Начало гражданской войны

I

В то время, когда проф. К.Н. Соколов вырабатывал государственно-правовой экспромт для верховного руководителя добровольческой армии, генерал Уваров производил законодательные экспромты на Ставропольской территории, — первой губернии, принятой под правовую охрану добровольческой армией.

Очевидцы передавали мне классическую, в своем роде, сцену первых законодательных опытов Уварова.

По номеру гостиницы нервно шагал генерал, диктуя в присутствии представителей города свои первые приказы.

Пишите: приказ номер один, точка. Ставропольская губерния управляется на основании законов Российской империи, изданных до 27 февраля 1917 года. Приказ номер два, точка. Восстанавливаются суды: волостной, мировой… Какие еще там суды, — обратился генерал к офицеру, выстукивающему на машинке.

— Не могу знать, ваше превосходительство.

— Может быть, вы знаете, — обратился генерал к представителям.

Один из них, юрист по образованию, и сам судебный деятель по магистратуре, подал генералу реплику:

— По закону 1912 года не могут действовать, генерал, одновременно суды волостные и мировые, что-нибудь одно…

— Ну, этих тонкостей мне не надо… Я знаю суд полевой, волостной и мировой, а дальше?

— Окружной, ваше превосходительство…

— Да-да, как же, чуть не забыл. Пишите, — обратился генерал к офицеру… и военно-окружные… Точка.

— Просто окружной, ваше превосходительство, — перебил судейский чин.

— Разве есть и такие? Ну, ладно, пишите: и просто окружные, — согласился генерал Уваров, — точка.

Таков был первый щедринский генерал-губернатор, назначенный добровольческим командованием для первой губернии, перед населением которой добрармия держала свой государственный экзамен.

Дальнейшие экспромты генерала Уварова я уже наблюдал самолично.

Вот еще несколько эпизодов из времен генерал-губернаторствования Уварова.

Как-то по приходе моем в прокурорский кабинет мне доложил мой секретарь, что меня просил генерал Уваров прибыть к нему.

— Видите-ли в чем дело, — обратился ко мне генерал, когда я вошел в кабинет к нему. — Тут издается газета, содержание которой мне безразлично, но мне не нравится ее подзаголовок: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Я хочу им посоветовать, пусть печатают девиз: «В борьбе обретешь ты право свое». Это мне больше нравится, а то пахнет каким-то интернационалом…

— А при чем же здесь я, ваше превосходительство, — спросил я.

— Ну, вы все-таки человек местный и знаете местные обычаи…

— Приведенные вами девизы, генерал, не местные. Первый — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» — социал-демократов, а «В борьбе обретешь ты право свое» — социалистов-революционеров… Едва ли социал-демократы захотят воспользоваться, хотя бы и по вашему совету, генерал, девизом другой партии. Вот все, что я могу доложить вам, а затем разрешите, генерал, мне отправиться к исполнению моих служебных обязанностей. — Я сделал ударение на слове служебных.

— Постойте, — остановил меня генерал, — я придумал. Пусть пишут: пролетарии всея Руси, соединяйтесь.

На этом мы с генералом расстались.

В другой раз мне прислали приказ генерала Уварова, где он устанавливал расписание неприсутственных дней, не совпадающие, до двунадесятых праздников включительно, с табелью праздников, указанных в законе и дальнейших дополнениях. При встрече я указал на это генералу, сославшись на 24 ст. уст. о предупреждении и пресечении, где помещена табель праздников.

— Какой такой устав пресечения? — переспросил генерал.

— Он напечатан в XIV томе свода законов.

— В XIV томе, — удивился генерал, — ну так что ж?

— Суд, как и другие правительственные органы, есть учреждение подзаконное, связан судебными сроками, и чины его могут понести материальную и судебную ответственность за несоблюдение законов.

— Вот как? Ну тогда вот что: вы празднуйте по-своему, а мы будем праздновать по-своему, — согласился генерал.

Так мы и праздновали.

Как-то раз я с удивлением прочел приказ буквально следующего содержания: предписывается всем чинам: преступников, пойманных на месте преступления, уничтожать на месте, а менее виновных — предавать военно-полевому суду. Подписано Уваровым.

Воспользовавшись свиданием с А.И. Деникиным, я передал ему непосредственно этот приказ.

— Вы меня не мистифицируете? — улыбнулся главнокомандующий. — Я его отменю по телеграфу, а Уварова отчислю[81].

Тем не менее, генерал Уваров продолжал пребывать в Ставрополе, перемещенный, правда, из звания самостоятельного помпадура на роль помощника полковника Глазенапа, вплоть до внезапной эвакуации Ставрополя в октябре 1918 года. Ведать этой эвакуацией поручено было тому же генералу Уварову.

Случай с последним приказом дал основание генералу Уварову и его правой руке, начальнику его штаба, полковнику Яковлеву, называть меня не иначе, как «большевик Краснов».

В первые же дни приезда П.В. Глазенапа, 34-летнего гвардейского полковника, в Ставрополь, стали прибывать депутации из больших сел, приехавшие приветствовать высшего администратора губернии и вместе с тем носителя в глазах населения героических идей добровольческой армии.

Повидавшись кое с кем из депутатов, среди которых были почтенные местные люди, с безупречным служебным и общественным стажем, я посоветовал П.В. Глазенапу обласкать их, ибо, как говорил, я, это первые ласточки проявления крестьянских симпатий к добровольческому командованию.

Полковник Глазенап обещал переговорить в этом смысле с генералом Уваровым.

Один из депутатов, бывший председатель, мирового съезда, потом рассказывал мне об этом приеме, порученном советнику губернского правления Губаревскому.

Выйдя к депутатам, Губаревский приказал прибывшим разделиться по уездам и стать по разным углам. Наступила пауза. Молчал советник, молчали и депутаты, среди которых были и лица с высшим образованием. Один из депутатов заявил о желании присутствующих ознакомиться с задачами добровольческой армии, чтобы в свою очередь информировать население, в частности же население интересуется отношением власти к Учредительному Собранию.

— Што-о? — перебил Губаревский, — вы думаете, что попали на митинг? Исполнять приказы и распоряжения начальства — вот ваша задача. А теперь марш по домам и помнить, что карательных отрядов у нас хватит на все уезды.

Говорил это Губаревский повышенным голосом, почти доходящим до крика. Ошеломленные депутаты покинули Ставрополь, и я не знаю, приезжали, ли потом какие-либо крестьянские депутации к полковнику Глазенапу.

Между тем, красные, оправившись от охватившей их паники, возобновили попытки к захвату Ставрополя.

