Над голубым Иссык-Кулем

ПУТЬ В НЕБО

Среди тяньшанских елей. Экспедиция гляциологов направляется в Центральный Тянь-Шань, к истокам Нарына. Мы идем путем, проложенным еще тысячелетие назад. Тогда дорога была иной — то был караванный путь. Сейчас под колеса нашего «газика» бежит профилированное грунтовое шоссе.

Долина реки Барскаун, ведущая к югу от Иссык-Куля на гребень Терскей-Алатау, вначале похожа на другие такие же долины западного Прииссыккулья. С берегов реки исчезают пустынные ландшафты, их как бы задергивает нежно-зеленое покрывало сочных, свежих, ярких альпий ских лугов. По этому ковру разбрелись стада коров, отары овец, табуны лошадей. Редко разбросаны округлые юрты.

Картина удивительная. Это ближние джайлоо — горные пастбища киргизских колхозов.

Уже начинаешь привыкать к этому ласкающему взор пейзажу, как вдруг в него вторгаются новые элементы, поначалу резко нарушающие гармоничность ландшафта. Над низкотравными лугами возникают необычайно высокие и стройные, совсем как кипарисы, ели. Одноствольной колонной маршируют они по зеленым холмам, поднимаясь к подножию водопадов, низвергающихся с голых скал, холмов прямо к реке. Елей становится все больше и больше. Вот уже все склоны покрыты лесом. Тяньшанский лес необычен. Он состоит из единственной ели Шренка.

Не так просто решить вопрос, откуда взялась на Тянь-Шане эта ель. Одни ученые предполагают, что она пришла с Дальнего Востока, другие — с Гималаев, третьи — с равнин Средней Азии. По-видимому, ель Шренка связана с древней флорой хвойного гингко, родина которого — Восточная Азия. В эпохи, предшествовавшие оледенению, ель росла в смешанных лесах, соседствуя с лиственными породами. Но похолодание климата и вызванное им наступление ледников «вырвало» из смешанных лесов лиственные породы. Тяньшанская ель, сохранившись с доледниковых времен, стала единственной, полновластной хозяйкой горных лесов. Леса Тянь-Шаня превратились в однопородные.

Своеобразная особенность этих лесов — их парковый характер. Они кажутся созданными рукой человека. Объясняется это очень просто: ель приспособилась к относительно сухим условиям климата. Ее корням приходится далеко разбегаться в стороны в поисках влаги. И для кустарникового подлеска места остается не так уж много. Кусты рябины, облепихи, барбариса, шиповника, смородины не образуют сплошных зарослей, не «засоряют» еловый лес. Он остается чистым, насквозь просматривающимся. Лес насыщен солнцем и напоен горьким ароматом хвои. А сколько в нем цветов!

Тринадцать видов эремурусов можно встретить в таком лесу. Одни названия чего стоят: эремурус Ольги, Зинаиды, тяньшанский, согдийский… Это мощное растение из семейства лилейных образует соцветие метр длиной, в котором собрано до восьмисот цветков. Обычно они бледно-розовые, но у эремуруса Зинаиды на лепестках сохраняется лишь розовый ободок, а середина коричнево-пурпурная. Родственна эремурусам и корольковия с буро-зелеными коло кольцами, в названии которой увековечено имя Я. И. Королькова. Немного выше по склону — тюльпаны. Их целое море…

Пожалуй, тюльпан — самый главный цветок Тянь-Шаня. Это его гордость. В лесах Киргизии встречается больше двадцати видов тюльпанов. И среди них: тюльпан Грейга — огненно-красный с пурпурными листьями, белый тюльпан Кауфмана (диаметр цветка десять сантиметров!), изящный тюльпан Зинаиды — снаружи ярко-красный с зелеными прожилками, внутри золотисто-желтый.

Многие виды, образующие это удивительное цветочное море, встречаются только на Тянь-Шане. Здесь их родина Они служат великолепным дополнением к столь же уникальной тяньшанской ели, пережившей оледенение…

Впрочем, и растения, широко распространенные в других местах, в соседстве с елями Тянь-Шаня выглядят как-то по-иному. На темном фоне ярко сияют крупные желтые соцветия барбариса, кусты которого достигают двух-трех мет ров высоты. Ближе к краю леса прижимаются массивы желтоцветной облепихи. Золотистые, кисловатые ее ягоды будто обклеены вокруг веток, не легко их отделить не повредив. Пожалуй, трудно назвать место, где облепиха встречалась бы в таких количествах, как на Тянь-Шане. Листья кустарника-подлеска, серебристо-белые внизу, создают для мелких его цветов легкий, струящийся фон.

На полянах тяньшанских лесов есть и «королева» цветов — гигантское зонтичное ферула. Свои огромные желты соцветия она раскрывает на конце стебля трехметровой высоты лишь раз в шесть лет.

Ветра нет. Но нет и тишины. Воздух насыщен жужжащими, звенящими, поющими, гудящими насекомыми. Среди них главенствуют пчелы. В этом цветочном море им раздолье. И только одного надо остерегаться мохнатым труженицам — голубого цветка аконита. Взяток его смертелен.

Ближе к вечеру лес затихает. С высот спускается про хлада. Постепенно тускнеют краски цветов. Лес начинает редеть — мы поднялись к его верхней границе. Здесь только отдельные экземпляры елей возвышаются на пьедесталах скал. Они похожи теперь на гигантские свечи. Скалы напоминают грандиозные соборы готического стиля. С исчезновением леса долина мрачнеет.

К перевалу Барскаун. Теперь внимание привлекает новый феномен. Склоны Барскаунской долины сложены сиенитами и диоритами — породами глубинного метаморфизма, образовавшимися в недрах земли под влиянием очень высоких температур и очень высокого давления. Пройдя через это «горнило», они приобрели исключительную прочность. Такие породы, оказавшись на поверхности, способны долго сопротивляться разрушительному действию текучих вод, мороза, солнечных лучей, ветра. Но разрушению подвластно все. И даже сверхпрочные сиениты и диориты Барскаунской долины…

Навстречу нам приближается мощный шлейф из дикого хаоса каменных глыб, спускающихся с трехкилометровой высоты — с самого гребня долины, к серебристой змейке Барскауна. Это каменный поток, напоминающий реку или ледник. «Река», сложенная камнями. Она не одна в долине. Две или три таких «реки» виднеются впереди, а одну мы не заметили.

