Начдив Иван Грязнов

9. Начальник Иркутского гарнизона

Одновременно с частями 1-й бригады на станцию Зима прибыл полевой штаб начдива. Альберт Янович давно недомогал. Беспрестанные поездки на перекладных, ночлеги на снегу разбередили старую рану. Но на ногах удержался до последнего боевого дня и только с подписанием перемирия сдался врачам. Начальник штаба С. Н. Богомягков также оставил дивизию. Он получил задание нелегально пробраться в Иркутск, чтобы оказать помощь ревкому в военном руководстве и подготовить все для скорого размещения в городе частей дивизии.

Свои обязанности начдив перепоручил комбригу 1-й, а руководство штабом — другому надежному помощнику, двадцатидвухлетнему Михаилу Голубых, немало послужившему рядом с Блюхером, Павлищевым и Сергеевым.

15 февраля 1920 года Грязнов, Голубых и военком Сергей Кожевников подписали очередной оперативный приказ войскам 30-й стрелковой дивизии. В нем указали, что, «по сообщению командования чеховойск, последние покинут первую договорную деповскую станцию не ранее 20 февраля», и, назначив полкам 2 и 3-й бригады новые пункты дислокации, обязали их командиров «по сосредоточении в указанных районах ежедневно производить строевые занятия».

Последняя формулировка приказа никого уже не удивила. Времена стали иными. Войска 30-й готовились к большому и радостному событию — к торжественному вступлению в столицу Восточной Сибири.

Когда Лапин вернулся в дивизию, полки двинулись на Иркутск.

…Воскресенье 7 марта 1920 года выдалось морозным Но полуденное сибирское солнце светило весело и щедро. Иркутск был в праздничном убранстве. Стены домов и балконы украсились портретами вождей революции. Всюду лозунги, увитые гирляндами хвои: «Привет освободителям!», «Да здравствует Советская власть!», «К социализму!»

Полк за полком проходил через Триумфальную арку, за которой высилась огромная фигура рабочего. В одной руке — молот, другая взметнула древко знамени с приветственной надписью: «Слава 30-й стрелковой дивизии». И арка, и фигура рабочего были сделаны изо льда, который искрился и пламенел на солнце.

Когда первые ряды красноармейцев вступили на центральную площадь, грянули залпы артиллерийского салюта. И полился могучий напев «Интернационала». Гимн пролетариев земли ширился, переливался волнами над чеканными рядами тридцатников.

Иван Грязнов гарцевал на буланом коне следом за бригадным знаменщиком Семеном Тукановым. Перед глазами колыхалось алое полотнище, на котором светились слова: «Мир хижинам — война дворцам!»

Перед трибуной бойцы остановились. Сверкнула вороненая сталь штыков.

Начался митинг. Его открыл председатель Иркутского военно-революционного комитета А. А. Ширямов:

— Товарищи! Сегодня мы чествуем лучших сынов Красной Армии — бойцов Тридцатой дивизии. Бойцов, вышедших из уральских заводов, из поволжских и сибирских сел. Сегодня мы возглашаем пролетарскую славу героям Тридцатой. Вами пройден великий путь. Впереди осталось мало. Победа за нами. Привет Тридцатой!..

Когда по площади, печатая шаг, проходили полки, на трибуне решались неотложные дела. Альберт Янович Лапин представил членам Иркутского ревкома Грязнова:

— Знакомьтесь. Самый боевой комбриг. Обо мне решение состоится в самые ближайшие дни, Тухачевский вызывает к себе, поеду на запад. Дивизию примет он. Его и считайте начальником гарнизона[7].

Вступление 30-й стрелковой дивизии в Иркутск. Март, 1920 года.

Прямо с парада новый начальник Иркутского гарнизона поскакал на станцию Иркутск-I. В одном из ее тупиков за колючей проволокой стояли вагоны с золотым запасом Республики. Грязнов прошел эшелон из конца в конец и убедился в целостности всех пломб. Заменил рабочую охрану командой пулеметчиков 264-го Верхнеуральского полка.

Глядя на этот состав, Грязнов физически ощутил огромную ответственность за груз, который они отбили у колчаковцев и белочехов… Золото России. Казалось, вот-вот перешагнет оно крайний рубеж и уплывет безвозвратно за океан. Не вышло. Бойцы революции вернули его хозяину — республике рабочих и крестьян. Грязнову рассказали подробности необыкновеннейшей истории. Началась она еще в 1915 году, когда германские войска ворвались на прибалтийские земли бывшей империи. Перепуганное царское правительство поспешило вывезти из Петрограда ценности столичного банка. Местом их нового хранения была избрана Казань.

В дни Октября рабочие и крестьяне России поставили своих часовых у дверей казанских хранилищ. 27 декабря 1917 года В. И. Ленин подписал декрет о национализации банков, и все их ценности стали общенародным достоянием. Место золотого запаса Совет Народных Комиссаров решил не менять. В тех условиях Казань находилась вне опасности.

Но пришло трагическое лето 1918 года. Сеть контрреволюционных заговоров охватила и города Поволжья. Советское правительство распорядилось вывезти золотой запас из Казани. Но эвакуировать удалось только 20 ящиков с золотой монетой.

