когда мы оказались по эту сторону, что мне было делать? Арестовывать его?

— Так ты и остался?

— Сначала у меня и в мыслях этого не было. Я решил, что подожду, когда Андерс затоскует по дому, и тогда приведу его в наручниках. Но мне понравилось в новом мире. И мы с Андерсом подружились. Чудно все это. Мы поселились на Виггинс-стрит… А потом я встретил твою маму.

— И появился я.

— И я никогда об этом не жалел.

— Ну… а твое детство… и родители…

— Здесь я все врал, ты уж прости. Историю я придумал, конечно, не очень убедительную. Но это было первое, что взбрело в голову, а потом пришлось уже придерживаться ее. А на самом деле у тебя есть дедушка и бабушка. Я познакомлю вас, когда представится время.

— Стало быть… ты оставил их… а потом оставил нас.

Папа грустно улыбнулся:

— Иногда надо потерять мир, чтобы обрести душу.

— Что-то подобное я уже слышал, — мелькнуло у меня. — Это говорил Андерс!

Улыбка сбежала с папиных губ:

— Вообще-то это из Нового Завета. Андерс частенько его цитирует. А еще из Шекспира и из других книг. Болезнь подстерегла Андерса намного раньше, чем меня. Он не хотел возвращаться, во всяком случае, не с повинной головой. А когда с моей головой началось неладное, я решил, что пора возвращаться. Я пытался все объяснить маме, но она не была к этому готова.

— Я оставил ей жетон на ночном столике, — выпалил я. — Но Хитер не знает…

— Ты поступил правильно, Дэвид. Мы приведем ее сюда.

— Так вон оно что! Мы будем жить… здесь?

— Просто это надо понять, правда ведь? — Папа вздохнул и положил руки мне на плечи.

Мы стали удаляться от перрона, и я рассмотрел станцию. Серый пол из цемента. Кафельные стены. Какая-то странная реклама. Новый мир.

— Здесь не так плохо, — доверительно сказал папа. — Тебе понравится.

— А как насчет школы? Я хочу узнать все о том, о чем говорил Андерс. Что такое Вторая мировая война?

— Мир, из которого ты явился, хороший, Дэвид, но наш, я думаю, интереснее.

— Здесь больше всяких знаков в подземке. — Я указал на один, который уже раньше видел. — Почему здесь написано: «сша открыто»?

— Это «США», — поправил папа. — Это значит Соединенные Штаты Америки. А «открыто» относится к спортивным соревнованиям. По теннису.

— «Нью-Йорк»… «Бронкс»… Какие странные слова!

— Собственно говоря, эти места не многим отличаются от Франклин-сити. Они находятся на том же месте, если понимаешь.

— А что ты называешь планетой?

— Землю.

Я содрогнулся. Здесь так много всего другого.

— Ты, наверное, смеешься надо мной. Это звучит как-то чудно!

Папа рассмеялся:

— Поверь мне, Дэвид, ты к этому привыкнешь.

Он говорил так уверенно.

Я сам такой уверенности не чувствовал. Говоря по правде, я еще даже не начал понимать, что со мной произошло.

Поздравляем.

Поздравляем его.

В должное время.