Каменные потоки кажутся движущимися. Ощущение их движения и текучести создается поперечными волнами, изгибающимися, образующими концентрические дуги, направленные выпуклостью вниз. Эти потоки камней — ученые называют их «каменными глетчерами» — практически неподвижны. Их форму нельзя считать развивающейся. Это что-то вроде памятника великому ледниковому периоду.

Вверх ведет нас лента серпантина. Подъем, поворот, спуск, снова подъем… Один за другим повороты остаются внизу. В отличие от равнинной дороги здесь, в горах, можно близко увидеть и то место, где был уже давно, и то, куда предстоит совсем еще не скоро добраться. Впечатление такое, как будто находишься на верхнем ярусе в очень большом театре. Впрочем, ярус этот далеко не самый последний. Мы взбираемся на Сары-Мойнок — перевал через первую каменную стену Терскея, лежащий на высоте трех тысяч шестисот метров.

В песню мотора вплетается жалобный стон. Нелегко брать крутой подъем перед перевалом. Где-то, кажется совсем рядом, но намного выше, а потому довольно далеко, на тремя поворотами дороги, застрял какой-то грузовик. Его мотор задохнулся в разреженном воздухе. Несколько парней в телогрейках и ушанках столпились вокруг водителя, голова которого исчезла под капотом машины.

— Далеко сырты?

— Да, порядком. Засветло вряд ли добраться. Два перевала…

Мгновенно темнеет в горах. Особенно в такой теснине, как ущелье Барскауна. Хотя до астрономического захода солнца остается три часа, в ущелье спустилась какая-то серая кисея, как бы отдалившая громаду склонов с их сияющими снежными вершинами; покинутые солнечными лучами вершины потухли, как будто их присыпали пеплом.

Только позади величественная панорама гор была еще освещена лучами солнца, клонившегося к западу, куда-то за Иссык-Куль. Низкое солнце, щедрое на краски, пятнало горы в совершенно не свойственные им цвета: вогнутый лоб большого креслообразного кара слегка алел, каменные глетчеры стекали к синеватой, в черных зазубринах елей пойме Барскауна светло-фиолетовыми потоками. Небо вверху тускло-сереющее, но безоблачное. В него устремлен задранный радиатор нашего «газика». Впереди ничего нет. Только небо встает за обрывом дороги. Уклон такой, что, кажется, поднимаешься в лифте. Но дрожащий, вот-вот готовый оборваться стон мотора сменяется ровным гудением, радиатор опускается, мы видим впереди новую цепь гор. Перевал пройден. Он не последний. Небольшой спуск, снова петляние по серпантину. Новый подъем — на Барскаун.

Дорожный знак «Перевал Барскаун — 3819 м» выхватывают уже фары машины из густой, холодной тьмы, прошитой колючими звездами. Оттуда, с навалившегося на перевал черного неба, медленно стекает леденящий воздух. Это дыхание сыртов Внутреннего Тянь-Шаня, суровой страны высокогорья, открывшейся нам с перевала.

НА ПЛОСКОЙ КРЫШЕ ГОР

Печать ледника. За перевалом мы вернулись в «геометрию на плоскости». Дорога ушла в широкую равнину, залитую ярким лунным светом. Далеко-далеко на горизонте чернеют новые горы. А перед нами — большое озеро, мерцающее лунной желтизной. Вскоре появляется второе озеро, затем третье. Мы попали в страну озер. И болот…

Но болота совсем не характерны для Киргизии. Они занимают в республике всего полпроцента территории, тогда как в среднем по Советскому Союзу — десять. Тем удивительнее встретить болота так высоко. Кочковатое осоковое болото — «саз» — лежит между двух озер. Из этого болота выбегает маленькими ручьями Барскаун, уходящий потом под каменистую осыпь и появляющийся в своей долине уже гремящим водопадом.

Нам предстоит путь на восток по обширной равнине, именуемой Арабельскими сыртами потому, что по ней течет река Арабельсу. За ней в верховьях реки Кумтор — метеостанция Тянь-Шань и горно-ледниковый массив Акшийрак.

Мы въехали на сыртовое плоскогорье ночью, поэтому ничего не видели. А Северцов почти за сто лет до нас увидел с Барскаунского перевала «обширный великолепный вид на сырты: гряда за грядой поднимались на нем покрытые пожелтевшим дерном холмы, как волны моря. Подобно пене на волнах блестели на них полосы снега. Широкой дугой замыкали горизонт с востока, юга и запада зубчатые хребты, покрытые уже сплошным снегом».

Утром мы смогли убедиться в большой точности этого описания. Перед нами была волнистая равнина, мало задернованная, почти голая, усеянная бесчисленными озерами. Ни речка, протекающая между озер, ни сами озера не имеют сколько-нибудь возвышающихся берегов. Они почти не врезаны в равнину. То тут, то там разбросаны в беспорядке небольшие, средние и громадные валуны, пестрые от покрывающих их накипных лишайников. Валуны исцарапаны мелкой ледниковой штриховкой. Эти царапины, ориентированные в одном и том же направлении, ученые называют ледниковой штриховкой, потому что искусный резчик, создавший ее, — ледник.

Словно нехотя, катит свои воды Арабельсу, медленно поднимается в темное небо солнце, не спешит растапливать корку льда, сковавшую озера, лужи, болотца. Недвижимо парит над равниной орел-бородач. Тишиной, неподвижностью, какой-то замороженностью веет от всего окружения. Это ландшафт предела жизненных процессов. Жизнь кончается у белой кромки ледников. В полуметре вглубь от поверхности земли залегают постоянно мерзлые породы, а в некоторых местах можно обнаружить крупные линзы льда. Подземное оледенение, как скрытая болезнь, уродует «лик земной»: его сопровождают воронки, бугры, трещины.

Террасы Иссык-Куля, крутоплечие долины, древние полурассыпавшиеся моренные валы, мерзлота являются свидетелями другой эпохи. Тогда оледенение было развито значительно сильнее и воды в Иссык-Куле было больше.

Считают, что на Тянь-Шане было два оледенения. После первого уровень воды в Иссык-Куле опускался ниже теперешнего на сорок — пятьдесят метров. Его отметила терраса, находящаяся теперь под водой. А затем вновь произошло нашествие льдов и новое поднятие уровня озера. Но у ледников был рубеж, который они не переходили в ту пору. Следы самых древних из них заканчиваются на высотах двух-трех тысяч метров. Ниже этой границы с третичного времени растут тяньшанские ели.