Казань пала. Золотом завладел белогвардейский Комуч (Комитет членов Учредительного собрания) и срочно переправил его в Самару. Там оно долго не залежалось. Перекочевало в Уфу, а затем и в Омск, где на него и наложил свои руки «верховный правитель России». Когда фронт подошел к Омску, Колчак покинул былую «столицу» и увел «золотой эшелон». До станции Тайга он бронепоездами расчищал себе дорогу, забитую составами недавних «союзных друзей». Белочешское командование, спасая себя, под угрозой применения оружия запретило колчаковцам пользоваться железнодорожным транспортом. 4 января Колчак был взят под охрану чехами, а на другой день их караулы заняли посты на тормозных площадках поезда с российскими государственными ценностями.

12 января 1920 года ревком города Черемхово вынудил белочехов допустить к вагонам с Колчаком и золотым запасом свою рабочую охрану. Эшелоны отправили в революционный Иркутск, где «верховный правитель» был водворен в одиночную камеру старой губернской тюрьмы. Вместе с ним был посажен и «премьер-министр» Пепеляев.

Тогда же пришел конец и странствиям поезда с золотым запасом.

В начале февраля каппелевцы, остатки армии Колчака пробились к Иркутску и предъявили ревкому наглый ультиматум: выдать «верховного правителя» и внести 200 миллионов рублей выкупа.

На улицах города выросли баррикады. Вся первая линия домов по берегу Ангары ощетинилась штыками. Белогвардейцы не унимались. Захватив станцию Инокентьевская, они готовились к штурму Иркутска. Колчак и золото были для них главной притягательной силой. Понимая это, Иркутский ревком пошел на крайние меры. 6 февраля 1920 года он вынес контрреволюционным главарям смертный приговор. В нем говорилось:

В свой первый иркутский день И. К. Грязнов побывал и там, где был свершен суровый акт народного возмездия. Он остановился перед высокой горой, у подножия которой Колчак и Пепеляев сделали свои последние шаги.

— А где захоронены трупы? — спросил Грязнов сопровождавшего товарища.

— Землю ими не испортили, — ответил тот. — Отправили под лед, в Ангару… Помогло. Каппелевцы на город не пошли. Переправились в стороне через Байкал и подались к японцам. Говорят, и мертвого Каппеля за собой потянули. Хорош подарочек!

…Был уже поздний вечер, когда Иван Кенсоринович, заехав в штаб за Сергеем Кожевниковым и братом Александром[8], направился к дому, выбранному для них квартирьерами.

Вместе с хозяином гостей вышла встречать и его дочь — гимназистка. Стоя в сторонке, она с любопытством следила за ними, разными и непохожими. Высокий и шумливый Кожевников показался ей главным. Сдержанно-строгий и не столь приметный Грязнов немедля был зачислен в помощники. И надо же — он раньше других стал здороваться с отцом, а после и к ней шагнул первым:

— Как звать-величать прикажете?

— Дебора…

— Звучное имя. А я вот — Иван. Учитесь?

— В седьмом, в последнем.

— О-о! Совсем взрослая девушка, — произнес и застенчиво улыбнулся.

Комнатами постояльцы остались довольны.

После того вечера хозяева раньше полуночи редко видели их. Часто сутками не являлись домой: дел было невпроворот.

— Боюсь за тебя, Иван, — подтрунивал над Грязновым Кожевников. — Все золотом бредишь. Так и до лихорадки недолго. Помнишь, как у Джека Лондона люди маялись ею?

— Странный человек, — сердился начальник гарнизона. — Тебе-то не знать, для чего стараемся?

— Да, я так… Понимаю, Ваня, все понимаю, — уступал Кожевников.

А время действительно было лихорадочным. Шла перепроверка золотого запаса и перекладка ценностей из обветшалой тары в новые прочные ящики, которые по особо срочному заказу изготовили рабочие Иркутска. Все операции совершались по строжайшим банковским правилам.

Произведя пересчеты, выяснили, что в наличии находятся 199 ящиков со слитками золота весом 619 пудов 29 фунтов 68 долей и 6616 ящиков с монетой разных чеканок весом 20 823 пуда. Затем все эти пуды, фунты и доли были пересчитаны в рубли и копейки. Общая стоимость ценностей в номинальной оценке составила 409 625 870 рублей и 23 копейки.

Одновременно шли работы по оборудованию специального железнодорожного состава. Золотой запас предстояло перевезти в столицу Советской республики. Ответственность за выполнение этого задания партии и правительства Иркутский ревком возложил на оперативного сотрудника особого отдела ВЧК при 5-й армии Александра Афанасьевича Косухина. Закаленному и опытному чекисту был вручен мандат с чрезвычайными полномочиями. В числе других руководящих работников его подписал и Грязнов.

Для охраны «золотого эшелона» был в полном составе выделен 3-й батальон 262-го Красноуфимского полка во главе с Николаем Павловичем Паначевым.