Наиболее угрожающее наступление их развернулось 9 августа, когда передовая лавина вторглась на окраины города, и с возвышенных площадей и улиц можно было наблюдать невооруженным глазом перипетии уличного боя.

Здесь моральная сила добрармии вышла победительницей, но в сфере государственного строительства этого морального героизма и даже простого понимания задач и престижа власти добровольческой администрацией на территории Ставропольской губернии пока не проявлялось.

Больше того, административные приемы генерала Уварова, усовершенствованные на местах Уваровыми les petits[82] в лице начальников уездов, чинов контр-разведки, государственной стражи и сельских комендантов, на первых же порах являли собою совершенно определившуюся картину разложения власти. Не надо было быть пророком, чтобы почувствовать и предсказать, к чему это должно было привести, если разнузданности не будет положен самый решительный предел.

Недоброжелатели и враги добрармии не замедлили учесть и использовать создавшееся положение. Большевики за дорогую плату скупали приказы генерала Уварова и, размножая, выпускали их вторым изданием, маленькие же диктаторы в уездах и волостях, по мере сил и способностей, дополняли антидобровольческую агитацию наглядным примером разнузданности и своеволия.

II

Вскоре по приезде, полковник Глазенап созвал из представителей ведомств совещание, обсуждению которого был предложен ряд вопросов, в том числе об учреждении местного сената и палаты и об организации полиции. Наиболее боевым на совещании оказался вопрос об организации полиции. Спор возгорелся, главным образом, вокруг названия, которое должно быть присвоено этому институту.

Дал такое направление спору все тот же генерал Уваров, выступивший с резкой критикой не самого положения о милиции временного правительства, а замены названия полиции — милицией, что могли невежественно допустить, по словам Уварова, только глубоко штатские люди.

Продолжая мысль генерала Уварова, врачебный инспектор Абрамов привел в качестве ultima ratio, окончательно убеждающего в необходимости сохранения прежних терминов — полиция, городовой, пристав и полицеймейстер, следующий эпизод, рассказанный ему полковником Глазенапом.

В одном из петербургских кафешантанов среди номеров этуалей неожиданно выступил городовой, просвистел в свисток и скрылся. Номер этот имел исключительно шумный успех у публики, и, как утверждал врачебный инспектор, эпизод этот воочию вскрыл, как Россия тоскует по прежнему милому городовому.

Эта справка из кафешантанных наблюдений ставропольского генерал-губернатора все же недостаточно убедила совещание в том, что и Ставропольская губерния разделяет тоску России о городовом, и организуемому институту охраны предложено было дать название государственной стражи.

Впредь до издания в законодательном порядке нового положения действовал этот институт применительно к прежнему положению Временного Правительства о милиции, за исключением подчинения стражи органам общественного управления, что, конечно, было совершенно естественно для для того исключительного времени.

Некоторыми из участников совещания предполагалось поднять вопрос о приказе генерала Уварова, возвращавшем Ставропольскую губернию одним взмахом пера вспять к порядку, существовавшему до 27 февраля 1917 года, с упразднением всех изданных после этой даты актов узаконений, до акта отречения государя включительно.

Приказ этот, не говоря уже о том, что на издание таких основных статутов генерал Уваров надлежаще не был уполномочен, вносил невероятную путаницу в действия правительственных учреждений и, рано или поздно, нуждался в отмене главным командованием.

Но после справки увеселительного характера о тоске России по городовому инициаторы предположения раздумали ставить этот вопрос на генерал-губернаторском совещании.

Доклады о восстановлении действия ряда узаконений, изданных Временным Правительством, были представлены председателем окружного суда и делегацией городской думы непосредственно генералу Деникину, и главнокомандующим был издан особый приказ о силе этих узаконений.

Генерал Уваров, хотя после назначения П.В. Глазенапа и был лишен права самостоятельного помпадурства, тем не менее ухитрялся на время выездов губернатора из Ставрополя развивать свою административную энергию.

Так, уже будучи помощником губернатора, он успел, за время отсутствия полковника Глазенапа, издать приказ, о котором я упоминал, на имя всех должностных лиц об уничтожении преступников на месте преступления и о предании менее виновных военно-полевому суду.

Перед самым приездом в Ставрополь генерала Деникина, когда предполагалось чествование главнокомандующего городской думы in corpore, он заарестовал некоторых влиятельных гласных, задержал до ночи оповещение городского самоуправления об ожидающемся утром прибытии, а на обед, которым губернатор чествовал главнокомандующего, позабыл пригласить председателя губернской земской управы А.М. Кухтина, но зато не забыл пригласить того самого Левицкого, который вместе с пьяными матросами играл отходную заключенным большевиками в ставропольской тюрьме заложникам буржуазии.

Словом, старался по мере сил и способностей, пока, наконец, не был отчислен в резерв чинов добровольческой армии.

III

Осенью 1918 года состоялся приезд в Ставрополь командующего добровольческой армией ген. А.И. Деникина.

Губернатор П.В. Глазенап, сообщив о желании генерала Деникина посетить Ставрополь, просил наметить программу встречи с тем, чтобы он мог своевременно доложить командующему.

Программа эта была выработана небольшой комиссией и передана П.В. Глазенапу, при чем представители городского самоуправления, ввиду того, что предполагалось чествование генерала А.И. Деникина раутом от городской думы, просили уведомить их о приезде командующего армией, по возможности, хоть за день до приезда, или же, если такое уведомление по каким-либо соображениям будет признано неудобным[83], определить приезд не в праздничный день, ввиду трудности собрать учащихся и широко оповестить население.

П.В. Глазенап отбыл к командующему.

В субботу днем была получена генералом Уваровым телеграмма о прибытии командующего в воскресенье, в 9 часов утра. Доставлено было уведомление в городскую управу около 9 часов вечера. Офицер, которому поручено было размножить и разослать текст оповещения, передавал мне, почему произошло такое замедление.

В сущности, текст оповещения состоял всего из нескольких слов: сообщается для сведения, что командующий армией прибывает в Ставрополь в воскресенье, такого-то числа, в 9 часов утра. Впереди же шел длинный, занимающий почти лист, перечень лиц и учреждений, кому это должно быть сообщено.

Когда оповещение было изготовлено, начальник губернаторского штаба, полковник Яковлев, раздраженно указал офицеру, что, по мнению генерала Уварова, председатель городской думы помещен не в надлежащем порядковом ранге.

— Потрудитесь поставить его в самом хвосте, с союзом: начальнику сыскного отделения и — председателю думы.

