Начдив Иван Грязнов

3. На штурмовые батальоны

Шел первый день нового 1919 года.

1-я Красноуфимская бригада отступала. Бойцы тяжело шагали переметенным Осинским трактом. Рядом под белыми шапками дремали мохнатые ели. В лесу тишина, стужа даже ветрам крылья прихватила.

Бригада спешила к Каме. Грязнов отдал коня раненым и грелся ходьбой. Думалось разное. На память пришла слышанная еще от деда Назара примета: как встретишь Новый год, так и проживешь его. Стало не по себе. Иван Кенсоринович сердито ругнул себя: «Поддался побасенкам».

Вышел из колонны, свернул на обочину. Поплясав на снегу, утоптал крепкую площадку. Расправил под ремнем складки шинели и приосанился, как на смотру. Бойцы видели обращенное к ним живое открытое лицо и с удовлетворением отмечали, что комбриг, как и в добрые времена, энергичен и бодр.

— Подтянись, подтянись, ребята! — звонко выкрикнул он. — Иль не вас командарм орлами Урала величал? Выше головы, земляки!

Люди зашагали четче, перестали супиться, цепляться за пятки идущих впереди.

Комбриг смотрел на бойцов и думал: сколько же в них силы, полгода в боях, и в каких… Ушедший год был нелегким. В Красноуфимске долго не продержались, соседи не помогли закрепить успех. Вернулись в старые окопы на склоны Песчаной.

В обороне простояли шестьдесят суток. Во второй половине декабря был сдан Кунгур. Начдив издал строжайший приказ: «Отступать медленно, задерживаясь на каждом рубеже и селении». Так и отходили бойцы Грязнова.

Под селом Орда вновь встретились с Иркутской дивизией полковника Гривина. 24 декабря колчаковцы цепями пошли на снежные окопы бригады. Отбиваться пришлось целый день. А когда наступила тьма, контратаковали сами, навязав рукопашную на улицах села.

Но праздновать победу не пришлось: в ту же ночь на севере случилась катастрофа, части 29-й дивизии оставили Пермь и отступили за Каму. На левом берегу остались только полки 30-й (такой номер 4-я Уральская получила после включения в нее частей 3-й дивизии).

Под Новый год Блюхер приказал бригаде Грязнова совершить марш в район Осы и закрепиться так, чтобы противник не смог с ходу форсировать Каму и вклиниться в стык между частями 2 и 3-й армии.

…Грязнов давно сошел с обочины и теперь шагал рядом с бойцами. Тревожные мысли не отпускали его. Начдив предписывал «ни в коем случае не отрываться от флангов соседей». Как ни заботились об этом, правый фланг оставался обнаженным.

Но комбриг был тем собранней, чем сложней обстановка. Он максимально ускорял движение бригады, чтобы вырвать время для подготовки обороны на новых рубежах.

Полки вышли к Каме. Без спешки заняли оборону. Толково распределили огневые средства, наладили надежное взаимодействие. Не опоздала и артиллерия. А сколько хлопот было с ней на марше! Особенно с гаубицами, которые вначале похода разобрали. Стволы приспособились везти на дровнях. Для лафетов мастерили и сани, и лыжи всяких конструкций, но ничто не выдерживало, все рассыпалось. Тогда гаубичники снова собрали орудия, подпряглись к лошадям и потянули гаубицы своим колесным ходом.

Что и говорить, артиллеристы в бригаде — народ особый, каждый второй — коммунист. Тут и ветераны партизанских боев, тут и канониры Кронштадтской береговой во главе с комбатам Аркадием Сивковым.

Да вот он и сам.

— Орудия на местах, — доложил комбригу. — Позиции оборудованы и НП подобрали хороший.

— Спасибо, друг, — сказал Грязнов и покрутил пуговку с якорем на черной шинели артиллериста. — Только боюсь за вас. Уж больно ребята ваши заметны. Как галки на снегу…

— Не беспокойся, близко не подпустим. А прикажешь, и в атаку пойдем. Пуганем одним видом.

Через день к Осе подошла только что прибывшая на фронт 7-я Уральская дивизия горных егерей князя Голицына. В ее состав входил и 25-й Екатеринбургский полк, шефом которого был сам Колчак. Загремела округа.