Со времени последнего оледенения снеговая линия поднялась на четыреста — пятьсот метров. Ледники начали убирать свои щупальца из долин. Этот процесс продолжается и сейчас. Вслед за отступающими ледниками кверху сдвигается весь комплекс вертикальных почвенно-растительных зон, медленно снижается уровень Иссык-Куля.

Древний ледник, сейчас исчезнувший, а некогда покрывавший теперешние сырты, наложил свой отпечаток. Как напоминание о его былой могучей силе, высятся по краям равнины белые шатры современных ледников.

«Ледяные береты». Горы здесь выглядят очень странно. Они мало расчленены, массивны, невысоко поднимаются над равниной. А на вершинах, ровных и широких, лежат караваеобразные ледяные тела, так называемые «ледники плоских вершин», очень похожие на ледяные купола, венчающие острова высокоширотной Арктики. И еще они похожи на береты, надетые слегка набекрень, — белые, ледяные береты…

«Купола» Тянь-Шаня располагаются на слабонаклонных поверхностях. Мощность льда достигает в них ста — ста пятидесяти метров, а средний запас воды доходит до полумиллиарда кубометров. Эти ледники необычны. У них нет четкого разделения на части, где снега выпадает больше, чем стаивает, и где таяние и испарение приводят к преобладанию расхода льда над его приходом.

Снежные атмосферные осадки ложатся на всю поверхность ледника ровным слоем до тысячи миллиметров в год. Не менее четверти этого количества сдувают зимние и весенние ураганы. А затем, с приходом лета оставшийся снег весь стаивает, прихватывая с собой еще изрядный слой старого льда. Таким образом, поверхность всего ледника понижается. Ледники плоских вершин неуклонно сокращаются в размерах, хотя и считаются более устойчивыми к климатическим изменениям, чем ледники других типов.

Один из крупнейших ледников плоской вершины назван именем академика Григорьева. Исследуя его, Г. А. Авсюк установил, что этот ледник существует уже около двух тысяч лет — со времен индийского похода Александра Македонского; а жить ему осталось не больше трех тысячелетий, потому что из года в год потери ледяного вещества превышают зимнее его накопление.

Если край «ледяного берета» подходит к обрыву плато, на котором он лежит, нависает над ним, то с ледника могут обрушиваться вниз глыбы льда — своеобразные «сухопутные айсберги». Таким путем увеличивается расходная статья приходо-расходного бюджета ледника. Он отступает быстрее. Такие ледники, рождающие айсберги, которым никогда не суждено будет отправиться в плавание, я видел на Земле Франца-Иосифа. По сути тяньшанские «береты» — те же ледяные купола. Только мощность льда в них меньше и условия существования несколько иные. Если на минуту забыть об этом, иллюзия того, что находишься в очень далекой «стране ледяных куполов» окажется полной.

Однако мы едем по сыртам Тянь-Шаня. Заболоченная равнина, вокруг — среднегорный рельеф, «приближенный к небу» на четыре километра. Гребень Терскея возвышается над уровнем Мирового океана на четыре с половиной километра, над уровнем Иссык-Куля — на два километра, а над сыртами — всего на пятьсот — шестьсот метров.

Когда-то здесь тоже высились горные громады. Мороз, солнце, вода, ветер сделали свою работу. Та же судьба ждет гигантский Терскей. В это трудно поверить! Горы продолжают подниматься, но все же ученые измерили, что за полвека скалы снижаются на сантиметр. Десятки тысяч тонн разрушенных скал ежегодно сбрасывается вниз в камнепадах и осыпях. Процесс этот идет неуклонно. И неизбежен результат — ровное, как стол, плато на месте гор. Однако для того, чтобы Терскей-Алатау оказался срезанным «под корень», а Иссык-Куль стал равнинным озером, потребуется много времени — пятнадцать миллионов лег. Не меньше…

Мороз и солнце на высоте. Профессор Д. Н. Кашкаров, исследовавший арабельские сырты со своей экспедицией летом 1934 года, назвал их холодной пустыней. Действительно здесь сухо и безжизненно, как в пустыне, и только значительно холоднее.

Низкая равнина, поднятая в холодную высь, оказалась погребенной на десятки тысячелетий под ледяным покровом. Только когда лед растаял, жизнь начала проникать сюда, но процесс этот шел чрезвычайно медленно. Живым организмам предстояло пройти длинный путь приспособления к этим условиям. А условия вот какие.

Средняя годовая температура воздуха на Кумторском сырте — минус восемь градусов по Цельсию, всего на два градуса выше, чем в антарктическом Мирном, средняя температура января — минус двадцать два, а июля — четыре градуса выше нуля, почти такая же, как на побережье Новой Земли. Здесь только три месяца в году с положительной средней температурой, но даже и в это время ежедневно наблюдаются заморозки.

Если бы сырты находились на уровне моря, то есть как бы опустились, то средняя годовая температура оказалась бы близкой к сухумской, а летние температуры даже на три-четыре градуса выше. Так было бы, если бы они «опустились». А в условиях высокогорья они представляют собой холодную пустыню, очень похожую на Арктику. Впрочем…

Все выше поднимается солнце, исчезают ледяные корочки на почве и иней на траве. Нам очень скоро становится по-настоящему жарко: приходится снимать телогрейки и закатывать по локоть рукава ковбоек. Всего два часа назад мы мерзли, а теперь чувствуем нестерпимый жар солнечных лучей.

Необыкновенно интенсивна солнечная радиация на сыртах. Она велика и над равнинами Средней Азии — это всем известно. Однако там до половины радиационного тепла задерживается мощным противосолнечным фильтром, образованным водяным паром и огромными скоплениями пыли. В высокогорье сыртов столб атмосферы нецелых четыре километра короче, и сама атмосфера содержит значительно меньше посторонних примесей. Она намного прозрачнее для солнечных лучей, поэтому-то солнечная радиация нередко достигает здесь предельных величин.

Продолжительность солнечного сияния определяется с помощью специального прибора — гелиографа. Солнечные лучи, сфокусированные стеклянным шаром на плоскость темной ленты, сами «расписываются» на ней: прожигают ее в те мгновения, когда солнце не закрыто облаками. Над сыртами солнце светит в два с половиной раза дольше, чем в Москве. В солнечный полдень каждый квадратный сантиметр поверхности сыртов получает летом около двух калорий ежеминутно.