Вместо забракованного было изготовлено новое оповещение, и рассылалось оно в порядке расположения адресатов, почему и дошло до председателя думы последним, ибо он, по указанию генерала Уварова и полковника Яковлева, в ряду других учреждений и лиц должен занимать самое последнее место — с союзом.

Эта задержка лишила городское самоуправление возможности выполнить программу чествования генерала Деникина полностью, как она была намечена, и раут в городской думе не мог состояться, тем более, что за время отсутствия из города губернатора его контр-разведкой были арестованы некоторые из гласных думы, в том числе член Учредительного Собрания Е.А. Дементеев. Арестованы они были без всяких оснований и после усиленных хлопот были освобождены накануне приезда генерала Деникина.

Ввиду того, что посещение городской думы командующим армией не состоялось в этот приезд и делегация думы аудиенции по поводу этого доклада у генерала Деникина не имела, было испрошено разрешение командующего на представление этого доклада в Екатеринодаре, куда несколько позднее делегация городской думы и выехала.

В продолжительной беседе с делегатами генерал Деникин согласился с большинством из тезисов представленного доклада и обещал примять меры к скорейшему проведению их в жизнь.

Кроме того, делегации было обещано освободить Ставрополь от генерала Уварова.

Это было незадолго до 25 сентября 1918 года, — даты смерти верховного руководителя добровольческой армии М.В. Алексеева[84].

IV

Отбросив красных от Екатеринодара, главные силы добровольцев продолжали теснить их из Майкопского отдела и в направлении на юг, вдоль линии Владикавказской железной дороги.

Ставрополь охранялся сравнительно слабыми силами, и судьба его зависела от направления, которое изберут главные силы красных при их отступлении.

В начале сентября 1918 года с переменным счастьем шла борьба в районе станиц Петропавловской и Михайловской, где была сосредоточена группа красных численностью около 15.000 бойцов.

Против них действовали 1-я конная дивизия генерала Врангеля, в составе около 1.200 бойцов, и пехотные дивизии Казановича и Дроздовского, занимавшие район Армавира и линию железнодорожной магистрали до станции Овечка.

В первых числах октября конницей генерала Врангеля были взяты станицы Урупская и Бесскорбная и начались бои за переправу через Уруп.

Тем временем красные, заслонившись Урупом, наступали вразрез между конницей и 1-й пехотной дивизией, тесня пехотные части генерала Казановича с юга на Армавир.

13 октября, форсировав Уруп, конница генерала Врангеля обратила красных в бегство. Полчища их откатились к станице Успенской на Кубань — в район, где сближается магистральная железнодорожная линия с Армавир — Туапсинской линией на Ставрополь.

Не ожидая форсирования генералом Врангелем Кубани, силы красных, переправившись на правый берег, начали распространяться вниз по течению Кубани и железнодорожной линии на Ставрополь. Этим движением красных сил предрешена была участь Ставрополя.

В субботу, 13 октября, началась в Ставрополе тревога. Собравшиеся на очередное думское заседание гласные просили городского голову осведомиться у губернатора о положении на фронте. Вернувшись от полковника Глазенапа, городской голова, открывая думское заседание, заявил по поручению губернатора, что нет решительно никаких оснований для тревоги. Положение на фронте вполне устойчиво. Никакой угрозы городу со стороны красных не намечается.

Уже следующее утро определило цену этого заявления губернатора, а кстати и цену, в глазах этого администратора, тех последствий внезапной эвакуации города, которые стоили населению неисчислимых и частью невознаградимых потерь.

Вернувшись домой после думского заседания, я провел часть ночи у постели жены и двух дочерей-малюток, находившихся в разгаре скарлатины. Жена и младшая дочь метались и бредили, переживая кризис болезни, старшая была так слаба, что ей вспрыскивали камфару.

Смененный под утро, я едва успел в кабинете забыться сном, как раздался телефонный звонок. Городской голова меня спрашивал, принял ли я какие-либо меры к отъезду.

— Почему? — удивился я.

— Посмотрите на улицу.

Из окна моего кабинета видно было, как по панели улицы, в одних халатах, не взирая на пронизывающий холодный ветер, тянулись из лазаретов больные и раненые, некоторые на костылях. Порою их обгоняли разрозненные группы пехотинцев и всадников. Тротуары были забиты спешащими с узелками горожанами…

Я бросился к губернатору П.В. Глазенапу. Его конвой расположился у гостиницы «Россия», против здания окружного суда. Губернатор стоял в подъезде гостиницы.

— Что случилось? — спросил я.

— Мы эвакуируем город, — спокойно ответил полковник Глазенап.

— Но позвольте, ведь еще вчера вы утверждали… Как же это произошло?

— Так и произошло, — улыбнулся губернатор.

— Как же быть с учреждениями, судом, делами?

— Оставьте все на месте. Мы поджидаем подхода резервов. А впрочем, как хотите.

Помолчав, губернатор посоветовал все же выехать на несколько часов из города, так как городские улицы могут стать ареною боя.

Приглашенный к больной семье врач категорически высказался против возможности эвакуировать больных, ввиду острозаразного характера заболевания и неизбежности столь опасных при скарлатине простудных осложнении, и указал единственный выход — поместить больных под чужой фамилией в городской больнице.

Очнувшиеся от забытья, поняв происходящее, жена и дети смотрели испуганными, полными слез глазами, пытались, преодолевая слабость, подняться и одеться, и просили взять с собою…

— Мне совсем лучше, возьмите нас с собою, — протягивала рученки семилетняя дочь Злата.

Через два дня, 16 октября, когда красноармейцы ворвались в городскую больницу, всех их не стало. Об этом я узнал лишь две недели спустя…

V

Со второй половины октября 1918 года Ставропольская губерния, через которую с Северного Кавказа откатывались силы красных, на несколько месяцев стала ареною главной борьбы добровольческих и красных сил.

С 14 октября по ноябрь шла борьба вокруг Ставрополя. В первой половине ноября развивались упорные бои за обладание Константиновским и Петровским, в район которых откатились из-под Ставрополя красные, пока 15 ноября они не были разбиты и обращены в бегство Улагаем.

В двадцатых числах ноября красные бросились на отряд генерала Станкевича, занимавший приманычский угол губернии, но, угрожаемые конницей генерала Врангеля, затем метнулись на армейский корпус генерала Казановича в районе подступов к уездному селу Благодарному.

Здесь 22 декабря в районе сел Шишкино и Медведки при участии войск генерала Врангеля разыгрался большой бой, ход которого наблюдали с возвышенности генерал Деникин и прибывшая с ним союзническая миссия с генералом Пулем во главе.

Разбитые в вечер этого дня, красные были отброшены к селу Благодарному, а оттуда к городу Святого Креста, где Улагай захватил большую военную добычу.