доносил Грязнов начдиву на третьи сутки разыгравшегося сражения.

Иван Кенсоринович безотлучно находился на переднем крае. Не покидал сражающиеся роты и военком бригады Мяги.

Комиссар прибыл в бригаду три месяца назад. В армии до этого никогда не служил, был сугубо штатским питерцем, к тому же и в годах, в отцы командиру годился.

Советами по командной линии Мяги особо не докучал, но в воспитательной работе сразу занял положение непререкаемого авторитета. И первого в оборот взял ни кого-нибудь, а самого Грязнова.

— Ты, Иван Кенсоринович, как я понял, человек строгий. На войне без этого нельзя. Но одной строгостью не возьмешь. Красному командиру прежде всего с душой подходить к людям надо. А ты бываешь крут не в меру, — высказал как-то с глазу на глаз. — Умей, брат, и отходчивым быть.

Не вскипел, не заспорил тогда Грязнов, сдержался себе на удивление.

Другой раз Мяги задел еще больше.

Это было после ноябрьского собрания, на котором коммунисты давали клятву до тех пор не слагать оружия, пока хоть одна белогвардейская сволочь будет на советской земле. В бригаде усилился приток заявлений в партию.

— Комиссар, а за меня поручиться можешь? — не утерпел и комбриг.

— Как за боевика, всем сердцем, — ответил Мяги и тут же добавил: — Но хотел бы в тебе и такого же умелого политического вожака видеть.

«Мудришь, старик. На речи-то ты мастер. А каким на деле будешь?» — обиделся тогда Грязнов.

Под Осой раскрылся настоящий воинский характер комиссара. Пулям кланялся редко. Всегда был там, где требовалось призывное слово и личный пример коммуниста.

Утром 8 января над полком Артемьевского нависла угроза полного истребления.

— Сам поведу анфаловцев в контратаку. Иного выхода нет. Только этим спасем бригаду, — заявил комбриг.

— Я с тобой, — коротко произнес комиссар.

И вот навстречу егерским пулям рванулись седовласый и юный, ведя за собой бойцов. Они были рядом и в гуще штыковой схватки.

Десять суток не стихали жестокие бои под Осой. Наступление княжьего войска было остановлено, горные егеря за Каму не прошли.

12 января подтянулись запоздалые резервы 2-й армии, и только тогда бригада Ивана Грязнова получила долгожданный отдых. Похоронили убитых, переправили в тылы раненых.

В деревнях, куда отошли полки, закурились дымки над банными избушками. Бойцы до изнеможения хлестались вениками, пулями вылетали на снег и снова кидались в парное пекло. Взводные надрывались до хрипоты:

— Совесть имейте, ироды! Люди вас ждут!

Да где там…

Потом самоварничали, отсыпались, снимали трехнедельную щетину, а с нею и последнюю усталость смертельно тяжких дней.

И вдруг…

— Поднимаюсь! Трево-ога! — прокричали по избам дневальные.

Бригада получила приказ: в кратчайший срок, любыми силами, в любом составе выйти в район Очерского завода. Чем вызвана такая спешка, не объяснялось.

И снова двинулись по морозу, заснеженным узким проселком. Головные дозоры угадывали его по едва заметным санным колеям.

На ночлег в деревни не заходили. Ложились в снег при кострах, при них и поднимались. Сборы под звездной крышей проходили быстро. Комбриг торопил полки.

К вечеру 18 января бригада достигла места назначения. Старший квартирьерского разъезда на ходу доложил, что Блюхер уже здесь и что полки могут нынче заночевать в избах поселка и окрестных деревень.

Грязнов немедля направился к начдиву.

— Молодец, комбриг! Молодец, что и говорить! — по-братски просто встретил Блюхер. — За Осу спасибо, за то, что к нам в Очер в самое время подоспели, тоже спасибо.

Расспросил о потерях, о настроениях бойцов. Прошелся по горенке раз, другой. Остановился. Положил на плечо Грязнову руку и мягким баритоном произнес:

— Знаю, досталось вам… Но обстановка такова, что надо снова идти в бой. Наши разведчики перехватили приказ генерала Пепеляева. Части 1-го Сибирского корпуса с рассветом пойдут на Павловский и Очерский заводы. Главный удар будут наносить штурмовые батальоны.