В высокоширотной Арктике интенсивность солнечной радиации обычно вдвое-втрое меньше, чем в «высокогорной Арктике», влажность же воздуха — намного больше, поэтому в Арктике почти отсутствует испарение. В Центральном Тянь-Шане оно может составить значительную величину. Испарение отнимает огромное количество тепла. И все же часто почва нагревается на несколько градусов выше, чем воздух. Эта разница температур вызывает сильный тепловой поток в атмосферу, также «растрачивающий» солнечное тепло. Третий источник тепловых потерь — излучение поверхности, а оно тем выше, чем сильнее нагрелась поверхность и чище, прозрачнее атмосфера. Вот почему так быстро остывают сырты после захода солнца.

Зеленое зеркало климата. Климатические особенности сыртов, как в зеркале, отразились в растительном царстве заоблачной страны. Растительный мир крайне беден видами, угнетен и разрежен. Состоит он из растений, хорошо приспособившихся к суровым условиям существования. А таких немного.

С приближением к границе вечных льдов и снегов из растительного комплекса выпадают один за другим десятки видов: сначала деревья, потом кустарники, беднеет ковер разнотравья. На сыртах трехкилометровой высоты в верхнем течении Большого Нарына расстилаются полынно-типчаковые и ковыльные степи — ценнейшие пастбища. Это о них написал Чингиз Айтматов в своем «Белом пароходе»: «Они чудаки — ковыли! Ветреные головы. Их мягкие, шелковистые метелки без ветра жить не могут. Только и ждут — куда дунет, туда они и кланяются. И кланяются все, как один, вся степь, как по команде». Перышки ковыля невысоко поднимаются над пушистыми кочками типчака Festuca ovina, но «ковыльное море» заметно издалека.

Удивительно своеобразно выглядит на сыртах алтайский типчак, растущий цепочкой от корневища, замыкающегося кольцом. Стелющиеся стебли типчака длинные, извивающиеся, темные внизу и седеющие кверху. Чабаны зовут это растение «кэмпыр чэч» («волосы старухи»).

На высоте трех тысяч трехсот метров начинаются высокогорные пустынные степи, в которых растут те же злаки, что и на двести — триста метров ниже, но они не образуют уже сомкнутого покрова. Отдельные дернины типчака или полыни отстоят друг от друга на расстоянии одного или полутора метров. Выше трех с половиной километров степные злаки исчезают совсем. Их вытесняют растения суровой высокогорной пустыни — кобрезия, дриадоцвет. А еще выше располагается полигональная каменистая тундра, в которой растительный покров образуют одни мхи да лишайники.

Мы едем по высокогорной холодной пустыне Тянь-Шаня. Холмистая равнина почти не освоена и на первый взгляд кажется совершенно мертвой. На восемьдесят — девяносто процентов поверхность почвы абсолютно голая. Жизнь здесь приняла своеобразные формы. Растительность встречается лишь отдельными пятнами. Растения тесно жмутся друг к другу, образуя своего рода «коллективы», в которых действуют законы взаимопомощи.

Собранным в плотные подушки растениям легче противостоять неблагоприятным условиям — холоду, ветру, засухе, гибельным ультрафиолетовым лучам. Подушки выглядят по-разному: это могут быть кольца, полукольца, подковы, полусферы, полосы.

В растительном мире сыртов господствует суровый кодекс законов. Одна из статей его гласит: жмись ближе к земле! Растения не поднимаются над почвой выше, чем на пять — восемь сантиметров. Все, что выше этого уровня, — обречено на быструю гибель, потому что только в тонком приземном слое сохраняется тепло, полученное почвой от солнца. Другая: прячься как можно надежнее от холодного ветра! Растения собираются в трещинках и углублениях почвы, под защиту валунов и камней. Растения сыртов устроены так, чтобы любыми способами сохранить тепло. Все они имеют очень мелкие листочки, покрытые плотной кожицей, опушенные множеством волосков. От этого обилия волосков они кажутся голубоватыми. Их очень мощная и разветвленная корневая система, длина которой в несколько раз превышает длину самого растения, собирает драгоценную влагу с большой площади.

Но все-таки главный закон, которому вынуждены подчиняться растения на сыртах, — это закон взаимной помощи и поддержки: живи дружно со своими сородичами! Даже отмершие растения служат защитой для тех, кто начинает жить, — множество поколений сменяется внутри каждой подушки.

Часто можно встретить очень широкие подушки, площадью больше квадратного метра. Когда начисто отмирает у них середина, они превращаются в замкнутые кольца. Ветер, действуя на незащищенный край такого кольца, вызывает отмирание только этой его части. Сообщества продолжают жить, принимая форму подковы. Ветер придает этим подковам асимметричную форму, лепит из них что-то похожее на песчаные барханы: наветренный слой пологий, а подветренный — круто обрывающийся.

Где есть растения — должны быть и животные. В свое время Н. А. Северцов поднялся на сырты сквозь арктическую метель, а когда она прошла, увидел, что его спутники убили… белого медведя. Это был особый вид медведя, близкий к гималайскому, хотя и с буроватой, но очень светлой и длинной шерстью. И как ни у какого другого медведя, когти не черные, а белые, и на передних лапах вдвое длиннее, чем на задних. Этого родственника полярного мишки люди застали за любимым занятием: он разрывал норы сурков, вытаскивал зверьков на «свет божий», перегрызал им затылки, складывал тушки в кучу, а потом усаживался и пожирал. Остатки от обеда он закапывал впрок. Была осень — время, когда сурки уже готовились к зимней спячке. Медведю это время казалось особенно удобным для «заготовки» мяса.

Воздух над сыртами наполнен тонким и пронзительным свистом. Он так же постоянен, как звон цикад где-нибудь на Черноморском побережье. Виновника этих звуков не так легко увидеть. Но вот метнулся через дорогу неуклюжий толстенький зверек, отбежал на некоторое расстояние, безопасное с его точки зрения, и встал там столбиком, сделавшись почти неразличимым среди таких же буроватых камней. Это — сурок. Тот самый сурок, о котором поется в известной песне Бетховена.

В высокогорье Тянь-Шаня сурков видимо-невидимо. Они так же, как полярные грызуны лемминги, способны необыкновенно быстро размножаться. Сурки отходят от нор не больше, чем на сто метров: для добывания корма им этого достаточно. Прежде чем выйти на «заготовки», они на некоторое время замирают столбиками около норки, зорко оглядывая стометровое пространство, в которое предстоит отправиться, а при первой же опасности стремительно исчезнут под землей.

Самый массовый обитатель высокогорных пастбищ Тянь-Шаня — злостный вредитель сельского хозяйства, так называемая узкочерепная полевка. Кое-где можно обнаружить больше десяти тысяч ее норок на гектаре. Из каждой норки она выбрасывает до полутора килограммов земли. Съедает полевка за сутки около тридцати граммов растительной пищи — ровно столько, сколько весит сама.

Зоологи подсчитали, что двести — триста полевок за три летних месяца уничтожают на гектаре пастбища до двух центнеров растений, а в некоторых местах даже до десяти — двадцати центнеров, то есть половину всего урожая. Это подлинный бич сыртов.

…Уже четыре часа мы едем вдоль Арабельсу, мимо гор в белых, надетых набекрень ледяных беретах.

Сопровождаемые не лишенным мелодичности свистом сурков, мы сворачиваем вправо от Барскаунского тракта в пустынную долину Арабельсу, ограниченную с севера гребнем Терскея, а с юга — невысоким, но островерхим хребтом Джетимбель.

ВЕЛИКИЙ ВОДОРАЗДЕЛ

Акшийрак — модель прошлого. На той стороне реки равнину сыртов перегораживает массивный горный хребет, весь белый снизу доверху. Это Акшийрак — один из крупнейших на Тянь-Шане, да и во всей Средней Азии центров оледенения. Английский геолог Хандингтон сказал, что Акшийрак можно сравнить с глыбой мрамора, на которой резец скульптора уже успел наметить основную форму, но не нанес еще существенных деталей. Что ж, точнее не скажешь.

Как перевести с киргизского название горного массива? «Ак» — белый. Это слово повторено в начале и в конце названия. А вот «шийр» означает «быстрая смена» «мелькание». Действительно, когда едешь на коне мимо Акшийрака, в глазах все время мелькает белое. Есть третий вариант перевода — «белая голень». Видимо, и так называли горы киргизы, утопавшие здесь по колено в снегу.

В первую ледниковую эпоху оледенение было распространено на Тянь-Шане так же, как теперь на Акшийраке. Приближаясь к этому горному массиву, мы возвращались, таким образом, в ледниковую эпоху горной страны. Конечно, Акшийрак — только сильно уменьшенная ее копия. Долинные ледники первого оледенения были поистине гигантскими — длиной более ста километров. А сейчас все ледники здесь сосредоточены в прямоугольнике со сторонами чуть больше тридцати километров.

Всего в Акшийраке сто тридцать один ледник. По площади они почти поровну распределены между бассейнами Нарына и Сарыджаза. Их талые воды текут и в Сырдарью и в Тарим. Из ледяных закромов Акшийрака уходит за год более семисот миллионов кубометров воды. Общие же запасы воды здесь исчисляются миллиардами кубометров. На ледники поступает снега значительно больше, чем стаивает за лето. Но на большом пространстве льды Акшийрака — «мертвые», прекратившие свое движение. Они погребены под слоем морены. В год площадь ледников уменьшается на одну десятую процента. При таком темпе через пятьсот лет ледники массива станут наполовину меньше. Следовательно, за тысячелетие они могут исчезнуть вовсе.

Впрочем, дело обстоит совсем не так просто. Во-первых, всего сто лет назад, в середине XIX века, ледники наступали. Они могут начать наступать снова. Во-вторых, в своем сокращении они всегда достигают каких-то критических размеров, при которых становятся устойчивыми. Нужны новые, очень резкие изменения климата в сторону потепления, чтобы такие маленькие, приспособившиеся, «уютно устроившиеся» в современном климате ледники начали умирать.

Необыкновенно ценны для гляциологов редкие свидетельства о положении ледников в прошлом веке. Например, ледник Колпаковского на южном склоне Терскей-Алатау описал впервые барон Каульбарс в 1869 г. Через девяносто лет сюда пришли гляциологи Тянь-Шаньской географической станции. Они установили, что со времен Каульбарса ледник укоротился на полтора километра.

Этот ледник не был единичным. Отступание ледниковых языков носило характер массовый. Особенно энергичным оно стало в последние годы, приняв характер поистине «панического бегства». Почти все ледники Тянь-Шаня сокращаются. При этом они распадаются на части. От главных «отрываются» притоки, начинают жить самостоятельно и перестают отступать. Для маленьких ледников современные климатические условия являются вполне благоприятными.

Некоторые ледники могут неожиданно перейти в наступление, «идя не в ногу» со своими братьями. Например, так случилось с пятым по величине ледником Тянь-Шаня — Северным Карасаем. За период с 1946 по 1957 годы он продвинулся почти на километр, причем вызвали это продвижение не климатические изменения, а явление подпружива-ния притоков ледника основным малоподвижным потоком. А остановившись, ледник снова начал отступать, как все остальные.

К обрывам ледников. Метеостанция Тянь-Шань основана в 1929 году. Место для нее рекомендовал гидролог Л. К. Давыдов, составивший в 1927–1928 годах детальную карту верховьев Нарына и ледников, их питающих. Строительством руководил инженер В. Блезе. Через заснеженный перевал Джуукучак вьючные караваны доставляли из Покровки строительные материалы, приборы, различное хозяйственное и научное оборудование. На равнине сыртов вьюки перегружали на телеги и подвозили к берегу Кум-тора. Долгое время эта станция была самой высокогорной в стране.

Сегодня мы со студентом-практикантом Виктором отправляемся на ледник Петрова, названный так Каульбарсом. Нельзя пропустить прекрасную безоблачную тихую погоду — большую редкость в Центральном Тянь-Шане. Кто знает, сможем ли мы пробраться на ледник завтра. Сегодня он, ослепительно сверкающий, лежит перед нами в одной из складок могучего Акшийрака. Гляциолог не может спокойно созерцать новый для него ледник, который неудержимо манит его к себе.

Мы идем легко, быстро, притягиваемые красотой сияющего ледника. Но вот препятствие — река Кумтор, весело бурлящая на перекатах. Ее надо форсировать. Разуваемся и входим в воду. Воды по колено, но жгуче-холодная, она сжимает ноги ледяным обручем, острые камни дна вонзаются в подошвы. Ледяное купание вызывает в высшей степени бодрящее ощущение. Под горячим солнцем мгновенно согреваемся. Не снижая темпа, взбираемся на зеленые холмы правобережья Кумтора.