В начале января 1919 года красные были оттеснены к начальному пункту Прикумской железной дороги, окружены в Георгиевске, разбиты и, оставив богатую добычу, бросились к Каспийскому морю, гонимые конницей генерала Покровского.

Во второй половине января 1919 года XI красная армия растаяла, отдав добровольцам огромные обозы, бронепоезда, орудия, пулеметы и свыше 30.000 пленных.

На короткое время манычская операция затронула юго-восточный угол губернии, но уже через несколько дней, в первых числах мая, фронт передвинулся в область войска Донского и затем далеко и надолго отодвинулся в северном направлении.

Таким образом, в январе 1919 года можно считать фронт военных действий ушедшим из пределов Ставропольской губернии, и, в меру его отдаления, население в праве было ожидать смягчения той диктатуры, которая в верхах теоретически мыслилась полнотой власти главнокомандующего, а на местах претворялась в произвол людей, имеющих на плечах военные погоны, какой бы малый чин на этих погонах ни был обозначен.

Я приведу несколько примеров проявления этой местной диктатуры.

В Николин день, 6 декабря 1918 года, ставропольский комендант полковник Архипов, по совету одного из своих сотрапезников, послал солдат за гласным местной городской думы М., принадлежавшим к левому крылу эсеровской партии.

Когда М. прибыл в помещение комендатуры и спросил о причинах его вызова, полковник Архипов приказал ему:

— Пой «боже, царя храни», такой-сякой.

— Неужто вы меня, полковник, только для этого и вызывали?

— Да ты еще разговаривать? Всыпать ему!

К приходу М. уже были заготовлены шомпола и мокрые мешки. По приказанию коменданта солдаты схватили М. и надругались над ним в присутствии находившихся здесь сотрапезников коменданта.

— Теперь вы свободны, — объявил комендант гласному М. по окончании экзекуции.

Это происходило в центре губернского города, против здания окружного суда.

После того как вокруг этого дела была поднята буча, в Ставрополь для производства следствия прибыл военный следователь г. Миславский, очень холодно, как он рассказывал мне, принятый военным губернатором П.В. Глазенапом.

Приговоренный военным судом[85] к семидневному, кажется, домашнему аресту, полковник Архипов вернулся к своей прежней должности, а затем был назначен начальником государственной стражи Больше-Дербетовского улуса.

В селе Летницком Медвеженского уезда местный комендант вызвал к себе одного из местных жителей, и между ними произошел следующий диалог:

— Ты судился с таким-то?

— Судился.

— Сколько тебе присудил мировой?

— Двенадцать сотен.

— Всыпать ему по одной за каждую сотню.

Когда истцу всыпали, комендант проводил его словами:

— Передай мировому, что и ему то же будет, если он будет обижать моих знакомых.

В селе Ладовско-Балковском местный комендант издал приказ, чтобы мужчины при встрече с мим останавливались и кланялись, снимая головной убор, а женщины приветствовали бы его поясным поклоном, сложив руки на животе.

Как видите, даже это было предусмотрено..

Через некоторое время в отдел пропаганды явилась рыдающая сельская учительница и рассказала, что комендант приказал ее выпороть за неисполнение приказа.

В подгородном селе Кугульме местный комендант Л. передоверил свои права матушке, и урядник Гладков порол баб по приказу последней среди белого дня у волостного правления.

Хуже всего было то, что случаи эти превращались в бытовое явление, и притом явление или безнаказанное, или, во всяком случае, не влекущее за собой устранения от дальнейшей деятельности такого администратора.

Бороться с этой разнузданностью было очень трудно цивильным людям, да и не всякий рисковал на эту борьбу, зная, какая бешеная атака поднималась против жалобщика или должностного лица, принявшего жалобу, по обвинению их и в большевизме, и в содействии красным, а иногда просто в сожительстве с… красноармейкой[86].

Обычным ответом генерала Уварова, когда к нему обращались с жалобами на случаи произвола и обид, была стереотипная фраза:

— Мало вас еще большевики резали. Погодите, вот мы уйдем, так вас дорежут.

На одну из жалоб городского головы о невероятных реквизициях на окраинах города, военный губернатор П.В. Глазенап ответил:

— А я нахожу это справедливым. Раньше они грабили, теперь пусть их пограбят…

Я намеренно пока не касался деятельности полевых судов, военно- и судебно-следственных комиссий и контр-разведок, ибо от нас, цивильных людей, учреждения эти были отгорожены высокими стенами.

Помню только, как при первом же посещении офицерской контр-разведки, на Барятинской улице, я был поражен криками и стонами, исходившими откуда-то снизу.

— Это пьяных вытрезвляют, — пояснил мне начальник разведки.

— А разве и это входит в круг ваших обязанностей? — спросил я.

Это была контр-разведка вспомогательная, временная. Другая, постоянная, помещалась в барском особняке Европейского переулка, а затем перешла под одну крышу с синагогой.

В числе сотрудников-добровольцев этого учреждения состояли бывший председатель союза русского народа В.А. Соколов (о преступной деятельности которого в партизанском отряде имени ставропольского военного губернатора докладывал мне судебный следователь по важнейшим делам) и недавно перед этим отбывший наказание за подлоги и растраты подпольный ходатай Сопнев.

В связи с деятельностью этого учреждения припоминаю один случай убийства, когда виновных обнаружено не было.

В ноябре 1918 года, вскоре после очищения Ставрополя от красных, к Н.А. Косенкову, местному хлеботорговцу, бывшему гласному думы, вечером явились военные лица, назвавшие себя чинами контр-разведки, и потребовали немедленной явки Косенкова в помещение разведки. На утро труп Н.А. Косенкова был обнаружен на площади Верхнего базара.

Как претворялась эта местная диктатура в понимании местного населения?

В одну из моих служебных поездок ко мне обернулся с облучка ямщик и, вглядываясь в меня, задал вопрос:

— А что, барин, вы не из судейских?

— Из судейских. А что?

— Да вот у нас тут одно дело случилось. Сказать прямо — пьяные офицеры брата до смерти убили.

— Как убили?

— Да так, заругались да и убили. Так вот хотел я вас спросить, есть такие права, чтобы жаловаться?

— Конечно. Заявите следователю или прокурору, а хотите, я приму от вас заявление.

— Вишь ты, какое дело. А старики порешили не жаловаться, потому, говорят, теперь право офицерское…

VI

Весна и лето 1919 года были месяцами развертывания сил юга России на фронтах военном и гражданском.

Военные успехи армии перенесли линию фронта далеко на север и запад, и для значительной части территории, освободившейся от боевого хаоса, казалось бы, наступило время водворения порядка и осуществления обещаний, провозглашавшихся главным командованием.