— Это те, которых Колчак своей гвардией называет?

— Они.

— Не встречались еще…

— Теперь придется. Ударная бригада полковника Рубановского сосредоточилась здесь, в Дворецком, — придвинув карту-десятиверстку, указал Блюхер. — Ваша задача — перехватить, разбить ее батальоны на пути до Очера и взять Дворецкое. Нужен сильный упреждающий удар. Будет он — будут спутаны все карты Пепеляева…

Начдив сообщил Грязнову, что еще 5 января в Вятку прибыли члены специальной комиссии ЦК РКП(б) и Совета обороны Ф. Э. Дзержинский и И. В. Сталин, которым поручено расследовать причины сдачи Перми и оказать помощь местным организациям в возрождении боеспособности частей 3-й армии. За первые две недели представители ЦК сделали многое. Упорядочили работу штаба и тыловых учреждений армии, наладили снабжение войск, укрепили полки наиболее пострадавшей 29-й дивизии. На фронте уже появились и новые подразделения — батальоны ВЧК и тысячный отряд лыжников, по-зимнему обмундированный и вооруженный скорострельными пушками и пулеметами.

— Положение армии становится более прочным, — заключил Василий Константинович. — Республика ждет от нас смелых и решительных действий, и мы должны доказать, что способны на это.

19 января в 3.30 полки Грязнова были уже на ногах. Бойцам 2-го Красноуфимского предстояло следовать к Дворецкому по прямому пути.

— Везет тебе, Семеныч. Топать много не придется, — поддел Артемьевский Анфалова перед расставанием.

— Говори! — буркнул Анфалов.

За этими незлобивыми шутками командиры полков скрывали предбоевую озабоченность. Задачи у каждого были трудными: одному принимать на себя лобовой удар штурмовиков, другому, после маневра по лесам, завершить дело контратакой с фланга и тыла.

Прошло несколько часов. Когда зимний рассвет высветил белую колокольню церкви Дворецкого, от села донесся звенящий хруст снега.

— Они! — пролетело по окопам первого батальона.

Анфаловцы взялись за винтовки. Наступающих пока было не видно, но печатный ритм шагов все нарастал и нарастал.

Красноармейцы поспешили с огнем. Далекие залпы не нанесли штурмовикам урона. Те, словно на показном учении, перестроились в цепи и двинулись на сближение. Это были отборные головорезы Колчака. Они еще не знали поражений. У них была особая тактика: в атаке не ложиться, наступать, расстреливать и опрокидывать противника, шагая в полный рост.

Первый батальон не выдержал такого натиска, и марширующая лава опрокинула его. Два других оказались более стойкими, панике не поддались и встретили врага дружным огнем. Штурмовики не пригнулись и теперь. Они шли перекатами, цепь за цепью.

Но вот заговорили орудия Аркадия Сивкова. Заслышав их уханье, красноармейцы почувствовали себя увереннее. Но даже снаряды не сломили зловещую цепь, как заведенная, она приближалась все ближе и ближе.

Анфалов нетерпеливо глянул на часы. Стрелки показывали без пяти девять: «Не все еще потеряно, Артемьевский вот-вот должен ударить».

Чуть приподнялся и скорее угадал, чем услышал, — там, далеко впереди, за селом, загремела пальба.

Комбриг не ошибся во времени общей атаки: хотя с большим трудом, полки установили боевую согласованность. И дрогнули штурмовые батальоны, смешались их ряды…

Было около двенадцати, когда Анфалов направился с докладом к командиру бригады. Припадая на протез, он шагал по улицам освобожденного села. Войдя в штабную избу, Анфалов застал комбрига за допросам пленного.

Грязнов обернулся и торопливо встал:

— Жив, Семеныч!

— Я-то жив, но сколько наших полегло…

Большой ценой заплатила 1-я Красноуфимская бригада за победу под Дворецким, но сила ее примера была огромна.

В наступление перешла 3-я бригада И. С. Павлищева. Затем в штыки ударили красноармейцы бригад И. Д. Каширина и Н. Д. Томина. Белогвардейский фронт был прорван.

так отметили геройский порыв Тридцатой члены комиссии ЦК РКП(б) и Совета обороны.

Прислал свою телеграмму и Революционный военный совет Восточного фронта: