Наблюдатель, часть II

Глава 6 Смерть Императора

4 сентября

Через неделю Савва Мамонтов объявит о своем банкротстве. Его акции уже упали до 30 франков за 250 рублевую акцию, которые еще недавно торговались по цене около тысячи трехсот франков. Сделал предложение обоим брокерам о возврате денег по этому курсу — 30 франков за 250 рублевую акцию. Трюшо — Буденный гордо отказался, ну что же, я ему потом с пола бумажек насобираю: найму мальчишек по 10 сантимов за бумажку. Второй брокер, мсье Девуазье, принял предложение и я рассчитался с ним, оформив сделку актом торговой палаты. Что интересно, еще находились сумасшедшие, скупавшие мамонтовские бумаги, надеясь на их последующий рост (ну не может так просто рухнуть русский финансовый гений).

Гурфинкель уже потратил половину моих активов, скупая бумаги из моего списка. Кроме того, я съездил в Марсель, где выкупил текстильный завод — старик Гурфинкель не соврал, что только стоимость новых ткацких машин превышает два миллиона франков, что я отдал за завод-банкрот. Хозяин обанкротился из-за того, что взял кредит на покупку сырья и не смог его отдать, а также рассчитаться с рабочими — пришлось сделать это самому. Поговорив с главным технологом, объяснил ему, что я хочу выпускать стерильные бинты и марлевые салфетки. В нестерильном варианте их можно выпускать уже через две-три недели — надо только перенастроить машины и купить резаки для разрезания рулона. Стерилизационная камера типа автоклава сложнее — ее еще изготовить надо, а потом как-то автоматизировать упаковку стерильных бинтов в пергаментной бумаге. Но, в принципе, дело решаемое, внес деньги на расчетный счет и работа завертелась.

Заодно присмотрел в Марселе банк из числа объявивших о банкротстве. Поговорил с управляющим, посмотрел финансовые бумаги и понял, что банк перспективный и его финансовые трудности — временные и связаны с недостатком оборотных средств. Так что, если даже это будут лишь одни мои средства, а «гонять» финансы туда-сюда мне понадобится и скоро, надеюсь, мои операции на бирже принесут удвоение капитала, то банк будет прибыльным делом, а собственный банк — вдвойне прибыльный. Управляющий заверил меня, что у них были намечены перспективы сотрудничества с американскими банками, в том числе и с нью-йоркским, где у меня без дела хранятся уже почти шесть миллионов долларов, моя доля в клондайкском золоте Толстопятова. Пора их пристраивать к делу — у меня были планы стать одним из спонсоров заводов Форда, то до этого еще почти два года, а деньги должны делать деньги. В общем, банк в Марселе стал называться «Международным банком Стефани».

Мы переехали в дом нв бульваре Монпарнас. Папаша Мак уже продал к этому времени пару работ своего приятеля — Сезанна и одну свою картину из рабочей жизни, заработав около трехсот франков прибыли. Мы сменили имидж Мака, теперь посетителей встречал не буржуа в костюме-тройке, каких полно среди артдилеров, а художник в испачканной краской блузе, которого только что оторвали от работы над очередным шедевром. Трюк имел успех и количество посетителей увеличилось вдвое.

На Гаагской конференции дело шло к ее завершению, нобелевскую премию мира вручили швейцарскому Красному Кресту, а не императору Николаю. Тем не менее, все продолжали славословить в его адрес и продолжали петь дифирамбы как Великому Пацифисту. Николай не показал виду, что удручен пролетевшей мимо нобелевкой — еще неизвестно, достойно ли Императору и ССамодержцу Всероссийскому принимать награду от какого-то промышленника Нобеля, пусть даже ее вручает шведский король. Газетчики трещали наперебой о кротости и миролюбии государя, что, мол, в сознании европейцев произошла смена образа кровожадного русского царя-агрессора на образ ангельского существа, пронизанного идеями человеколюбия.