При главнокомандующем вооруженными силами юга России развивало деятельность особое совещание, в состав которого разновременно входили: генерал Драгомиров, генерал Лукомский, генерал Романовский, генерал Санников, генерал Тихменев, Н.И. Астров, М.М. Федоров, В.В. Шульгин, М.В. Бернацкий, Э.П. Шуберский, И.А. Гейман, А.А. Нератов, В.Н. Челищев, Н.Н. Чебышев, В.А. Степанов, К.Н. Соколов, Н.Е. Парамонов, С.В. Безобразов, А.А. Лодыженский, С.Н. Маслов, В.П. Носович, И.П. Шипов.

Центральные управления ведомств из скромных отделов развернулись в подлинные министерства.

Иностранными сношениями ведал А.А. Нератов. Во главе управления финансов стоял М.В. Бернацкий, на которого возлагались большие надежды в смысле упорядочения финансовой системы. Начальником управления юстиции был назначен испытанный судебный деятель, бывший председатель московского съезда мировых судей, а затем судебной палаты, В.Н. Челищев. Ведомство внутренних дел было вверено бывшему прокурору московской судебной палаты Н.Н. Чебышеву, а затем обер-прокурору уголовного департамента В.П. Носовичу, пользовавшемуся в былые времена репутацией непоколебимого законника и недреманного ока.

Узаконения и распоряжения центральной власти, получая почин в ведомствах, проходили путь обсуждения в особом совещании и облекались отделом законов в форму, выгодно отличающую их от недавних законодательных экспромтов властей самого разнообразного калибра и интеллекта.

6 марта 1919 года были учреждены временные положения: о гражданском управлении, об общественном управлении городов, о выборах городских гласных. Несколько позднее — положения: о государственной страже, о губернских и уездных земских учреждениях и, наконец, о волостном земстве.

Казалось, с внешней стороны бурная река жизни начала вливаться в мирное русло эволюции.

30 мая 1919 года получил силу следующий акт генерала А.И. Деникина:

«Безмерными подвигами добровольческих армий, кубанских, донских и терских казаков и горских народов освобожден юг России, и русские армии неудержимо движутся к сердцу России.

«С замиранием сердца весь русский народ следит за успехами русских армий, о верой, надеждой и любовью.

«Но наряду с боевыми успехами в глубоком тылу зреет предательство на почве личных честолюбий, не останавливающихся перед расчленением великой, единой России.

«Спасение нашей родины заключается в единой верховной власти и нераздельном с нею едином верховном командовании.

«Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой родины и ставя превыше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку, как верховному правителю Русского государства и верховному главнокомандующему русских армий.

«Да благословит господь его крестный путь и дарует спасение России. Генерал-лейтенант Деникин».

После опубликования этого рыцарски-необходимого[87] акта главнокомандующему была представлена, за подписями председателя «Национального центра» М.М. Федорова, председателя Совета государственного объединения России А.В. Кривошеина и председателя Союза возрождения В.А. Мякотина, следующая резолюция, принятая на объединенном заседании этих организаций:

«Пятого июня, собравшись в торжественном объединенном заседании, значительнейшие русские политические организации: Союз возрождения России, Совет государственного объединения России и всероссийский «Национальный центр» засвидетельствовали общее согласие взглядов и полное единодушие в высокой оценке исторического акта, изданного генералом Деникиным 30 сего мая.

«Названные организации, объединяющие в своем составе представителей самых различных партий и групп и имеющие свои разветвления по всей стране, сомкнутым национальным фронтом встречают радостную и волнующую весть о воскрешении Русского государства, как единого Целого.

«Видя в этом событии залог дальнейшего исцеления, возрождения и преуспеяния России, русские политические организации приветствуют генерала Деникина, в самозабвенном подвиге служения России неуклонно сохранившего идею единства России и провозгласившего ее объединение под властью верховного правителя.

«Политические организации, собравшиеся в настоящем заседании, выражают твердую уверенность, что верховный правитель России, торжественно возвестивший о своем обязательстве довести страну до Учредительного Собрания, имеющего заложить основы новой жизни согласно воле народа, будет приветствован широкими народными массами, как избавитель от тирании большевиков и глава объединенной России, всероссийское же правительство, возглавляемое адмиралом Колчаком, получит санкцию международного признания.

«Да здравствует воскресшая Россия! Да здравствует единое Русское государство и его доблестные вожди, адмирал Колчак и генерал Деникин, взявшие на себя подвиг возрождения России к новой свободной жизни».

На местах и в частности в Ставропольской губернии не менее восторженно был встречен этот акт главного командования, окрылявший надежду, что приближается на смену царившему хаосу какая-то новая грань бытия.

— Потерпите немного, — несколько ранее говорил мне влиятельный член особого совещания Н.И. Астров в ответ на мою информацию, что творится в Ставропольской губ.

— Потерпите немного, скоро все наладится, все образуется…

Но терпеть Ставропольской губернии, неповинной в предательстве на почве личных честолюбий, чуждой каких бы то ни было самостийных стремлений, пришлось очень долго.

Позднее, уже осенью 1919 года, Н.И. Астров, характеризуя соотношение центра и мест, принужден был признать центр работающим без приводных ремней. Власть, поставленная центром на места, была самостийна в своих увлечениях, злоупотреблениях и порой — преступлениях.

И в этом отношении Ставропольская губерния, первозванная, как я уже говорил, под правовую защиту добрармии, являла собою наглядный пример.

В первые месяцы 1919 года в Ставрии, как тогда называли губернию продолжал губернаторствовать П. В. Глазенап, произведенный в генеральский чин после возвращения в Ставрополь.

Правильнее было бы сказать, не губернаторствовал, а командовал губернией, ибо вся иерархическая лестница местной администрации была выстроена из военных чинов.

Начальниками уездов назначались офицеры, во главе государственной стражи стояли также офицеры, в губернии действовали военно-следственные комиссии[88] и полевые суды, деятельность которых объединялась в лице заведующего судной частью при губернаторе.

В каждом населенном пункте диктаторствовали военные коменданты, примеры деятельности которых я уже приводил выше.

Но генералу Глазенапу казалось и этого мало. С его согласия были сорганизованы особые партизанские отряды имени ставропольского губернатора, слывшие в населении под именем тавричанских отрядов.

История возникновения этих отрядов, насколько мне удалось выяснить впоследствии, такова.