По-видимому, здесь находятся основные пастбища Кумторского урочища: пасутся овцы, лошади, медлительные черные яки-топозы. Иные холмы целиком покрыты овцами и издалека кажутся не зелеными, а белыми.

Несколько юрт виднеется на холмах, каждая из них отстоит от другой не более чем на километр. От ближайшей юрты направляется в нашу сторону всадник. Он едет шагом, не торопясь, мерно раскачиваясь в седле. Уже находясь совсем недалеко, переходит на рысь и лихо осаживает коня, поровнявшись с нами.

Это молодой парень, на лацкане пиджака у него комсомольский значок. На голове — модная зеленая шляпа.

— Здравствуйте, экспедиция! — говорит он, и склоняясь к нам, акробатическим движением свешивается с седла. — Откуда едете?

Он не очень удивляется, узнав, что мы из Москвы.

— A-а… Не был в Москве. Пржевальск — был, Алма-Ата — был, Москва — не был. А почему так идешь? Что, не знаешь — нельзя так ходить в горах. Тутэк будет.

— А что такое тутэк?

— Тутэк не знаешь? Ай-ай… Голова болеть будет, кровь из носа пойдет, ноги тяжелые будут… Надо на коне ездить. Пешком в горах ходить нельзя.

Мы поняли, что речь идет о горной болезни, вызываемой недостатком кислорода на высоте, поэтому бодро ответили:

— Ничего с нами не будет. Мы привыкли пешком ходить.

Чабан покачал головой, сдвинул камчой шляпу на лоб, смотри, мол, и поехал дальше.

В самом деле давление воздуха на четырехкилометровой высоте составляет шестьдесят процентов от нормального. И вода здесь закипает лишь при восьмидесяти шести градусах! Но человеческий организм прекрасно может приспособиться к этим условиям. Хотя далеко не всем удается избежать тяжелых приступов горной болезни.

А вот и ледник Петрова. Издалека он ослеплял белизной. А теперь… Перед нами вставала отвесная стена из грязного до черноты льда, высотой с трехэтажный дом. Между ледяной стеной и мореной, глубоко внизу, бежал мутный ручей. А за стеной — развороченное поле ледника. Бесчисленное множество трещин, глубоких каньонов, острых пиков, округлых холмов. Грозный гул доносится с ледника.

Из черной стены сочится вода. Время от времени большие куски грязного льда обваливаются в разлившееся перед ледником озеро, по которому черными лебедями плавают айсберги. Зрелище не столь уж приятное.

Ледник уходит вверх широкой полосой, постепенно поднимаясь за поворот скалы. Длина его — около двадцати километров. Это самый большой ледник Акшийрака. У него огромная область снежного питания, но все же ледник сокращается, сжимается. Заметно, как происходит постепенное разделение единого потока по четырем отдельным руслам. Сейчас между ними только еще наметились перемычки срединных морен. Впоследствии, возможно, возникнет четыре самостоятельных ледника, которые еще долго будут жить в согласии с климатом.

Ледник активно движется. У фирновой границы скорость его движения достигает семидесяти метров в год. Однако далеко не весь лед, отправившийся вниз, доходит до равнин Кумторского сырта. Он тает. Превращается в воду.

Дань, которую платит ледник Петрова своему врагу солнцу, очень велика. За лето на его языке стаивает почти два метра льда, а объем уменьшается на четыре с половиной миллиона кубометров. Но не сразу вода попадает в реки, текущие из-под ледника. Она просачивается в глубь ледникового тела, скапливается в трещинах, в подледных водосборах. Когда однажды измерили, сколько воды содержится одновременно на поверхности одного из ледников горного массива Акшийрак, то оказалось, что объем ее почти в три тысячи раз больше среднего за сутки расхода воды в реке, берущей начало с ледника.

Мы взбираемся на ледник и можем теперь увидеть эти кубометры талой воды. Водный поток, протекающий между ледяной стеной ледника и мореной, уходит через грот под лед. Теперь под ногами мы слышим его неистовый рев, усиленный акустикой подледного тоннеля.

Таяние преобразует поверхность ледника. «Скульптор» солнце использует текучие воды в качестве «резца» по льду— весьма своеобразному материалу. Не закрытые от солнца участки тают быстрее, и вот надо льдом встают «грибы» со шляпками из каменных глыб, «муравьиные кучи» — ледяные конусы, прикрытые грязью, в глубь ледника уходят глубокие русла ручьев, текущих в ледяных берегах, в своеобразном ледяном «метро».

— Тише! Тэкэ… — мой спутник резко хватает меня за руку.

Живущие у края льдов. Не сразу я разглядел его на узком карнизе скалы. Он слегка шевельнул головой, украшенной огромными, красиво загнутыми на концах рогами, и замер, возможно почуяв нас. Превратился в камень, слился со скалой. А потом, поняв по-настоящему близость опасности, резко взметнул тяжелой головой и в два прыжка взлетел по крутой скале. Удивительная быстрота и ловкость у этого животного. Только благодаря этим качествам горный козел— тэкэ, киик — сохранился еще в довольно большом количестве в горах Центрального Тянь-Шаня.

Сейчас здесь созданы заповедники. Самый крупный из них — Иссык-Кульский, включающий все озеро с двухкилометровой полосой вокруг него. Подобные меры помогут спасти уникальный животный мир Небесных гор. Это в особенности относится к Центральному Тянь-Шаню, горы и высокие равнины которого населены животными, приспособившимися к жизни в условиях суровой «Киргизской Арктики».

Равнины сыртов и прилегающие к ним горные склоны и ущелья — последнее прибежище киика, архара, легконогого элика (косули). Только здесь можно увидеть их стада в несколько десятков голов, мирно пасущиеся на зеленых карнизах скал или с непостижимой быстротой устремляющиеся вверх, спасаясь от опасности. Пронзительный свист самого опытного тэкэ, предводителя стада, служит сигналом опасности; его можно легко отличить от постоянно звучащего над сыртами мелодичного посвистывания сурков и утреннего резкого, с металлическим оттенком, свиста горных индеек — уларов.

Удивительна приспособляемость животных высокогорья к жизни в разреженном воздухе. Совсем недавно установили, что необыкновенно красивые рога горных козлов и баранов служат не только для украшения. Грандиозные сооружения из рогов помогают избежать животным кислородного голодания. Они имеют большие полости, заполненные внутри костным мозгом, который, как известно, является органом кроветворения. Животное получает дополнительную кровь, что позволяет усваивать больше кислорода.