Вот на этом фоне к Николаю и «подкатил» министр иностранных дел Японии с предложением заключить вечный договор о мире и сотрудничестве между Российской и Японской империями.

В Российских газетах сущность договора не освещалась, только общие слова о том, что руководствуясь стремлением к всеобщему благу и миру, враждующие стороны обещали забыть былые обиды и разойтись миром. Однако французские газеты где-то раздобыли предварительный вариант Договора, представленный японцами русскому Императору и, якобы, одобренный им, о чем было устно сказано японскому министру. Газеты опубликовали основные положения Договора, от чтения которых у меня волосы встали дыбом. Согласно этим положениям, высокие договаривающиеся стороны отказывались от каких-либо выплат, имущественных и территориальных претензий друг к другу. Русские войска должны были оставить остров Хоккайдо, Корея объявлялась страной под двойным протекторатом. Сеул делился на северную и южную части. Все, что было на Севере от демаркационной линии в Сеуле, отходило к Японии, все, что на Юге — к России. На Севере Кореи 200 — километровая полоса вдоль восточного побережья корейского полуострова отходила России. В Манчжурии нейтральный статус должен был остаться за Мукденом и в 50-километровой зоне вокруг него

Таким образом, Япония заняла большую часть Кореи вплоть до реки Ялу. Бухта Чемульпо объявлялась «порто-франко», зоной, свободной от налогов и имеющей нейтральный статус, не предполагающей постоянного нахождения войск и военных кораблей какой-либо из держав. Китай объявлялся зоной интересов Японии, вплоть до границы с Манчжурией, которая становилась зоной интересов России. Южные провинции с британским и французским присутствием не меняли свой статус, а Вэйхайвэй становился военно-морской базой Великобритании. Циндао или Киао-Чао, становился военно-морской базой Японии. Порт Далянь (Дальний в нашей истории) объявлялся «порто-франко».

Французские газеты вышли с едкими карикатурами на Николая, как он на коленях ползет к трону микадо и сразу же перестали восхвалять его пацифизм, приняв последний за признак слабости и отсутствия воли. Немецкие газеты также публиковали карикатуры и стишки, но в гораздо меньшей степени, все же одно — республиканская Франция, а другое — венценосные кузены Ники и Вилли. Мне же вспомнилась агитационная японская листовка времен русско-японской войны, случившейся в базовой истории 1904−05 гг. На листовке был изображен самурай в национальных одеждах, совершающий половой акт с бородатым русским солдатом, стоящим в коленно-локтевом положении. Рядом лежала трехлинейка с русским длинным трехгранным штыком. Глаза самурая были зажмурены (видимо, от удовольствия), а русского — широко открыты с каким-то безумным видом и я отчетливо осознал, что японский художник придал лицу солдата черты Николая Второго.

Что же, Япония могла торжествовать, потеряв весь флот и не менее сорока тысяч человек экспедиционного корпуса, тем не менее, усилиями ловких и хитрых дипломатов она одержала победу, получив почти все, что хотела. Русская делегация во главе с премьером Витте уже едет по Транссибу во Владивосток, а оттуда поплывет в Сан-Франциско, предложенный японцами как место для переговоров и подписания мира. Поскольку Николай на словах одобрил предложения японцев, вряд ли Витте пойдет против воли царя.