Союз ставропольских землеробов, в котором значительную роль играл бывший председатель союза русского народа, а позднее член-инициатор коммунхоза в селении Ореховском овцевод В.А. Соколов, обратился к главному командованию с предложением организовать из надежного зажиточного элемента местные отряды, которые могли бы быть противопоставлены, в силу своего «классового самосознания», большевистским рабоче-крестьянским отрядам.

Предложение это главным командованием было отвергнуто, но ставропольским командованием, в лице П.В. Глазенапа, принято. Отряды сорганизовались и начали развивать свою деятельность в губернии.

Каков был их состав?

Не берусь ставить всех за одну общую скобку но, по видимому, к одному из действующих лиц этих отрядов относятся следующие слова генерала А.И. Деникина.

— Один оказался пьяницей и садистом и, будучи исключен из армии, впоследствии подобрал шайку, нанялся к ставропольским овцеводам и терроризировал население, пока не был предан суду[89].

Подобрал шайку… но ведь шайка-то эта действовала с ведома ставропольского губернатора.

Каковы были результаты деятельности этих отрядов и им подобных в других местах? Ответ на это находим в следующих строках приказа генерала Деникина от 6 июня 1919 года:

«Крупные успехи армии на фронте омрачились донесениями, что крестьяне освобожденных от большевиков районов начинают изменять свое первоначальное отношение к армии вследствие того, что во многих местах началось при помощи войск восстановление в правах помещиков».

Телеграмма генерала Деникина на имя командующих армиями от 9 июня 1919 г. говорит о подобном проявлении «военно-классового самосознания» еще более определенно.

«По дошедшим сведениям, вслед за войсками, при наступлении в очищенные от большевиков места, являются владельцы, насильственно восстанавливающие, нередко при прямой поддержке воинских команд, свои нарушенные в разное время права, прибегая при этом к действиям, имеющим характер сведения личных счетов и мести.

«При том смятении и путанице, которые внесены в жизнь гражданской войной и большевистским владычеством, при полном разрушении судебного и административных аппаратов, воинские части не могут принимать на себя обязанности разбираться с должными гарантиями справедливости в спорных правовых взаимоотношениях.

«Власти обязаны в переходное время, впредь до установления законного порядка, предупреждать всякие новые очередные захваты прав, не разрешая прежних споров и не допуская насилия с чьей бы то ни было стороны и во имя чего бы оно ни делалось.

«Урегулирование этого вопроса принадлежит законодательной власти. Насильников как с той, так и с другой стороны буду привлекать к суду. Всякие направленные к тому самочинные, путем насилия, действия отдельных лиц и групп должны пресекаться самым настойчивым образом.

«Иначе порядку не скоро суждено восстановиться; взаимное ожесточение будет расти, авторитет и популярность армии — падать; вместо одного насилия появится другое: население не будет видеть в войсках добровольческой армии избавителей от произвола, а пристрастных заступников за интересы одного класса в ущерб другим».

Когда я, после ликвидации ставропольского кассационного суда, вернулся вновь к обязанностям прокурора, до меня стали доходить сведения о такого рода действиях партизанских отрядов, что я поставлен был в необходимость задать однажды губернатору Глазенапу вопрос:

— Известно ли вам, Петр Владимирович, о действиях в губернии шаек, присвоивших себе название партизанских отрядов имени ставропольского военного губернатора Глазенапа?

— Почему же присвоивших, — спокойно ответил мне генерал Глазенап, — это и есть отряды моего имени.

— В таком случае должен поставить вас в известность, что мною сделано предложение о возбуждении предварительного следствия по одному из дел такого отряда.

— Этому делу не бывать, — пристально взглянув на меня, ответил генерал Глазенап,

Ввиду того, что дело начиналось при таких ауспициях, я подробно доложил об этом прокурору палаты Н.С. Ермоленко, и он обещал мне полное содействие по охране следствия от могущего последовать со стороны военных властей натиска, в связи с возбуждением этого дела.

Выдающийся следователь по важнейшим делам ставропольского суда, В.Н. Яроцкий, закопался на несколько недель в губернию и, вернувшись, вручил мне несколько томов производства по делу об убийстве бр. Макаровых[90], сделав при этом доклад, подтвердивший правильность моего наименования этих отрядов пред губернатором П.В. Глазенапом.

Информатором одного из отрядов состоял В.Н. Соколов, о котором я уже говорил, как об организаторе в более ранние времена союза русского народа в Ставрополе, а в более поздние — коммунхоза в селе Ореховском.

Он же состоял и интендантом по сбору у населения фуража и иного довольствия для нужд отряда. Он же поставлял в контр-разведку на расправу своих недавних товарищей по коммунхозу.

В.Н. Яроцкий, в числе других иллюстраций, привел мне такую картинку партизанских действий по сбору фуража и иного довольствия.

К Ставрополю медленно тянется большой обоз, везущий шерсть[91] в городские склады.

Внезапно и почти одновременно на обоз нападают две вооруженных группы и открывают спор, какая из этих групп первая захватила этот военный приз.

Спор разгорается и принимает настолько острый характер, что единственным выходом из положения является формальное объявление войны. Обе армии рассыпаются цепями и открывают одна против другой, выражаясь языком военных реляций, беглый огонь, а обозчики, по видимому привыкшие к положению подобного рода внезапностей, мирно щелкая подсолнухи, наблюдают с ближайшего пригорка, оружие какого из партизанских отрядов имени ставропольского губернатора увенчает судьба успехом.

Не успел я ознакомиться подробно с производством, как последовало предписание представить дело об убийстве бр. Макаровых в управление юстиции для обозрения, и, пока я оставался прокурором, дело это обратно в мою камеру не вернулось.

VII

По соглашению с прокурором палаты было установлено, что мои участковые товарищи прокурора возможно чаще будут объезжать свои районы и представлять мне доклады о положении на местах, я же периодически, в свою очередь, буду представлять сводку этих сведений прокурору палаты.

Генерал-лейтенант А.М. Валуев, заменивший к тому времени генерал-майора П.В. Глазенапа на посту Ставропольского губернатора, был вполне лойялен к действиям прокурорского надзора, не ставил никаких препятствий к раскрытию во всей полноте существующего на местах административного распада и неукоснительно присылал мне на распоряжение накоплявшиеся у него материалы по жалобам на должностные злоупотребления.

В связи с административным неблагополучием, в Ставропольскую губернию был командирован особый агитационный отряд, на обязанности которого лежала пропаганда и закрепление в сознании населения подлинных идей главного командования, не омраченных местной диктатурой.

По мысли С.Н. Сирина, стоявшего во главе отряда, на территории губернии возникла сеть аполитических организаций, именовавшихся обществами «За Россию», лойяльных по отношению к власти, ставивших своей задачей содействие власти по укоренению на местах правовых начал.