Мы нашли среди камней морены несколько этих внушительных сооружений, некогда венчавших головы архаров, но ничего не взяли: слишком тяжелой была бы ноша…

Высокогорный архар — родственник домашней овцы. Все многочисленные породы овец выведены из немногих диких разновидностей. Однако, увидев архара, можно в этом и усомниться. Еще Северцов заметил, что у него есть общие черты с оленем — он по-оленьи поднимает голову, у него высокие ноги: «сильный, проворный, с гордо поднятой головой и колоссальными рогами, архар, вольный и строптивый горец, представляет как будто мало общего с понурой, бессильной и беззащитной овцой». Архар — дитя природы, одно из бесконечных воплощений ее силы и красоты. Это гордость Центрального Тянь-Шаня.

Семь веков назад прошел через горы Средней Азии Марко Поло. В книге о своем путешествии он писал: «Много тут больших диких баранов, рога у них в шесть ладоней… Из тех рогов пастухи выделывают чаши, из них и едят». Никто не поверил ни этим рассказам, ни даже рисунку огромных, завитых спиралью рогов, который Поло поместил в своей книге.

Только через шестьсот лет, когда англичанин Вуд нашел на Памире огромный череп с тяжелыми, спиральными рогами и выставил его для всеобщего обозрения в Британском музее, ученые поверили в реальность барана, открытого Марко Поло. Ему дали имя — Ovis polii. Однако Вуд не встретил на своем пути животных с такими рогами, и поэтому они были признаны вымершими.

Прошло еще несколько десятилетий, и от П. П. Семенова с заоблачных высот Тянь-Шаня поступило новое сообщение о загадочном баране. Когда караван русского путешественника проходил по Сарыджазским сыртам, направляясь к Хан-Тенгри, стадо гигантских баранов, подняв целое облако пыли, пронеслось мимо.

— Кочкар! Кочкар! — закричали вслед им киргизы-проводники.

— Это архар? — спросил их Семенов, но они в один голос утверждали, что это совсем другой вид барана. «Так это баран Поло», — решил Семенов. Его открытие подтвердил Н. А. Северцов, оказавшийся примерно в тех же местах через одиннадцать лет. Ему удалось добыть экземпляр настоящего Ovis polii, взвесить, измерить, зарисовать. Длина рогов оказалась близкой к двум метрам, а вес их — около сорока килограммов.

…Когда мы подошли к речке, было уже темно. Кумтора нельзя было узнать. Приняв воду растаявшего за день льда ледника, он превратился в широкий стремительный поток. Камни на перекатах скрылись. Река стала намного глубже. А главное — не было солнца, и ледяная ванна чуть не по пояс вогнала в дрожь, не прекращавшуюся часа три, до первой чашки горячего чая на кухне метеостанции, куда ввалились мы, гремя замерзшей одеждой. Сырты сковала ледяным холодом тихая ночь, черная, звездная, красивая, какая-то неземная.

А утром снова синее небо, горячее солнце, сверкающий ледник, удивительный праздничный мир. Теперь мы идем на ледник Давыдова.

За Кумтором — зеленобокие холмы, а за ними, перед круто обрывающейся древней мореной ледника, хрустальным зеркалом застыла гладь озера. На зеленых его берегах пасутся черные горбатые яки, тяжеловесные, страшные на вид. Они — будущее животноводства сыртов. В одном только совхозе «Коммунизм» за десять лет поголовье яков увеличилось до полутора тысяч, а перед всей Киргизией поставлена задача довести численность этих животных до ста тысяч голов. Яки могут здесь стать основным «населением».

Что делает яка хорошо приспособленным к жизни высоко в горах? Большой объем легких, массивный скелет и могучие рога дают ему возможность в достаточном количестве обеспечивать организм кислородом. Толстая кожа, покрытая длинной шерстью, спасает его от холода. Очень крупные копыта, окаймленные особым острым выступом, что-то вроде триконей на ботинках альпиниста, позволяют яку карабкаться по очень крутым склонам и каменным осыпям. Крепкие зубы и тонкие губы дают ему возможность есть овечий корм — мелкую сухую траву, срывать которую не по силам другим крупным рогатым.

Ледник Давыдова несколько меньше ледника Петрова, его поверхность не так сильно расчленена глубокими промоинами и трещинами. От границы еще не стаявшего снега идет главный подъем к зияющему черными провалами трещин ледопаду. С высотой становится холоднее, выше на сто метров — температура ниже на целый градус. Сюда уже не заходят ни тэкэ, ни архары: им здесь нечего делать. Лед создает вокруг себя безжизненный, мертвый мир.

Но что это за желтоватый налет на снегу? А вот розовый снег, зеленый… Кроме живых организмов, микроскопических водорослей, окрашивать снег некому. Эти цветные пятна так похожи на колонии снежных водорослей Sphaerella nivalis, в изобилии населяющих склоны ледяных куполов Земли Франца-Иосифа. Правда, такие вот желтоватые комочки я вижу впервые. Мы их собираем в гильзу из-под ракеты. А эти черненькие палочки, напоминающие листочки разваренного чая, описал еще в 1932 году С. В. Калесник, работавший на сыртах в экспедиции 2-го Международного полярного года (МПГ). Он так и назвал эти водоросли — «ледниковый чай».

Но это последние следы жизни на леднике. Животные бывают на ледниках только «транзитом». Как вот этот гигантский кумай — снежный гриф, совершающий неторопливый перелет на своих трехметровых в размахе крыльях откуда-то с Сарыджаза, через преграду Акшийрака.

Эти мощные птицы, с гордо поднятой на высокой шее головой, питаются падалью. Они санитары животного мира. Нападают они и на живых; например, выследив с высоты своего величавого полета стадо быстроногих тэкэ, они пикируют на него с пронзительным свистом, а потом внезапно взмывают вверх, громко хлопая крыльями. Испуганные животные несутся, не разбирая дороги, срываются в пропасти, где их и поджидают грифы. Жители сыртов зовут грифа «кокджары» (бурый орел) или «балта джутар». Для объяснения последнего названия существует легенда. Однажды пастух, рубивший дрова, поранил руку. Пошел в юрту, а вскоре вслед за ним вбежали дети с криком: «Балта джутар!» («Проглотил топор»). Оказывается, голодный гриф набросился на окровавленный топор и дети подумали, что он проглотил его, потому что шея и голова птицы по форме напоминают этот инструмент.