Иностранные газеты писали о беспорядках в Петербурге и Москве, вызванных известиями об унизительном мире с японцами. Прокатилась целая серия погромов восточных лавочек, харчевен и прачечных. Пострадали китайцы и корейцы, которых разъяренная толпа принимала за японцев. Подданные микадо давно покинули Россию, а вот китайца на улице могли просто избить за раскосые глаза, несмотря на китайскую прическу с косой. Да и кому из мясников и купчиков, составлявших костяк банд налетчиков, были ведомы эти подробности: выглядишь иначе — получи. Говорят, что били даже выходцев из Азии и калмыков с бурятами. Недовольны были и военные: война тихо закончилась без победного парада и фейерверков, дождь наград и чинов не посыпался на мундиры. Развешиваемые на заборах левые листки не стеснялись в выражениях: «царь — предатель», «Николашка продался за японские деньги», «царь-подкаблучник пляшет под дудку жены-немки, желающей погибели России». Статьи в газетах левого толка, конечно, напрямую царя не ругали, но пестрели заголовками вроде того, что души погибших моряков и солдат требуют отмщения.

На этом фоне я прочитал новость о чудовищном взрыве и пожаре на заводе по производству боеприпасов в Александровке, полностью уничтоживших казенный завод, имеющий стратегическое значение, как единственный в России производитель взрывчатки ТНТ. Известие потрясло меня и я поехал к послу за более подробными сведениями. Объяснил ему, что я — основатель завода и владелец патента на тринитротолуол. Почему завод отошел в казну — долгая история, связанная с моей мнимой смертью. Попросил посла узнать подробности о взрыве и погибших.

Каждый день приносил все новые подробности о событиях в России. Взрыв и пожар в Александровке спровоцировал волнения рабочих. По информации, полученной из газет и от посла, дело происходило следующим образом. Взрыв химического реактора произошел в самом старом цеху и по материалам предварительного следствия произошел в реакторе, который долго не был на профилактическом осмотре, то есть из-за нарушений техники безопасности, так что японские шпионы, подкупившие мастера, принесшего адскую машину, скорее всего, не при чем. Просто жесткие требования безопасности, введенные мной стали все чаще нарушаться и ими пренебрегали — авось, и так сойдет. Тем не менее, следствие идет и участие иностранных агентов во взрыве оборонного завода еще не опровергнуто. Поскольку оно не опровергнуто, газетчики, соревнуясь друг с другом, придумывают шпионские истории, одна сказочнее другой, тем более, что это попадает к публике, разогретой предательством царя и его правительства и находит благоприятную почву для роста.

Саами же события в Александровке выглядели так: после взрыва возник пожар, который стал переходить со здания на здание, тем более, что рядом со зданиями были складированы сырье и готовая продукция, которую не успевали вывезти. Рядом с первым цехом были вообще бочки с готовой огнесмесью (приготовленной для снаряжения зарядов для флота), и, когда они нагрелись, лигроин с загустителем воспламенились и взорвались. К счастью, сигнал о пожаре достиг других цехов и людей начали эвакуировать. Поэтому жертв было сравнительно немного — в основном рабочие первого цеха и сильно обгоревшие при пожаре второго цеха, всего тридцать шесть погибших, еще двенадцать человек с сильными ожогами были отправлены в больницу и почти все из них в тот же день были госпитализированы в Первую Градскую, в ожоговое отделение, где я лежал раньше. Легко пораженных и надышавшихся газами было не менее полутора сотен человек. Многие с замотанными бинтами лицами и кистями рук пришли проститься со своими товарищами через два дня, когда состоялись похороны погибших. На похороны приехали рабочие-агитаторы всех мастей: от боевиков-эсеров до умеренных социал-демократов, а также журналисты и фотографы московских газет. Знакомых фамилий в списке погибших я не увидел.

Рабочие принесли гробы из церкви, где «убиенных раб господних» отпели и поставили гробы на табуреты напротив заводоуправления, как немой укор руководству завода. Тут же стали говорить речи, в том числе антиправительственной направленности, постарались революционные агитаторы. Заводоуправляющий, отставной артиллерийский полковник не нашел слов для разговора с рабочими, а вызвал войска. Прибыла полусотня казаков во главе с хорунжим и казаки лошадьми стали оттеснять рабочих от заводоуправления. Лошади, почуяв запах горелой человеческой плоти (хотя большинство гробов были закрыты), нервничали, казаки понукали их надввигаться на толпу и закончилось все тем, что из перевернутого взбрыкнувшей лошадью гроба под ноги рабочим выкатилось обгорелое как головешка тело. Послышались выкрики: «Что вы делаете, ироды⁈»; «Опричники, палачи, совести у вас нет»; «Долой царя-предателя».