Связанный непрерывным общением со многими десятками открывшихся в губернии обществ «За Россию», С.Н. Сирин сообщал власти и мне, как прокурору, обо всех известных ему случаях должностных преступлений и злоупотреблений и в значительной степени содействовал подзаконной борьбе с этими явлениями.

Первая же сводка докладов моих участковых товарищей и материалов по имевшимся у меня сведениям и жалобам дала удручающую картину разложения власти на местах.

В Святокрестовском уезде безнаказанно буйствовала дикая дивизия, способствуя превращению лойяльных до того времени крестьян в зеленых камышанников.

В одном месте чины этой дивизии, ворвавшись в больницу, оставили после себя несколько десятков трупов. Зарегистрированы были случаи повешения для острастки первых же встречных на улице. Со всех сторон шли жалобы на угон чинами дивизии рабочего скота и лошадей прямо с полей, где производились работы[92].

Во главе уезда стоял полковник Л., признававшийся начальнику особого агитационного отряда, что он не сторонник судебного преследования преступников и предпочитает вместо этой волокиты просто ликвидировать преступников на месте.

В селе Благодарном, уездном центре обширной территории, власть начальника уезда полковника Ч. была на откупу у какой-то полуграмотной женщины и буфетчика уездного притона 3., открыто торговавшего у буфетной стойки и напитками и благоволением уездного начальства.

Редкий день я не подписывал предложения о возбуждении, в порядке закона от 11 апреля 1917 года, преследования против чинов государственной стражи по Медвеженскому уезду, притом в таких преступлениях, которые влекли за собою безусловное содержание под стражей.

Места заключения, в которых не утихали эпидемии тифов, были переполнены сверх меры подследственными разведок и комиссий, заставлявших по несколько месяцев ожидать первоначального допроса. При обходе мною мест заключения в Ставрополе обнаружился такой, например, своеобразный титул содержания под стражей: препровождается неизвестный для содержания под стражей, впредь до особого распоряжения, арестованный мною на ст. Гулькевичи. Подпись — поручик такого-то полка. Арестованный делал все зависящее, чтобы выйти из положения неизвестности, опровергая свою безликость имеющимися у него документами, но проехавший станцию Тулькевичи поручик, по видимому, давно забыл об обещанном им особом распоряжении и этим обрек его пребывать в состоянии неизвестности и под стражей многие месяцы[93].

В помещении каторжан я обнаружил восьмилетнего мальчика, приговоренного полевым судом к пятнадцатилетней каторге по подозрению в шпионаже в пользу красных[94]. Там же отбывал наказание присужденный полевым судом к каторге за внебрачное сожительство с родственницей.

Впрочем, указание преступления, влекущего пребывание под стражей, было сравнительно редкостью.

В большинстве случаев подследственные или осужденные присылались органами временной или полевой юстиции при краткой записке без копии определения о заключении под стражу или приговора, иногда просто с лаконическим указанием: содержать. Поэтому в графе тюремных журналов, требующей указания, по обвинению в чем содержится заключенный, сплошь и рядом значилось: сведений не имеется[95].

За переполнением тюремной больницы сыпно-тифозные размещались в общем тюремном корпусе. Вид камер, превращенных в очаги заразы, представлял собой, поистине, одну из картин Дантова «Ада».

В лучшем случае — на нарах, а в худшем — на голом асфальтовом полу, ютились вповалку больные, в грязном, рваном белье, держа очередь, чтобы хоть плечом прислониться к печи, скудному источнику тепла. При проходе по камерам под ногами хрустели насекомые. Переживавшие кризис, а может быть и последние минуты, больные катались в бреду по полу. Один из них в состоянии бредовой экзальтации при моем появлении заявил мне:

— Прошу, прокурор, ходу моей жалобе не давать, ибо вчера ночью я умер[96].

От тифа погиб начальник тюрьмы С.3. Дейниковский, два его помощника лежали в тифу, несколько надзирателей — тоже. Курсирующие же ежедневно от тюрьмы к кладбищу подводы разгружали переполненную в три раза против комплекта тюрьму, чтобы освободить места новым и новым толпам арестованных, препровождаемых сельскими комендантами, комиссиями и разведками с своими лаконическими записками: содержать!

Я обратил внимание генерала Валуева на это совершенно недопустимое положение. После личного посещения мест заключения им был издан приказ, напоминающий об уголовной ответственности за несоблюдение предписываемых законом гарантий при заключении под стражу, объявлены были правила письменного производства дел в полевых судах, а для обзора и разгрузки дел во временные военное-следственные учреждения были командированы юристы, изнемогшие в этой сизифовой работе.

Власть, даже при искреннем желании бороться с царившей разнузданностью, действовала без приводных ремней и была бессильна в этом жестоком быту своеобразной «диктатуры».

VIII

В имении «Николина пристань», близ большого села Петровского, проживали с своими семьями обломки дворянского рода, Николай Николаевич и Иван Николаевич Безменовы.

Имя их когда-то гремело в губернии. В детстве, когда я был частым гостем в семье бессменного ставропольского губернатора Н.Е. Никифораки[97], я знавал в старом губернаторском доме безменовскую комнату, где обычно останавливались братья Безменовы, приезжая из имения с челядью и верховыми лошадьми.

Позднее Безменовы, ведшие тяжбу с соседями и кредитными учреждениями, обеднели.

Имение их, кроме небольшого хуторка «Николина пристань», пошло с молотка, а жизненные удары превратили Н.Н. Безменова сначала в административного ссыльного, а затем, в 1906 году, — в главного подсудимого по большому политическому безменовскому процессу, где он предстал во главе 100 крестьян пред особым присутствием палаты в качестве председателя ставропольского крестьянского союза.

По отбытии трехгодичного заключения в крепости, Н.Н. Безменов вел тихую жизнь хуторянина на своем захудалом хуторке, пока преобразованное в 1917 году земство не призвало его на пост председателя ставропольской Уездной земской управы.

После разгона земства большевиками в 1918 году, Н.Н. Безменов вновь вернулся к себе на хутор и уже не играл никакой роли в протекавших перипетиях борьбы, хотя популярность его среди крестьянского населения была равноценна ненависти окружавших его хуторок соседей — тавричан.

Уже в дни добровольцев, осенью 1918 года, к нему на хутор ворвалась группа военных, выволокла на двор усадьбы, поставила к стенке, но жена Безменова, еще не оправившаяся от родов, умолила на этот раз офицеров пощадить жизнь мужа. Безменова бросили, раздробив ему два ребра и изувечив прикладами.