Снежные грифы Тянь-Шаня устраивают свои гнезда у самой границы ледников, нагромождая ветки арчи или ели. Само гнездо выстилают пухом кииков. Тому, кто вздумает ограбить гнездо, предоставляется возможность сразиться с гигантскими птицами, испытать силу их крыльев…

Подстать снежному грифу снежный барс — ирбис, пересекающий ледники и глубокие снега высокогорья в погоне за кииками. Его пышный дымчатый хвост можно увидеть в юрте киргиза-горца, а следы — на снежных шлейфах ледников. Однажды я встретил следы барса на пути к метеорологической площадке, которую навещал раз в сутки. Барс побывал здесь до меня: обошел все приборы, постоял и спокойно пошел прочь.

Много может рассказать о барсах человек, который уже около двух десятков лет живет безвыездно среди лесов восточного Терскей-Алатау. Это знаменитый барсолов Н. А. Нестеров. Имя его известно и за границей, потому что с Международной выставки охотничьих трофеев в Югославии он привез золотую медаль за рога киика. Рога эти прибиты над входом в избушку Нестерова, которую он сам срубил много лет назад. Нестеров заведует участком Иссык-Кульского заповедника. Это его должность, исполняя которую он следит за сохранностью флоры и фауны. Ловля барсов — его хобби. На счету Нестерова тринадцать пышнохвостых хищников. Все они переданы в зоопарки Советского Союза и других стран. Эти «трофеи» чрезвычайно высоко ценятся. Достаточно сказать, что за одного из снежных барсов Нестерова английский зоопарк заплатил больше восьмисот долларов.

Даже снежные барсы редко появляются выше постоянной снеговой границы. Только людям, которых влечет жажда знаний, извечный инстинкт любознательности, под силу жить на ледниках по многу дней, месяцев и даже лет.

Первый опыт был проведен на леднике Петрова сорок лет назад во время Нарыно-Хантенгрийской экспедиции 2-го МПГ. На высоте более четырех километров над уровнем моря в палатке жили двое ленинградцев — Завадовский и Эпштейн, обслуживая многочисленные метеорологические приборы. Были получены данные о метеорологических условиях на ледниках Центрального Тянь-Шаня.

Направо — Сырдарья, налево — Тарим. Три горных хребта Акшийрака заходят один за другой, как кулисы театральной сцены. Миниатюрное скульптурное изображение Тянь-Шаня, сделанное искусным резцом природы, производит величественное впечатление уже потому, что Акшийрак весь покрыт ледниками, облик его суров и грозен.

Среди географических объектов Тянь-Шаня Акшийраку принадлежит особое место. В этой горной системе он является водоразделом двух величайших в Азии речных систем. Воды западных ледников Акшийрака пробуждают к жизни истоки Сырдарьи, текущей в бессточное Аральское море, воды его восточных ледников питают истоки Тарима, теряющегося в песках пустыни Такла-Макан.

Великий водораздел между водами востока и запада проходит по одному из самых небольших по размерам ледников. Этот единственный на Акшийраке ледник плоской вершины не имеет даже имени. В каталоге тяньшанских ледников он значится под № 1. Площадь его всего полтора квадратных километра, длина — около двух километров, ширина — от одного километра до пятисот метров. По форме он напоминает грушу; суженной частью она направлена почти на север. Малюсенький отросточек отходит от ледника № 1 в юго-западном направлении. Именно этот боковой ледничок, соединенный с основным настолько узким перешейком, что, кажется, вот-вот оборвется, и дает воду истокам Сырдарьи.

Еще очень далеко до этой великой реки, но начинается она именно здесь, из ручейка, питающего речку Арабельсу. Соединившись с талыми водами ледника Петрова, она становится Кумтором, который, приняв справа и слева с десяток притоков, пересекает равнину сыртов. По мере того как река становится шире и полноводней, она меняет свои имена: Кумтор — Тарагай — Нарын. Последнее название знакомо многим. Соединившись с Карадарьей, Нарын образует Сырдарью, одну из двух самых больших артерий Средней Азии.

Иной путь у талых вод, стекающих с ледника № 1 на восток. Они питают реку Акшийрак, приток Сарыджаза, полноводной реки восточного Тянь-Шаня, которая протекает мимо величественного Хан-Тенгри, приняв с него немало потоков, мимо горного аила со смешным названием Майдаадыр, мимо хребтов Борколдой и Куйлю вниз, к устремившемуся на восток Тариму. Аксу — главный исток Тарима, по длине больше Нарына — почти восемьсот километров. Начинается она на северном склоне Кокшаал-Тау, пересекает хребет, перерезает его глубоким ущельем и затем на протяжении трехсот километров течет параллельно ему до слияния с Сарыджазом. Немногим больше ста километров на юго-восток воды Тянь-Шаня принимает Яркенд. Здесь начинается собственно Тарим. И хотя эта река течет далеко на восток, ее судьба интересна, поскольку в ее рождении немалая заслуга принадлежит талым водам ледников и снегов Тянь-Шаня.

Тарим — странная река. Если считать от истока Яркенда, ее длина составит около двух тысяч километров, а бассейн, с которого она собирает воду, — около миллиона квадратных километров. И тем не менее даже воды Тянь-Шаня Тарим не доносит до моря, потому что слишком далеко остаются питающие его ледяные массивы. Река в условиях континентального климата субтропиков становится жертвой созданной им пустыни Такла-Макан. Песчаные барханы пустыни убивают реку. Вода ее теряется в песках, подобно тому как иссякает в Бетпак-Дале другая большая река, «уроженка» Центрального Тянь-Шаня, наша старая знакомая Чу. Тарим, приближаясь к своей гибели, часто меняет русло, мигрируя в полосе шириной восемьдесят километров, пока не исчезает совсем.

Пустыня Такла-Макан, занимающая основную часть Таримской равнины, напоминает по форме котловину Иссык-Куля, увеличенную в пятьдесят раз. Так же как Такла-Макан с Таримом, расправляется Бетпак-Дала с Чу. Места гибели двух рек разделяют по прямой полторы тысячи километров. Обе пустыни могли бы составить единое целое, и рек этих могло не быть вовсе, если бы не существовал вздыбленный в небо Тянь-Шань…