Услышав последнее, офицер выхватил револьвер и выстрелил в воздух с криком «Разойдись или зарубим».Толпа ответила свистом и градом камней, одним из которых выбило глаз старшему уряднику. Тогда хорунжий приказал: «Шашки — вон, плашмя — бей». Из толпы раздался выстрел и офицер обвис на шее лошади. Раненого хорунжего и урядника отправили в больницу, оставшийся за старшего младший урядник приказал полусотне очистить площадку и собраться за заводоуправлением. Воодушевлённая толпа подняла гробы на плечи и направилась на кладбище. Отчет корреспондентов с фотографиями появился в газетах этим же вечером, а на следующий день многие питерские газеты перепечатали материалы москвичей. Ответом на статьи и заголовками «Ужасная расправа казаков над рабочими в Александровке», «Власти в очередной раз показали что для них нет ничего святого», «Не по-христиански поступаете, господа» были стачки, начавшиеся в Москве и Питере. Железнодорожники блокировали перевозки воинских подразделений на Николаевской дороге. Недалеко от Лихославля машинист сменной бригады, узнав, что его паровоз прицепляют к эшелону, везущему в Петербург казачий полк, отказался вести паровоз в знак солидарности с бастующими, разгонять которых и ехали казаки. Машиниста связали и посадили под арест, а его помощнику велели вести паровоз. Для большей уверенности в том, что приказ будет выполнен. в будку паровоза протиснулись два казака с нагайками и неопытный мальчишка-помощник, разогнав состав, не справился с управлением на уклоне, в результате чего поезд на полном ходу сошел с рельсов. Более шестидесяти человек погибло, было много раненых, мальчишка-помощник погиб на месте (позже газетчики придумали версию, что он сознательно вызвал крушение).

Когда эшелон с погибшими и искалеченными казаками вернулся в Москву, то оставшиеся в Первопрестольной войска из мести стали действовать особенно ожесточенно, пуская в ход не только нагайки, но и огнестрельное оружие. В ответ на Пресне появились баррикады и, неизвестно откуда, у рабочих в Москве появилось довольно много огнестрельного оружия (только лишь разгромленными полицейскими участками и охотничьими магазинами дело здесь явно не обошлось). В этом отчетливо чувствовалась умелая направляющая рука, также как и в Петербурге, куда постепенно сместился центр революционной борьбы. В базовой истории вывести Россию из войны с помощью революционеров старался полковник Акаси, бывший военный атташе Японии в Петербурге, высланный вместе с посольство в Стокгольм с началом войны. Акаси, кадровый разведчик, прекрасно знавший русский язык, еще до войны вынашивал эти планы, общаясь с лидерами эсеров (тогда еще эта партиятак не называлась и представляла собой разрозненные боевые группы). На Кавказе Акаси решил опираться на местных сепаратистов, решивших построить джамаат по типу государства имама Шамиля и объявить русским газават. Для поддержки сепаратистов и эсеров японцы арендовали два парохода и, доверху набив их оружием, отправили один к берегам Грузии, другой — в финские шхеры. В нашей истории пароход «Джон Графтон» сел на камни у побережья Финляндии и эсерам не досталось ничего, так как жандармы обратили внимание на новенькие винтовки, появившиеся у финских крестьян, и все изъяли. Второй пароход благополучно разгрузился в берегов Поти, но оружие с него растащили абреки, справедливо заметив, что грабить купцов не в пример выгоднее и безопаснее, чем воевать с Российской империей.