Жена и ребенок Безменова вскоре после этого случая скончались. Это было еще не все.

Весной 1919 года я получил телеграмму от И.Н. Безменова, умолявшего предотвратить военную расправу над его братом, увезенным офицерами в село Петровское.

Я снесся по телефону с губернатором Валуевым и, когда прибыл к нему по его приглашению, узнал следующие подробности этого бытового дела.

В Ставропольскую губернию случайно забрела из астраханских степей заблудившаяся часть какого-то полка.

Землевладельцы, во время совместной пирушки с офицерами этой части, жаловались на беспокойное соседство социалиста Безменова. Офицеры распорядились заарестовать Н.Н. Безменова; тут же на залитом напитками столе был написан приказ об учреждении военно-полевого суда и о предании ему Н.Н. Безменова.

Чуть ли не за этим же столом ночью Н.Н. Безменова осудили к повешению и, заняв телеграф и телефон военным патрулем, чтобы весть об этой расправе не проникла в город, наутро Безменова казнили.

После этого заблудившаяся часть вновь откочевала в астраханские степи, скрывшие в своих песках имена участников этого ночного дела.

Вот и все.

Читатель задаст, пожалуй, вопрос: не спутал ли я даты? Может быть это было в дни владычества красных? Может быть эту расправы над обломками дворянского рода, председателем земской управы, сотворила красная банда товарища Трунова?

Нет, это была воинская часть, под предводительством людей, носящих офицерские погоны.

Я срочно донес по телеграфу в управление юстиции об этом деле. Позднее генерал Валуев, рассказывая об этой пьяной шалости прибывшему прокурору палаты, добавил, что окрестные крестьяне совершают паломничество к месту казни Николая Николаевича Безменова.

Ставропольский хлеботорговец Г. поведал мне в моем прокурорском кабинете следующую печальную повесть.

В разгар большевистского террора на территории кавказских Минеральных вод, его дочь — девушка Р. Г. — бежала с несколькими офицерами оттуда в Ставрополь, уже занятый добровольческими частями.

Ехать приходилось на лошадях через красноармейские кордоны и села, где митинговали красные, призывая население на фронт против белых.

Спасая себя и своих спутников, Р. Г. в критические моменты выступала на митингах, заявляя себя большевичкой, едущей с товарищами по особо важному поручению. В конце концов она благополучно добралась вместе с офицерами до Ставрополя.

Там, по рапорту своего спутника, офицера Б., она была арестована, предана полевому суду и казнена.

По словам ее отца, в ночь перед казнью в помещение, где она содержалась, явился один из ее судей.

— Что, барышня, скоро подвесят… Страшно, небось? А хорошенькая. Глазки-то какие! Небось, кто-нибудь целовал их? Ну, поцелуй меня…

Через несколько часов Г. была повешена на опушке леса…

Я знаю, какие упреки по моему адресу может вызвать эта часть моих воспоминаний.

Но когда я взялся за перо, я дал обещание своей совести человека, много верившего, много пережившего, не скрыть ничего из этих ужасов, задавивших своею тяжестью общерусское идейное дело.

Ведь диктатура этого быта была так неотвратимо жизненна, что даже генералу А.И. Деникину в моменты, когда он слышал заглушенный сухой треск одиночных выстрелов, творящих расправу, оставалось только молиться:

— Прости, господи, виноватых и не осуди за кровь невинных[98].

А между тем, эти заглушенные выстрелы наносили смертельные раны не только телу невинно-убиенных, но и самому делу добровольческой армии.

IX

Следует признаться, что давление военного усмотрения чувствовалось ощутительно, и не всегда можно было предвидеть апельсинную корку, о которую поскользнешься.

Помню, вызванный срочно в Ростов, я получил разрешение коменданта, за отсутствием других служебных мест, занять место в офицерском вагоне.

У входа в вагон офицер, проверявший комендантские ярлычки, потребовал у меня документ о личности. Просмотрев мое служебное удостоверение, он заявил:

— Вас допустить в вагон я не могу.

И обратился к стоявшему за мной претенденту:

— А вы кто такой?

— Капельмейстер такого-то оркестра.

— Пожалуйте.

— Почему же мне тогда нельзя? — спросил я.

— Он в погонах, а вы?

И он недоумевающе-удивленно вздернул плечами.

Против такого аргумента возражать в те времена не приходилось.

Это вскидывание плеч, отягченных погонами, поднималось значительно выше перрона железнодорожного вокзала.

«Собственно, мы, штатские люди, — указывает близкий к главному командованию К.Н. Соколов[99], — никогда не пользовались полноправным положением в системе нашей правительственной иерархии, и наше управление было, по преимуществу, управлением через генералов».

Это управление через генералов властно вторгалось в жизнь гражданских ведомств, в том числе и в ведомство юстиции, — и в те времена, когда во главе юстиции стоял генерал А.С. Макаренко, и когда на смену последнему пришел испытанный судебный деятель В.Н. Челищев.

Ко мне, когда я был прокурором, поступило свыше предложение о возбуждении, с устранением от должности, преследования против председателя александровского съезда мировых судей Ф.Л. Есаулова.

Я принужден был ответить, что затрудняюсь исполнить это предложение в силу существующего порядка, требующего санкции соединенного присутствия сената, предварительно уголовной репрессии в отношении судей, по классу же должности преследование должно получить инициативу от прокурора палаты.

В ответ я получил разъяснение, что соблюдение этого порядка необязательно, ввиду состоявшейся резолюции генерала А.М. Драгомирова о предании суду и устранении Ф.Л. Есаулова[100].

В эти дни «управления через генералов» стало возможным внесение по предложению свыше на обсуждение общих собраний окружных судов таких, например, вопросов, как вопрос о целесообразности или нецелесообразности существования суда присяжных заседателей.

Прокурор палаты Н.С. Ермоленко рассказывал мне о совещании под председательством, кажется, сенатора Романова, в котором он участвовал по должности прокурора.

Совещанию этому, состоявшему из судебных деятелей, предложено было не больше, не меньше, как обсудить вопрос о возможности применения в гражданских судах смертной казни по ст. 279 воинского устава о наказаниях.

Единодушный отрицательный ответ собравшихся вызвал, как передавал Н.С. Ермоленко, нервное восклицание председательствующего:

— Таким отношением к предложению военных сфер вы ставите, господа, под угрозу и самое существование гражданской юстиции.

Но в судебном ведомстве, к счастью, это давление атмосферы военных обстоятельств все еще встречало сопротивление судейской независимости и преданности судебным уставам 1864 года, что нередко давало повод в военном понимании судейскую независимость подводить под понятие мятежной самостойности.