Грязнов пригласил к себе А. А. Косухина и Н. П. Паначева. Без долгих дебатов договорились о порядке охраны «золотого поезда». Решили, что в первом эшелоне будут следовать вагоны с ценностями и караульная рота из ста пятидесяти человек. В пути на крышах держать круглосуточные спаренные посты, на задних тормозах и тендере паровоза — дежурных пулеметчиков. Ночью скорость движения не более десяти верст в час. Второй эшелон с резервной охраной отстает от первого на перегон и догоняет лишь для смены караула и в случаях нападения.

Бывший начальник охраны золотого эшелона Н. П. Паначев, член КПСС с 1918 года. Ныне персональный пенсионер, проживает в рабочем поселке Арти.

— Помните, тайга до Красноярска еще кишит разным сбродом. Есть и более коварный враг, — подчеркнул Грязнов. — Это разруха. Сквозного движения по магистрали нет. Мосты через Тулун, Уду и Бирюсу еще не восстановлены. Как тут поступить?

— Сибирь поможет, — отозвался Паначев. — Морозы-то пока на убыль не идут. Не будет стальных мостов, ледяные станем ладить.

Рано утром 22 марта И. К. Грязнов прибыл на станцию Иркутск-I. Вместе с членами специальной комиссии проверил готовность эшелонов. Осталось дать последние, напутствия отправляющимся в большую и нелегкую дорогу.

— Отныне в ваших руках огромнейшие богатства республики Советов, главный ее золотой капитал! — сказал Грязнов. — Не забывайте о том, что быстрейшая и полная его передача рабоче-крестьянскому правительству намного приблизит час общей победы над всеми врагами революции. Вперед, друзья! Вперед, орлы Урала и Сибири!

…«Золотая лихорадка» прошла. Но забот у начальника гарнизона не убавилось. К Иркутску подтягивалась вся 5-я армия. Вслед за 30-й в город вступили полки 35-й стрелковой дивизии. Их требовалось разместить, обеспечить всем необходимым.

Грязнову казалось, что концентрация войск в Иркутске диктуется необходимостью быстрейшего освобождения всего Забайкалья и Дальнего Востока. Лишь позже стало ясно, что в то время делалось все, чтобы не только отдалить войну с Японией, но, если возможно, и обойтись без нее. В первую очередь следовало завершить разгром контрреволюции на западе. Учитывая сложность международной и внутренней обстановки, Советское правительство проявило далекую прозорливость, пойдя на образование к востоку от Байкала промежуточного «буферного» государства — Дальневосточной республики.

Из партизанских отрядов была сформирована армия ДВР. Однако она еще не окрепла и в случае повторения интервенции вряд ли сдержала бы японских захватчиков. Тогда на выручку товарищам по борьбе из Иркутска выступила 30-я стрелковая дивизия и заняла позиции на трехсоткилометровом фронте от низовьев Селенги до самой Кяхты. Этот огромный участок требовалось превратить в укрепленный район. Бойцы рыли окопы, тянули проволочные заграждения, возводили блокгаузы, капониры, оборудовали артиллерийские позиции, прокладывали новые дороги, готовили этапные пункты и зимнее жилье.

Закрыв границу на замок, дивизия приступила к боевой учебе. Красноармейцы совершенствовали огневую и тактическую выручку, занимались в школах ликбеза и политграмоты, постигали военные науки на курсах младших командиров, в учебных командах артиллерии и связи.

Летом были проведены бригадные тактические учения, а затем маневры в масштабе всей дивизии. Эти маневры и учебные стрельбы, вероятно, явились первыми в РККА. Они показали отличную сколоченность подразделений и частей.

В августе 1920 года И. К. Грязнов временно исполнял обязанности командующего 5-й армии. В те дни советское командование вело работу по укреплению народно-революционной армии Дальневосточной республики. Иван Кенсоринович вместе с членами Реввоенсовета отбирал для нее лучшие кадры. Этой чести удостоились и пятьдесят самых опытных командиров и политработников 30-й дивизии. В их числе отбыл за кордон и герой боев на Тоболе и Ишиме К. К. Рокоссовский.

Серьезной проблемой в армии оставалось снабжение людей продовольствием. Места вокруг, правда, были богатые, реки кишели рыбой, по склонам сопок бродили косяки дичи. Но вся эта живность у бурят считалась священной. Самовольные уловы и отстрелы могли только расстроить отношения с коренным населением, в особенности, с правящей буддистской верхушкой.

Пришлось прибегнуть к дипломатии. В начале августа Иван Кенсоринович с особым тщанием подобрал «высокопоставленную» делегацию и, возглавив ее, направился в Гусиноозерский дацан просить аудиенции у главного ламы.

Внешний лоск и респектабельность создали автомобили миссии Антанты, которыми разжились еще под Красноярском. Появление двух «фиатов» и двух «мерседесов» в сопровождении кавалькады конников, одетых с иголочки лучшими иркутскими портными, произвело на буддийских монахов должное впечатление.

Переговоры на высоком уровне прошли в обстановке взаимопонимания. Главный лама объявил по всем дацанам, что вето на улов рыбы и отстрел дроф на красноармейские части больше не распространяется.