В этой истории эсеры встретили пароход с оружием и, буквально на следующий день, первые ящики с винтовками и боеприпасами были в столице. Второй пароход пришел чуть позже этим же путем. «Добрый» Акаси прислал немалую толику японских «самовзрывающихся» гранат, поэтому потери среди неопытных метателей тоже были весьма существенные, но, тем не менее, действие «карманной артиллерии» в уличных боях оценили обе стороны.

События в России вызвали обвал русских ценных бумаг больше чем известие о банкротстве Мамонтова. Савва ведь просто промышленник, хотя и крупный, а сейчас в Империи сложилась обстановка государственного кризиса — вон, и царь засобирался домой, а то выдернут лихие людишки золоченый стул из-под задницы самодержца. Однако никаких известий о приостановке переговоров с японцами пока не было — посольство во главе с Витте отправилось в Сан-Франциско на крейсере. Японское посольство в САСШ также возглавил премьер министр.

Я рассчитался с брокерами за мамонтовские акции и моя прибыль после комиссии Гурфинкелю составила почти четыре миллиона франков. Мой личный брокер (Гурфинкель приставил к моему делу сразу двух помощников, которые вели реестр бумаг, цену покупки и продажи каждой акции и ежемесячно должны выдавать мне отчет о движении моих средств. Обсудив положение дел на бирже, мы увидели, что падают акции оружейных компаний, за исключением Виккерс-Армстронга. Последние заключили с государством контракт на постройку линкора по «русскому проекту», то есть весьма похожему на то, что Куниберти построил для Сандро. Имя новому кораблю быстро подобрали и стал проект называться «Дредноут» как и в моей базовой истории. Название вытеснило слово «русский», ну не любят нас сэры, если даже упоминание русских и России их так корежит. Газетчики широко разрекламировали тактико-технические характеристики гигантского корабля и акции компании взлетели вверх. А вот европейские компании Шнейдера и Круппа теряют заказы и стоимость их акций падает. Дал поручение дождаться отметки минус двадцать процентов от номинала и тогда скупать — все равно они быстро поднимутся в цене. Также велел скупать акции русских железных дорог, входящих в систему Транссиба — сейчас они упали, но государство пойдет на любые дотации чтобы сохранить нитку дороги на Восток. От моих активов практически ничего не осталось, впору отправляться в Монте-Карло и попробовать себя в рулетке (при «реновации» Чжао обещал, что ко мне «прилагается» врожденная удача при игре в азартные игры). Однако, со дня на день пройдет информация о дотации французским банкам от Ротшильда (акции этих банков Гурфинкель уже скупил), которая загонит их в зависимость от финансовой империи еврейского барона с Красным Щитом, тогда мне прйдет прибыль — дал указание Гурфинкелю переводить деньги не в «Лионский кредит» (там оставить тысячу франков на счете) а в мой персональный банк в Марселе.

Конец сентября в Петербурге редко бывает теплым и солнечным. Вот и сегодня Император и СамодержецВсероссийский стоял на балконе Зимнего дворца, выходящего на Дворцовую площадь. Его окружала свита и охрана — конвойные казаки, которых вооружили короткоствольными пистолетами-пулеметами «Стенор», закупленных еще генералом Черевиным. Рядом с Императором стоял Великий князь Владимир Александрович, который как начальник Петербургского округа вчера подписал у царя Указ о введении в городе военного положения и комендантского часа. Верная Аликс стояла чуть сзади, больше дам на балконе не было.

С утра прошел дождичек и брусчатка площади поблескивала в лучах неяркого, появляющегося из-за туч солнца.

— Того и гляди, что опять начнет накрапывать дождь, — подумал царь, зябко поводя плечами под холодным ветром с Финского залива. — Надо было накинуть шинель, а вот с утра показалось, что день выдастся солнечным и теплым.

Он посмотрел вниз: цепью вдоль фасада здания стояли гвардейцы Семеновского и Преображенского полков, в воротах был развернут пулеметный расчет, на случай, если неуправляемая толпа захочет ворваться внутрь. Гвардейцы были в мундирах с красным нагрудником-пластроном, которые пристегивался на два ряда блестящих медных пуговиц. На голове у солдат были стилизованные короткие кожаные кивера. Николаю казалось, что он потрафил военным, введя в качестве парадной формы такое простое решение. Ему и невдомек было, как костерят его про себя солдаты, надраивая пуговицы и кокарды: «То ли дело было при отце нынешнего государя — там форма была понятная и удобная, не то, что нынешняя».

Солдаты тоже продрогли, а чего тут было бы сложного — отдать приказ надеть шинели, которые у них были в скатках через плечо. Все ждали делегацию рабочих, которая собралась вручить петицию царю. Наконец, они появились через арку Главного штаба, который также охраняла цепь гвардейцев. Рабочие шли с пением государственного гимна «Боже, царя храни», нестройной колонной, несли портреты царя и церковные хоругви. В первом ряду шествовал седой старик с длинной белой бородой, который нес икону Божьей Матери. Рабочие были одеты по-праздничному, как и положено на встречу с Государем, никаких пьяных, по словам очевидцев, в рабочей депутации не было.

Николай не знал, как себя вести — опыта общения с рабочими у него не было, хорошо, что верная Аликс помогла.

— Ники, прикажи им опуститься на колени и выслушать царскую волю, — прошипела она в ухо. — Ты ведь не кто-нибудь, а самодержец всероссийский и помазанник божий.

Ники встрепенулся и произнес: «На колени! Бунтов….»

Так никто и не понял, что хотел сказать Николай Александрович: то ли «…бунтовщики», то ли «…бунтовать не позволю!».

Внизу раздался громкий хлопок и во лбу Императора и Помазанника Божия образовалась маленькая дырочка. Напротив, теменная кость вылетела наружу, забрызгав окружающих царской кровью и мозгом. Аликс, которую не избежала эта участь рухнула на балкон рядом с телом мужа. Августейшую чету унесли во внутренние покои. Царю уже ничто не могло помочь, а Аликс быстро привел в чувство лейб-медик, дав понюхать нашатырю. Увидев тело мужа, накрытое шинелью, из под которой по паркету растекалось кровавое пятно, Аликс заголосила как простая русская баба, потерявшая кормильца. Правда, причитала она по-немецки, все время слышалось: «О, майн Готт». Доктор дал ей успокаивающих капель и, с помощью двух фрейлин, поддерживающих под руки бывшую императрицу, повел в ее комнаты.

На балконе царил хаос: часть придворных кинулась внутрь, впрочем, они никому не оказывали помощи и лишь торчали, как пеньки у стен, с ужасом глядя на труп государя. Меньшая часть осталась на балконе — тут верховодил Великий князь Владимир Александрович.

Громовым голосом он отдал команду:

— По цареубийцам,бунтовщикам и изменникам — беглый огонь. Однако, гвардейцы внизу не пошевелились и никаких выстрелов не раздалось. Лишь охрана, мгновенно выхватив «Стеноры» открыла огонь по заметавшимся рабочим. Тут-то из-под балкона и ударил пулемет, кося обезумевших от страха и боли людей как траву. Через пару минут все было кончено. Полтора десятка человек все же избежали пуль, добежав до цоколя «Александрийского столпа» и укрывшись за ним. Немного отдышавшись, счастливчики под прикрытием гранитной громады добежали до арки Главного Штаба, где были арестованы. Раненых рабочих практически не было: все тела были просто нашпигованы свинцом. Впереди всех лежал седобородый старик, пули пробили икону и поразили его в грудь — он и не пытался бежать. А вот поручика, заменившегося унтера, отказавшегося стрелять в русских росто прикололи штыком солдаты, прежде чем построившись в две колонны, покинуть площадь, уйдя в казармы.